На сайте Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета опубликовали фрагменты воспоминаний Валентины Мироновной Мироновой, сироты, которая с 1918 года стала помогать Патриарху Тихону, а именно следила за чистотой его белоснежных куколей. К публикации эти воспоминания подготовила старший научный сотрудник отдела новейшей истории Русской Церкви Наталия Александровна Кривошеева.
Приводим их ниже в оригинальной редакции.
ДАВНИЕ ЗНАКОМЫЕ
Помню, раз вечером шли мы – знакомые женщины – по Донскому проезду в монастырь. Идем, разговариваем. Смотрим: навстречу нам, из монастыря, едет на извозчике Святейший с Анемподистом [Алексеевым] куда-то в город служить. Все мы ему поклонились, а он благословил нас...
Увидев же из пролетки меня, Святейший кивнул мне головой и постучал указательным пальцем себя по лбу (херувиму на куколе)... Я сразу поняла. Это значило: «Приходи скорее куколь чистить!»
Я всегда ему куколи чистила – с 18-го года, когда он на Троицком подворье первый раз дал мне эту работу. С тех пор так при этом деле и состояла...
В первый раз я его увидела еще в 1912 году... Я одинокая росла, в приюте. И вот, повезли нас на лето в лагерь около станции «Пречистое». Провели там лето, а потом на обратном пути в Москву побывали мы в Ярославле, в Спасском монастыре. Он там как раз служил: Преображение было...
Всех нас, сиротских девочек, оделил просвирками и гостинцами. Кормили нас там, в монастыре, угощали: Владыка приказал.
Вот, на Троицком подворье в первый-то раз я ему это и рассказала. Он тоже припомнил все это, благословил меня и говорит: «Вот видишь, как мы с тобой давно знакомы!»
С тех пор я и стала всегда ему куколи чистить да наметки гладить...
Со слов В. М. Мироновой. Москва, 1958[1].
«НЕ ДОРОГ ПОДАРОК, А ДОРОГА ЛЮБОВЬ»
Был 1920-й год. Гражданская война, голод... холод...
На Введение, в день вступления своего на Патриаршество, Святейший служил на Троицком подворье литургию в своей обычной домашней скромной обстановке.
Тогда, в голодные годы, было обычаем среди прихожан и некоторых постоянных богомольцев Троицкого подворья приносить иногда от своей скудности что-либо из съестного и Святейшему. Святейший, конечно, не голодал, но люди, желая хоть чем-нибудь выразить ему свою любовь, несли кто что мог. Кто нес домашний пирог с рыбой или вареньем, кто – печенья, кто – еще что-нибудь из несложной гастрономии того времени.
Все принимал Патриарх с благодарением и улыбкой. В этот день, как и всегда после литургии, он вышел на солею благословлять народ, который любил и ценил этот момент личного общения с любимым своим Архипастырем и Отцом.
В конце благословения среди других подошла к нему одна старая, бедно одетая женщина и, прежде чем принять благословение, подала ему на бумажке кусок колотого сахару и два соленых огурца и сказала: «Прими, отец, не побрегуй»[2]...
Святейший принял подарок, передал его стоявшим тут же возле него иподиаконам, а сам, нагнувшись с солеи, обнял старуху и поцеловал ее в лоб...
Подобные сцены бывали нередко на Троицком подворье... Бывали они и в других местах, где служил Святейший...
Со слов В. М. Мироновой. Москва, 1946.
«...И ВСЕЯ РУСИ...»
Святейший как-то рассказывал, что в середине 70-х годов прошлого столетия, когда ему было 11–12 лет, отец его, священник, отдыхая на сеновале видел во сне, что Вася его будто бы стал как-то там «и всея Руси...». А как именно: в каком виде и при каких обстоятельствах, все это совершенно неясно. Ясно было только то, что «и всея Руси...».
Проснувшись, отец Иван рассказал все это своей жене, заключив рассказ недоуменными словами:
– Анюта, к чему бы это?!..
Но «к чему» – они так и не узнали... Не дожили!..
Со слов В. М. Мироновой. Москва, 1946.
СУЖДЕНИЕ КОНВОИРОВ О ПАТРИАРХЕ ТИХОНЕ
Конвоиры, дежурившие в квартире Патриарха Тихона во время его заключения в Донском монастыре, говорили о своем арестанте:
– Всем бы хорош старик, только вот молится долго по ночам, – не задремлешь с ним!..
Со слов В. М. Мироновой. Москва, 1952.
ВАСИНА ШУБА
В Пскове семинарист Вася Беллавин – будущий Святейший Патриарх Тихон – являлся обладателем хорошей шубы.
Мальчишки, товарищи по семинарии, из тех, кто победнее, постоянно брали у Васи эту шубу напрокат: съездить к родным, пройтись в город и т. д.
Поэтому нередко бывало так: смотрит кто-нибудь из скучающих семинаристов в окошко и, вдруг увидав удаляющуюся фигуру в знакомой шубе, спросит в раздумье:
– А куда это Вася пошел гулять?.
На это обычно товарищи отвечают довольно равнодушно:
– Никуда он не пошел... Вон – сидит, уроки учит...
– А!.. так это шуба его гуляет!..
Таким образом постепенно и семинаристы, и преподаватели привыкли к тому, что обычно «Вася дома, а шуба его гуляет...»
Со слов В. М. Мироновой. Москва, 1957.
ПАТРИАРШИЙ ПРИВЕТ НОВОРОЖДЕННОМУ
До захвата и разгрома патриаршей резиденции на Троицком подворье Святейший частенько и в праздники, и в будни любил служить в маленьком и уютном Крестовом Сергиевском храмике, примыкавшем непосредственно к личным покоям его, так что он мог проходить в алтарь не замеченным народом – ибо не было надобности проходить через церковь и через молящихся, чтобы попасть в алтарь.
Эта «таинственность» доставляла иногда молящимся «нечаянную радость»: царские врата отверзались, и по окончании богослужения, когда никто этого не ожидает, вдруг на солею выходит Святейший в черной рясе и белоснежном куколе и благословляет всех молящихся, гуськом, в молчании подходящих к амвону...
Среди всем известных сослужителей Святейшему по Сергиевскому храмику был всегда на своем месте и псаломщик Николай Петрович. Как-то в 1924 году, во время одной из литургий, совершаемых Патриархом в своем храме, не оказалось на месте Николая Петровича (которого, конечно, заменил другой псаломщик), он пришел уже в середине литургии и, войдя в алтарь, просил у Святейшего прощения за задержку, объяснив ее тем, что у него произошло прибавление семейства: родился сын, и он, при всем желании, не мог явиться раньше.
Святейший перебил его многословие вопросом:
– Сына-то как назовешь?
– Георгием, Ваше Святейшество...
– Ага!..
И, прервав беседу, Святейший направился к жертвеннику, вынул частицу «о здравии новорожденного младенца Георгия» и передал просфору Николаю Петровичу, которого тут же поздравил от души...
Со слов В. М. Мироновой. Москва, 1958.
НАШИ МАРФЫ И СВЯТЕЙШИЙ
Вскоре после выхода из «сети заключения» (было это 5 июля [нового стиля] 1923 года, в воскресенье вечером) Святейший собрал у себя в квартире приблизительно до двадцати женщин самого различного положения и возраста, заботившихся о нем в период нахождения его под стражей: на свои скудные средства, собираемые по знакомым и от доброхотов, и по своей инициативе они делали для него все что могли, чтобы удовлетворить по возможности его бытовые нужды. Тут же в Донском они содержали специального человека, готовившего кушания для Святейшего, которые затем передавались через конвоиров (с продуктами-то и в ту пору было не очень-то «шикарно»), стирали ему белье и по очереди постоянно дежурили под келией у его домика – с внутренней стороны монастырских ворот, чтобы не пропустить момента, если бы Святейшего стали переводить в другое место заключения.
Нередко Святейший, видя из окна своей келии некоторых из этих бескорыстных благотворительниц, в любую погоду дежуривших внизу под деревьями, открывал форточку своего окна и, высунув руку, благословлял их. Они кланялись руке, осенявшей их крестным знамением, и слезы при этом лились из их глаз; для них это было большой радостью и лучшим вознаграждением за их немалые труды и тяготы в попечении о дорогом, глубоко любимом и почитаемом ими Святейшем...
Бывали – и не раз! – случаи, когда этих женщин, дежуривших под окнами заключенного Патриарха, нецыи «учиненные братья» разгоняли, ловили, переписывали, фотографировали и всячески «стращали» различными полицейскими приемами. Но они мужественно и безропотно сносили все эти «наваждения» бесовские, продолжая как ни в чем не бывало свое служение всеми оставленному Главе Русской Церкви.
Среди женщин, приглашенных к себе Святейшим, были и интеллигентные, высокообразованные и безукоризненно воспитанные дамы, и старуха-прачка, и «серые» бабы, и девочки-подростки с наивно-полуоткрытыми ртами... Но основной состав этого безымянного самодеятельного благотворительного общества состоял из так называемых «простых женщин», везде нас окружающих и никем не замечаемых, но кто знает их, тот согласится с тем, что они, по всей справедливости, являются лучшими и наиболее стойкими представительницами нашего верующего народа, ибо в простоте сердечной прекрасно усвоили себе немудрые Христовы заповеди и без интеллигентской трусости и придури стараются, подчас до самозабвения, всеми доступными их пониманию и возможностям средствами, претворять их повседневно в окружающей их жизни – как Господь на душу положит, и меньше всего задумываясь о помощи «угнетенному человечеству», о заокеанских «братьях»-неграх и тому подобном...
И сейчас, собравшись у Святейшего «в гостях», женщины эти задумали было по привычке и здесь взять на себя роль попечительных хозяек в обслуживании Святейшего и более аристократической части его гостей, но не тут-то было... Патриарх терпеливо усадил всех их за стол, просил «не беспокоиться» и сказал при этом примерно так:
– Сидите и не вставайте! Вы мне много послужили за последнее время, когда все покинули меня; вы ни на один день не оставили своих забот обо мне, всеми забытом и оставленном. А теперь я сам хочу послужить вам в малости, чтобы хоть немного отблагодарить вас за все... А вы сидите и угощайтесь, никого мне в помощники не нужно...
И добавил:
– Все духовенство оставило меня, а вы поддержали своими постоянными заботами, и я не забуду этого до конца своей жизни!
Он сложил руки на груди и, поклоняясь своим гостям, произнес:
– Спаси вас, Господи!.. Спаси вас, Господи!.. – и, оборачиваясь в стороны, делал поясные поклоны.
Все были взволнованы, сидели и чуть ли не плакали.
Наконец, обратившись к своему престарелому иподиакону отцу Викентию (иеродиакону «из простецов»!), искренне любившему Святейшего и служившему ему все это время, сказал с болью, указывая присутствующим женщинам на него рукою:
– А это вот единственный представитель среди нас от... русского духовенства!
Увы! – горькое замечание это было трагическим отражением печальной действительности того исторического момента.
Чаепитие продолжалось два часа, в течение которых Святейший без устали угощал своих дорогих гостей: сам наливал из самовара и разносил каждому чашки с чаем, потчевал вареньем и пирогами с рисом и сладкими – с яблоками и прочим. Среди хозяйственных забот он успевал со всеми поговорить, каждому сказать ласковое или шутливое слово и ко всем вообще проявить свое теплое внимание и хозяйское радушие. Так Святейший Патриарх Московский и всея России отблагодарил тех своих немногочисленных пасомых, которые, проявив добрую волю, бескорыстно и беззаветно послужили ему делом в один из самых тяжелых периодов его многотрудной жизни.
Что же касается до «единственного представителя русского духовенства» на этом скромном пиршестве – любимого Патриархом отца Викентия, благообразного пожилого человека с седеющей головой и смиренным взором, то он до конца дней Первосвятителя служил ему верой и правдой, пока не был сослан куда-то в глушь, где вскоре же (как говорили) направился вслед за своим – ушедшим уже – любимым Патриархом...
Таков был этот «пир». И действительно, «много званых, но мало избранных»...
Со слов В. М. Мироновой. Москва, август 1957.
ШВЕЙЦАР И ДВОРНИК
О сердечной простоте Святейшего, той подлинной святой простоте, свойственной только великим избранным душам, свидетельствует нижеследующий пустяковый эпизодик из его жизни, в котором, как солнце в капле воды, отразилась вся красота его духа, так сильно, неотразимо действовавшая на всех без исключения, кто имел счастье так или иначе соприкасаться с ним.
В Троицком переулке, в одном из домов, расположенных недалеко от Троицкого подворья, овдовел дворник – самый обычный, простой «серый мужик». Оставшись одиноким с четырьмя детьми на руках, он был подавлен своим горестным положением и близок к полному отчаянию. Вспомнив, однако, что многие из народа идут со своими скорбями и нуждами к Патриарху и, по-видимому, не уходят от него без утешения и ободрения, решил и сам поступить так же.
Оделся и побрел на подворье – к Святейшему, сам еще не зная, как все это получится.
У парадного пришлось долго звонить, так как Семен, швейцар-придверник, куда-то отлучился по своим надобностям. Наконец какой-то старик в подряснике (кто-то из подворских монахов) отпер ему дверь и на замечание посетителя: «Мне бы Патриарха...» – что-то пробормотал и, махнув неопределенно в направлении комнат, быстро удалился в одну из них.
Дворник наш остался один и, не встречая никого на своем пути (время было послеобеденное), через ряд комнат добрел, наконец, до такой, которая показалась ему «приемной», и в ожидании плюхнулся на диван.
И он действительно не ошибся: комната была именно приемной для посетителей. Не окончив еще ее обозрения во всех деталях (что непременно проделывает каждый посетитель в приемной комнате, куда он попадает в первый раз), горемыка-вдовец услыхал быстро приближающиеся шаги в соседней комнате и остановил свой взор на двери, которая как раз в этот момент отворялась.
В комнату вошел Святейший, в светлой рясе с панагией и в белом куколе...
Благословив своего горестного посетителя-дворника, спросил:
– Ну, чего тебе?
Сели на диван. Тот заплакал и рассказал о своем горе и бедственном положении, в котором оказался по смерти жены. Посидели-поговорили, и во время недолгой этой беседы Святейший вполне утешил его и ободрил так, что вдовец утер наконец рукавами свои глаза и, испытывая уже не отчаяние, надрывающее его горькими страданиями, а тихую умиляющую грусть, стал спокойнее, просветлел, умиротворился и постепенно пришел в себя.
Окончательно ободрив посетителя и оказав ему помощь, Святейший взял его за руку и, проведя через множество комнат, привел в кухню, где приказал хорошенько накормить.
Покушав как следует (может быть, впервые за несколько дней после кончины своей жены), дворник этот, пройдя обратно через все помещения подворья очутился наконец у знакомой ему входной парадной двери, возле которой встретил теперь вернувшегося привратника Семена.
Разговорились: кто да что, да зачем... И пошло.
Посетитель, увидя в привратнике более или менее равное себе по положению лицо, рассказал в подробностях о всех своих злоключениях и о пришедшей ему, по примеру других, благой мысли обратиться к Святейшему за утешением, что в полной мере и исполнилось теперь.
Семен-привратник сочувственно отнесся и к постигшему собеседника горю, и к решению его искать и найти поддержку у благостного и добрейшего Первосвятителя.
Наговорившись вдоволь, Семен выпустил посетителя, и тот, утешенный и ободренный уже, побрел домой. Но, не пройдя и нескольких шагов, он услыхал, что его окликнули и, обернувшись, увидел высунувшегося из дверей привратника. Он остановился.
– А кто тебе дверь-то открывал?!
– Какой-то старик... монах... – ответил дворник, вспоминая смутно фигуру в подряснике, впустившую его в подворье.
– Старик? – переспросил Семен. И, поразмыслив, сказал: «Тут у нас и стариков-то никаких нет...»
Дворник недоуменно пожал плечами и развел руки.
– Эх ты! – заключил Семен, покачивая головою. – Да ведь это тебе сам Святейший открыл!.. Больше некому!..
Дворник еще раз пожал плечами и, махнув неопределенно рукой, ухмыляясь, пошел со двора...
Со слов В. М. Мироновой. Москва, 1957.
ОТЪЕЗД СВЯТЕЙШЕГО С ТРОИЦКОГО ПОДВОРЬЯ
Свою обжитую и привычную резиденцию, затерявшуюся в кривых переулках Самотеки, – Троицкое подворье Святейший Патриарх Тихон вынужден был покинуть в самом начале мая месяца 1922 года.
Последняя литургия в Крестовом, Сергиевском храме совершена была им 14 мая [нового стиля] 1922 года. Это было воскресенье. Здесь, в маленьком храмике, в присутствии немногочисленных молящихся Патриарх, в сослужении подворской братии, совершил Божественную Литургию – просто, без особой помпы и, как всегда, молитвенно.
По окончании богослужения молившийся в алтаре пребывающий на покое престарелый архиепископ Владимир [Соколовский] – замечательный старец, в прошлом ревностный архипастырь-миссионер, объехавший в свое время чуть ли не весь свет, проповедуя Слово Божие (включая Америку и Австралию), приблизился к Святейшему, только что разоблачившемуся, чтобы приветствовать и – одновременно – проститься.
Трагическая ситуация, созданная темными силами в последние дни в Православной Российской Церкви в связи с инсценированными процессами «церковников», появлением (а вернее, закулисным созданием) «неоцерковничества» (будущего обновленчества), привлечение к гражданскому суду Святейшего и прочее, и прочее – все это вместе взятое наложило глубокие скорбные складки на лица этих архипастырей: Главу Церкви Русской и старейшего по хиротонии, высокого и сухого аскета-архиепископа.
Взглянув в глаза друг другу и поняв в этом взаимном взоре более того, что смогли бы выразить обильные слова и длинные речи, они облобызались, обнялись, и непрошеные слезы оросили их глаза, выражая взаимную любовь, уважение и сострадание. Присутствующие в алтаре сослужащие потупились и отвернулись в стороны...
После сего безмолвно и поспешно архиепископ Владимир покинул святой алтарь и вышел с подворья, чтобы более никогда здесь уже не появляться...
Святейший остался один.
Через несколько дней, 19 мая 1922 [нового стиля], Патриарх покинул Троицкое подворье, где им и Русской Церковью было пережито столько великих, светлых и горестных событий!
В 4 часа пополудни, благословив случайных богомольцев и кое-кого из оставшейся братии, в сопровождении архимандрита Анемподиста [Алексеева] Святейший Патриарх уселся в пролетку извозчика и в предшествии ставрофора[3] с Крестом (на другом экипаже) – тронулся навсегда из своего подворья на новое место жительства и навстречу многим страшным тяготам, ожидавшим его впереди...
Недаром, видно, в его Первосвятительской жизни ему неизменно и постоянно предшествовал Крест...
Все архивы Церкви, дела и личные вещи Святейшего – все было оставлено на Троицком подворье за исключением маленькой корзинки с необходимым бельем.
С этого момента Троицкое подворье – этот святой уголок Москвы – превратился в очаг адской злобы и ненависти, клеветы и провокаций, прославился на весь мир своими сатанинскими коварными выступлениями против Православной Русской Церкви и Ее Главы – Святейшего Патриарха Тихона…
Со слов В. М. Мироновой и некоторых других лиц. Москва, 1927–1958.
ТРИ ЧЕРВОНЦА
Могу вам еще рассказать, что когда в 1924 году я лежала с очередной операцией в Боткинской больнице, то и там была обрадована и поддержана вниманием дорогого Святейшего...
4 мая 1924 года [старого стиля], на пасхальной неделе, Святейший служил в храме Благовещения в Петровском парке... Потом его закрыли. И вот в этот же день в больнице я получила записочку от него с приложением трех червонцев. В записочке он пишет (писал, наверное, в алтаре, после богослужения): «Ты сейчас больная, заработка у тебя нет. Поэтому, когда выпишешься из больницы, купи себе ботинки на прилагаемые деньги». С этой же запиской мне передан был и пасхальный подарок Патриарха – огромное шоколадное яйцо с сюрпризом, в те годы их еще продавали в кондитерских магазинах. Помните?
Со слов В. М. Мироновой. Москва, 1958.
ТАТАРЫ В СТАРОМ СОБОРЕ ДОНСКОГО МОНАСТЫРЯ
Когда закрыли храм-усыпальницу, где похоронен Святейший, то поселили в нем рабочих-татар с их семьями. Вот и жили они там припеваючи. Позднее некоторые из них стали видеть во сне какого-то «старика в белом платке», который говорил им: «Уходите отсюда! что вы тут пляшете?! нет вам другого места?!» А вскоре человек 10–15 татар сильно заболели ногами. Тогда их вывезли в больницу, а остальных выселили.
В опустевшем соборе была устроена какая-то выставка, а потом и совсем его прикрыли...
Со слов В. М. Мироновой. Москва, 1960.
[1] Пометки о времени записи сделаны М.Е. Губониным.
[2] Не побрегуй – это то же, что «не побрезгуй».
[3] Ставрофор – церковнослужитель, несущий крест перед процессией.
Источник: Православный Свято-Тихоновский гуманитарный университет