Неокреационизм

Я использую термин «неокреационизм» вместо привычного «креационизм» потому, что последний означает признание творения мира Богом, а это признают и христианские эволюционисты. Строго говоря, и они креационисты, поэтому этот термин стал нехарактерным. С другой стороны, неокреационистов надо отличать и от таких классических креационистов XVIII – начала XIX вв., как Линней или Кювье, много и плодотворно работавших в науке.

Весь пафос современных неокреационистов состоит именно в отрицании эволюции, и только в этом. Это резко отличает его от классического креационизма XVIII – начала XIX вв., которой был формой научного поиска, одной из парадигм научного мышления эпохи. Наряду с зарождающимся эволюционизмом он был той оболочкой, в которую становящаяся наука пыталась облечь возрастающую сумму научных фактов. Если буквальное прочтение Библии могло (в будущем, через век) помочь археологическому и историческому открытию Вавилона[1], почему оно не могло помочь «естественной истории» упорядочить биологические данные? Мысль, что Библия является буквально ключом к загадкам не только истории людей, но и истории природы, проста, красива и законна. Не дает ли Библия в руки ученых-естественников код к пониманию мира и всего, что в мире? Не должно ли знание о природе, равно как о человеке, в своих основах восходить к библейской форме?

Лишь дальнейшее развитие науки показало, что ее путь не так прост и прям и в целом не связан с внесением готовых форм в ее сферу. И если возникающая наука и испытала влияние тех или иных ранее существовавших идей, то не в качестве готовых форм, в которые лишь следует вложить научные факты, но в качестве форм, подлежащих перерабатывающему усвоению наукой. И хотя в самом деле христианское мировоззрение, церковная история и в целом история христианского мира радикально повлияли на формирование науки (а автор придерживается этой точки зрения), то это влияние не было усвоением наукой каких-либо готовых форм и идей, но имело более глубокий и опосредованный характер[2]. Под влиянием христианства менялись дух и душа человека, открывались новые пути, и уже из глубины этого процесса стало возможным возникновение науки.

В соревновании научных форм и парадигм начала XIX века исторически победила не креационная, а эволюционная модель. Она победила по многим причинам. Накапливался огромный массив новых фактов, которые трудно было уложить в другую форму. Утверждалась общая идеология науки как системы знаний, не апеллирующей ни к какой вненаучной форме, но замкнутой лишь в совокупности своих внутренних методик, носящих эмпирический и рационалистический характер. Шел исторический процесс становления наук, начиная с простейшей – механики, которая являла собой фактически общенаучный образец мысли. Она вырабатывала стандарты научности, формы, парадигмы научной мысли. Все другие науки пытались решать свои проблемы сходными методами[3]. Физика, как общенаучный образец, просуществовала до второй половины XX века. Способствовала победе эволюционной парадигмы над креационной и антирелигиозная идеология эпохи.

Подводя итог, можно сказать, что классический креационизм крупных ученых конца XVIII – начала XIX вв. был явлением внутринаучным, моментом научного осмысления, поисковой формой научной мысли. Цель его была – оптимальным образом познать окружающий мир. В отличие от него, современный неокреационизм есть явление сугубо внутриидеологическое. К проблемам самой науки он глубоко безразличен, имея лишь внешнюю привязку. Он не ставит своей целью что-либо узнать о мире, но утверждает заранее заданную схему, привнесенную из определенным образом воспринятого богословия.

Неокреационизм – не наука, а комментарий по поводу науки.

Говоря так о самом направлении, автор не делает никаких суждений о людях, придерживающихся этой концепции неокреационизма. О некоторых из них ему известно как о достойных людях, труды которых (например, как священников, окормляющих больницы) могут быть замечательными и вызывать глубокое уважение.

Основные черты неокреационизма

Неокреационизм дает радикальный ответ на вопрос согласования Библии и науки. Библию надо понимать (в плане Шестоднева) буквально. Никакой эволюции не было – ни как саморазвития, ни как чудесного водительства мира Богом. Мир существует всего несколько тысяч лет[4].

Книги неокреационистов сделали некое хорошее дело. Они остро поставили вопрос о соотношении современной науки и Священного Писания. Без неокреационистов этот вопрос с такой остротой не возник бы, а он требует острой постановки, серьезного проживания его. Сторонники неокреационизма богословски аргументируют свою позицию, и эта аргументация заслуживает внимательного рассмотрения. В плане богословском их позиция выглядит сильнее, чем у христианских эволюционистов. Она прямей и проще… если бы не существовало, конечно, естественных наук.

Неокреационисты не пытаются связать науку с Откровением, не перебрасывают между ними мост. Они сталкивают их между собой как «или – или», как тезис и антитезис, как истину и ложь. Они говорят: наука противоречит Библии, значит, ее надо отбросить. Как уже цитировалось выше: «Если наука противоречит Библии, тем хуже для науки…» Их путь решения проблемы соотнесения Шестоднева и науки мне кажется неперспективным.

Общий смысл неокреационистской аргументации таков. Существуют свидетельства, что святые отцы понимали Шестоднев, включая длительность периода Творения, буквально. Они видели в днях Творения дни, а не эпохи. А в 7,5 тысячах лет существования мира – именно 7,5 тысяч лет (в их времена было еще только шесть тысяч лет). Поскольку для православного человека святые отцы являются высшим авторитетом, то и нам следует придерживаться буквального толкования Шестоднева, в том числе в вопросе хронологии событий Творения. Никакие аргументы от науки или от «собственного разума» не играют здесь никакой роли.

Всякий, кто думает иначе, еретик. Работы неокреационистов пестрят обвинениями инакомыслящих в ереси, и это основной их пафос. Приводятся большими массивами анафематствования древних как Вселенских, так и Поместных церковных соборов по отношению к еретикам.

Неокреационизм можно условно разделить на две части. В одном случае делаются попытки как-то для подтверждения своих позиций опереться на науку, подтянуть науку к своей концепции. Для этого создается своя «креационистская наука». В другом случае, понимая уязвимость «креационистской науки» для критики, отказываются от всякой попытки создания альтернативной науки и непосредственно апеллируют к авторитету отцов Церкви, считая, что в данном вопросе этого вполне достаточно.

Как видно, это укладывается в логическую схему вариантов: или подтянуть одну сторону к другой (здесь – науку к Библии), или отвергнуть ее вовсе.

В обоих случаях сотворенная Вселенная оказывается молодой, и иначе быть не может, если Шестоднев читать буквально: 7515 лет – это крайний срок. Неокреационистам нечего делать со Вселенной, которая существует миллиарды лет.

Антинаучность неокреационистской науки

Несколько слов о научной состоятельности неокреационизма. Она – нулевая. Декларируемой «креационистской науки» не существует. Никаких научных результатов ею не получено. «Научный креационизм» критикует науку, но не в силах сам предложить ничего конкретного для объяснения многочисленных научных фактов. Пусть со своих позиций объяснит хотя бы конкретные числовые значения распространенности элементов в природе или любые другие массовые научные данные, для объяснения которых обычно привлекают время эволюции объектов Вселенной, то есть мегавремя.

В то же время на неискушенного читателя псевдонаучные аргументы неокреационистов производят большое впечатление. Упрощенная позиция, в которой не о чем (в плане науки) думать, способствует популярности. Этому способствует также удаленность проблем естественных наук от интересов гуманитариев-богословов и вообще большинства людей. Исторически так сложилось, что наше богословие гуманитарное по сути. Только сейчас вот в этих самых спорах, и не только в них, а, например, и на конференциях, подобных конференции «Христианство и наука», ежегодно проводимой в рамках Международных рождественских чтений на физфаке МГУ, возникают предпосылки для возникновения богословия, учитывающего также и интересы, проблемы, достижения естественных наук. Но этот процесс только начался.

А пока нашим гуманитариям-богословам справедливо близка аргументация со ссылкой на святых отцов, но чужда и безразлична ссылка на любые естественнонаучные факты, с которыми пока не понятно, что (в плане богословия) делать.

О научной стороне неокреационизма я приведу лишь один пример, переходивший из книги в книгу. Можно было бы привести и другие.

В течение нескольких десятилетий магнитное поле Земли ослабевает. Неокреационисты экстраполируют эту тенденцию на сотни тысяч лет назад, да вдобавок, экстраполируют по экспоненциальному закону и делают вывод: жизнь на Земле не могла существовать миллион лет назад в виду невероятно-огромных значений магнитного поля, получаемых из этой экстраполяции для тех эпох. Еще раз подчеркну. Закономерность, обнаруживаемую в пределах ста лет, произвольно экстраполируют, да еще по ниоткуда не следующей экспоненте, на сто тысяч лет![5]

Как можно проводить такую экстраполяцию? Где здесь кончается безграмотность и начинается фальсификация? Ясно же, что закономерность, имеющую место в продолжение ста лет, абсурдно продолжать на миллионы лет! К тому же геологи экспериментально знают, каким было магнитное поле Земли тысячи и сотни тысяч лет назад (оно «записано» в осадочных и вулканических породах) – значения поля колебались, но никогда не были чрезмерными. Есть графики этих колебаний.

Проблема статуса человеческого разума

Теперь мы подошли к важному вопросу статуса человеческого разума. В неявном виде этот вопрос всегда присутствует в дискуссиях, в которых естественных науки встречаются с богословием фундаменталистской ориентации.

Дело в том, что логически безупречное учение неокреационизма возможно, и с ним приходится встречаться. Оно очень просто: достаточно всего-навсего отказаться от самостоятельного значения человеческого разума.

Утверждается следующее: да, научные данные противоречат Священному Писанию, но противоречат именно потому, что наш разум падший. Поэтому следует откинуть науку, или вернее – все в ней, что (в интерпретации «неокреационистов») противоречит Писанию.

А в науке нельзя откинуть что-либо твердо установленное, не откинув всего остального. Это точно как в математике. Если окажется, что из некоторой системы аксиом вытекает какое-либо утверждение вместе с его отрицанием, то и любое утверждение (любая теорема), вытекающее из данной системы аксиом, может быть равно и доказано и опровергнуто. Любое утверждение оказывается и истинным и ложным. Математическая истина исчезает.

То же самое и в естественных науках. Нельзя произвольно отказаться от любого установленного факта, например, мегавремени, не разрушив тем самым все остальные системы знаний. Этот тезис рассматривался в начале статьи, к нему возвращаемся в конце. В современных компьютерах заложены те самые принципы мышления, которые с неизбежностью влекут выводы как об атомарном строении вещества, так и о миллиардах лет существования Вселенной. Всякий человек, на компьютере набирающий текст в защиту «молодой Вселенной» в семь тысяч лет, в явном виде утверждает, что Вселенная молода, а в скрытой форме (продолжая использовать компьютер) подписывается, что ей миллиарды лет.

Один из лидеров «неокреационизма» о. Константин Буфеев приводит следующую, как он ее называет, «притчу о снежке». Мальчик бросает снежок в стену. Пока снежок летит, он имеет траекторию. Эту траекторию можно рассчитать и как бы продолжить – хоть на год вперед или назад, – но и то и другое будет лишь математической фикцией, за которой нет реальности. Снежок минуту назад еще не был слеплен, а через секунду разобьется о стену. Мир (утверждает этот автор) как такой снежок. В соответствии с суммой научных знаний мы видим многочисленные следы существования мира миллионы лет назад: но это иллюзия, математическая фикция. Эти миллионы мы видим только через призму моделей и теорий, позволяющих расшифровывать экспериментальные данные[6]. Миллионы существуют только в моделях, не в реальности. Поэтому мы должны сделать свой выбор, как христиане, и верить тому, что написано в Библии. Мир сотворен 7,5 тысяч лет тому назад, вместе со всеми теми следами будто бы протекавших в нем процессов, которые заставляют нас думать, что мир существует миллионы и миллирды лет.

В связи с этим образом я спрашивал тех, кто придерживается подобной неокреационистской позиции: мы видим звезды, расстояния до которых измерены, и свет способен пройти эти расстояния лишь за миллионы лет. Значит, свет был излучен миллионы лет назад? Как же мир существует лишь семь тысяч лет? Мне отвечают: Бог сотворил мир вместе с летящим от звезд светом. Этот свет, который мы видим, не излучался звездой, – он Богом сотворен прямо в пути[7]. Спрашиваю: а ископаемые окаменелые останки динозавров тоже сотворены Богом вместе с Землей? Ответов два. Сначала делается попытка списать эти кости на Потоп: динозавры погибли именно тогда. Но поскольку попытка опереться на науку совершенно не удается, дается другой ответ: а разве Бог не всемогущ? Разве Он не способен так именно и сделать?[8] Да, мир сотворен сразу зрелым, со всеми следами своей древности. Мир не имел своего «детства», не знал никакого «космогенеза». Ведь именно сразу взрослым был сотворен Адам.

Действительно, кто решится ставить границы тому, что способен сотворить Бог. Бог способен создать свет от несуществующих звезд и ископаемые окаменелые останки несуществовавших динозавров. Но пусть тогда неокреационисты, в цитировании Писания и отцов видящие свой основной аргумент против эволюционистов, приведут и здесь такой же аргумент в подтверждение своей иллюзионистской позиции! Пусть покажут цитатами из Писания и отцов, что Бог прибегает к созданию иллюзии как средству для достижения Своих целей! Мне, автору данной статьи, такие примеры неизвестны – пусть их приведут сторонники концепции! Если же окажется, что таких примеров нет, то иллюзионистскую позицию можно забыть. Не имея подтверждения в Писании и Предании, противореча здравому смыслу и элементарному доверию Богу, она теряет всякую почву.

Я не допускаю мысли, что Бог творил мир как камеру иллюзий и вводил нас в заблуждение. Я верю в то, что разум есть дар Божий, дар, испорченный нашим грехом и поэтому подлежащий восполнению и воспитанию через Писание и Предание, через веру и Церковь, но не насильственному слому и запрету.

Кроме того, я уже говорил, что считаю убедительными доводы в защиту христианского происхождения науки Нового времени. Ни в одном другом регионе, кроме христианского, наука современного типа не могла возникнуть. И хотя путь ее становления не был простым, хотя в нее втекали разные потоки, и она, возможно, уклонилась от своего первообраза (что происходит не только с нею в нашем мире), но ее возникновение было поистине чудом христианской истории. Я считаю это чудо возникновения новоевропейской науки примером того, как христианство способно преобразовывать и восполнять разум. Это чудо созидания разума, а не насильственное его ограничение (сторонниками которого фактически оказываются неокреационисты).

Таким образом, в глубине обсуждаемой темы заключена проблема статуса богоданного человеческого разума перед Богом. Мальчик, бросающий снежок в стену, не творил этот снежок с любовью, не вкладывал в него свой замысел, для него снежок был и остается НИЧТО: он его слепил и разбил. Мы верим, что иначе творил мир Бог, Он вложил в мир Свою любовь и Свою мысль, и поэтому модель летящего снежка не пригодна для существующего мира, ни для его начала, ни для его конца[9].

Христианство многократно вступало в противоречия с парадигмами эпох, но никогда не находилось в противоречии с фактами. Не должно вступать в противоречие и теперь. Иначе это будет означать самоизоляцию Церкви – требование поголовного юродства.

Я могу себе представить такое экстремальное состояние цивилизации, такое изощренное погружение в ложь, при котором требование «юродства Христа ради» может стать обязательным для христианина. Понадобится отказаться от кажущейся правды (тонко пропитанной ложью), чтобы остаться со Христом и Егоразумом. Этот вопрос возникал у Достоевского. Но таково ли положение сегодня? Требует ли сегодня долг христианина, юродствуя Христа ради, отрицать очевидность? Исповедовать, что земля плоская или что мир существует 7500 лет, когда очевидно иное? Я сомневаюсь, что в этом состоит наш христианский долг. Я сомневаюсь, что уже пора всем «бежать в горы» юродства и оставить «города», то есть весь мир и все требования разума и т.д.

Достаточно один раз встать на позицию пренебрежения к достоинству человеческого разума, заявить, допустим, что «по нашей вере Земля – плоская», чтобы эта позиция (пренебрежения к разуму) распространилась и укрепилась, во всяком случае в тех, кто это допустил в себе. К «левому» либеральному пренебрежению высоким статусом разума, стремящемуся принизить его до земной поверхности, добавится «правое» фундаменталистское пренебрежение им в общем-то по той же причине: разум не хочет довольствоваться любой пищей, предлагаемой с любой стороны. Он задает неудобные вопросы, желая определиться именно в истине и в ней стоять.

Модель синтеза Шестоднева и эволюции[10]

Помимо рассмотренных эволюционного и неокреационистского способов соотнесения Шестоднева и науки, существуют опыты иных решений.

Рассмотрим модель согласования, в которой делается попытка совместить достоинства противоположных позиций, христианского эволюционизма и неокреационизма, и избежать их односторонности[11]. Модель основана на буквальном прочтении Шестоднева, с одной стороны, и на признании научных фактов, прежде всего эволюции мира, с другой, то есть на признании обеих вступающих в противоречие позиций. Это видимое противоречие шести Дней Творения и миллиардов лет эволюции, явным образом вводимое в модель, устраняется в ней тем, что Дни Творения и эволюция, по предположению создателей модели, относятся к двум радикально различным состояниям мира, можно сказать, к двум разным мирам, и даже к двум качественно различным «потокам времени», первозданному и тленному, и поэтому реальное противоречие здесь исключено. Такой вариант согласования в принципе уже перечислялся выше, среди логически возможных. Теперь мы познакомимся с ним ближе.

Но я сразу должен отметить, что мой анализ будет односторонним. Его цель – не выявить плюсы и минусы рассматриваемой концепции, но указать, в чем, по моему мнению, состоят минусы или трудности этой позиции. В сущности, это тот же подход, что и при анализе христианского эволюционизма или неокреационизма. Вполне удовлетворительных ответов по проблеме согласования, по моему мнению, в настоящее время нет: этот тезис я и обосновываю. И тот, к разбору которого мы приступаем, встречает (по моему суждению) ряд серьезных трудностей, так что не может быть образцовым решением проблемы.

Это я и попытаюсь обосновать.

Но если все-таки, не вдаваясь ни в какие доказательства и рассуждения, от меня потребовалось бы просто ответить: интересна ли эта модель, по моему мнению ? – я бы ответил: да, она кажется интересной – по своей внутренней потенции, наиболее содержательной из тех вариантов, которые я знаю. Потому что христианский эволюционизм в плане богословского содержания весьма скуден. Его содержание практически исчерпывается теми относительными параллелями между Шестодневом и научной историей мира, о которых говорилось. Этого слишком мало. Не видно, какие бы новые плодотворные, содержательные вопросы можно было бы поставить в рамках христианского эволюционизма. Метафизические, философские вопросы – пожалуй, да. Например, проблема действия чуда в эволюции. (Эта проблема также может быть поставлена и в границах модели, к которой приступаем: и она эволюцию мира принимает.) Но совершенно не видны никакие новые, потенциально плодотворные вопросы, которые мог бы христианский эволюционизм поставить на границе с богословием. Христианский эволюционизм констатирует определенный параллелизм эволюции и описанного в Библии Творения – и на этом себя исчерпывает.

Неокреационизм попытался сформулировать новую парадигму науки. К сожалению, результаты этой попытки очень скудные. С самого начала он поставил себя в крайне невыгодное положение в отношении науки, предельно сузив свою возможную научную базу. Он внес в нее то, что противоречит самой сути науки – предвзятость. Следуя святоотеческому богословию (по крайней мере по букве), он едва ли может надеяться поставить на поле богословия какие-то новые плодотворные вопросы, на которые он мог бы отвечать (исходя, естественно, из традиции Церкви, чего всегда придерживается), потому что он не только принимает богословие вслед за отцами Церкви, но и мир, фактически, видит их глазами. У него нет какой-либо платформы, чтобы поставить новые вопросы: все уже сказано.

Но и в сфере науки неокреационизм не может сформулировать новых вопросов, потому что из-за своей предвзятости, идеологической заданности ему заранее известны ответы – прежде, чем поставлены вопросы.

С этой точки зрения концепция, к разбору которой мы приступаем, мне (субъективно) представляется наиболее перспективной. Однако не в плане ответов , которые она дает (с ее ответами надо еще разбираться), а в отношении вопросов , которые могут быть поставлены или в ней, или перед ней.

Во всяком случае, она реально пытается охватить как вопросы богословские (стараясь не отступать от определенной линии святоотеческого богословия), так и допустить в себя сумму научных данных. А тем самым она допускает перед собой, во-первых, вопросы метафизического порядка, которые могут возникать на поле науки (хотя бы в вопросе эволюции). А во-вторых, еще и обширный пласт мало изученных проблем на стыке богословия, христианской антропологии и философии науки. Здесь, в этих возникающих вопрошаниях, модель может быть плодотворна.

Внешним образом соединив в себе несоединимое, «примирив» непримиримое, она перенесла всю проблему согласования внутрь себя, сделав ее таким образом не тем, чем она была – внешней проблемой в отношении науки, и внешней в отношении богословия, но сделав эту проблему своей внутренней модельной проблемой. И тем самым оказалась плодотворна суммой вопросов не внешнего, не эклектического, а внутреннего согласования. И вот в плане вопросов она мне кажется наиболее перспективной из рассмотренных вариантов.

К сожалению (как будет показано ниже), модель не решает всех проблем. Если ее рассматривать с точки зрения удовлетворительности ее ответов («Дает ли модель ясный ответ на тему согласования?»), то придется сказать – нет, ее ответ пока проблематичен. Он не перекрывает поле вопросов, подлежащих согласованию, и создает (или обостряет) трудности или вопросы, которых не знали синтезированные в модели идеи неокреационизма и эволюционизма. Эти трудности, эти вопросы не привносятся в модель, но возникают изнутри, из ее конструктивного принципа. И эти возникающие вопросы являются одновременно и достоинством модели, и недостатком.

Показать их – цель ближайших глав.

Корень проблем в том, что в модели вводится усложненная конструкция мирового времени (два времени вместо одного, каждое со своей шкалой, причем шкалы размещены друг за другом, как бы образуя общую шкалу, и не могут быть совмещены на одной шкале без «точки сгущения», разрыва, катастрофы). Уже эта конструкция времени, независимо от богословских аргументов, заставляет создателей модели делать такой акцент на катастрофичности мира и его истории, которого не знают другие модели, иные пути толкования проблемы согласования. Не знали, мне кажется, такого акцента и авторы святоотеческих текстов, даже и те, чьи мысли цитируются создателями модели в ее подтверждение. Они писали о катастрофе, вызванной грехом Адама, преимущественно о катастрофе самого человека, его подпадании под власть греха и смерти, о подпадании под власть тления и смерти мира, но все же не о катастрофе, в которой само время становится другим. Такая катастрофа ставит нас перед вопросами, которых не знали (как мне думается) святоотеческие толкователи, или не знали в столь острой форме – равно как не знали и других путей согласования. Таким образом, рассматриваемая модель оказывается накрененной в сторону мирового катастрофизма, что не безразлично для ее богословия.

Рассмотрим модель внимательнее.

Она возникает естественным образом. Приняв реальность обоих свидетельств Библии и науки (одно – в силу научной очевидности, другое – в силу авторитета веры), мы оказываемся перед двумя радикально различающимися мирами и двумя несовместимыми шкалами времени. Остается их просто принять, а в силу опять же авторитета веры одну шкалу поставить впереди другой, одно время впереди другого, как исток. Библейское время предшествует эволюционному.

Все научные доводы о том, что такое размещение одного впереди другого невозможно, потому что начало эволюционного времени, Большой Взрыв, есть абсолютное начало, полюс (бессмысленно говорить о чем-то более раннем), – все такие возражения следует отмести: мы не находимся на поле науки с ее принципом проверяемости каждого факта. Мы находимся на другом поле с другим знанием, а значит, и «раньше/позже» здесь имеет какой-то другой смысл.

Но два времени двух миров мы, с очевидностью, совместить не можем. Следовательно, время первосотворенного Мира, описанного в Библии, не может быть нашим феноменальным испорченным временем. Оно не может быть с ним смешано, как это имеет место у христианских эволюционистов, видящих Дни Творения в этапах эволюции, т.е. в границах феноменального времени. Оно не может и помещаться на одну шкалу с феноменальным временем, как его начало, его исток, как получается у неокреационистов[12]. Время Творения должно быть вынесено за пределы нашего (научно изучаемого) мира, за пределы нашего феноменального времени, но при этом как-то соотноситься с ними. А именно, возникновение одного времени (феноменального) связано с определенным событием в другом времени (с грехопадением первых людей), и изгнанный из Рая Адам шагает из одного времени в другое. Начав жизнь в Первозданном Мире, он заканчивает ее в нашем.

В качестве богословского основания такого вынесения Первого Мира и его времени за пределы феноменального мира и времени указываются суждения ряда отцов Церкви, а также суждений богословов, подтверждающих принципиальное отличие Мира Первозданного, каким он вышел из рук Творца, и мира падшего (в итоге грехопадения первых людей), в котором мы живем и который только и знает наука[13]. Миры эти по своей качественности составляют практически полярность. Выводы науки о мире и его эволюционном развитии модель относит к феноменальному, падшему миру, подчеркивая недоступность для научных исследований источника важнейших для человека аспектов нашего мира: господства в нем процессов разрушения, его внутренней разорванности, отсутствия целостности, силы действия греха, которую мы наблюдаем и в себе, и вокруг. На такие вопросы отвечает Писание, начиная с трех первых его глав (о творении мира, о царственном положении человека, его грехопадении и изгнании из Рая). Но Мир, в котором разворачиваются эти смыслообразующие события, непроницаем ни для «бытового сознания» человека, ни для науки, какие бы изощренные методы она не применяла[14].

Одной констатации различия двух миров, Первозданного и феноменального, и невозможности их сравнения было бы (как мне кажется) достаточно для фактического устранения противоречия науки и Шестоднева[15]. Но стремление модельно описать несравнимость миров, дать модель согласования в рациональных терминах вынуждает ее авторов конкретизировать эту мысль в двух направлениях. Во-первых, вынуждает говорить о физике первозданного мира и вообще его мироустройстве[16]. Во-вторых, поскольку наиболее зримое противоречие Шестоднева и науки состоит не в сочетаемости Шести Дней Творения и миллионов лет эволюции, а в модели должны присутствовать и то и другое, и как-то сочетаться, то для явного устранения противоречия предполагается, как уже сказано, два времени: Первозданное, в Мире до грехопадения, и феноменальное – в нашем мире. Библейские события имели место прежде, чем стало идти наше феноменальное время.

Это принятие и сочетание двух потоков времени и составляет отличительную особенность данной модели, ее смысловой центр. Потому что принятие в модели творения мира в шесть дней и порча мира в момент грехопадения есть и у отцов, есть и у неокреационистов. И допущение в модели эволюции мира тоже не ново: христиане-эволюционисты принимают эволюцию. Но рассмотрение двух качественно различных потоков времени, первозданного, как меры восхождения Первозданного Мира и человека к совершенству, и феноменального, падшего, как меры распада и тления, совершающихся в падшем мире, – есть только в данной модели, и больше нигде. В этом ее уникальность. Творение мира совершалось в первозданном времени, эволюция мира – в феноменальном, тленном. Первое время целиком предшествует второму. Адам давал имена животным, птицам, растениям прежде, чем появились динозавры, прежде образования солнечной системы, прежде генезиса звезд, прежде Большого Взрыва![17] Границей двух миров (или двух состояний единого мира) является, как уже говорилось, грех первых людей, радикально изменивший и людей и мир[18].

Но принятие концепции двух времен, мне думается, может стать источником новых затруднений (впрочем, может быть, и плодотворных)[19].