Мне уже доводилось публиковать на портале «Богослов.Ru» статьи о соотношении веры и науки применительно к библеистике[1]. В этой работе я бы хотел подвести некоторый итог своим размышлениям на эту тему и предложить читателям ряд тезисов для размышления и обсуждения, а заодно и ряд конкретных проблем, на примере которых становится яснее разница существующих подходов.

Что нам препятствует?

Русская наука и русское богословие принесли богатый урожай во многих областях знания – например, в литургике и византинистике. Но про библеистику этого никак не скажешь, она вообще занимает очень скромное место и в нашем богословском образовании, и вообще в нашей жизни – достаточно сказать, что на Рождественских чтениях, самом представительном православном форуме в России, лишь дважды или трижды за всё время их проведения действовала секция, посвященная Писанию.

И это не повод для сетований – стоит задаться вопросом, что именно не дает развиваться библеистике, или почему она оказывается едва ли не самой невостребованной среди всех церковно-научных дисциплин.

Казалось бы, всё должно быть наоборот: именно Библия как Священное Писание стоит в центре христианской жизни, на него должен ориентироваться каждый христианин. Но именно тут лежит, на мой взгляд, и главное препятствие на пути библейских исследований.

Возьмем, к примеру, жития святых. По-видимому, для верующего ученого вполне допустимо ставить под сомнение историчность того или иного эпизода конкретного жития, считая его, к примеру, литературным заимствованием. И для литургиста, полагаю, ничего скандального нет в том, чтобы утверждать: тот или иной текст прошел разные этапы своего развития и вовсе не был дан изначально в готовом и окончательном виде.

А вот допустимо ли сказать нечто подобное о библейских текстах? Я прекрасно знаю по опыту, что для многих православному вероучению противоречат, например, следующие утверждения:

1.    Моисей на записывал всего Пятикнижия в том виде, в котором оно до нас дошло.

2.    Численность израильтян, принимавших участие в сражении при Гиве Вениаминовой, никак не могла составлять 400 000 пехотинцев, как повествует 20-я глава Судей.

3.    Упоминание Троицы в 1 Ин 5:7-8 отсутствует во всех древних рукописях и явно было добавлено в текст в более позднее время.

В то же время практически для любого ученого, занимающегося исследованием библейского текста, каждое из трех высказываний выглядит не просто справедливым, но прямо-таки очевидным.

Это только три примера, их список можно было бы продолжать, но общий смысл понятен: наука необходимо предполагает критический анализ текста, а вера… вера воспринимает его как высший авторитет. И какое может быть между ними согласие? Ведь если житие святого или даже анафора Литургии – человеческое произведение и потому может быть изучено методами гуманитарных наук, то Библия – Слово Божие, оно не может содержать погрешностей и, более того, не может иметь никакой предыстории, а значит – там просто нечего изучать.

Этот разговор неизбежно подводит нас к вопросу о природе и нашем понимании богодухновенности и связанном с ней представлении о буквальной непогрешимости библейского текста. Мне уже доводилось об этой проблеме писать, и я все равно не могу сказать, что у меня есть готовый ответ на все связанные с ней вопросы[2]. Но сейчас выскажу только один тезис: христианская библеистика (в том числе и православная) возможна только при таком подходе, когда исследователь видит в Библии одновременно Слово Божье и человеческое слово. Если он не видит в ней первого – он вряд ли может считать себя христианином, если второго – не может применять к ней методов научного анализа.

Бывает ли библеистика безопасной?

Конечно, есть способы как будто обойти этот ключевой выбор, говоря о вещах, которые как будто безотносительны к природе библейского текста. Можно выделить три таких основных направления, не приводя конкретных примеров, поскольку речь идет не о критике конкретных авторов и работ, но скорее о выборе целостного подхода. Итак, как можно заниматься библеистикой, не задаваясь сложным вопросом о природе этого текста?

1.    Источниковедение. Можно также изучать сугубо прикладные и материальные памятники, например, различные рукописи (их датировку, происхождение, взаимозависимость) или археологические находки (опять-таки датировка, интерпретация, привязка к историческим событиям и т.д.). Вопрос о библейском тексте как таковом, о его происхождении и соотнесенности с историческими событиями при таком подходе оказывается полностью вынесенным за скобки.

2.    Патрология. Можно изучать не сам библейский текст, а историю его святоотеческих толкований. Это может быть очень интересный и плодотворный подход, но проблема в том, что он вторичен по отношению к собственно библейскому тексту – это не столько библеистика, сколько патрология.

3.    Гармонизация. Можно подбирать такие святоотеческие и современные научные источники, которые будут говорить примерно об одном и том же, создавая непротиворечивую картину. На первый взгляд это выглядит убедительно, но проблема в том, что ученый призван учитывать все серьезные источники и все наблюдаемые факты, а также рассматривать все существующие объяснения, а не только те, которые вписываются в заранее заданные рамки.

Об этих рамках надо сказать отдельно. Нередко можно видеть, как на популярном уровне православный исследователь берет «самые консервативные» комментарии, объяснения и толкования. Как правило, они оказываются фундаменталистскими, и вот тогда следование фундаменталистской логике приравнивается к святоотеческому богословствованию. Но ведь фундаментализм – относительно недавнее течение, возникшее в протестантской среде как реакция на модернизм и либерализм, и в общем и целом он следует той же рационалистической логике, только исходит из несколько иных, чем модернисты, предпосылок, а потому приходит и к иным выводам. Он, впрочем, не дальше и не ближе к святоотеческому богословию первых веков, чем модернизм – оба новых течения в равной мере далеки от него.

Зато, как ни странно, самое новое интеллектуальное течение, постмодернизм, с его осознанной субъективностью, с его опорой на «интерпретационные сообщества» оказывается во многом созвучен православному богословию, и не только в том плане, что может признавать его как частный случай такой субъективности, а церковную традицию – как пример подобного сообщества. Постмодернизм, пожалуй, впервые за последние пару веков предлагает сформировать некие общие «правила игры», которые могут быть приняты людьми с очень разными взглядами и убеждениями, именно потому, что постмодернистская парадигма оставляет за каждым право на эти самые взгляды.

Сказав это (и уже не в первый раз, как можно убедиться, пройдя по ссылкам в самом начале этой статьи), я понимаю, что кому-то такой диалог покажется совершенно ненужным и даже опасным. Не лучше ли обойтись и вовсе без него, пока есть такая возможность?

Только ли нам обороняться?

Молчание никак не лучше – просто уже потому, что наши оппоненты молчать не будут. Не так давно была издана книга ученого-атеиста Барта Эрмана[3], которая прямо с крикливой картинки на обложке обвиняет Библию в подлоге, лжи и фальсификации. Его ключевой аргумент заключается в том, что значительная часть новозаветных текстов не была написана теми людьми, которым приписывает их авторство традиция, а значит, неведомые фальсификаторы сознательно вводили верующих в заблуждение, приписывая собственные построения непосредственно ученикам Иисуса.

Но книга Эрмана, в отличие от агиток советских безбожников, написана очень серьезно, с привлечением огромного количества фактов и с детальным обсуждением каждого из них. Что же можно на всё это ответить?

Можно, конечно, ничего не отвечать, как в общем-то почти всегда почти все верующие и делают в таких случаях. Дескать, свои и так на эту провокацию не поддадутся, а до неверующих «невежд в законе» нам и дела нет. Но эта позиция глубоко ошибочна: лично знаю христиан, которых немало смутила книга Эрмана. А уж те, кто к их числу не относится, совершенно точно может принять наше молчание за знак согласия, дескать, и ответить христианам нечего на все эти обвинения.

Можно ответить, «проповедуя хору», как говорят англичане – тем, кто гарантировано пропоет в конце проповеди «аминь». Рассказать, чему учит Церковь, обличить Эрмана в неправоверии… И тем самым только подтвердить его собственные тезисы и расписаться в неопровержимости его аргументов.

А еще можно дать ему бой на его территории: постараться доказать, что все новозаветные книги написаны теми, чьи имена они носят: например, Послание к Евреям вышло из-под пера апостола Павла. Но беда в том, что наша позиция будет крайне неубедительной и аргументов будет явно больше у Эрмана. В строго научной дискуссии он одержит явную победу.

Для достойного ответа по сути вопроса нам явно придется разбирать его аргументы: с некоторыми соглашаться, некоторые доказательно опровергать, а некоторые принимать частично, не соглашаясь со сделанными им выводами.

Если все же придерживаться научного метода, а не чисто апологетических построений, логика ответа Эрману могла бы выглядеть примерно так: да, вполне очевидно, что с авторством многих библейских книг есть серьезные проблемы, мы не собираемся отстаивать позиции, которые невозможно отстоять с помощью научной аргументации (Моисей написал всё Пятикнижие, а апостол Павел – Послание к Евреям). Но такая картина вполне обычна для древности, когда сами представления об авторстве были совсем иными, чем сегодня, и «Псалтирь Давидова» могла содержать 136/137-й псалом «На реках вавилонских», явно написанный спустя несколько веков после смерти царя Давида.

С другой стороны, авторитетность и каноничность книги не зависит напрямую от ее авторства. И вот здесь будет пролегать водораздел между фундаментализмом и святоотеческим подходом. Упрощенно говоря, для фундаменталиста текст авторитетен именно потому, что он написан пророком или апостолом, и любые сомнения в авторстве подрывают его авторитет. Но в православной традиции есть совсем иное понимание: библейские книги написаны в Церкви, Церковью и для Церкви, и в какой степени тот или иной текст вышел из-под пера конкретного пророка или апостола, вопрос уже вторичный. Вполне можно допустить, что то же самое Послание к Евреям составлено учениками Павла, или даже какими-то другими людьми – важно, что именно этот текст, в отличие, к примеру, от т.н. «Евангелия Петра» (где и взять более авторитетное имя!) был принят Церковью как часть ее Священного Писания, да и Павлу он ни в чем не противоречит.

Впрочем, уже существуют такие ответы Эрману, но, к сожалению, пока только на Западе[4]. Для начала мы бы могли хотя бы реферировать подобные работы (задача для студентов!), не говоря уж о том, чтобы их переводить или создавать с опорой на них собственные версии «ответов Эрману», а равно и другим критикам.

Впрочем, не обязательно навсегда оставаться в оборонительной позиции. Для православных (или вообще традиционных) христиан вызовы, подобные тем, что были брошены Эрманом, могут служить стимулом для выработки собственного отношения к вопросам авторства, авторитета и богодухновенности библейского текста.

Подобным образом споры с еретиками в первые века христианства становились поводом для создания точных догматических формулировок – но никак нельзя сказать, что вся польза этих формулировок сводится к опровержению еретиков. Прежде всего они нужны для того, чтобы самой Церкви определить себя. В современном мире, сдается мне, мы тоже нуждаемся в более четком определении своей позиции по отношению к новым вопросам, и вовсе не только потому, что нам надо что-то отвечать Эрману.

И еще одна параллель с античностью… Некогда само святоотеческое богословие выросло из синтеза библейского Откровения с мыслительным аппаратом греческой философии, совершенно языческой по своему происхождению. Но отцы не побоялись использовать язык нехристианских мыслителей своего времени, чтобы сформулировать положения собственной веры. Полагаю, что и наше время призывает нас к подобному труду по «воцерковлению» многих положений и методов современного гуманитарного знания. Не к конфронтации по принципу «тысячу лет назад всё уже было сказано раз и навсегда, и ничего нового, кроме ереси, быть не может по определению», а именно к усвоению и пониманию этого нового знания, нового дискурса, и к переводу на этот язык содержания нашей собственной веры. Заодно, вероятно, нам придется уточнять самим, что же мы под этой верой понимаем.

Как же это делается?

Мне известна только одна попытка сделать это изнутри православной традиции – книга о. Теодора Стилианопулоса, греческого священника из США[5]. В ней, впрочем, нет сколь-нибудь детальной методологии, а скорее предложена попытка «вписать» православное понимание Писания в контекст современного гуманитарного мышления.

Впрочем, задача эта далека от разрешения и на Западе. Приведу только пару примеров, с которыми может познакомиться и русский читатель благодаря тому, что качественные переводы западной богословской и библейской литературы выходят в последние годы и в России, хоть и мизерными тиражами.

Римский папа Бенедикт XVI издал две части своей книги о… Господе нашем Иисусе Христе[6]. Звучит странно: неужели у Ватикана нет других забот в области церковного администрирования, политики, экономики или культуры? Неужели о Христе до сих пор написано недостаточно книг и можно сказать нечто новое и интересное?

Как ни странно, можно. Полвека назад Второй Ватиканский собор предложил католикам новую теоретическую модель для изучения Писания, основанную как раз на понимании этих книг как Слова Божьего и человеческого слова одновременно. По сути, это была попытка создать творческий синтез новейших научных теорий и традиционной веры. Но на практике найти золотую середину оказалось не так просто: молитвенное чтение по-прежнему достаточно сильно расходится с научным анализом, а что значит быть добросовестным ученым-библеистом и одновременно христианином, принадлежащим к Католической Церкви – это далеко не очевидно.

И предстоятель этой самой Церкви, который к тому же издавна снискал авторитет в богословских трудах, решил на собственном примере показать, как можно сочетать одно с другим. Этот опыт, разумеется, нельзя считать окончательным «закрытием темы», он подвергается критике с разных сторон, но весьма поучительна сама такая попытка.

Если обратиться к протестантскому миру, стоит обратить внимание на новое течение, которое принято называть «новой перспективой» или «новым прочтением Павловых Посланий», русский читатель знает о нем прежде всего по трудам англиканского епископа Николаса Томаса Райта, который подписывает свои книги для широкой публики как Том Райт[7].

Речь идет о своеобразном отходе от прямолинейного понимания «спасения только верой», какое сложилось уже во времена Реформации и с тех пор считается краеугольным камнем протестантизма. При таком подходе «дела закона» фактически объявляются бесполезными, а спасение – полностью и целиком зависящим от правильного вероисповедания.

Райт, а равно и другие сторонники «новой перспективы» отказываются от этой прямолинейности, и при этом он стремится вернуться даже не в «точку до Реформации», а к самым истокам христианства и прочитать Павла в его собственном контексте. Что из этого получается – предмет отдельного и большого разговора, но в результате, вне всякого сомнения, возникает «новая перспектива» и для экуменического диалога. Под ним больше не обязательно понимать вежливый, но малосодержательный и никого ни к чему не обязывающий диалог представителей разных конфессий – это может быть совместное возвращение к истокам, диалогическое прочтение Священного Писания, которое поможет лучше понять и друг друга, и этот богодухновенный текст.

Итак, перспектива

На этой позитивной ноте можно было бы закончить статью, но мне хотелось бы также ответить на невысказанный вопрос: зачем я ее, собственно, писал. Во-первых, для того, чтобы яснее выразить, в том числе и для себя самого, собственную позицию: чем, собственно, занимаюсь я в последнее время и чем собираюсь заниматься дальше.

А во-вторых, чтобы пригласить к подобным занятиям других, в особенности молодых, исследователей, которых интересует работа со Священным Писанием и которые пока не знают, с чего начать. Да, сейчас на общецерковном уровне библейские исследования явно не являются главным приоритетом, но это не значит, что они никогда им не станут, или тем более, что все задачи в этом направлении целиком и полностью решены и нам нечего больше делать.

Всё пока только начинается.