Люди забыли Бога, оттого и всё.

    А.И. Солженицын

Я сам бы не мог так жизнь построить, как за меня она построена, не моими руками.

                                         А.И. Солженицын

Солженицын – экзорцист русской души.

                                         Прот. А. Шмеман

Начиная суд с самого себя, Солженицын призывает к всенародному покаянию, без которого невозможно никакое будущее России.

                                          Н.А. Струве

Введение

Тема нашей работы выявилась не сразу.

Личность Александра Исаевича такого масштаба, что не нуждается в особом представлении. Всем известны как его литературные сочинения, потрясшие мир, так и основные этапы его жизни. Однако о церковном измерении его творчества и жизни говорить менее принято. В церковных кругах отношение к великому писателю неоднозначное. У многих на слуху его известное «Великопостное письмо Патриарху» и другие выступления и статьи на церковные темы, за которые он был подвергнут критике. Считалось, что, конечно, в творчестве писателя есть христианские мотивы, но когда дело доходит до сути христианской жизни, то здесь вопросов больше, чем ответов…

Импульсом к написанию этой работы послужил выход в свет в 2005 г. «Дневников» прот. Александра Шмемана[1], где прот. Александр приоткрывает многие детали своих взаимоотношений с А.И. Солженицыным. На протяжении более шестисот страниц то здесь, то там появляются интереснейшие подробности. Читателю становится видно, что тема «Шмеман – Солженицын» – одна из постоянных сюжетных линий повествования. При этом понятно, что многое в «Дневниках» осталось «за кадром». Ориентируясь на одни лишь «Дневники», довольно трудно целостно охватить тему общения прот. А. Шмемана и А.И. Солженицына, выявить основные смысловые центры и обозначить поле напряженности в отношениях. Требуется более развернутое исследование, касающееся жизненных путей и творческих этапов как одного, так и второго, чтобы была видна ситуационная канва их общения, мотивы поступков и окружающая историческая действительность. Имена прот. А. Шмемана и А.И. Солженицына хорошо известны как в России, так и за её пределами. Первый – знаменитый церковный деятель, декан Свято-Владимирской семинарии, богослов с мировым именем, один из ведущих православных мыслителей ХХ века. Второй – всемирно известный писатель, лауреат Нобелевской премии, человек, не побоявшийся открыто выступить против тоталитарной системы советского государства. Оба так или иначе имели отношение к русской эмиграции и к издательству YMCA-press.

Так первоначально появилось желание исследовать тему общения прот. А. Шмемана и А.И. Солженицына, развернув её за пределы «Дневников».

Сделав большее усилие по изучению материалов, которые были в нашем распоряжении, мы обнаружили, что за общением прот. А. Шмемана и А.И. Солженицына, как это часто бывает, когда речь идет о крупных личностях, оказавших заметное влияние на ход истории, стоит целый пласт взглядов, поступков, событий, мировоззренческих концепций… Конечно, особый интерес представлял их «заочный диалог», когда они «говорят» своими работами, выступлениями, действиями[2]… В результате проделанного изучения обнаружился и главный нерв их отношений. По нашему мнению, главный нерв их отношений и, следовательно, главный конфликт, который должен был бы явиться смысловой осью работы, – экклезиологический. Прот.  А. Шмеман и А.И. Солженицын по-разному ставят акценты в своих размышлениях о Церкви. Естественным нашим желанием было углубиться в изучение исторических источников, чтобы подробнее осознать суть этого конфликта.    

По мере дальнейшего исследования мы постепенно стали приходить к выводу, что между прот. Александром и Александром Исаевичем был не столько конфликт, сколько встреча. Бывают встречи короткие и яркие, такие, которые, как вспышка молнии, освещают дальнейший путь, бывают встречи «по касательной», когда не происходит глубокого общения, а есть встречи длиною в жизнь, когда встречаются не просто два человека, а два мира, и эти миры последовательно развертываются во времени по направлению друг к другу. Такая встреча, на наш взгляд, происходила между прот. А. Шмеманом и А.И. Солженицыным.

При этом перед нами всё более и более раскрывался жизненный путь Александра Исаевича. Пристальный интерес вызывали как его сочинения, в том числе церковная публицистика, так и в не меньшей степени его поступки, особенно мотивы этих поступков. Деятельность А.И. Солженицына, на наш взгляд, ещё не получила должной оценки в церковных кругах, а творчество – церковной рецепции. Надо сказать, что сейчас нет ни одной подробной биографии Александра Исаевича, хотя, по словам его жены – Натальи Дмитриевны Солженицыной[3], – такая биография готовится.

Исходя из всего вышесказанного, вскоре появилось и название нашего исследования[4]. 

Актуальность работы в значительной степени обуславливается тем, что церковным сообществом, на наш взгляд, ещё недостаточно осознаны уроки ХХ века. То, что в ХХ веке над Церковью происходил Суд Божий, знаменуя завершение «константиновской» эпохи в истории Церкви, многими ещё не понято. Исследование жизни и творчества А.И. Солженицына дает нам возможность сделать дополнительные акценты в осмыслении этого.

Объектом исследования стала жизнь и общественная деятельность Александра Исаевича по тем историческим источникам, которые напрямую касаются обозначенной темы. Это прежде всего сочинения и публицистика Александра Исаевича (собрания сочинений, журналы «Новый мир», «Вестник РХД», «Посев» и др.), выступления, доклады, интервью, также другие материалы, в том числе различные критические и литературоведческие статьи и интервью защитников и оппонентов писателя[5]. Хочется отметить историографию известного «солженицыноведа» Жоржа Нива «Солженицын» (в конце этой историографии дана довольно обширная библиография) и другие его статьи об А.И. Солженицыне. 

Цель нашего исследования – через восстановление исторической канвы жизни А.И. Солженицына и общей атмосферы, в которой писались те или иные произведения, статьи, совершались определённые поступки, выявить то, что характеризует Александра Исаевича как христианина. Важным представляется анализ мотивов тех или иных действий писателя. Особого внимания заслуживают, во-первых, осмысление его влияния на церковную жизнь и, во-вторых, рассмотрение жизни и творчества писателя с богословской точки зрения. Работа не будет носить литературоведческого характера.

На наш взгляд, на настоящий момент деятельность А.И. Солженицына ещё не получила должной оценки именно как церковная деятельность, она недостаточно осмыслена в аспекте христианского служения. Прот. А. Шмеман, Н.А. Струве и другие  помогают нам лучше увидеть это служение. Есть также и «поле конфликта», на которое тоже обязательно нужно обратить внимание. 

Что значит, описать жизнь и творчество человека с христианской точки зрения? На этот вопрос есть разные ответы, но общепринятого мнения не существует. Можно говорить о раскрытии разных сторон…

Исследователи Священного Писания обычно в качестве христианских служений выделяют апостольское, пророческое, учительское, епископское, дьяконическое и т.д. Данный набор обуславливается известными цитатами из апостольских посланий[6]. В рассмотрение ещё можно ввести чины прославления при канонизации святых. К таковым можно отнести чины мучеников, преподобных, святителей, исповедников, страстотерпцев… Однако в современных условиях данный набор служений и чинов вряд ли можно признать достаточным для целостного охвата деятельности и жизни человека. Названия апостольского и пророческого  служений многими воспринимаются с оттенком чрезмерной пафосности, а епископское и дьяконическое устойчиво ассоциируются с конкретным перечнем функций, характерных для стереотипного восприятия современных епископа или дьякона.

Можно также говорить о служении внутри и вне церковного собрания.

Скажем ещё, что невозможно выявить христианское служение в отрыве от того или иного исторического контекста, той или иной церковной и общественной ситуации.

Таким образом, выявление христианских служений связано как с воплощением церковной жизни в современной исторической действительности, так и с наличием подходящего богословского языка для адекватной передачи опыта. В настоящее время мы имеем некоторую трудность выбора такого языка для анализа, которая в значительной степени обуславливается незавершенностью экклезиологических поисков и из-за этого во многом слишком отличными друг от друга подходами и критериями.

Методологическим основанием для нашего исследования будет подход прот. Сергия Булгакова, который особое внимание уделял вопросам анализа действий Духа Святого в Церкви и мире. По прот. Сергию, «в церковном организме соединяются многие члены и распределяются многоразличные дары при наличии живого многоединства, которое возглавляется Христом и оживляется Духом Святым. Для характеристики этого организма одинаково существенно параллельно с многоединством ипостасных членов тела и многоединство даров Духа, которыми в их целокупности Дух Святой напояет все человечество»[7]. После воплощения и пятидесятницы Христос становится главой всего человечества, а Дух Святой непрерывно пребывает в мире. При таком подходе Церковь более раскрывается не в аспекте институционального иерархизма, но в аспекте личного творчества и тех или иных действий по дару Духа Святого. Поэтому количество и качество даров Святого Духа, перечисленных у апостола Павла[8], отнюдь не носит исчерпывающего характера, но оставляет возможность для развития, дополнения и интерпретации. Более того, в каждом времени возможно своё переформулирование слов апостола и дрейф языковых форм соответственно доминирующей харизме данного исторического этапа. Так для «доконстантиновского», «константиновского» и «постконстантиновского» периодов церковной истории, скорее всего, надо делать особые (и в чём-то разные) акценты в рассмотрении и христианских служений, и духовных даров (харизм), и возможностей воплощения церковной жизни.

Подход прот. С. Булгакова предполагает также, что «даяние духовных даров, Пятидесятница церковная, не ограничивается “семью” таинствами и ими не исчерпывается, но может иметь для себя и иные пути, несакраментальные, как это никогда и не отрицалось в Церкви со времен апостольских»[9]. Поскольку исследование жизни А.И. Солженицына в христианском аспекте предполагает прежде всего анализ именно несакраментальных путей, постольку и язык исследования будет иметь корни в работах прот. Сергия в области пневматологии, как учения о действии Духа Святого в Церкви и мире. Такое богословское основание для нашей работы, с одной стороны, даёт нам возможность большей свободы и большего дерзновения в выводах (т.к. действия Духа часто опознаются интуитивно), а с другой – пропорционально увеличивает долю персональной ответственности за те или иные личным образом принятые решения.

В качестве жанра исследования мы выбрали жанр портрета. А повествование будем вести в хронологическом порядке[10].

Часть 1. Жизнь А.И. Солженицына в СССР

Жизнь Александра Исаевича полна серьезных испытаний, драматизма, борьбы. В ней были и участие в боевых действиях, и тюрьма, и смертельная болезнь раком, и преследования, и высылка из своей родной страны… Как говорится, хватит на десятерых. Именно с более подробного рассмотрения жизненного пути А.И. Солженицына мы и начнём нашу работу.

Со стороны отца А.И. Солженицын происходит из старинной крестьянской семьи[11]. Отец Исаакий Семёнович учился в Харькове, затем в Москве, после возвращения с войны умер 15 июня 1918 г[12]. Семья матери была достаточно обеспеченной. Дед дал своей дочери Таисии прекрасное образование и воспитание.

Александр Солженицын родился 11 декабря 1918 г. Детство его мало чем отличается от детских лет его сверстников: сначала он ходит с матерью в церковь, затем, как и большинство подростков того времени, вступает в комсомол, переживает трудности и радости жизни обычного советского школьника. Юный Солженицын – староста класса, любитель футбола, поклонник театра. Унаследовав от отца тягу к знаниям, поступает в 1936 г. в Ростовский университет на физико-математический факультет. С 1939 г. он параллельно учится ещё на заочном отделении Московского Института Философии, Литературы, Истории (МИФЛИ).

27 апреля 1940 г. А.И. Солженицын женится на Наталье Решетовской[13]. В 1941 г. он заканчивает университет в Ростове и приезжает в Москву на экзамены в МИФЛИ, а 18 октября 1941 г. уходит на фронт сначала простым солдатом, а после окончания офицерской школы в Костроме – в звании лейтенанта. В 1943 г. он получает орден Отечественной войны второй степени, в 1944 г. – орден Красной Звезды, будучи уже капитаном. В 1945 г. его переписка с другом Н. Виткевичем попадает под надзор военной контрразведки, раскрывшей «политические негодования» адресатов, обозначавших Ленина уменьшительным «Вовка», а Сталина – кличкой «Пахан».

27 июля 1945 г. А.И. Солженицын был осуждён на восемь лет исправительно-трудовых лагерей по статье 58 Уголовного кодекса, пункты 10 и 11. Эти годы он провёл вначале в лагере на Калужской заставе, затем четыре года – в НИИ (“шарашке”), два с половиной года – на общих работах в лагерях Казахстана.

В 1952 г. А.И. Солженицын принимает участие в Экибастузской «смуте», после которой хирург в лагерной больнице оперирует его по поводу злокачественной опухоли. После смерти Сталина А.И. Солженицын выходит из лагеря на «вечное ссыльнопоселение» в ауле Кок Терек Джамбульской области на юге Казахстана (оно длилось три года). Осенью 1953 г. болезнь возобновляется, власти позволяют ему выехать в Ташкент на лечение.

Все эти годы, не исключая лагерных, А.И. Солженицын, как и на фронте, много писал: то поэму в стихах «Дороженька», заучивая её наизусть, то пьесу «Республика труда» (1954 г.), то роман о Марфинской шарашке «В круге первом» (1955–1968 гг.).

3 февраля 1956 г. А.И. Солженицын реабилитирован решением Верховного Суда СССР.     

Обстоятельства, происходившие как во всей стране, так и с ним лично (войну, лагерь, болезнь, смерть Сталина, доклад Хрущева о последствиях культа личности на ХХ съезде КПСС в 1956г.) писатель воспринял гораздо глубже, чем многие другие. Их вполне можно считать фактами духовной биографии А.И. Солженицына.

Трудно сказать, когда сформировались те взгляды Александра Исаевича, которые по его произведениям и поступкам нам стали известны впоследствии. Скорее всего, мировоззрение писателя складывалось постепенно, также постепенно выявлялся и его жизненный  путь, диктуемый желанием духовного освобождения России из пут атеизма и коммунизма, с одной стороны, и теми обстоятельствами и вызовами, которые этому освобождению препятствовали, с другой.

Сам писатель переломным моментом называет осень 1953 – весну 1954 гг., когда ему грозила «смерть на пороге освобождения и гибель всего написанного, всего смысла жизни, прожитого до сих пор»[14]. В это время он остался совсем один: мать умерла, друзья – сами по лагерям, жена, выйдя замуж за другого, не приехала даже проститься. Однако он не умер. «При моей безнадёжно запущенной, остро-злокачественной опухоли это было Божье чудо, я никак иначе не понимал. Вся возвращённая мне жизнь с тех пор – не моя в полном смысле, она имеет вложенную цель»[15]. Это переживание «смерти и воскрешения» подобно тому, какое было у Ф.М. Достоевского, когда его приговорили к расстрелу, а потом отменили приговор, конечно же, могло явиться мощнейшим импульсом к духовному прорыву и обретению веры.

Характерно, что с этого времени меняется и его восприятие действительности: «Весь мир я ощущал не как внешний, не как манящий, а как прожитый, весь внутри меня, и вся задача оставалась описывать его»[16]. Именно такое отношение к миру и есть подлинно христианское, когда уже произошёл некий анабасис, восхождение из себя к Богу, в котором весь мир познается как Божье творение, и поскольку человек приобщается к Божьей благодати, выводящей его за пределы мира, постольку он и познаёт мир как внутренний, а не как внешний (когда опыта богопознания ещё не было). С этого момента человек обретает своё царственное, пророческое и священническое достоинство[17], овладевает временем, получает «власть над нечистыми духами»…   

Однако, судя по тому, что в дальнейшем было написано в «Архипелаге ГУЛаг», ещё в лагерях с будущим нобелевским лауреатом произошла существенная перемена[18]. Александр Исаевич пишет, что неволя удивительным образом может преобразить характер и помогает начать видеть жизнь по-новому[19].

Так или иначе, но из тюрьмы и ссылки А.И. Солженицын возвращается уже другим. Можно с уверенностью говорить, что в жизни его появилось иное измерение и иное содержание. Писатель целиком отдается тому призванию, которое он за собой чувствует. Оно, может быть, ещё не совсем ясно… Но понятно уже, что путь к будущему лежит через переосмысление и преображение опыта прошлого. Воскрешение жизни народа, в том числе Народа Божьего – Церкви, может произойти через возвращение его исторической, метаисторической и духовной памяти. Важно, что эта память нуждается в обновлении, в том, чтобы увидеть события прошедшего иными глазами. И этот иной взгляд – взгляд «инока» не как монаха, а как провозвестника правды – должен стать некоторой нормой освобождённой жизни.

Конечно, и до А.И. Солженицына было известно, что творится в советской России. Но до его опыта воспоминания-прозрения, ставшего подвигом, как замечает С.И. Зайденберг[20], это знание не вмещалось в голову, не входило в память. До его книг в памяти народа этого не было. И поэтому этот простой опыт воспоминания должен был стать разрушительным для всей той системы, которая построила себя на культивировании беспамятства.  

После реабилитации писатель поехал в Рязань, где устроился работать школьным учителем математики. Помимо учительства он по-прежнему много пишет. Это строго подпольное, тщательно законспирированное писательство: «…если бы нагрянули, то смерть, ничто меньшее не ждало меня при нашей безвестности и незащищённости»[21].  

Обнаружиться А.И. Солженицын решился только в ноябре 1961 г. К этому подтолкнул его ХХII съезд партии, на котором Н.С. Хрущёв предпринял яростную атаку на сталинизм, также на этом съезде хорошо выступил А.Т. Твардовский с ноткой, что давно можно печатать смелее и свободнее, а «мы не используем». Александр Исаевич говорит об этом моменте: «Нельзя было ошибиться! Нельзя было высунуться прежде времени. Но и пропустить редкого мига тоже было нельзя»[22]. Он передаёт рукопись облегчённого «Щ-854» («Один день Ивана Денисовича») в журнал «Новый мир». После долгих утверждений рассказа сначала у А.Т. Твардовского, затем у самого Н.С. Хрущёва, «Ивана Денисовича» всё же печатают в 1962 г. в одиннадцатом номере журнала[23]. В этом рассказе на примере одного дня показан не только лагерный быт, но и способ жизни в лагере, когда через смирение и терпение мужик Иван Шухов духовно преодолевает сталинский режим. Через один день, как (по удачному выражению Жоржа Нива) через математическую точку, происходит вход во всё лагерное пространство, которое более ёмко будет показано впоследствии.

С «Одного дня Ивана Денисовича» начинается внезапная и стремительная литературная слава А.И. Солженицына. Его многие рады видеть, даже на пленуме ЦК, и готовы печатать. Писатель, понимая, что эту счастливую возможность и славу нужно использовать, чтобы сказать главное, пишет непомерно много сразу – четыре больших вещи: он собирает материалы к «Архипелагу ГУЛаг» («на всю страну меня объявили зэкам, и зэки несли и рассказывали»[24]), к роману о революции семнадцатого года (будущее «Красное колесо»), начинает «Раковый корпус» и выбирает главы из «Круга первого» для неожиданной когда-нибудь публикации. Однако «новомирцы» постепенно к писателю Солженицыну испытывают всё большую настороженность. Интерес к тюремной теме ослабевает, она, по их мнению, «перепахана». Поступает отказ печатать «Раковый корпус» – «символом пахнет, но даже и больше символа – само по себе страшно, не может пройти»[25].

В повести «Раковый корпус» через больницу, в которой лежат онкологические больные, дан социальный срез советского общества в период перехода от сталинского культа личности к хрущевской оттепели. Бывший зек Олег Костоглотов переживает опыт не только выздоровления, не только победы над смертельной болезнью, но и опыт возвращения в социум с лагерным прошлым за плечами. В этом сочинении А.И. Солженицына действительно есть символ, но не только символ раковой опухоли на теле страны – эта тема ещё получит своё развитие в «Архипелаге», а ещё символ обретения нового мира и нового творения, где тьма отступает – это подлинно христианская тема.

Та же участь (отказ в публикации) ждёт роман «В круге первом». В этом романе писатель показывает уже не математическую точку (один день) и не срез общества, а как бы полное общество, круг (математический круг, как замечает солженицыновед Жорж Нива, – символ полноты). И в этом круге очевидной становится связь всего и вся друг с другом и зависимость одних от других. К слову говоря, это известный монотеистический принцип единства всего бытия. Так, от нравственного выбора зеков на шарашке или от поступка одиночки дипломата Иннокентия Володина зависит судьба государства. Соединенность «верхов» и «низов» в романе изображена более чем выпукло. Есть в «Круге» и такой смысл: шарашка – это только первый круг ада. Дальнейший спуск в ад главный герой Глеб Нержин начинает уже потом, когда из «тепличных» условий Марфино попадает на суровую почву лагерного мира.

Раскрыть этот ад и просветить его светом Христовой правды призвано следующее грандиозное произведение А.И. Солженицына «Архипелаг ГУЛаг». Всю зиму 1964–1965 г. А.И. Солженицын «полным ходом» пишет «Архипелаг». Работа  идёт хорошо. В произведении писатель развертывает перед читателем потрясающую по охвату панораму репрессий и геноцида собственного народа в СССР с 1918 по 1956 г. Эта книга призвана быть главной книгой в обличении лжи и жестокости советской власти.

В октябре 1964 г. произошёл «малый октябрьский» переворот – сняли Н.С. Хрущёва. В этом же октябре, опасаясь возможных преследований, А.И. Солженицын отправляет «Круг первый» на Запад, чтобы в случае чего, его хотя бы там напечатали. Однако один экземпляр «Круга» из-за небрежности автора всё же попадает 11 сентября 1965 г. в руки КГБ. Этот провал писатель ощутил очень болезненно. Он считал его самой большой бедой за сорок семь лет своей жизни. Однако в изъятии романа был и положительный момент – теперь, когда Александра Исаевича уже частично раскрыли и, стало быть, таиться не надо, можно было громче о себе заявить. В эту пору К.И. Чуковский предложил А.И. Солженицыну свой кров (в Рязани уже было опасно находиться) – дачу в Переделкино. При этом можно говорить, что писатель и эти события, происходящие с ним, ощущает вполне религиозно:

«Хотя знакомство с русской историей могло бы давно отбить охоту искать какую-то руку справедливости, какой-то высший вселенский смысл в цепи русских бед, а – я в своей жизни эту направляющую руку, этот очень светлый, не от меня зависящий смысл привык с тюремных лет ощущать. Броски моей жизни я не всегда управлялся понять вовремя, часто по слабости тела и духа понимал обратно их истинному и далеко рассчитанному значению. Но позже непременно разъяснялся мне истинный разум происшедшего – и я только немел от удивления. Многое в жизни делал противоположно моей же главной поставленной цели, не понимая истинного пути, и всегда меня поправляло Нечто. Это стало для меня так привычно, так надёжно, что только и оставалось для меня задачи: правильней и быстрее понять каждое крупное событие моей жизни»[26]. В этом ещё смутном исповедании веры уже кроется довольно глубокое мистическое чувство присутствия Бога, Бога действующего, Бога творящего, Бога спасающего…

Скрываясь на даче, по приёмнику А.И. Солженицын слушает западное радио и внимательно следит за процессом Синявского-Даниэля. Из этого процесса А.И. Солженицын делает вывод: «…от этого шума придётся сатрапам избирать со мною какой-то другой путь»[27]. Он теперь решается вести себя «как можно дерзей». Возможно, в это же время писатель слушает и проповеди прот. А. Шмемана, получая возможность богословски подкрепить свою интуитивную веру «от опыта»[28]. Начинаются небольшие пока, но довольно яркие публичные выступления писателя (встречи с интеллигенцией), где он не боится намёками то здесь, то там критиковать советскую власть.      

Среди церковного круга общения того времени можно назвать имена о. Дмитрия Дудко и о. Александра Меня[29]. Можно говорить о дружественном и почтительном отношении о. А. Меня к писателю.

Весной 1966 г. А.И. Солженицын делает последнюю редакцию «Архипелага». В это же время он с восхищением читает протест двух священников – о. Николая Эшлимана и о. Глеба Якунина: «…смелый чистый честный голос в защиту церкви, искони не умевшей, не умеющей и не хотящей саму себя защитить»[30]. В писателе крепнет намерение решительного выступления.

Этой же весной он пишет небольшую заметку «Пасхальный крестный ход»[31], где показывает всё бедственное положение церковных людей на приходе, которые даже в свой главный праздник, в пасхальное богослужение подвергаются высмеиванию, унижению и нападкам со стороны безбожного окружения. 

Перед тем как перейти к дальнейшему рассмотрению, попробуем ввести наше исследование в богословский контекст так, чтобы более отчетливо было заметно духовное измерение. И здесь нам может существенно помочь книга Иова. Именно она сможет послужить своеобразным «богословским ключом» к жизни и творчеству Александра Исаевича. В книге Иова мы читаем, как происходит спор между Иовом и его друзьями. Друзья в этом случае весьма похожи на школьных богословов-схоластиков, которые вполне верно и красиво рассуждают о Боге и действиях Божьих. Но в том-то и дело, что это именно «рассуждения о», а не проживание опыта личностного богообщения многострадального Иова[32]. Иов не говорит в отвлечённых категориях «я – он», его диалог происходит в пространстве «я – ты», и именно в этом пространстве развёртывается всё общение. И Бог в таком диалоге уже не Бог рационалистов, не только моральный Бог обвинения и утешения, а Бог живой, действующий в истории, и поэтому Бог истинный.

Также в жизни и творчестве А.И. Солженицына мы можем наблюдать, как повсюду «присутствует» это «я – ты» с опытом «чувствования кожей», а не только разумом. И в этой перспективе, конечно же, всё меняется. Как только кто-то выходит вперёд и говорит: «Я!», всё меняется… На смену догматической теологии друзей Иова приходит экзистенциально-онтологическая теология самого Иова, в которой определяющей становится истина одного, отчаянный вопль одиночки против благоразумия многих.

Конечно, Александру Исаевичу можно было бы продолжать скрываться и жить спокойно, думая о лучших временах, конечно, можно было бы ужасаться огромности государства и ждать, когда кто-то придёт и освободит, или когда само всё развалится. И это, что важно, было бы тоже христианской позицией, но позицией т.н. охранительного православия, позицией, всё-таки больше характерной для «константиновского» периода церковной истории, когда Церковь была вынуждена бежать от обмирщённого государства в пустыню или, в лучшей ситуации, уходить во внутреннюю эмиграцию. В случае А.И. Солженицына меняется именно вектор христианской позиции. И, к сожалению, это изменение вектора по-прежнему многими так и не замечено. На смену «константиновскому» периоду истории Церкви приходит т.н. «постконстантиновский», для которого характерен уже не уход Церкви в пустыню, не подчинение Церкви государству, а скорее освобождение ее от наносных идолов, возврат к первоистокам евангельской жизни, ответственность Церкви за состояние общества, обличение пороков, мирное, но непримиримое противостояние злу…      

16 марта 1967 г. у А.И. Солженицына происходит объяснение, идейная стычка с А.Т. Твардовским, в которой оба литератора, «советский редактор и русский прозаик»[33], расходятся.   Параллельно Александр Исаевич ведёт хронику собственной жизни (пишет «Бодался телёнок с дубом»), понимая, что открывается очень серьёзный путь, который неизвестно чем может закончиться, и нужно хотя бы для истории всё сохранить.

Важно понять, что писатель сознательно идёт на открытое противостояние с советской атеистической системой, готовый, если понадобится, «за правду принять и смерть»[34]. Причём его борьба просчитана, он как будто бы метит прицельно… Он хочет не столько пострадать за правду, сколько победить. Первый вызов А.И. Солженицын бросает писателям, желая «всколыхнуть служителей слова», ожидая, что с них может начаться духовное обновление народа. 16 мая 1967 г. он пишет Письмо IV-му Всесоюзному Съезду Союза Советских Писателей. Шаг во многом отчаянный и давно забытый в советском государстве со времён Ленина. В письме он призывает Съезд «принять требование и добиться упразднения всякой – явной или скрытой цензуры над художественными произведениями»[35]. Кроме того, он говорит о своём личном гонимом положении, когда его сочинения не печатаются, роман «В круге первом» арестован, вместе с романом отобран архив 20-ти и 15-ти летней давности. Это письмо было разослано по почте всем делегатам съезда, членам Союза Советских Писателей и в редакции многих литературных газет и журналов. Также оно было напечатано на Западе 31 мая в журнале «Монд». Как ни странно, письмо в личных отзывах А.И. Солженицыну многие поддержали.  Однако верхушка съезда ответила гробовым молчанием, они восприняли этот выпад как запрещённый удар. Лишь 22 сентября 1967 г. Александр Исаевич был вызван на заседание Секретариата Союза Писателей СССР. Состоялся жесткий разговор, но каких-то однозначных выводов ни одной из сторон сделано не было[36].  Показательно свидетельство А.Т. Твардовского. После разговора он прислал А.И. Солженицыну записку, в которой восторгался тем, как тот держался. 

Важно сказать, что КГБ уже вплотную следило за действиями писателя. В архиве госбезопасности сохранилась записка в ЦК, подписанная Ю.В. Андроповым, о перепечатывании романа «В круге первом». В этой записке комитет госбезопасности докладывает о том, что Жорес Медведев и Валерий Павленчук приступили к размножению на пишущей машинке этого сочинения[37].

9 апреля 1968 г. в литературном приложении к «Таймс» печатаются отрывки из «Ракового корпуса», причём сам писатель по этому поводу говорит: «Именно “Корпуса” я никогда на Запад не передавал. Предлагали мне, и пути были – я почему-то отказывался, без всякого расчёта. А уж сам попал – ну, значит, так надо, пришли Божьи сроки»[38].

2 июля 1968 г. Александр Исаевич, напряжённо работая, заканчивает «Архипелаг ГУЛаг» – главный свой ударный труд. «Не объёмный расчёт ведёт меня – тоннельная интуиция»[39]. В этот же день вдруг такая новость: на Западе, пока малым тиражом, вышел «Круг первый». Вскоре писатель конспиративно переправляет через границу и «Архипелаг».

«Как ты мудро и сильно ведёшь меня, Господи!»[40]

Через некоторое время грянули чехословацкие события, которые начались с писательского чехословацкого съезда, а он – с письма Солженицына, прочтённого Когоутом[41]. Александр Исаевич внимательно следит за событиями и даже хочет открыто выступить против вторжения советских войск в Чехословакию, но воздерживается: «…надо приберечь горло для главного крика»[42]. Он ждёт перевода «Архипелага» на английский язык.

Вскоре писатель получает французскую премию за лучшую книгу года, избирается в американские академии “Arts and Letters” и “Arts and Sciences”. Он обзаводится своим адвокатом на Западе. Однако у себя на Родине к нему прямо противоположное отношение: осенью А.И. Солженицын исключается в Рязани из писательской организации. В ответ он придаёт гласности изложение заседания Секретариата Союза Писателей СССР. Позже туда же им посылается открытое письмо[43].

За А.И. Солженицыным с этого момента устанавливается более пристальная слежка. Он находит убежище и приют на даче своего друга М.Л. Растроповича.

Решимость Александра Исаевича к открытому выступлению к тому моменту уже довольно сильно окрепла, но какую тактику здесь лучше избрать? Один из вариантов был «разить нашу мертвичину лагерным знанием, но оттуда »[44], для чего неплохо было бы получить Нобелевскую премию, подобно Б.Л. Пастернаку. Нобелевская премия усиливала силу голоса в несколько раз. Тогда можно было бы сказать всю правду, не пригибаясь и не искажая. Но Наталья Светлова, будущая жена писателя, верный друг и единомышленник, стала убеждать его в обратном, говоря, что как раз оттуда все слова будут «отшибаться железною коркой», надо вести борьбу отсюда.

В архивах КГБ имеется ещё один документ, подтверждающий неусыпную слежку за всеми действиями А.И. Солженицына: перехватывается письмо писателя А.Т. Твардовскому, в котором Александр Исаевич благодарит за благоприятный отзыв на книгу «Август четырнадцатого»[45].

Осенью 1970 г. приходит известие о присуждении Нобелевской премии. С этого момента А.И. Солженицын понимает, что теперь у него есть сила говорить на равных с правительством. Шум в газетах по этому поводу был меньше, чем ожидалось, хотя писателя и обвиняли в предательстве.

Следующий 1971 год писатель называет годом «затмения решимости и действия», когда как бы происходила подготовка к главной битве. Это время можно сравнить, не боясь перехлёстов и чрезмерности аналогий, с Гефсиманским молением Иисуса Христа – слишком большим силам собирался быть брошен вызов. И всё яснее становилось Александру Исаевичу, что чаша и по внешним обстоятельствам, и по внутреннему расположению всё более и более становилась неотклонима.

К июню 1971 года всё было готово: А.И. Солженицыну все, что было необходимо, удалось переправить на Запад, в том числе и завещание (правда, заверенное лишь в феврале 1972 г.), которое вступало в силу в случае явной смерти, бесследного исчезновения, заключения в тюрьму, ссылку, психбольницу… В этом завещании в основном оговаривалась судьба солженицынских книг.

11 августа 1971 г. произошёл инцидент на даче, когда его приятель (Горлов) по просьбе писателя поехал туда за автомобильной деталью и застал там восемь (!) сотрудников КГБ, производящих тайный обыск. Горлов как свидетель вопиющего беззакония чудом остаётся жив. Разгневанный А.И. Солженицын пишет письмо А.Н. Косыгину. Жизнь писателя становится всё более напряженной.    

В декабре 1971 г. умирает А.Т. Твардовский. 

Где-то в это же время А.И. Солженицын задумывает написать письмо Патриарху, которое и посылает 17 марта 1972 г[46]. В этом письме автор упрекает церковную иерархию, говоря, что она смирилась с тем, что дети воспитываются в атеистической пропаганде. Также он отмечает, что «русская история потекла бы несравненно человечнее и взаимосогласнее, если бы Церковь не отреклась от своей самостоятельности, и народ слушал бы голос её». Писатель с сокрушенным сердцем констатирует, что люди теряют последние черточки христианского народа. По его словам, до сих пор не исправлена несправедливость в отношении священников Якунина и Эшлимана, которых за правду отвергли от богослужения. Вокруг царит запустение, Евангелие не достать, храмы разрушены… А.И. Солженицын бросает упрёк и Патриарху и всем остальным, кто принимает этот путь соглашательства и компромисса, напоминая, что христианство древности уже указало путь Христов – жертву. Важно сказать, что этот «вопль вопиющего в пустыне» раздается внутри страны, на Родине. Писатель, точно так же подвергаясь гонениям, тем не менее, не боится говорить правду и призывать к открытому духовному противостоянию. Позже стало известно, что где-то в двадцатых числах марта (именно после письма Патриарху) было принято решение выслать А.И. Солженицына из страны. Также органами готовится «специальное заявление с разоблачением клеветнических вымыслов автора» великопостного письма от имени Советского Комитета Защиты Мира[47].

Великопостное письмо было пущено в узко-церковный Самиздат в расчёте на медленное обращение среди тех, кого это действительно трогает. Однако оно почему-то мгновенно прорвалась в западную печать. Как замечает писатель, у госбезопасности это письмо вызвало «захлёбную ярость». Среди интеллегенции многие с этого момента отвернулись от Александра Исаевича, не поняв и не приняв его призыва духовного освобождения ото лжи именно как религиозного действия. С письма Патриарху начинается раскол в рядах его читателей: «со мной остаётся меньше, чем уходит»[48].

Многие и из духовенства не поддержали А.И. Солженицына. Среди них, например, два известных московских священника: прот. Всеволод Шпиллер и архимандрит Сергий Савельев.

Прот. Всеволод в своём интервью[49] говорит, что не считает А.И. Солженицына религиозным писателем. Правда христианства, по мнению прот. Всеволода, другая. А.И. Солженицыну бросается упрёк в отсутствии любви, высмеивается как бы её подмена – «зрячая» любовь[50]. Письмо Патриарху объявляется высокомерным и пренебрежительным. Прот. Всеволод Шпиллер видит выражение церковности прежде всего в молитвенной жизни Церкви, «в её эссенциально-сакраментальной природе», поэтому «активизм А.И. Солженицына» не принимается, он даже объявляется профанным. Далее мы видим и ещё более страшный приговор – А.И. Солженицын обвиняется в том, что он к духовному опыту Церкви и близко не смог подойти, по сути прот. Всеволод выводит писателя за пределы Церкви. В заключение интервью он даже доходит до того, что подозревает А.И. Солженицына в стремлении «внести в Церковь разъединение, раскол». В самом конце прот. Всеволод цитирует одного западного рецензента книг писателя: «Его (Солженицына) целью является изменить понимание русскими самих себя и понимание того, где они находятся». При этом оценка этим рецензентом по сути пророческой миссии А.И. Солженицына не замечается. Наоборот ей присваивается обратная трактовка действий писателя – как псевдоцерковная[51].

Теми же красками картину духовного облика А.И. Солженицына рисует и архим. Сергий Савельев[52]. Принимая многие солженицынские обвинения в адрес иерархии, и даже кое-где их усиливая, он всё же констатирует: «Солженицын о многих говорит и пишет, но цельного образа христианина он нам не дал. И не случайно. Он и не мог нам дать такой образ, потому что его может дать только тот, душа которого растворяется во Христе. А такого растворения в Солженицыне мы не знаем»[53].

Такие оценки весьма характерны. Внимание прот. В. Шпиллера и архим. С. Савельева устремлено на иные стороны церковной жизни, прежде всего на личное стремление ко Христу и созидание общинной жизни. Отсюда и резкость в суждениях. Пафос А.И. Солженицына другой. Писатель, подобно ветхозаветным пророкам, пытается обозревать и высоты и глубины. Его взору могут открываться неведомые прочим дали.

Любопытно, что Н.А. Струве выступил в печати[54] с прямо противоположной точкой зрения об этом «Письме Патриарху». Он пишет, что в православных кругах на Западе это письмо было встречено с всеобщим сочувствием. Все увидели в обращении А.И. Солженицына «не только и не столько осуждение Патриарха, сколько тревогу за бытие Церкви». Далее в ответ на критику этого письма о. Сергием Желудковым (в СССР) Н.А. Струве говорит, что «уж кто-кто, а Солженицын, проведший много лет на каторге, своим мужеством, умом и талантом отвоевавший себе (а тем самым и другим) неслыханную свободу действий в тоталитарном государстве, имеет право предъявлять требования к Патриарху». Обличение А.И. Солженицына направлено не столько против личности Патриарха, сколько против всеобщей установки раболепства перед атеистическим государством. В лице Патриарха писатель обращается ко всем членам Церкви. Завершая эту небольшую статью в Вестнике РХД, Никита Алексеевич задает риторические вопросы: «…достаточно ли спасать физическое бытие Церкви? Не пришло ли время спасать саму Церковь от грешного малодушия и нравственного бессилия?». 

Характерно, что от Патриархии ответа так и не последовало. 

Сейчас, спустя более чем тридцать лет со времени тех событий, мы можем сказать, что при неоспоримом личном благочестии прот. В. Шпиллер и архим. С. Савельев тем не менее не замечают пафос А.И. Солженицына, касающийся того исторического поворота, который уже видит писатель. Поспешность их мнений вскоре обнаружится.

А пока «государством проклятый, госбезопасностью окольцованный» Александр Исаевич продолжает своё противостояние.

В феврале 1973 г. появляются первые записи об А.И. Солженицыне в «Дневниках» прот. А. Шмемана. Они полны надежды и ожидания. По мнению прот. Александра, А.И. Солженицын может «говорить своё без оборота на кого бы то ни было, без расчёта». Он «человек невероятной и упрямой силы»[55]. Прот. А. Шмеман становится поистине апологетом Александра Исаевича. Благодаря ему писатель органично входит в церковное предание и историю Церкви, занимая там своё законное место[56].  Но это мы попытаемся показать в дальнейшем.

С июня 1973 г. КГБ был применён новый вариант давления – письма от лжебандитов с угрозами и требованием денег. Писателю всё настойчивее намекали, что лучше уехать из страны. Но он и его семья на тот момент ко всем видам испытаний были готовы, они приняли решение стоять до конца.

Вскоре к А.И. Солженицыну приезжает А.Д. Синявский одновременно прощаться и знакомиться перед отъездом из СССР: «всё меньше остаётся желающих потянуть русский жребий, куда бы не вытянул он»[57].

В августе – сентябре 1973 г. происходит так называемый «встречный бой», когда А.И. Солженицын и А.Д. Сахаров выступают «двумя колоннами» против встречных движений советской атеистической системы. Попробуем проследить, как разворачиваются события.

21 августа А.И. Солженицын пишет письмо министру внутренних дел[58]. В письме он упрекает министра лично и всю советскую систему, с одной стороны, в том, что ему незаконно отказывают прописаться к жене, а с другой – в наличии самого бесправного института прописки – аналога крепостного права.

23 августа писатель даёт интервью агентству «Ассошиэйтед Пресс» и газете «Монд»[59].  В интервью рассказывается о том, что за письмами с угрозами стоит КГБ. Также он предупреждает, что в случае внезапной смерти тут же начнёт печататься большое солженицынское литературное наследие (главные книги). Кроме того, корреспонденты узнают, что преследованиям подвергаются знакомые А.И. Солженицына, так или иначе участвовавшие в его жизни.

Накануне (21 августа) без согласования (любопытное совпадение) выдвигается вторая колонна: А.Д. Сахаров дал пресс-конференцию, называя СССР большим концентрационным лагерем.

Примерно в это же время (23 августа) покончила самоубийством Е.Д. Воронянская[60], терзаемая тем, что открыла госбезопасности, где хранится в земле одна из копий «Архипелага». Теперь уже медлить и оттягивать бой нельзя – главная книга в руках у КГБ.

27 августа начинается процесс над Якиром-Красиным – удар по всему демократическому движению.

После известия о взятии «Архипелага» (3 сентября) уже 5-го вечером А.И. Солженицын посылает распоряжение немедленно печатать его на Западе. В этот же день он отправляет «Письмо вождям Советского Союза»[61]. Сначала это письмо было закрытым (с ним ознакомились лично только Л.И. Брежнев и другие члены Политбюро). Опубликовано оно было спустя несколько месяцев. Здесь писатель пытается размышлять о судьбах народов и предостерегает правительство от грозящей национально-государственной катастрофы, если не будут во время сделаны выводы. В качестве способов избежать этой катастрофы видится отказ от марксистско-ленинской идеологии, прекращение имперской политики захвата и расширения, путь самоограничения с упором на внутреннее, а не внешнее развитие. Письмо носит обличительный и бескомпромиссный характер. Это вызов, за который писатель готов принять и смерть, но не сделать его он тоже не может: ответственность перед историей в этом случае, по его мнению, была бы ещё больше.

Типологически данный поступок восходит к образу действий ветхозаветного Моисея, когда он вступает за правду Божию в открытое противостояние с богоборческими властями (фараоном). Так же как в известном описании книги Исход[62], борьба со злом и в случае Александра Исаевича бескомпромиссна. 

Жизнь А.И. Солженицына вновь показывает нам религиозное измерение истории. Его действия, его выборы пронизаны призванием свыше. Его молитва не та уныло однообразная, столь характерная для многих теплохладных христиан, но такая, что как будто весь мир при этом висит на волоске, готовый по слову Божьему повернуться либо в одну, либо в другую сторону. В отличие от многих людей, нетрезвенно обитающих либо в прекрасно-эсхатологическом будущем, либо в ностальгическом прошлом, писатель, подобно библейскому пророку, живёт в настоящем, он полностью адекватен происходящему и уже не является соломинкой в житейском море, через него Слово Божие творит историю.

С философской точки зрения на смену рациональному познанию (посредством разума) на передний план в жизни и творчестве Александра Исаевича выходит религиозный экзистенциализм как способ понимания и действия, вызванного существованием в определённой среде, и восприятия этой среды всеми чувствами. Преображенный лагерный опыт чувствования жизни (“сошествие во ад”) рождает глубокое знание этой жизни.

И А.И. Солженицын, и А.Д. Сахаров, конечно, рассчитывали на западную поддержку, но такой небывалый размах, который она обрела, был явно неожидан. Накал международного сочувствия разгорелся до непредвиденной температуры.

8 сентября А.Д. Сахаров дал новую пресс-конференцию – «о злодейской психиатрии в СССР». Надо сказать, что Андрей Дмитриевич не отождествлял свои действия с поступками, вызванными религиозными соображениями, но, как мы хорошо понимаем, часто поиск правды и справедливости, а также жизнь в соответствии с законом совести ставит человека гораздо ближе к Богу, чем иная религиозность только на словах[63]. Более того, и в отношении А.Д. Сахарова, и в отношении А.И. Солженицына можно сказать, что есть разные виды богопознания: посредством чтения, молитвы, размышления… а есть – посредством действия, когда Бог открывает свой Промысел по мере того, какие поступки совершает человек. И этот последний вид богопознания один из наиболее глубоких. Безусловно, в делах многих наших правозащитников есть довольно сильная, пусть часто и неосознаваемая духовная составляющая.

А.И. Солженицын и А.Д. Сахаров так или иначе поддерживали общение, начиная с 1968 г., с чехословацких событий, но согласованных и совместных действий при очевидно схожих во многом путях у них не получилось. КГБ неусыпно следил за обоими: в архивах сохранилось четыре записки об их контактах[64].

Многие комментаторы отмечали, что советское правительство от неожиданной силы западной реакции на известия из СССР о преследовании инакомыслящих просто растерялось и, спасаясь из этого растерянного состояния, вынужденно снимает глушение западных передач. Одно это было уже большой победой.

Этот первый духовный бой уже шёл сам собой, раздутый прессой. В него вовлекались многие люди как в СССР, так и за рубежом. Тем временем Александр Исаевич готовился ко второй «смертельной схватке», уже скорой, более жестокой и неизбежной после того, как взяли «Архипелаг».  

В это время он примерялся, какие пути могут избрать его противники. Среди них виделись и взятие заложниками детей (тут принято сверхчеловеческое решение: «наши дети не дороже памяти замученных миллионов, той Книги мы не остановим ни за что»[65]), и перехват рукописей на Западе, и юридические препятствия (предвидя этот натиск к защите за границей уже готовился адвокат Хееб), и личное опорочение, и запугивания, и переговоры…

Об этом писатель записывает 23 сентября, а 24-го вдруг раздаётся взволнованный звонок его бывшей жены Натальи Решетовской – та явилась вестницей от ГБ. Назначается встреча, на которой в завуалированной форме были предложены переговоры. А.И. Солженицына просят не раздувать шума, не печатать главные вещи, он, пытаясь усыпить бдительность ГБ, даёт им надежду на это, но не открывает, конечно, главных козырей – ещё не всё готово…

Тем временем в Париже, в издательстве YMСA-press, готовится к печати «Архипелаг». Писатель рассчитывает его выход к 7 января – на православное Рождество. Но это сочинение выходит на 10 дней раньше. «С января 70-го года этот выход всё откладывался и откладывался, т.к. напечатать “Архипелаг” находясь самому в СССР, было равносильно смерти, а смерть, как известно, не хочется торопить, отсюда и трёхлетняя оттяжка». К смерти же писатель со своей семьёй, как уже говорилось, был готов. После печатания А.И. Солженицын вновь создаёт прогноз действий противника[66]:

«1. Убийство – на него вряд ли теперь могли пойти руководители Советского Союза, т.к. от этого на международной арене в виду широкой известности писателя имидж СССР сильно пошатнулся бы.

2. Арест и срок – маловероятно.

3. Ссылка без ареста – возможно.

4. Высылка заграницу – возможно.

5. Подать в суд на издательство – самое желательное для меня, и самое глупое для них.  

6. Газетная кампания, подорвать доверие к книге – скорее всего.

7. Дискредитация автора (через мою бывшую жену) – скорее всего.

8. Переговоры – не ноль, но рано.

9. Уступки, отгородиться: до 1956 г. “не мы” – не ноль (к тому и подзаголовок был поставлен 1918 – 1956)».

Мировой отклик на русское издание книги превзошёл по силе и густоте всё мыслимое. В чём была причина такого общественного резонанса, ведь к моменту выхода «Архипелага» на Западе уже было напечатано более двадцати книг на лагерную тему?

Конечно, неоспоримы фактические, историософские и художественные достоинства сочинения. В отличие от обычных исторических книг «Архипелаг ГУЛаг» – это опыт художественного исследования, совсем новый литературный жанр.

Внушительна масштабность: через книгу говорит не один автор (он называет себя лишь составителем), а слышны сотни человеческих голосов. Охват произведения также потрясающ. По сути, даётся полная оценка всей советской системы, производится как бы суд над эпохой.

Но главное, по мнению автора не это, а то, что он пошёл на этот шаг, сам, будучи внутри СССР, рискуя своей жизнью. Запад затаился в ожидании. К судьбе нобелевского лауреата были прикованы глаза всего мира. Вот некоторые заголовки тех дней:

«Огненный знак вопроса над 50-летием советской власти, над всем советским экспериментом с 1918г.» («Форвертс»)

«Солженицын рассказывает всему миру правду о трусости коммунистической партии». («Гардиан»)

«Может быть, когда-нибудь мы будем считать появление “Архипелага” отметкой о начале распада коммунистической системы». («Франкфуртер Альгемайне»)

«Солженицын призывает к покаянию. Эта книга может стать главной книгой национального возрождения, если в Кремле сумеют её прочесть». («Немецкая волна»)[67].   

В ответ на это советская пресса статьёй «Путь предательства» в «Правде» от 14 января 1974 г. начала травлю. С этого момента на имя писателя обрушился огромный поток клеветы и оскорблений. Одновременно с этим началась трёхнедельная атака телефонных звонков на его московскую квартиру.

А.И. Солженицын отвечает интервью журналу «Тайм» 14 января[68] и заявлением 18-го января[69], где называет вещи своими именами и разоблачает ложь всей той кампании, которая воздвигнута против него. Он говорит, что «раскаяние личное, общественное, национальное всегда только очищает атмосферу. Если мы открыто признаем наше страшное прошлое, не в пустых словах, осудим его – это только укрепит во всём мире доверие к нашей стране». Далее он отвечает, что выполнил свой главный долг перед погибшими и теперь совесть его спокойна.

А в это время:

Би-Би-Си: «Двухнедельная кампания против Солженицына не смогла запугать его и заставить замолчать».

«Кёлнише Рундшау»: «Против вооружённых повстанцев можно послать танк, но – против книги?»

«Монитор»: «Расстрел, Сибирь, сумашедший дом только подтвердили бы, как прав Солженицын».

«Ди Вельт»: «За устранение его Москве пришлось бы заплатить цену, аналогичную Будапешту и Праге»[70].

С напряженным вниманием следят за происходящим и «незнакомые» друзья А.И. Солженицына: Н.А. Струве и прот. Александр Шмеман. Прот. Александр 15 января 1974 г. посылая Н.А. Струве письмо и статью об «Архипелаге», записывает в дневнике очень сильное не только апологетическое, но и экклезиологическое размышление[71].

В начале февраля телефонная атака неожиданно прекратилась. В этом виделся зловещий перелом. На днях Л.И. Брежнев вернулся с Кубы, и члены политбюро ждали его, чтобы принять решение о взбунтовавшемся писателе. В архиве КГБ сохранилась записка (от 7 февраля) Ю.В. Андропова Л.И. Брежневу с проектом выдворения нобелевского лауреата в ФРГ.

Важно сказать, что Александр Исаевич не исключал и благоприятного перелома в сторону общенационального покаяния, поэтому его адресат был прежде всего внутри страны, а не вне. В это время пишутся статьи «Раскаяние и самоограничение как категории национальной жизни» и «Жить не по лжи»[72]. В первой произносится призыв отказаться от имперской политики захвата территорий и национальной гордыни, а обратиться к более сдержанному существованию, занимаясь в основном, внутригосударственными вопросами. Во второй – дается способ всем и каждому мирно, но непримиримо противостоять атеистической системе зла. Для этого надо пытаться лично не участвовать во лжи. Этот метод, с одной стороны, исполним практически, с другой, является категорическим нравственным императивом, применимым для всех, и каждый может по-своему осознать, как применить его в жизни[73]. 

8 февраля теперь и в Швеции выходит «Архипелаг». В этот же день в Переделкино принесли вызов из генеральной прокуратуры. Этот вызов жена писателя отклонила. Был прислан повторный вызов. На него уже А.И. Солженицын дал письменный ответ[74], в котором он говорит, что не только не признаёт законность вызова, но требует, прежде чем спрашивать соблюдения закона с других, научиться выполнять его самим, после чего указываются массовые нарушения гражданских прав.

12 февраля восемь человек пришли арестовывать… Александр Исаевич медленно перекрестил жену, она его… Затем писателя повезли в Лефортово.

Вскоре по телефонным звонкам на Пушкинской перед Генеральной прокуратурой собралось пятеро во главе с А.Д. Сахаровым – вот такая довольно скромная и отчаянная демонстрация.

После некоторого времени А.И. Солженицыну заместитель генерального прокурора СССР Маляров зачитал постановление в обвинении по статье 64-ой (Измена родине), затем указ о лишении советского гражданства. Специальным самолётом, без заезда домой, один писатель депортируется в Западную Германию...

 Что можно сказать в качестве некоторого итога к первой части нашей работы? Исходя из вышеприведённого исторического исследования, мы можем сделать целый ряд существенных промежуточных выводов.

Во-первых, жизнь и творчество А.И. Солженицына мотивированы христианскими ценностными приоритетами. Писатель, личностно восприняв обращённый к нему Божий призыв и по-своему осознав его как прямое указание к действию, стремительно начал свои дела веры – ведение активной литературной и общественной жизни.

На поприще служения словом писатель проявляет удивительную способность к жертве, к готовности стоять до конца, к смирению, вызванному осознанием своего призвания. Из смирения и бесстрашия, как следствие развития аскетических добродетелей[75], вытекают смиренномудрие и способность принимать взвешенные трезвенные решения – отсюда мудрость в поступках, граничащая с прозорливостью. Жизнь писателя – пример покаяния и возрастания в вере, приводящего к подвигу. Она очень интересна и поучительна для христианского рассмотрения как в аскетическом, так и в социологическом планах.

Во-вторых, А.И. Солженицына можно считать одним из главных вдохновителей преобразовательных процессов не только в обществе, но и в Церкви. Импульс этого общественного и духовного движений так или иначе весьма способствовал обличению лжи советской атеистической системы и в конечном счете её падению. Конечно, это духовное движение, начатое Александром Исаевичем, не имеет четких границ, организационной структуры и последовательной традиции, зато налицо единая харизма этого движения как действия Духа Божьего по обновлению общественной и церковной жизни. Констатация системного кризиса и попытка выхода из него как в обществе, так и в Церкви, конечно же, являются необходимыми шагами к возрождению и обновлению Церкви и общества. При своем видимом одиночестве А.И. Солженицын происходит из невидимого братства помощников, читателей и последователей.

Важной особенностью деятельности А.И. Солженицына – и это третья отличительная черта – является сама постановка вопросов и методы действия, которые мы рассмотрели выше. Такую деятельность мы без колебаний можем признать уникальной. Она не вписывается в привычные аналитические схемы и требует разработки новых описательных подходов.

Далее, после рассмотрения советского периода жизни А.И. Солженицына, обратимся к следующей части нашей работы – жизни в изгнании.