Как отмечалось в предыдущих статьях, ранняя теория библейского перевода Ю. Найды не обращала практически никакого внимания на литературную сторону текста, она сосредотачивалась лишь на передаче значения. Однако к концу 1980-х годов все чаще звучали среди теоретиков библейского перевода пожелания обращать должное внимание и на форму – правда, конкретных рекомендаций обычно никто не давал. В 1990-м г. Б. Хатим и А. Мэйсон в своей книге, оказавшей большое влияние на современную теорию библейского перевода, отмечали, что чем сложнее литературная и риторическая ткань текста, тем больше потребуется изменений при переводе[1]. Но эта литературность библейских текстов понималась вплоть до недавнего времени как нечто само собой разумеющееся, достойное упоминания, но не полноценного теоретического анализа в силу своей очевидности и в то же время субъективности: провести грамматический анализ текста гораздо легче, чем литературно-поэтический.

В недавно вышедшей книге под редакцией Т. Уилта и Э. Вэндленда, излагающей современные подходы к библейскому переводу, литературный анализ занял существенное место – более четверти книги по объему[2], причем эта часть вполне могла бы быть издана самостоятельно. В ней подробно излагаются основные существующие методы литературного и риторического анализа текстов, причем предполагается, что переводчик должен подобным образом проанализировать каждый текст, который он переводит. На самом деле, конечно, это совершенно нереалистичное ожидание, и талантливые переводчики прозы и поэзии никогда не проводят такого исчерпывающего разбора своих оригиналов.

Наиболее полно идеи литературного эквивалента представлены в отдельной книге Эрнста Вэндленда «Литературный перевод Библии», которая вышла на несколько лет раньше. Книга предлагает в качестве основной модели литературно-функциональный эквивалент (literary functional equivalence, сокращенно LiFE)[3]. Как и любой литературный текст, Библия содержит многозначные слова и выражения, – а говоря с точки зрения прагматики, многозначность можно определить как многофункциональность. Она обыгрывает хорошо известные значения, обманывает ожидания читателя, стремится к сложности и многоплановости, исполнена намеками и двусмысленностями, метафорами и символами[4]. Задача добросовестного переводчика – сохранить как можно больше подобных черт в своем тексте.

Особое внимание следует, согласно Вэндленду, обратить на то, что изначально библейские тексты были рассчитаны скорее на устное произнесение, нежели на чтение про себя: их далеко не сразу записывали, и даже записанное обычно читали вслух (ср. Езек 33:30, Деян 8:30, Кол 4:16 и др.). Следовательно, нужно стремиться к тому, чтобы текст перевода так же хорошо воспринимался на слух, как и в печатном виде, хотя сегодня, конечно, люди в основном прочитывают тексты про себя.

В чем же новизна этого подхода? По сути дела, Вэндленд хочет дополнить функционально-эквивалентный подход в той части, в которой он действительно выглядит неразработанным. Как уже отмечалось в предыдущих статьях, Ю. Найда и Я. де Вард скорее отмечали тот факт, что существуют литературные тексты с их особыми свойствами, которые должны отражаться и в переводе, но не дали ясных указаний, как этого добиться. Вэндленд предлагает подбирать художественные приемы и, более того, целые жанры, которые бы функционально соответствовали приемам и жанрам оригинального текста, в соответствии с принципом эквивалентности.

Он предлагает свою типологию существующих переводов, которая в целом похожа на ту, что идет еще от Цицерона: на одном полюсе форма, на другом – содержание[5]. Но от точки под названием «содержание» линия продолжается еще дальше, и следующий, третий пункт у Вэндленда носит название «функция». Следовательно, такой перевод будет еще более свободным, чем перевод смысловой и, если глядеть на эту схему буквально, даже более свободным, чем перифраз.

Таким образом, литературный эквивалент по Вэндленду можно считать радикальным «одомашниванием» или «приручением» текста[6]. Но он при этом признает «иконичность Писания» (именно так и называется пятый раздел книги), которую связывает с «характерной образностью, культурными символами, идеальными моделями и… фигурами речи»[7]. Адекватно передать эту особенность можно только с помощью поэтических приемов. Такое сочетание может несколько удивлять, поскольку для нас понятие иконичности связано, наоборот, с бережным традиционализмом. Но в принципе ничего принципиально несочетаемого в этих двух понятиях нет, всё зависит от конкретных практических решений.

Для такого подхода, с точки зрения Вэндленда, должны быть характерны следующие принципы[8]:

• Ориентация на передачу дискурсных черт библейских текстов в их жанровом многообразии: переводятся не отдельные высказывания, но именно сложно организованные тексты.
• Цель определяется как передача прагматической функции текста, т.е. воспроизведение коммуникативной ситуации оригинала для новой аудитории.
• При определении значения текста учитывается имплицитная информация и представления аудитории, то есть текст воспринимается в широком контексте, включающем в себя и разнообразные культурные явления, не обязательно выраженные в явном виде в некоторых текстах.
• Особое внимание уделяется передаче риторических и художественных черт с учетом того, как звучит текст перевода при его прочтении вслух.
• Отдельные книги Библии и сама Библия как сборник текстов воспринимаются в их целостности и полноте в синхронической перспективе (прочитываются как тексты, относящиеся к одному моменту во времени), что не исключает принципиальной возможности и диахронического анализа (исследования того, как менялись сами тексты и их понимание с течением времени).

Этот подход отнюдь не остается голой теорией: Э. Вэндленд издал в 2006 г. практическое пособие для подготовки переводчиков, которое через пять лет было переиздано в дополненном виде[9]. Эта книга содержит множество практических рекомендаций и упражнений и продолжает, таким образом, начатую Ю. Найдой традицию сопровождать теоретические книги по библейскому переводу полезными методическими пособиями.

Что подразумевается под литературным эквивалентом, можно увидеть на примере перевода 1-го псалма, выполненного Т. Уилтом[10] (формат текста тут не менее важен, чем сам текст):

How wonderful it is –

 not for those walking where the wicked advise,

 not for those standing on the sinner’s path,

 not for those sitting with the cynics, but

for those delighting in Yahweh’s teachings,

meditating on the Torah, day and night!

They are like a tree

next to a spring

always thriving

 no fading leaves

and bearing fruit

at the right time.

 Not like the wicked:

wind-scattered husk.

Not like the wicked, the corrupt,

who cannot stand at judgment time

with those who have lived as they should.

Yahweh knows the path of those living as they should.

 The path of the wicked is being destroyed.

На русский это можно перевести примерно так:

До чего же хорошо –

 но не тем, кто по совету злодеев ступает,

 но не тем, кто на пути грешников стоит,

 но не тем, кто с циниками сидит, а тем,

для кого учение Яхве в радость,

кто размышляет о Торе день и ночь!

Они как дерево

подле ручья

всегда цветут

 не вянет листва

и приносят плод

в должный час.

 А не так, как злодеи:

по ветру шелуха.

Не так, как злодеи, нечестивцы,

которые в час суда не устоят

перед теми, кто как должно жил.

Яхве знает путь тех, кто как должно живет.

 Разрушается путь злодеев.

Впрочем, здесь трудно давать какой-то русский эквивалент просто уже потому, что этот перевод выполнен в традиции современного английского стихосложения, которое неизбежно отличается от русского. Этот подход оказывается предельно конкретным, укорененным в поэтических традициях конкретного народа.

Но бывает вполне понятно и желание многих наших современников переводить так, как переводили отцы и деды – как можно ближе к оригиналу. Буквальные, и даже нарочито буквальные переводы Библии существовали всегда. В древности, как известно, даже Септуагинта показалась слишком вольным переложением, так что за ней последовали переводы Аквилы и другие, куда более дословные, чем известный нам текст Септуагинты. Из более поздних назовем переводы А. Шураки на французский или недавний перевод Пятикнижия на английский, где воспроизводятся в нарочитом виде черты древнееврейского языка, почти как у Аквилы[11]. Но такие переводы делались как заведомо экзотические: «смотрите, как можно еще передать библейский текст на нашем языке».

В то же время для значительного числа консервативных верующих была характерна другая позиция. Новые переводы казались им тем более дерзкими, чем дальше они отступали от следования букве оригинала, чем больше отличались от уже существовавших национальных переводов (в случае с русским языком это был, разумеется, Синодальный). Их позицию можно описать совсем другими словами: «так, и только так должна звучать Библия на нашем языке».

Ранняя теория Ю. Найды, как мы видели в прошлых статьях, начиналась с категорического отрицания такого консерватизма, и всё дальнейшее развитие теории в общем-то не подразумевало диалога с ним. Лишь теория скопоса и затем теория релевантности отвели в своих построениях некоторое достойное место традиционным и дословным переводам, но о том, как и зачем делать такие переводы, они тоже говорили не очень много, сосредотачиваясь на переводах новаторских.

Но и с другой стороны не было слышно сколь-нибудь внятных и подробных аргументов. Часто цитируется сегодня книга Стефена Прикетта, резко критиковавшего перевод Good News[12], однако он выступал скорее как литературовед (это его основная специальность), а вовсе не как пастор или проповедник, озабоченный делом церковной проповеди. Разумеется, голоса консервативно настроенных верующих были тоже слышны, но это были скорее отзывы на конкретные переводческие опыты[13], свидетельствовавшие об их неприятии, чем некая развернутая и теоретически обоснованная программа. Это и понятно: если сами они не собирались создавать новых переводов, то такая программа была им просто не нужна.

Однако в начале XXI в. ситуация изменилась: группа евангелических протестантов США стала публиковать книги и статьи по теории библейского перевода на английский язык; это ограничение стоит отметить особо, переводы на другие языки могут иногда там упоминаться, но они никогда не рассматриваются. Их основная задача – теоретическое обоснование консервативных переводов (более конкретно, English Standard Version), противопоставленных «динамическим переводам» в духе раннего Найды (прежде всего Good News). Прекрасно понимая, что полностью буквальный перевод выглядит неестественно, они называют его сущностно буквальным (essentially literal), это достаточно близко к тому, что в других системах отсчета называется «прямым переводом».

Ключевую роль здесь играла церковная и богословская позиция этих авторов. В своей программной статье по этой теме Уэйн Градем отмечает, что именно такая буквальность лучше всего соответствует представлению о богодухновенности Писания, согласно которому каждое слово Библии было продиктовано непосредственно Богом[14]. Такое понимание вполне характерно для консервативных евангелистов, хотя многие другие христиане с ним не согласятся; но споры о природе богодухновенности как таковые лежат сейчас вне наших интересов.

Итак, по Градему, сущностно буквальный перевод «переводит значение каждого слова в языке оригинала, понимая его правильно в контексте, при помощи ближайшего английского эквивалента, и старается применять в переводе обычный английский порядок слов и стиль, доколе это не приводит к искажению смысла оригинала». По-русски такой перевод, пожалуй, лучше всего будет называть сознательно дословным: в качества основной единицы здесь намеренно избираются отдельные слова. Почему именно слова, а не выражения, не фразы, не целые тексты (как предлагает Вэндленд)? Потому что «всякое слово Бога чисто» (Притч 3:5) и «не хлебом одним будет жить человек, но всяким словом, исходящим из уст Божиих» (Мф 4:4). Следовательно, недопустимо оставлять без перевода или переводить как-то небрежно даже самое непривычное для читателя слово.

Разумеется, этот принцип имеет свои границы. Градем отмечает, что в Флм 7 греческое слово σπλ ά γχνα, которое дословно означает ‘внутренности’, надо переводить как-то иначе (в Синодальном мы находим ‘сердца’ – «тобою, брат, успокоены сердца святых»). Причина отступления здесь, прежде всего, в том, что такой перевод будет просто неверно понят, и этим дословность осознанная отличается от слепой дословности подстрочника. Однако в Ин 13:21 для него уже недопустимо отказываться от слова ‘дух’: «Иисус возмутился духом». Некоторые современные переводы говорят просто «Он возмутился», и это не позволяет читателю заметить некоторые важные богословские детали, например, что Иисус обладал человеческим духом.

Приводит Градем и пример того, как свободный перевод оказывается просто ложным. В Иак 3:2 апостол смиренно говорит «все мы много согрешаем», но в переводе Message он выражается куда радикальнее: «We get it wrong nearly every time we open our mouths», т.е. «мы как ни откроем рот, так почти каждый раз говорим не то». И можно ли доверять апостолу, который делает такие признания, спрашивает Градем?

Но это, разумеется, не означает, что дословный перевод освобождает нас от ошибочных толкований. Градем приводит еще один пример: из современных переводов Притч 13:25 (в МТ 13:24) и других подобных мест исчезло слово ‘розга’. С его точки зрения, так подрывается библейское представление о том, что детей надо наказывать физически. Действительно, именно к этому месту восходит известная поговорка «Пожалеешь розгу – испортишь ребенка», но насколько точно она передает смысл библейского текста? Слово שֵׁבֶט, которое здесь переведено как ‘розга’, может соответствовать и словам ‘посох, жезл’ (Лев 27:32), и даже ‘скипетр’ (Быт 49:10) – это символ власти и далеко не всегда орудие наказания. С другой стороны, сын, к которому надо применять этот жезл – совершенно не обязательно маленький ребенок, это может быть и вполне взрослый юноша. Библейский текст здесь напоминает об ответственности отцов за воспитание своих детей, которая в те времена не мыслилась вне телесных наказаний, но это совсем не означает, что здесь Библия отвечает на современный вопрос «надо ли пороть детей?» Она говорит лишь о том, что их надо воспитывать, а как именно – это уже может пониматься по-разному в разных культурах и в разных обстоятельствах.

Иными словами, в данном месте вполне уместен и оправдан перевод «Кому жалко розгу, не жалко сына» (Библия РБО), но именно потому, что в данном историческом контексте подразумевалось в том числе и физическое наказание, а словами ‘посох’ или ‘жезл’ основную мысль стиха не удастся передать, а совсем не потому, что требование давать сыну розог само по себе есть некое божественное и неотменяемое установление. Некоторые переводы обходятся без этого: «If you love your children, you will correct them», т.е. «если ты любишь своих детей, ты будешь поправлять их» (Contemporary English Verison), и этот перевод действительно можно считать неудачным. Только потеряна тут не розга, а нечто куда более ценное: образность и выразительность оригинала.

Вывод Градема однозначен: динамическим переводам просто нельзя доверять. Проповедник или ведущий библейского кружка, опираясь на эти тексты, никогда не будет знать наверняка, что говорит оригинал, а что привнесено в текст переводчиком.

Другой автор, опубликовавший статью в этом же сборнике текстов, С. Джон Коллинз, приводит куда более интересный пример[15] – Притч 5:15-19. В оригинале мы видим развернутый поэтический образ: жена сравнивается с источником, который утоляет жажду. Динамические переводы просто утрачивают поэтическую образность, а с ней и связность текста – они превращают его в набор довольно банальных сентенций о семейной жизни, и в этом Коллинз видит их главный недостаток. Парадоксальным образом, сторонники дословного перевода вполне согласны тут со сторонниками литературного эквивалента.

Еще один автор в этом же сборнике – Леланд Райкен, пожалуй, самый активный сторонник сознательной дословности. В его статье развенчиваются пять мифов о таком переводческом подходе[16]. Вот они, вместе с кратким изложением его опровержений:

• Сторонники сознательно дословного перевода якобы повинны в поклонении словам вместо Бога – но на самом деле их уважение к словам основано на глубоком почитании Бога, от Которого они к нам пришли.
• Этот подход якобы наивен, поскольку не основан на серьезных лингвистических построениях, но на самом деле их отсутствие позволяет избежать неоправданной сложности. Точно так же «наивность» переводчика заключается в правомерном отказе вносить в текст собственные комментарии. Вполне наивной может считаться попытка отделить содержание текста от его формы, характерная как раз для динамического подхода.
• Сознательно дословный перевод якобы не более чем подстрочник. Но подстрочник копирует структуру оригинала, а любой перевод все же следует нормам языка, на который переводится текст.
• Сторонники этого подхода якобы не понимают, что любой перевод подразумевает интерпретацию. Разумеется, они это признают, но они стремятся ограничиться лишь лингвистической интерпретацией, не давая переводчику становиться экзегетом.
• Подобные переводы якобы бывают непонятными, но это совершенно не так, если не считать читателя ущербным и неспособным воспринимать все многообразие и неоднозначность поэтического и богословского языка Писания.

Райкен написал еще несколько работ, в них приводятся другие примеры, рассматриваются разные аспекты той же проблемы, но общая картина одна и та же. В одной из своих книг (более ранней, чем эта статья) он рассматривает ложные предположения о природе перевода, лежащие в основе динамического подхода, и насчитывает пять таких предпосылок о Библии, семь о переводе и восемь – о читателях Библии[17]. Не будем далее вдаваться в эти перечни, отметим только самое главное. Райкен напоминает нам, что Библия – сложно устроенная книга из давних времен и другой культуры, в ней содержится много таинственного. Все эти ее черты не должны пропадать в переводе, который не может строиться по принципу «а как бы мы это сказали сегодня», потому что это сказали не мы и не сегодня. Невозможно перевести лишь смысл, не обращая внимания на форму, и уж совсем непозволительно думать, что этот смысл определяет современный читатель, а не древний автор. Но и о читателях не надо думать слишком плохо: они все же способны адекватно воспринимать сложные тексты, содержащие новые для них идеи, и всякое упрощенчество есть, в конечном счете, неуважение к этим самым читателям.

Эти же аргументы повторяются, порой дословно, в другой книге Райкена. Но есть в ней и новые, вполне ценные положения. Приводя в пример Библию короля Иакова как чуть ли не образцовый перевод, Райкен дает примеры удачной ритмической организации текста: равномерно чередуются ударные и безударные слоги[18]. Современные переводы порой совершенно упускают эту черту из виду, и в результате их оказывается просто невозможно петь или читать в церкви. И вновь, парадоксальным образом, крайние традиционалисты оказываются в одном лагере со сторонниками радикального литературного перевода…

Кроме того, Райкен обращает наше внимание на то, что тексты, пересказывающие и дополняющие библейский текст, всегда существовали в христианской традиции. Он приводит в пример гимн, написанный Джорджем Хербертом по 22-му (в евр. 23-му) псалму примерно в те же годы, когда создавалась Библия короля Иакова, в начале XVII в.[19] Вот как начинается библейский псалом: «The Lord is my shepherd; I shall not want. He maketh me to lie down in green pastures: he leadeth me beside the still waters». А вот как начинается гимн Херберта:

The God of love my Shepherd is,
And He that doth me feed;
While He is mine and I am His,
What can I want or need?

He leads me to the tender grass,
Where I both feed and rest;
Then to the streams that gently pass:
In both I have the best.

Так ведь это и есть примерно то же самое, что делают сегодня сторонники динамического перевода, восклицает Райкен. Прием давно известен – просто это никакой не перевод, это пересказ, он вполне уместен и хорош. Только не надо уравнивать получившийся гимн или комментарий с текстом Священного Писания – это просто чей-то индивидуальный взгляд на него, но отнюдь не сам текст!

Добавлю: если мы сравним этот гимн с тем, что предлагает Э. Вэндленд, то перед нами, пожалуй, и будет четырехсотлетней давности образец… того самого подхода, который был предложен всего десятилетие назад. Только тогда это не называлось переводом, тут Райкен совершенно прав.

Он завершает эту свою книгу еще одним числовым перечнем: десять причин, по которым можно доверять сознательно дословному переводу[20]. Самое главное, что он позволяет надежно судить об оригинале («прозрачен»), сохраняет всю его глубину и точность, не примешивая к тексту комментария, и вполне согласуется с доктриной буквального откровения.

Райкен и его соратники горячо спорят с тем, что давно вышло из употребления – с ранней теорией динамического эквивалента в ее чистом и беспримесном виде. И нет ничего удивительного в том, что тут в расчет не принимаются более поздние теории – они сильно усложнят картину, придется вводить много нюансов и уточнений, размоется кристальная черно-белая правота.

Впрочем, было бы неверно считать, что в основе этого подхода не лежит сколь-нибудь внятно проговоренная теория коммуникации, как в основе других моделей, начиная с того же самого динамического эквивалента. Сознательная дословность построена на буквальном откровении: Бог диктует библейским авторам Свои слова, причем диктует именно лексические единицы, и переводчик должен передать каждую из этих единиц при помощи ближайшего естественного эквивалента. После того как это сделано, он должен выстроить их в порядке, естественном для языка перевода.

Диктовал ли Бог каждое слово Библии, как полагают фундаменталисты, или откровение можно понимать как-нибудь иначе – вопрос веры, а не знания, поэтому рассуждать о нем сейчас было бы неуместно. Но логика «вера в буквальное откровение требует дословного перевода» всегда может быть перевернута: «дословный перевод требует веры в буквальное откровение», ­– а это уже будет означать, что для тех, кто не разделяет этой веры, подобный подход будет абсолютно неприемлем. Вряд ли так считают его сторонники, так что они напрасно прибегают к этому аргументу.

Да и в остальных отношениях эта модель неадекватна. Нигде в Библии «Слово Божие» не обозначает некоей конкретной лексической единицы, и даже не всегда это выражение вообще относится к тексту: в Быт 41:32 так называются сны фараона, а в Суд 3:20 – удар мечом, который Аод наносит враждебному царю. Но и там, где речь идет о некотором тексте (напр., 3 Цар 12:22 или Мк 7:13), это именно связный и осмысленный текст, а не составляющие его лексемы.

К тому же американские сторонники этого подхода принципиально отказываются ставить свой опыт в какой-то общемировой контекст, они говорят лишь о том, что подходит или не подходит лично им, не особенно задумываясь о том, как будет выглядеть их модель при переводе на другие языки. Но ведь на английском уже существует множество самых разных переводов, в частности, English Standard Version создавался при активном участии того же Райкена, и он им вполне доволен – следовательно, речь вообще не идет о том, «как переводить». Нет, здесь вопрос ставится иначе: «почему именно такой перевод нам подходит», а это уже мало кому интересно за пределами специфической аудитории евангелических протестантов США.

Однако всё это не означает, что сознательную дословность можно списать со счетов и не обращать на нее больше никакого внимания. Этот подход характерен для консервативной аудитории любых убеждений: традиционные религиозные тексты должны переводиться как можно дословнее, чтобы толкования переводчика не подменяли пусть даже не вполне прозрачный текст оригинала. Как уже было отмечено выше, теория скопоса и теория релевантности вполне допускают и такой подход, хотя он интересует их меньше, чем другие, более «динамичные», в терминологии Райкена.

Поэтому сознательная дословность – не столько готовая теория, сколько задача на будущее. Что предлагает динамический эквивалент Найды, а что, к примеру, литературный эквивалент Вэндленда, в общем и целом понятно – их подходы могут быть адаптированы к самым разным языкам и культурам, да они для того и создавались, чтобы их использовать по всему земному шару, они вырастали из опыта работы с самыми разными языками. Но какой может быть сознательная дословность в чукотском, башкирском или бежтинском переводе, или даже в русском? Своя консервативная аудитория у таких переводов, несомненно, будет, просто она будет сильно отличаться от американской, как и языки этих народов сильно отличаются от английского. Взять хотя бы лингвистический аспект: возможен ли в принципе перевод отдельных лексем на инкорпрориующий язык, объединяющий несколько лексем в одной словоформе (чукотский)? Желательно ли сохранение традиционной богословской терминологии в языке исламской традиции (башкирский)? Какая вообще возможна традиционность, если библейская книга – самая первая в истории публикация на этом языке (бежтинский)?

Появление книг о сознательно дословном переводе свидетельствует, что в этой области пока нет сколь-нибудь серьезных теоретических и методологических наработок, хотя спрос на подобные переводы существует. В особенности плодотворным может оказаться учет таких консервативных настроений при разработке, казалось бы, самой радикальной теории литературного эквивалента по Вэндленду. Меж ними много различий, но их объединяет стремление видеть в библейском тексте именно текст, в единстве формы и содержания, которые не могут быть отделены друг от друга. И в этой точке встречи может родиться описание взвешенного переводческого подхода, при котором передаются не лексические единицы, а тексты, но передаются без радикального переструктурирования, с соблюдением должной культурно-исторической дистанции – подхода, который, на самом деле, и был характерен для лучших литературных переводчиков в России XX века.

[1] Basil Hatim, Ian Mason. Discourse and the Translator. London: Longman, 1990. P. 187.

[2] Timothy Wilt, Ernst R. Wendland, eds. Scripture Frames and Framing: A Workbook for Bible Translators. Stellenbosch: Sun Press, 2008. Pp. 265-357.

[3] Ernst R. Wendland. Translating the Literature of Scripture: A Literary-Rhetorical Approach to Bible Translation Dallas: SIL, 2004. P. 97.

[4] Ibid. P.3.

[5] Ibid. P. 89.

[6] Ibid. P. 87.

[7] Ibid. Pp. 12-14.

[8] Ibid. P. 165.

[9] Ernst R. Wendland. LiFE-Style Translating. Dallas: SIL, 2011.

[10] Wilt, Wendland, Scriptute Frames and Framing… P. 337

[11] La Bible hébraïque et le Nouveau Testament. 26 Vols. Trad. par André Chouraqui. Paris: Desclée de Brouwer, 1974-1977.
The Five Books of Moses: A New Translation with Introduction, Commentary and Notes. New York: Schocken Books, 1995.

[12] Stephen Prickett. Words and the Word: Language, Poetics and Biblical Interpretation. Cambridge: Cambridge University Press, 1986.

[13] Пример такой рецензии на переводы В.Н. Кузнецовой см. в Алфеев, иеромонах Иларион. Письма апостола Павла // Журнал Московской Патриархии 1998, № 10. Сс. 78-80.

[14] Wayne Grudem. Are Only Some Words of Scripture Breathed Out by God? Why Plenary Inspiration Favors ‘Essentially Literal’ Bible Translation // Translating Truth. The Case for Essentially Literal Bible Translation, ed. J.I. Packer. Wheaton: Crossway Books, 2005. Pp. 19-56..

[15] C. John Collins. What the Reader Wants and the Translator Can Give: First John as a Test Case // Translating Truth. The Case for Essentially Literal Bible Translation, ed. J.I. Packer. Wheaton: Crossway Books, 2005. Pp. 77-111.

[16] Leland Ryken. Five Myths About Essentially Literal Bible Translation // Translating Truth. The Case for Essentially Literal Bible Translation, ed. J.I. Packer. Wheaton: Crossway Books, 2005. Pp. 57-76..

[17] Leland Ryken. The Word of God in English: Criteria for Excellence in Bible Translation. Wheaton: Crossway Books, 2002.

[18] Leland Ryken. Understanding English Bible Translations. Wheaton: Crossway Books, 2009. Pp. 154-161.

[19] Ibid. P. 105.

[20] Ibid. Pp. 189-194.