Концепция «безбожной пятилетки», квинтэссенция которой была озвучена в 1932 году Союзом воинствующих безбожников во главе сознаменитым Емельяном Ярославским в формуле «забыть имя Бога», редко становится предметом философского и тем более богословского анализа. Обычно исследуются идеологические и политические аспекты «безбожной пятилетки», рассматриваемые в контексте непримиримой борьбы с религией вообще, и в первую очередь – с православием. Однако, как нам представляется, эта концепция обладает самостоятельным и специфичным богословским содержанием, которые мы здесь контурно обрисуем и проанализируем.
«Безбожная пятилетка» была подготовлена своеобразным «квазибогословием» большевизма, которое, с одной стороны, отвергало все существующие формы религиозного сознания, но с другой – предлагало взамен иную форму религиозности – со своей догматикой, со своим учением о сотворении мира, со своими пророками, подвижниками, «святыми местами» и эсхатологией [5]. С практической точки зрения ленинские заветы в области атеистической пропаганды активно выполнялись в 20-е годы, подготавливая «безбожную пятилетку». В это время выходит огромное количество самых разнообразных атеистических изданий: «Революция и церковь», «Безбожник», «Антирелигиозник», «Безбожник у станка», «Деревенский безбожник», «Юные безбожники» и многие другие. К началу «безбожной пятилетки» в 1932 году в СССР «издавалось 10 газет антирелигиозного содержания и 23 антирелигиозных журнала, функционировали Союз воинствующих безбожников и Государственное антирелигиозное издательство» [8, с.10].
Если посмотреть на многочисленные плакатно-пропагандистские иллюстрации из этих изданий, можно заметить первый неочевидный элемент «теологии безбожной пятилетки»: это идея изменения системы времяисчисления и организации человеческой (личной и общественной) жизни в соответствии с ним. Так, на одной из иллюстраций «Безбожника у станка» (№20, 1929 год, который назван «12-м годом пролетарской революции») видим: мальчик идет с красным флагом с лозунгом «Перехожу на непрерывную неделю!!!», чем вызывает возглас изображенных над ним «небесных сил»: «Караул! Зарезали! Спасите!». Здесь в символической форме представлено сразу несколько «богословских» идей:
1) идея нового летоисчисления, начинающегося с 1917 года, с года Октябрьской революции, который принимался за год «0», точку создания нового мира, сотворения мира ex nihilo, из ничего. Действительно, с точки зрения Маркса, весь мир до социалистической революции – это неподлинный мир, мир отчуждения и эксплуатации, внеисторический мир. История в собственном смысле этого слова начинается с социалистической революции. Здесь перед нами своеобразное переворачивание христианской идеи о сотворении мира, а также секуляризованная христианская идея возрождения;
2) идея непрерывной недели также является переворачиванием описанного в Библии сотворения мира за шесть дней и седьмого дня, когда «Бог почил и объявил, что сотворенное Им хорошо» (Быт. 2:2-3). Начиная с 1929 года, в СССР рабочая неделя была «подвижной» – пять дней трудящиеся работали, на шестой отдыхали (для характеристики такой недели существовал даже специальный термин – «непрерывка»). За этим стояла идея непрерывного производства, т.е. день, когда «вся страна» отдыхала, отменялся, был введен единый «табель-календарь», по которому год состоял из 72 пятидневок (360 дней), пять оставшихся дней отводились под праздники. Христианское воскресенье перестало быть неизменным праздником для верующих, ведь выходным мог оказаться любой день недели. Подобное положение сохранялось почти до начала Великой Отечественной войны, лишь указ СНК СССР от 26 июня 1940 г. вновь вернул все на круги своя, заявив о переходе на восьмичасовой рабочий день, семидневную рабочую неделю и о запрещении самовольного ухода с предприятий рабочих и служащих.
Характерно, что идея управления временем является одной из ключевых религиозных максим большевизма (впрочем, эта максима характерна для Нового времени (эпохи модерна) в целом, именно эта эпоха изобрела «машину времени»). Так, В.Н. Муравьев, русский космист, в молодости близкий к метафизике всеединства, а после революции считавший себя «больше большевиком, чем сами большевики» [4], пишет в 20-е годы книгу «Овладение временем», где высказывает идею, согласно которой время должно быть технически переработано, упорядочено, и из хаотического времени мира должно возникнуть время-вечность рукотворного бессмертия [7]. Этот же пафос сверхбольшевизма слышался в стихах Маяковского, в названии книги В. Катаева «Время, вперед!» и в фантастической повести А. Беляева «Властелин времени». Не стоит думать, что эта масштабная задача производственного овладения временем, которое больше не рассматривается как дар и как способ существования сотворенного Богом мира, было всего лишь фантастической или философской мечтой. В те же 20-е годы возникает и начинает активно работать Институт труда, созданный А. Гастевым, – в нем-то и начинает работать после выхода своей главной книги Валериан Муравьев [1, с.16-17].
Идея производственного овладения временем, которая была одной из составляющих частей «безбожной пятилетки», символически отображена на обложке того же журнала «Безбожник у станка», где основную часть пространства изображения занимают вздымающиеся вверх красные производственные конструкции, а в нижнем правом углу рабочий выметает из этого технически организованного мира окарикатуренную фигуру Бога. С богословской точки зрения здесь заявлена нетривиальная идея. Христианское богословие времени, наиболее яркой иллюстрацией которого является XI книга «Исповеди» блаженного Аврелия Августина, предполагает, что время сотворено Богом, а также и то, что время как бы раздваивается. У апостола Павла мы находим два типа времени: время как хронос (как автоматически протекающее гомогенное время ежесекундных изменений) и время как кайрос – время события, время, которое неподвластно и неподконтрольно человеку, потому что это время всегда предшествует человеческому опыту и является залогом того, что в истории, в разрыве хронологического времени может явить себя нечто внеисторическое, божественное. Это наблюдение и описание двух времен живого христианского опыта принадлежит немецкому философу Мартину Хайдеггеру. «Хайдеггер фокусирует внимание на различии между хронологическим и кайрологическим временем. Хронологическое время характеризуется как нечто исчислимое, объективное, доступное распоряжению, и при этом ничего не говорящее о смысле исторических событий. Кайрологическое время принадлежит к осуществленной историчности жизни и не может объективироваться. Кайрос настает внезапно, являясь как событие, которым мы не можем распоряжаться» [6].
Когда Августин пишет: «Время есть не что иное, как растяжение, но чего? не знаю; может быть, самой души» (Исповедь, Книга 11, XXVI, 33), он недвусмысленно связывает реальность времени с грехопадением; растяжение здесь – не что иное как травма души, следствие первородного греха. Это значит, с одной стороны, что во времени Бог является тем, кто способен к покаянию, а с другой – что любая попытка «овладения временем» есть не что иное, как сведение всей полноты времени (хроноса и кайроса) к исчислимому хроносу, и, как исходная предпосылка и неизбежное следствие, что «овладение временем» есть не что иное, как отрицание грехопадения, невозможность надеяться на Бога как на Спасителя.
Мы считаем, что именно такая богословская максима стоит за концепцией «безбожной пятилетки». В ней обнаруживаются следующие элементы: (гностическая) идея пересотворения (несовершенного) мира в Революции, отвержение грехопадения (и кайрологического времени) и идея производственного и технического овладения временем как ичислимым хроносом.
Неслучайно, что «безбожная пятилетка» должна была быть завершена к 1937 году – к двадцатилетию Октябрьской революции, которая мыслилась как исходное событие сотворения мира ex nihilo. С точки зрения этой большевистской ортодоксии, всякая другая религия рассматривалась как ересь (можно сказать, что все религии мыслились по аналогии с марксовой концепцией неисторичности предшествующих эпох, как извращенные, отчужденные формы религиозности, тогда как большевистская ортодоксия мыслилась, как единственное истинное мировоззрение, единственное учение, располагающее истиной и путями к спасению, т.е. как единственная истинная религия). На обложке 22-го номера «Безбожника у станка» красовалась «реклама» будущей «безбожной пятилетки». Под огромной римской цифрой «V» помещались окарикатуренные и раздавленные «боги» монотеистических религий, провозглашалось: «Пятилетка – это сокрушительная практическая программа в борьбе с религией» и «Да здравствует пятилетка». То есть сама идея управления временем и жизнью становилась самостоятельной формой религиозной ортодоксии.
Если таким образом поставить вопрос о сущности «безбожной пятилетки», важным ее аспектом станет техника осуществления поставленных перед советской властью целей. В сущности, если время и жизнь сводятся к регулируемым параметрам целиком и полностью посюстороннего производства, главным фактором в этом процессе становится именно техника. Здесь необходимо отметить два главных параметра «техники обезбоживания».
С 30 января по 4 февраля 1932 года в Москве проходила XVII партийная конференция, одобрившая план развития промышленности на 1932 год и принявшая директивы к составлению второго пятилетнего плана социалистического строительства. На конференции была сформулирована главная политическая задача второй пятилетки – окончательно ликвидировать капиталистические элементы и классы вообще, полностью уничтожить причины, порождавшие классовые различия и эксплуатацию, преодолев пережитки капитализма в экономике и сознании людей, превратив все трудящееся население страны в сознательных и активных строителей бесклассового социалистического общества [9]. Уничтожение классовых различий и эксплуатации воспринималось как искоренение исходного изъяна миропорядка, как искоренение секулярно истолкованного греха, как спасение, которое отныне находилось не в руках Сына Божия, но в руках человека. Такова была основная цель, показывающая, что, хоть Октябрь и был чем-то вроде начала Нового мира, этот Новый мир мог начаться лишь благодаря техническим усилиям человека. Главный парадокс, таким образом, состоял в том, что, несмотря на то что формально Новый мир уже сотворен, его реальное начало откладывалось в запланированную точку в будущем. В сущности, эта растянутость времени между двумя фиктивными точками «начала» и «осуществленного начала» и порождала феномен «пустого» секулярного времени «безбожной пятилетки».
Как отмечает С.Л. Фирсов: «Сознательные и активные строители нового общества не могли быть носителями “религиозной заразы”. Антирелигиозную деятельность необходимо было усилить. Разумеется, Союз воинствующих безбожников не мог стоять в стороне от этого дела. И действительно, к ноябрю 1931 г. в его рядах числилось уже свыше 5 миллионов членов, объединенных в более чем 60 тысяч ячеек (а ведь в 1926 г. в Союзе было только 87 тысяч человек, в 1929 г. – 465 тысяч, а в 1930 г. – свыше 3,5 миллиона!). Тиражи антирелигиозной литературы также увеличивались год от года: если в 1927 г. организации безбожников издали книг и брошюр общим объемом в 700 тысяч печатных листов-оттисков, то в 1930 г. – уже свыше 50 миллионов. Тираж газеты “Безбожник” в 1931 г. достиг полумиллиона экземпляров, а тираж журнала “Безбожник” – 200 тысяч. Вовсю организовывались кружки юных безбожников (к концу 1931 г. в них было 2 миллиона человек). Кстати сказать, в 1932 г. в государственном антирелигиозном издательстве тиражом 12,5 тысячи экземпляров вышел и первый том пятитомного сборника председателя ЦС СВБ Е.М. Ярославского “Против религии и Церкви”» [9].
Итак, первым техническим средством осуществления «безбожной пятилетки» была печать. Стоит сразу отметить, что в печатных изданиях сразу появляется мотив «канонизации» фигуры В.И. Ленина, суждения которого о религии становятся чем-то вроде «канона» и «священного писания». Например, Емельян Ярославский еще в год смерти Ленина выпустил сборник «Мысли Ленина о религии» [11], который потом неоднократно переиздавался и дополнялся. Этот сборник открывался замечательным «благовестием» о воскресении Ленина: «Ленин умер! Да здравствует дело и учение товарища Ленина!». Он пишет: «Они [«вековые враги»] думают, что Ленин умер навсегда, что умерло и дело Ленина. Мы, безбожники, мы не верим в бессмертие тела Ленина. Но мы знаем, что мысли его, что дела его – бессмертны.Только такого бессмертия должен искать человек, только оно ценно, нетленно» [11, с. 4]. На большинстве плакатов «безбожной пятилетки» Ленин занимает композиционное место «красного угла». Плакат – еще одно техническое средство «обезбоживания».
Однако можно сразу перенестись в конец безбожной пятилетки и посмотреть на ее результаты по переписи населения 1937 года, которая стала своего рода барометром религиозных настроений, имевших место в советском обществе. Итак, внесенные в опросные листы по личному указанию Сталина вопросы о религиозных убеждениях дали потрясающую информацию: из 30 миллионов неграмотных граждан СССР старше 16 лет 84% (или 25 миллионов) признали себя верующими, а из 68,5 миллиона грамотных – 45% (или более 30 миллионов) [9].
Из этих данных видно, что распространению печатных средств борьбы с религией препятствовало естественное ограничение: безграмотность. И здесь, с одной стороны, нужно указать на то, что курс на ликвидацию безграмотности был составляющей часть эсхатологии большевиков, с другой же стороны, выявляется еще одно важное обстоятельство: более эффективным средством борьбы с религией (и более совершенным в техническом отношении) был кинематограф. Знаменитое ленинское «из всех искусств для нас важнейшим является кино» [3, с.19] должно быть прочитано в том числе в этом смысле. В 1930 году, перед началом «безбожной пятилетки», появляется книга, посвященная атеистическому потенциалу кинематографа [10]. Автор специально сосредотачивается на той тревоге, которую вызвало само появление кинематографа в России у православного духовенства [10, с.3-6]. Ближе к середине он специально подчеркивает, что кинематограф особенно действенной силой обладает в среде деревенских жителей, преимущественно безграмотного крестьянства [10, с. 49-53]. Но самое важное он проговаривает почти в самом начале, когда говорит, что, в сущности, кино само по себе является искусством атеизации, искусством безбожным, которое устроено таким образом, что даже религиозные сюжеты в кино приводят к обезбоживанию [10, с. 3-7]. Работы, сами по себе написанные сухим, техническим языком киномеханика, языком методички, посвященные той же теме, массово распространялись в эпоху «безбожной пятилетки».
Удивительно, но это прямо согласуется с тем, что в то же самое время писал немецкий философ-марксист Вальтер Беньямин в работе «Произведение искусства в эпоху его технической воспроизводимости». Он пишет, что современное искусство – это техническое средство секуляризации, которую он описывает как «уничтожение ауры». Аура – это пребывающее в предмете искусства время, живая память произведения искусства – отметка о времени и пространстве его создания и о его создателе. Он считает, что «наиболее могущественным представителем [такого рода искусства] является кино. Его общественное значение да же в наиболее позитивном проявлении, и именно в нем, немыслимо без этой деструктивной, вызывающей катарсис составляющей: ликвидации традиционной ценности в составе культурного наследия. Это явление наиболее очевидно в больших исторических фильмах. Оно все больше расширяет свою сферу. И когда Абель Ганс в 1927 году с энтузиазмом восклицал: “Шекспир, Рембрандт, Бетховен будут снимать кино... Все легенды, все мифологии, все религиозные деятели да и все религии <...> ждут экранного воскрешения, и герои нетерпеливо толпятся у дверей”, он – очевидно, сам того не сознавая, – приглашал к массовой ликвидации» [2, p.14].
«Безбожная пятилетка» в основных своих целях и задачах, однако, провалилась (как мы видели по переписи 1937 года). Но ее богословское осмысление приводит нас к важным выводам и новым проблемам. Ключевые глубинные (богословские) идеи «безбожной пятилетки»: пересоздание мира, производственное управление временем и жизнью, сведение времени к одномерному (безвечностному) управляемому хроносу («забыть имя Бога») и посюсторонняя эсхатология «безгрешности». Технические средства: кино как на тот момент наиболее «безбожная технология воспроизведения».
Проблемы же связаны с тем, что эти цели и средства в разных формах осуществляются и используются и сегодня, и в нашей стране, пусть они и не называются больше «безбожной пятилеткой».
Ссылки:
1. Аксенов Г.П. Искатель последней правды // Муравьев В.Н. Овладение временем. Избранные философские и публицистические произведения. М., 1998.
2. Benjamin W. Das Kunstwerkim Zeitalter seiner technischen Reproduzier barkeit.Frankfurt/Main :Suhrkamp, 1963.
3. Болтянский Г.М. Ленин и кино. М.: Л., 1925.
4. Вселенское дело. Рига, 1934.
5. Гурьянов Петр, священник. Большевизм и (как) религия //http://www.bogoslov.ru/text/4917481.html
6. Коначева С.А. Феноменология и теология в ранних работах Хайдеггера //http://spf.ff-rggu.ru/prepod/konacheva_s_a/fenomenologiya_i_teologiya/
7. Муравьев В.Н. Овладение временем. Избранные философские и публицистические произведения. М., 1998.
8. Рыклин М. Коммунизм как религия: Интеллектуалы и Октябрьская революция. М., 2009.
9. Фирсов С.Л. Была ли безбожная пятилетка? // Независимая газета: НГ-религии, 2002, 30 октября.
10. Шагурин Н. Безбожное кино в деревне. Методика и практика антирелигиозной пропаганды через кино. М., 1930.
11. Ярославский Ем. Мысли Ленина о религии. М., 1924.