В современной богословско-ориентированной литературе нередко можно встретить пронзительный вопрос: как возможна теология после Освенцима? Вопрос этот — чаще всего остающийся без ответа — кажется совершенно неразрешимым: Бог оставил нас, и теперь мы можем только молчать. Молчать прежде всего о Нём… Стало быть, речь идёт о конце теологии.
И тем не менее, как бы странно это ни звучало, именно в этой точке невозможности только и становится возможным то, что называется теологией. Выражение «теология после Голгофы» отнюдь не кажется невозможным, скорее наоборот — никакой другой теологии и быть не может. Голгофа есть начало и основание теологии, а вовсе не её завершение. Равным образом и трагическое лиссабонское землетрясение 1755 г., давшее мощный толчок развитию такого направления, как теодицея, является началом нового этапа теологии, характеризующегося более серьёзным и ответственным отношением к проблеме зла. По всей видимости, Освенцим также не является «концом теологии», но может быть осмыслен как начало нового и более сложного, более глубокого опыта говорения о Боге, а лучше сказать — с Богом. Если нет теологии, которая не после Голгофы, то нет и теологии, которая не после Освенцима. Голгофа и Освенцим — это те точки невозможности, когда теология умирает для того, чтобы воскреснуть. Ибо в этом горниле страдания сгорает многое, да почти всё, но вместе с тем рождается и нечто подлинное, лишенное, так сказать, кабинетного пафоса (вообще говоря, кабинетная теология — что это такое?).
Видеть смерть и верить в Бога. Умирать и верить в Бога. Как это возможно? И зачем? Но, быть может, только это и есть путь теологии?
В этом контексте книга Д. Бонхёффера, а точнее сборник его писем и заметок, написанных в заключении, выглядит как слово, вырвавшееся «из глубины», прорвавшееся сквозь гул десятилетий. Это теология не после Освенцима, но из него (я думаю, так можно сказать, несмотря на то что фактически путь Бонхёффера пролегал через Бухенвальд к Шёнбергу, чтобы завершиться в Флоссенбюрге; иначе говоря, «Освенцим» — не конкретное место, но то состояние, до которого пал человек). И тем она ценна.
В этой книге всё сгорает дотла. Если с Голгофы мы услышали крик: «Боже Мой, Боже Мой! для чего Ты Меня оставил?» (Мф. 27:46), то «теология Освенцима» доносит до нас ту же самую муку: «Так наше совершеннолетие ведёт нас к подлинному познанию нашей ситуации перед Богом. Бог дает нам понять, что мы должны жить, справляясь с жизнью без Бога. Бог, который с нами, есть Бог, который хочет, чтобы мы жили без рабочей гипотезы о Боге, есть Бог, перед которым мы постоянно пребываем. Перед Богом и с Богом мы живём без Бога. Бог дозволяет вытеснить себя из мира на крест. Бог бессилен и слаб в мире, но именно в этом и только через это Он с нами и помогает нам. Из Мф. 8:17 совершенно явно следует, что Христос помогает не благодаря Своему всесилию, но благодаря Своей слабости, Своим страданиям!» (Бонхёффер Д. Сопротивление и покорность / Пер. с нем. А.Б. Григорьева. М.: Изд-во Сретенской семинарии, 2020. С. 247-248).
Возможно, концепцию «безрелигиозного христианства» можно было бы интерпретировать не исторически, как некий этап секуляризации, но как состояние, когда человек находится настолько близко к смерти, что для него уже не имеет значения ничего, кроме Бога; иначе говоря, когда человек находится в такой точке, где возможна встреча с Богом, когда человек сгорает дотла, смиряясь со своим поражением, но лишь потому, что «сила Моя совершается в немощи» (2 Кор 12:9). Не огнём и мечом Христос победил мир, но тем, что «смирил Себя, быв послушен даже до смерти» (Фил. 2:8).
Тем не менее с течением времени все забывается, и такое предстояние пред Богом, когда человек остается наедине со своим единственным вопрошанием, которое не находит ответа, сменяется «теологией величия». Воля к власти, земные победы и доминирование — «все царства мира и славу их <…> всё это дам Тебе, если, пав, поклонишься мне» (Мф. 4:8-9). Бог войны жаждет крови, но совершенно ясно, что это теология не узников, а стражников Освенцима. Проблема, однако, состоит в том, что сколь бы долго ни был человек стражником зла, в конечном итоге он окажется узником своей стареющей плоти, и тогда вопрошание о Боге и ужас смерти коснутся и его.
Этой реплике, наверное, не хватает систематичности, строгой постановки вопроса и чётких выводов. Однако данный текст не является академической статьёй. Скорее, это поток размышлений, вызванный опытом нового прочтения важнейшей книги Д. Бонхёффера «Сопротивление и покорность» (переиздана Сретенской семинарией). И на мой взгляд, в нынешнее время, когда пандемия показывает слабость и уязвимость человека, но одновременно с этим воздвигается храм военного величия, данная книга очень своевременно напоминает о том, что мы всегда находимся перед выбором. К сожалению, отечественное богословие является сегодня настолько слабым, что оно не в состоянии не только отвечать на вопросы, которые ставят перед нами современные наука и культура, но и просто давать ответы на жизненные вызовы, адекватно реагировать и осмыслять происходящие с нами события. Ввиду этого, конечно, весьма разумно обращаться к опыту других христиан, которые обладали достаточной искренностью и глубиной для того, чтобы к ним стоило прислушиваться. Во всяком случае диалог с Дитрихом Бонхёффером, который мужественно взошёл на уготованную ему Голгофу, будет крайне полезен отечественному читателю, усыпленному историей богословия, ведущей к интеллектуальной инфантильности и непониманию того, что значит быть совершеннолетним христианином.