В предыдущих статьях, опубликованных на этом портале, говорилось о теории перевода – настало время перейти к практике. В этой статье обобщен мой опыт работы в Институте перевода Библии в Москве в качестве консультанта (с 1999 г. и по настоящее время).
Перевод начинается с подбора слов в языке перевода, которые будут соответствовать словам оригинала. На первый взгляд всё очень просто: определяется значение, которое имеет слово в данном контексте, а дальше по словарю или просто по личному опыту переводчика этому значению подбирается ближайший эквивалент в языке перевода (ЯП).
Однако у переводчика могут быть сомнения в том, насколько точно и полно он понимает те или иные слова оригинала. Самый легкий путь в таких случаях – найти в словаре то значение, которое проще всего перевести, и работать дальше с ним (и это уж не говоря о таком распространенном приеме, как истолкование слова по его этимологии или по значению в родственных языках, что часто приводит к серьезным ошибкам). На самом деле словари дают лишь общие сведения об употреблении слов, причем если это слово встречается в Библии всего один раз, то это будет скорее догадка о его значении в данном месте.
И даже там, где понимание достигнуто, может оказаться, что слова оригинала многозначны, или обозначают нечто такое, что отсутствует в культуре перевода или понимается в ней совершенно иначе – а если не сами слова, то их сочетания, присущие им коннотации и т.д. Наконец, слова сочетаются в каждом языке по своим правилам (победу по-русски можно одержать, а поражение – потерпеть, но не наоборот), так что нарушение этих правил приводит к неожиданным эффектам.
Именно на лексическом уровне чаще всего сказывается стремление переводчиков говорить с читателем на особом «библейском языке», который якобы гарантирует точную передачу содержания, а на практике может оказаться просто неуклюжим «переводческим диалектом» (англ. translationese ), создающим скорее видимость понимания. Этим грешат скорее дословные переводы, тогда как переводы свободные нередко стремятся «передать основной смысл», как его понял переводчик, начисто игнорируя возможные коннотации и оттенки значения.
Выбирая слова для передачи тех или иных понятий, переводчик выбирает между двумя приоритетами: единообразие и контекстуальная ясность. С одной стороны, хорошо, когда одному слову переводимого текста соответствует одно слово перевода. С другой стороны, это не всегда возможно, да и не всегда желательно: ведь лексическое многообразие может служить эстетическим целям, не говоря уж об оттенках значений и контексте. Кроме того, нередко стопроцентное единообразие приводит к существенному искажению значения, т.к. случаи полного совпадения значений двух слов в двух языках исключительно редки. Например, во всех языках есть слово царство, но в большинстве из них оно означает некую территорию, находящуюся под властью царя (kingdom), тогда как в Евангелиях Царством Божиим называется скорее общий принцип и практическое проявление царской власти (kingship).
Иногда случается так, что в переводе пропадает разнообразие оттенков, цветная картина мира сводится к черно-белой. Например, при переводе книги Притчей слишком велик соблазн назвать одним-двумя словами всех хороших людей (праведника, мудреца, непорочного и др.) и еще одной парой слов – всех плохих (глупца, злодея, нечестивца, лентяя и др.), или употреблять применительно к каждой из этих двух групп понятий одни и те же слова без особых различий между ними. Тем не менее, для библейского автора исключительно важно было смысловое многообразие (к сожалению, сегодня не вполне нам понятное), а не только примитивное деление людей на хороших и плохих.
Самая ответственная часть работы переводчика с лексикой – выбор ключевых слов. В целом их можно разбить на две группы: реалии и концепты. К реалиям (иногда их еще называют техническими терминами) относятся люди, предметы и явления, которым можно дать четкие определения и которые отличаются от других людей, предметов и явлений. Грубо говоря, на такой предмет можно показать пальцем и сказать: вот это ложка, потому что вогнутая, а вот это уже вилка, потому что с зубчиками.
При переводе мы интуитивно подбираем каждому слову ближайший эквивалент в ЯП, но проблема заключается в том, что сходство может быть поверхностным, а многие реалии и вовсе отсутствуют. Палочки, которыми едят в Китае и в Японии, не похожи ни на ложку, ни на вилку – и как перевести эти понятия на китайский, чтобы они еще и различались между собой? Но что может быть еще сложнее – это ситуация, когда сами объекты достаточно похожи, и слова для них есть в обоих языках, но совпадают они лишь частично.
Возьмем для примера географические объекты. Под словом ‘пустыня’ мы обычно понимаем что-то вроде Сахары: сплошной песок, практически полное отсутствие растительности и живности и т.д. Но библейская пустыня может быть и степью, и каменистыми холмами – в ней есть растительность, и кое-где можно пасти скот. С одной стороны, точнее во многих случаях был бы перевод ‘степь’, но с другой – слово ‘пустыня’ в русском языке уже давно имеет определенные коннотации. Пророку подобает бежать именно в пустыню, а вот в степи естественнее видеть какого-нибудь казака.
Сходная ситуация и со словом ‘город’: в Библии так называется любое огороженное поселение, даже если там живет сотня человек. С точки зрения численности, можно было бы назвать большинство библейских городов ‘поселками’, но поселки не могут быть огорожены стеной и уж совершенно точно не могут играть самостоятельную роль, поэтому мы привычно называем их городами. Разумеется, в других языках с этими понятиями могут быть связаны свои условности.
Горы есть и в Библии, и в нашей реальности. Но по-русски горой называется любая возвышенность (ср. топонимы Воробьевы горы, Пушкинские горы и проч. – речь идет о невысоких холмах), тогда как в Библии речь обычно идет о нагорье высотой около тысячи метров. Соответственно, в языках народов Кавказа это могут быть скорее ‘холмы’, чем ‘горы’ (соответствующим словом там будут называться снежные вершины в несколько тысяч метров).
Можно найти в Библии и такие понятия, у которых просто нет соответствия в современных языках, хотя похожие реалии встречаются и в нашем мире. Например, евр. слово שְׁפֵלָה обозначает полосу предгорий, которая отделяла приморскую равнину от Иудейского и Самарийского нагорий. Собственно говоря, это те самые холмы, которые похожи на «горы» русской топонимики. Но как перевести это слово, чтобы сохранилось его отличие от нагорий и равнины?
· Транскрипция (Шефела) дает точный перевод, но читателю остается неясно, что за объект имеется в виду: город, река, страна?
· Транскрипция с уточнением (область Шефела) снимает это недоумение, но может выглядеть несколько усложненным.
· Описание (предгорья, холмы) выглядит намного понятнее, но теряется представление о конкретной области, в которой разворачивается действие.
Схожая проблема возникает со словом עֲרָבָה, которым называется и долина реки Иордан, и та низменность к югу от Мертвого моря, которая продолжает заданную ей линию вплоть до Красного моря. Ее также нередко переводят при помощи транскрипции: Арава (но возникает опасность, что Арава будет смешана с Аравией).
Намного более серьезная проблема – перевод социальных реалий. ВЗ общество было родоплеменным; основных единиц, на которые делился израильский народ, было три: колена или племена (שֵׁבֶט, מַטֶּה), каждое из которых делилось на рода или семейства (מִשְׁפָּחָה), а они, в свою очередь, на малые семьи (בֵּית אָב , букв. «дом отца»). Иногда появляются и другие слова, например, אַלּוּף – в Быт 36, где речь идет о социальной структуре эдомского народа, по значению оно там ближе всего к מִשְׁפָּחָה. Следовательно, перевести их следует так, чтобы сохранилась трехчастная структура. В русском языке нет проблем с первым и третьим понятиями: это будут ‘племя’ и ‘семья’ (или ‘отеческий дом’ в более буквальном переводе). Какое слово взять для среднего понятия? Возможно, ‘род’, но это понятие, скорее всего, будет использоваться и в других значениях, поэтому терминологическая стройность разрушится. Некоторые переводчики предлагают слово ‘клан’, но оно несет слишком сильные небиблейские ассоциации (прежде всего с Шотландией) и потому может смотреться неуместно. В языках народов, сохранивших память о родовой структуре общества, как правило, с этим серьезных проблем не возникает, если с самого начала переводить эти термины системно, а не по отдельности.
В Библии мы встречаем множество реалий, относящиеся к области религиозной жизни, которые в современных культурах или отсутствуют, или обычно выглядят и функционируют иначе: скиния, храм, синагога, священник, левит, жертвоприношение, фарисей, саддукей, книжник, пророк, апостол. Но относительно этих слов мы хорошо пониманием, что они означают и как могут быть переведены. Без труда мы определим, чем священник отличается от левита, а синагога от храма. Такие слова и выражения переводятся единообразно, насколько позволяет грамматическая структура ЯП. Исключения составляют случаи метафорического употребления, чтобы «люди с необрезанными ушами» (Деян 7:51) не превратились в людей, которые почему-то должны были отрезать себе уши, но отказались это сделать.
Важно, чтобы и они переводились системно. Возьмем три из них: скиния, храм и синагога. Скиния и храм – это уникальные сооружения, которые предназначены в первую очередь для жертвоприношений, а синагога – одно из многих мест молитвенных собраний и чтения Писания. При этом храм и синагога были постоянными сооружениями, а скиния – переносным. При переводе на многие языки народов России скиния называется «шатром Бога», храм – «домом Бога», а синагога – «домом молитвы». Система может быть иной (в русском, как мы видим, все три слова были заимствованы), но она должна быть именно системой.
Иногда может помочь обращение к современной языковой практике. Так, если в Дагестане синагогу называют «еврейской мечетью», православную церковь – «русской мечетью», а православный Великий пост – «русской уразой», то это дает некоторые основания принять местные эквиваленты слов мечеть и ураза в качестве рабочих терминов для перевода понятий синагога и пост, хотя в строгом терминологическом смысле они им не соответствуют. Однако и в данном случае может получиться так, что исламские термины будут поняты как указание на исламский текст, и для многих читателей это неприемлемо.
Существуют, впрочем, и ситуации, когда одним и тем же словом называются несколько разные понятия. Так, крещение, которое совершал Иоанн Креститель (символический акт очищения), не вполне совпадает с тем обрядом крещения, которое совершают христиане. Есть аргументы в пользу того, чтобы использовать для обоих действий одно и то же слово ‘крестить’: именно так и поступили авторы Евангелий, подчеркивая непосредственную преемственность между обрядами. Однако есть своя логика в том, чтобы развести два этих понятия, правда, в русском языке нет подходящего слова: если Иоанн еще может омывать приходящих к нему, то называться Омывателем он точно не может.
Может оказаться и так, что выбранный для того или иного понятия перевод приходится несколько видоизменять ради сохранения естественности языка. Например, выбранный в башкирском проекте перевод слова ‘крестить’ звучит как «окунув в воду, посвятить Богу». Очевидно, что там, где слово ‘крестить’ встречается несколько раз подряд, при втором и третьем упоминании будет достаточно сказать «окунуть в воду». Но если так перевести слова евнуха в Деян 8:36 «вот вода; что препятствует мне окунуться (= креститься)?» – может сложиться впечатление, что он просто хочет освежиться в жаркий день.
Вполне точный, казалось бы, аналог той или иной реалии может быть связан в культуре ЯП с нежелательными ассоциациями или воспринимается в новом культурном контексте не вполне адекватно. Так, в алтайском языке христиане называют язычников кара jаҥдулар ‘люди черной веры’. Это выражение содержит исключительно сильные негативные коннотации, и потому в целом ряде мест Нового Завета его пришлось заменить его выражением «неевреи» или «другие народы», иначе получилось бы, что среди первых христиан была немалая доля активных приверженцев шаманизма.
Разные языки структурируют явления окружающего мира по-разному, и мы далеко не всегда даже знаем, какое слово ЯП точнее соответствует слову оригинала. Так, на многих языках не существует общих слов брат и сестра, необходимо каждый раз уточнять, старше или младше этот брат или эта сестра. Нам это может показаться странным, но вспомним, что и в нашем языке нет слова, которое обозначало бы «братосестру» безотносительно к полу, а в английском такое слово есть: sibling. Настолько же необычно для носителей этих языков и наше слово брат, безотносительно к возрасту.
При переводе на такие языки переводчик постоянно испытывает затруднения: о каком брате или сестре идет речь в тексте? Если это не сказано явно, можно предположить, что сыновья и дочери перечислены в порядке старшинства, и так определить их относительный возраст. Но дело осложняется тем, что далеко не всегда под братьями и сестрами в тексте имеются в виду сыновья и дочери одного отца и одной матери. Так и мы по-русски можем назвать братом или сестрой человека, с которым у нас только один общий родитель, а иногда и двоюродного родственника. Наконец, обращение «братья и сестры!» относится вообще не к родственникам, оно передает скорее отношение, чем степень родства. Точно то же касается и слов ЯО.
Еще одно слово из семейного фрейма (выражаясь в терминах когнитивной лингвистики) – греческое παῖς ‘ребенок, мальчик, слуга, отрок’. Оно означает неполноправного члена семьи или рода, который не принимает самостоятельных решений в силу либо детского и юного возраста, либо подчиненного положения. В то же время это слово указывает на тесную связь такого человека с главой семьи, это никак не случайный раб, а член семьи (сходные значения имеет др.-евр. נַעַר). В Мф 2:16 так называются грудные младенцы в Вифлееме, в 8:6 – слуга сотника, а в 12:18 именно этим словом называется Иисус, служащий Отцу. В Лк 8:54 так Иисус обращается к девочке, которую воскресил. Таким образом, слово называет и ребенка (от грудного до подросткового возраста) безотносительно к полу, и сына, и слугу безотносительно к возрасту.
Ближайшие естественные эквиваленты (которых требует принцип динамической или функциональной эквивалентности) для этого слова будут достаточно разными: младенец, ребенок, слуга, сын. Это достаточно разные слова в русском, да и в других современных языках, и вполне естественным будет желание переводчика использовать их для точной передачи всего спектра значений оригинала. Однако можно будет понять и стремление сохранить хотя бы отчасти последовательность перевода, например, используя слово отрок, которое может указывать и на сына, и на слугу.
Так, в нескольких местах НЗ (Мф 12:18, Деян 3:13 и др.) это слово употребляется, когда даются ссылки и аллюзии на ВЗ пророчества (прежде всего Ис 52:13 и далее) о Рабе/Отроке/Слуге Господнем. При этом в Деяниях (3:13, 3:25, 4:27, 4:30) СП употребляет слово сын, а в Ис 52:13 раб. Связать одно с другим практически невозможно, если не употребить во всех этих местах одно и то же слово, и в русском это может быть именно отрок.
Иногда проблемы перевода связаны с тем, что в разных языках приняты разные уровни обобщения для одних и тех же понятий или явлений. Израильтяне разводили коров, овец и коз, знакомы эти животные и нам. Однако когда речь шла о домашнем скоте, в ВЗ употреблялись в основном две категории: בָּקָר и צֹאן, крупный и мелкий рогатый скот. К первой категории относились коровы, ко второй – овцы и козы.
Например, Втор 15:19 предписывает: «Все первородное мужеского пола, что родится от крупного скота твоего и от мелкого скота твоего, посвящай Господу, Богу твоему». Как можно передать эти две категории?
• Сохранить терминологически точное обозначение двух групп: «от крупного скота, от мелкого скота» (так в СП). Выглядит понятно, но стилистически тяжело.
• Вместо двух категорий ввести три, в соответствии с принятым в русском языке уровнем обобщения: «от коров, овец и коз». Это вполне допустимо, если перевод указывает на то же самое множество явлений окружающего мира, но просто выражает его через большее (или меньшее) количество слов, хотя многим такой подход кажется непривычным.
• Найти две категории, но такие, которые смотрелись бы органично: «от стад и отар». Этот перевод вполне точен и стилистически удачен, но он может быть не всякому понятен, поэтому применять его стоит лишь для достаточно подготовленной аудитории.
Во многих местах Библии упоминаются евнухи – кастрированные мужчины, занимавшие достаточно высокие посты при царских дворах, в основном на женской половине. Далеко не во всех языках есть слово евнух (да и по-русски его понимают не все), поэтому, казалось бы, точно будет перевести его как «кастрат-слуга». Однако такое выражение звучит слишком провокационно, а главное, что в большинстве контекстов релевантно только одно из этих двух значений. Так, в Иса 56:3 («да не говорит евнух: “вот я сухое дерево”») важно, что это кастрат, неспособный иметь потомство, а в Деян 8:27 («евнух, вельможа Кандакии, царицы Ефиопской, хранитель всех сокровищ ее») важно, что это высокопоставленный сановник при царском дворе. Если язык позволяет использовать одно общее слово, это вполне можно сделать, но если нет – не будет ничего дурного в том, чтобы развести кастрата и сановника, даже если в ЯО они называются одним словом.
Концепты или понятия, в отличие от реалий, не имеют однозначных соответствий в материальном мире. Нельзя указать пальцем на святость, праведность (и притом так, чтобы одна всегда отличалась от другой), грех, покаяние, вера, надежда, любовь, оправдание, страх Божий . Для некоторых из них легко найти достаточно точные эквиваленты, некоторые придется передавать по-разному в зависимости от контекста, а в отдельных случаях могут потребоваться неологизмы (например, для понятия страх Божий). Но в любом случае здесь особенно остро проявляется конфликт двух приоритетов: последовательности и контекстуальной ясности. С одной стороны, ключевые понятия должны распознаваться в тексте, а для этого они должны переводиться последовательно. С другой стороны, исключительно важно, чтобы не искажался каждый конкретный контекст, чтобы, например, обращение Павла к святым не выглядело как обращение к избранным отшельникам или уже умершим праведникам (вариант перевода понятия святые – «народ Божий»).
Еще один интересный пример – перевод понятия церковь на дунганский язык. Там, где речь идет о множестве верующих, решено было переводить его как «верующие в Иисуса люди», а там, где они представали как единое целое – как «религиозное собрание». А при переводе на кумыкский было решено различать старейшин как уважаемых пожилых людей, традиционно играющих важную роль в обществе (тамаза) и как пресвитеров, т.е. руководителей христианских общин (юлбашчы, букв. ‘руководитель’).
На практике решение обычно достигается путем компромисса. Если найдено хорошее слово или выражение для того или иного понятия, но оно не во всех контекстах звучит естественно и понятно, можно в отдельных случаях уточнять его, добавив какие-то определения или соответствующим образом уточнив контекст. В ЯП может быть и несколько слов или выражений для передачи одного слова оригинала, но при этом важно, чтобы их использование не было хаотичным. Связано это прежде всего с тем, что концепты в языке оригинала (ЯО) не всегда однозначны, а точнее сказать, они образуют свою целостную систему, отличающуюся от системы понятия ЯП.
К примеру, понятие плоть (евр. בָּשָׂר, греч. σάρξ) весьма многозначно. Понятно, что всё, названное этим словом, так или иначе будет присутствовать практически в любой картине мира, но называться эти явления и понятия могут очень по-разному. В Библии плоть – это вообще всякое живое тело (Быт 6:17), и тело конкретно человеческое (Мк 14:38), и часть этого тела (крайняя плоть, Быт 17:11), и мясо (Втор 32:42), и родство (Быт 2:23), и человеческая природа в целом (Рим 3:20), и темные, греховные стороны этой природы (Гал 5:17). Это лишь самые основные значения этого слова, и вполне понятно, что, передавая его одним и тем же словом, переводчик в значительной мере обрекает читателя на непонимание. С другой стороны, если переводить это слово целым десятком других слов и выражений, может быть утрачена внутренняя связь этих понятий, ведь перед нами не просто омонимы (лук как растение и как оружие), но комплекс тесно связанных меж собой представлений, и не всегда понятно, где проходит граница между ними.
Зато, казалось бы, благословение (евр. בְּרָכָה , греч. εὐλογία) – единый концепт в библейской картине мира. Но если присмотреться, то окажется, что оно вмещает очень разные понятия: Бог благословляет человека, даруя ему благо (Быт 26:29), а человек в ответ Бога благодарит (Быт 14:20). При этом он может желать этого блага и другому человеку (Быт 27:30) или даже посредничать в получении такого блага (Быт 12:2) – и всё это называется одним и тем же словом в ЯО… но не во всех ЯП.
Слово благословить на крымско-татарский язык в основном переводится как багъышламакъ, что одновременно означает ‘простить’ и ‘подарить’. Если бы оно так переводилось всегда, это бы привело к полной путанице. Другой вариант перевода – элял этмек, т.е. ‘сделать чистым, дозволенным’, но это выражение смотрится гармонично в очень узком кругу контекстов. Другие возможные варианты: хайыр тилемек ‘пожелать хорошего’, мырадына етишмек тилемек ‘пожелать достичь желаемого’. Существительное благословение можно иногда переводить как Алланынъ бахшышы ‘дар Божий’. Слово берекет, которое в словарях и переводится как ‘благословение’, сегодня понимается в основном как ‘достаток (от Бога)’ и даже ‘урожай’. Но в этих узких значениях можно воспользоваться и им.
Слово צֶדֶק и однокоренные (צְדָקָה, צַדִּיק) могут означать честность в торговле (Лев 19:36) или правильность религиозных обрядов (Втор 33:19), они употребляются, когда речь идет об относительной правоте кого-то в споре (Быт 38:28) и о правосудиикак общем принципе (Втор 1:16), или как о правом суде в конкретном деле (2 Цар 15:4). Именно так поступает праведный человек (3 Цар 3:6), но он прославляет и праведность Бога (Пс 5:9), явленную во множестве Его благотворных поступков по отношению к Израилю (1 Цар 12:7). В отношениях между людьми это качество означает справедливость, прежде всего по отношению к слабым и нуждающимся в помощи (Пса 36:21), но вместе с тем это некий вселенский принцип, на котором стоит мироздание (Иса 45:8).
Не удивительно, что передать все эти значения одним словом просто невозможно. Более того, в некоторых контекстах оттенки значения существительного צֶדֶק могут передаваться глаголами, наречиями и фразеологическими оборотами, так что говорить о некоем едином эквиваленте для этого слова едва ли возможно даже в самом буквальном переводе. Однако важно сохранять системность подхода, чтобы это слово все же переводилось не наугад выбранным словом из длинного списка примерных синонимов, но в соответствии с контекстуальным значением в данном конкретном месте оригинала и со стилистическими нормами ЯП.
Картина усложнится еще больше, если к ВЗ пониманию праведности мы добавим НЗ представление об оправдании. По-гречески оба этих понятия могут выражаться одним и тем же словом δικαιοσύνη и однокоренными от него (δικαιόω, δικαίωσις), и споры о значении этих слов, особенно в Павловых посланиях, идут достаточно давно и не думают прекращаться. Если говорить в самых общих чертах, речь идет о том, что грешный человек может получить состояние праведности или оправданности, в котором он уже не считается грешником. Он получает его от Бога, Который Сам праведен, получает даром (по благодати), получает благодаря жертве Христа, причем главное условие получения – вера этого человека. Прочие детали служат предметом спора, но они нам сейчас и не особенно важны. Как перевести это слово?
Казалось бы, перевод уже приведен в предшествующем абзаце, и даже целых два: праведность и оправдание. Однако в современном русском языке они имеют значения, едва ли не противоположные тем, о которых говорит оригинал. Праведностью мы называем исключительную высокую степень нравственных качеств, проявленных в конкретных поступках, и ей обладают очень немногие люди (ср. изначальное название рассказа А.И. Солженицына «Не стоит село без праведника», опубликованного как «Матренин двор»). При этом праведность не обязательно связана с верой в Бога. Оправдание несколько ближе, так мы называем процесс и результат признания человека невиновным в суде, хотя в быту так обычно называют те слова, которые виновный человек говорит в свою защиту, как правило, неубедительные.
Вместе с тем, это слово и в НЗ может обозначать не только состояние человека перед Богом, но и его правдивое, честное поведение (Евр 11:33), а также сам принцип честности и справедливости (1 Тим 6:11). В СП обычно в этих случаях δικαιοσύνη переводится словом «правда», но и это совсем не идеальная ситуация. В современном русском языке правдой обычно называется некоторое честное заявление, причем такая частная и относительная правда нередко противопоставляется абсолютной и недостижимой для человека истине. Выражения «резать правду-матку» и т.п. понимаются совсем иначе, чем «говорить истинно».
Конечно, можно использовать все эти слова: правда, праведность, справедливость, оправдание, – просто потому, что они стали традиционными, и мы можем считать их терминами, точное значение которых проясняется уже во время церковной проповеди. К тому же нам поможет их явное родство и созвучие: пусть это и не один эквивалент, но несколько тесно связанных друг с другом однокоренных слов, их единство понимается на интуитивном уровне. Но такой подход срабатывает только в традиционном переводе для церковной аудитории, а перевод, обращенный к неверующим, может оказаться для него совсем не подходящим.
Рассмотрим два практических примера. Первый – Пс 84:11; евр. текст гласит: חֶֽסֶד־וֶאֱמֶ֥ת נִפְגָּ֑שׁוּ צֶ֖דֶק וְשָׁלֹ֣ום נָשָֽׁקוּ В СП это передано дословно: «Милость и истина сретятся, правда и мир облобызаются». Здесь перед нами целый список ключевых понятий, которые действительно тесно связаны меж собой в оригинале. Слова חֶסֶד־וֶאֱמֶת образуют устойчивую пару, остальные существительные встречаются вместе не так часто, но встают в тот же смысловой ряд. Все известные мне переводы сохраняют эти четыре существительных, хотя конкретный перевод каждого из них может быть различным, ср. новый перевод РБО: «Милость и верность встретятся, справедливость и мир расцелуются».
Интересно, что даже достаточно свободные переводы могут сохранять традиционные эквиваленты для слова צֶדֶק : righteousness (Good News Bible в точности как King James), goodness (Contemporary English Version). Этот перевод, с одной стороны, вполне привычен читателю, но с другой – он все же оставляет большой риск неверного понимания, поскольку под этими словами скорее имеются в виду чьи-то индивидуальные качества (особенно righteousness, что почти стало синонимом «набожности»).
Однако совершенно не обязательно сохранять точный порядок слов, ср. вариант Traduction Œcuménique de la Bible, где возник интересный хиазм, а «мир» и «праведность» поменялись местами: «Fidélité et Vérité se sont rencontrées, elles ont embrassé Paix et Justice». Более того, здесь присутствует некоторый перифраз: сначала Верность и Истинность (именно так, с большой буквы, и притом без артиклей, чтобы подчеркнуть, что перед нами не просто качества, но их персонификация) встретились друг с другом, а уж затем они обняли (а не буквально «поцеловали») Мир и Справедливость. Правда, носители языка оценили конкретно этот перевод как не слишком изящный, что лишний раз свидетельствует: интересная идея не всегда имеет удачное исполнение.
Другой пример – 1 Кор 1:30: ἐξ αὐτοῦ δὲ ὑμεῖς ἐστε ἐν Χριστῷ Ἰησοῦ, ὃς ἐγενήθη σοφία ἡμῖν ἀπὸ θεοῦ, δικαιοσύνη τε καὶ ἁγιασμὸς καὶ ἀπολύτρωσις, в версии СП «От Него и вы во Христе Иисусе, Который сделался для нас премудростью от Бога, праведностью и освящением и искуплением». Вполне очевидно, что здесь под ‘праведностью’ понимается не просто свойство Иисуса, но, говоря в самых общих выражениях, Его роль в деле искупления. Потому не удивительно, что более свободные переводы стремятся уйти от одного существительного ‘праведность’ и выразить эту мысль полноценной фразой: «Благодаря Ему мы оправданы Богом» (Радостная Весть); «By him we are put right with God» (Good News Bible); «Durch ihn können wir vor Gott als gerecht bestehen» (Gute Nachricht). Однако при таком подходе каждый переводчик выбирает все же свою и потому несколько спорную интерпретацию: верующие были оправданы Богом, или их отношения с Богом были исправлены (Good News Bible), или же они могут теперь оказаться правыми перед Богом (Gute Nachricht). Это очень близкие, но не тождественные понятия, каждый подобный перевод несколько сужает значение.
Видимо, поэтому более консервативные переводы сохраняют традиционную терминологию, несмотря на то, что она выглядит здесь не вполне ясной: «Который стал для нас мудростью от Бога, и праведностью, и освящением и искуплением» (Новый Завет под редакцией Кулакова), при этом примечание к данному переводу предлагает читателю обратиться к словарю за разъяснением значения этих слов. Обратившись к словарю, можно прочесть, что праведность или оправданность есть определенное состояние правоты перед Богом, но при этом остается совершенно неясным, как можно стать таким состоянием для кого-то. Такой перевод сохраняет традиционные понятия, но оставляет их не слишком понятными; он, по сути, требует дополнительного истолкования и может применяться только в тех условиях, когда такое толкование доступно.
Еще один пример: верующий человек в Библии называет себя слугой/рабом Божьим. Для той культуры это было вполне обычное название, которое не содержало никаких негативных коннотаций, рабом называл себя низший при обращении к высшему, пусть даже это были царь и его приближенный. Свобода для нас – абсолютная ценность, так что в нашей современной культуре слово раб связано с бесправием и унижением, да и слово слуга не намного лучше. Может быть, лучше сказать служитель Божий? Но по-русски так можно назвать некоего очень важного епископа, но не простого верующего. Идеального решения нет.
Любой выбор того или иного слова сам по себе еще не гарантирует точного понимания текста, а уж тем более – полноценного проникновения в стоящий за ним духовный мир. Задача переводчика не в том, чтобы такой доступ обеспечить любому читателю, а скорее в том, чтобы убрать с его пути все возможные препятствия.