В ряду работ по истории Отечества выделяются исследования истории Церкви и церковно-государственных отношений. Какой должная быть методология церковно-научного исследования? Достаточно ли использовать одни методы гражданской истории? Возможно ли решать исследовательские задачи, оставаясь только в границах основной научной дисциплины – истории? На эти важные для исторической науки вопросы отвечает С.П. Синельников.

Всякое историческое исследование, наряду с использованием общенаучных и специально-исторических методов, должно опираться на принципы объективности, историзма и системности, предполагающие анализ максимально широкого круга источников, сопоставление разного рода материалов, выявление и сравнение разных точек зрения на изучаемую проблему. Поскольку главным в работе историка является изучение источников, то соблюдение указанных принципов достигается следованием общеобязательным методологическим требованиям, изложенным И.Д. Ковальченко и состоящим в том, что для получения объективного научного знания необходимо учитывать наличие дважды субъективированной картины изучаемого явления (в источнике и объяснении его историком)[1].

В ряду работ по истории Отечества выделяются исследования истории Церкви и церковно-государственных отношений. На ограниченные возможности условно «светских» подходов в церковно-исторических исследованиях указывают современные историки. А.В. Журавским поставлен закономерный вопрос: отличаются ли методы исследования современных «светских» (и при этом верующих) историков, изучающих церковные институты, от методов «церковных» историков, и если отличаются, то чем это объясняется?[2] На разработке ясной и осознанной методологии церковно-научного исследования настаивает А. Мельков, который утверждает, что использование одних только методов гражданской истории недостаточно, что нередко приводит к ошибочным выводам, поэтому необходимо обращение к церковной науке[3].

 В качестве концептуальной основы исследований по истории отношений Церкви и государства могут выступать методологические правила и принципы, изложенные архиепископом Филаретом (Гумилевским), «теория союзов» В.О. Ключевского, а также церковно-исторический (апофатический) метод, сформулированный В.Н. Лосским.

Известный церковный историк XIX в. архиепископ Филарет (Гумилевский) считал неотъемлемыми качествами историка Церкви верность правде, при которой тот смотрит на изучаемые источники «не по духу своего времени, но так, как требуют обстоятельства того времени, как требует правда Истории и Евангелия». «Без христианского благочестия историк Церкви – иностранец в Христовой Церкви: многого не поймёт он в событиях Церкви, многое испортит превратным толкованием, или вовсе оставит без внимания»[4]. Христианское благочестие, по словам архиеп. Филарета, позволяет сочетать снисходительное и справедливое отношение к другим, когда, не умалчивая о делах человеческой слабости и неблаговидных поступках, оно не допускает украшений их вопреки правде, а с другой стороны – жёстких отзывов вопреки любви.

Русский историк В.И. Ключевский поставил в основу и целью изучения истории познание происхождения, хода, форм и природы человеческого общежития – его естественных (к примеру, семьи) и искусственных форм. К искусственным людским союзам относятся государство и его учреждения, партийные и общественные органы, крестьянская община и др., служащие целям объединения перед внешней опасностью, для обеспечения внутреннего порядка, осуществления каких-либо специфических задач[5]. Между союзами происходит взаимодействие, которое может быть мирным или враждебным. Особой формой людского союза является Церковь. Согласно предложенной «теории союзов», на протяжении всей русской истории государство и Церковь также вступали в отношения. Из возможных вариантов взаимодействия Церкви и государства, какими могут являться сотрудничество и союзничество, кооперация и координация, поглощение и взаимоуничтожение, господство, конкуренция, вмешательство и др., тип взаимодействия, определяемый как столкновение, ликвидация одного другим или противостояние – наиболее точно выражает характер отношений между ними в XX в.

Методологический подход крупного богослова русского зарубежья В.Н. Лосского обязывает рассматривать историю взаимоотношений Церкви и государства не только с точки зрения государства или с позиции нейтрального наблюдателя, но также исходя из учения Церкви, её догматов, правил и установлений[6]. Поскольку Церковь содержит в себе мистическое начало и явления, не поддающиеся объективизации, находящиеся за пределами объективного, фиксируемого и познаваемого научными методами, то «объективно» изучить их представляется невозможным. Поэтому явления духовного порядка, к которым относится сфера деятельности Церкви, требуют использования этого метода, учитывающего трансцендентную природу и сущность Церкви, вместе с тем, в своих земных проявлениях – фиксируемую и доступную для объяснения.

В современной исследовательской практике встречаются примеры несовершенной, а порой неверно выбранной методологии.

В работах признанного исследователя церковно-государственных отношений в XX в. М.И. Одинцова получила отражение история формирования советского религиозного законодательства и деятельность государственных органов, контролирующих Церковь. Важной заслугой этого автора в изучении церковно-государственных отношений является введение в научный оборот большого комплекса архивных документов. Однако выводы, к которым приходит исследователь, вызывают большие сомнения. Так, по мнению М.И. Одинцова, в 1920-е гг. государство и Церковь достигли «оптимальных отношений» и даже нормализации, в частности и по вопросу религиозного образования[7]. В другой статье М.И. Одинцова была предложена формулировка о бывшей якобы конкуренции в области образования между Церковью и государством в 1920-е гг.[8], что также представляется далёким от исторической реальности. В условиях утверждавшейся с первых лет советской власти монополии государства в области образования не могло быть никакой конкуренции со стороны Церкви, поскольку она лишалась всего и изгонялась отовсюду, в первую очередь из сферы образования. Историк А.В. Журавский назвал нелепыми и не соответствующими действительности утверждения М.И. Одинцова о найденных государственным органами к началу 1920-х гг. «оптимальных» решениях проблемы отделения школы от Церкви. Невозможно назвать «оптимальными» решениями полную ликвидацию всей системы не только начального религиозного, но и духовного образования (духовных училищ, семинарий и академий)[9].

В современной западной исторической науке популярна идея о конвенциональности исторической истины. Согласно этой теории, историк в рамках заданной парадигмы формулирует положения, считающиеся истиной. Тогда в пределах другой парадигмы может быть доказана другая истина. Такая «множественность» истин, конечно, не приемлема, поскольку истина одна. Другое дело, что не существует единой и универсальной методологии, пригодной на все случаи жизни, поскольку она вырабатывается историком в каждом отдельном исследовании и является системой координат, учитывающей все стороны объекта познания и в рамки которой помещается изучаемое явление.

Другим примером, характеризующим ограниченность методологической концепции, является сборник документов по истории взаимоотношений Церкви и государства на материалах Нижней Волги и Дона, изданный в Волгограде в 2002 г. Составители сборника во вступительной статье обосновали модель «религиозного перекрёстка», состоящую в том, что в регионе в XX столетии произошла «встреча» разных религиозных культур[10]. Однако опубликованными документами авторы публикации показали другое – столкновение советского государства и Церкви или воздействие безбожной и антирелигиозной силы на народ и Русскую Православную Церковь.

Таким образом, отказ от понимания природы и сущности Церкви, ограниченные и тенденциозные методологические установки искажают историческую правду, что делает некоторых историков «иностранцами в Церкви». Последние не признают значения религиозного фактора и рассматривают церковно-государственные отношения только как игру политических или социальных интересов, этнических или культурных движений, принимаемых за решающие силы, определяющие жизнь Церкви.

 

II

Другим важным вопросом, с которым неизбежно сталкивается историк, является междисциплинарность. Для решения исследовательских задач часто бывает невозможно и не полезно оставаться только в границах основной научной дисциплины – истории, поэтому необходимо обращаться к методам, фактам, идеям, концепциям других, рядом стоящих с историей гуманитарных и социальных наук – философии, богословия, религиоведения, социологии, права (отдельно – церковного права), филологии, педагогики и др. Причём история выступает как «ведущая», а перечисленные выше науки как «ведомые».

Французский исследователь М. Эмар считал обоснованным и обязательным заимствование проблематики, терминологии, концепций у гуманитарных и социальных наук, как более строгих в научном плане[11]. Сторонником активного взаимодействия истории с другими науками в 1980–1990-х гг. был И.Д. Ковальченко. Считая её наукой комплексной, интегральной, имеющей дело со всеми общественными явлениями, он признавал междисциплинарный характер работы исследователя, который должен одинаково «профессионально владеть теорией, методологией и методами не только исторической науки, но и тех наук, которые специально изучают исследуемые им явления и процессы»[12]. И.Д. Ковальченко обращал внимание на важность, во-первых, переноса идей и посылок научного познания из одной области науки в другую и, во-вторых, на использование понятийно-категориального аппарата и методов одних областей знания другими[13].

Ещё одним поводом для обращения к выводам и результатам исследований других наук, служит неизученность отдельных периодов и проблем в историографии церковно-государственных отношений. Какие выводы, методы, факты и идеи «ведомых» научных дисциплин, сопряжённых с историей, стимулируют работу историка?

Богословие (догматическое, нравственное и апологетическое) определяет неизменные истины веры, устанавливает нравственные нормы и отношения ко всякой области деятельности – в условиях изменяющегося в истории мира, общества и человека. Богословие разработало учение о человеке как образе и подобии Божием (христианскую антропологию) и обозначило высокий критерий святоотеческой нормативности.

В юридических работах поднимаются проблемы взаимодействия и правового регулирования деятельности Церкви, взаимоотношения светского законодательства с церковными установлениями, которые приобрели в советский период трагический конфронтационный характер. Здесь следует выделить область церковного права, имеющего, с одной стороны, автономный и безразличный к государственному праву характер, а с другой, зависимый от его правовых норм и установлений. Советское государство ограничивало деятельность Церкви своими постановлениями. То есть развитие отношений Церкви и государства в XX в. можно рассматривать как историю столкновения или взаимодействия права церковного (канонического) и светского. В большинстве случаев светские историки слабо знают правовые установления Церкви, а значит, не понимая природы её, не могут правильно определить характер отношений Церкви и государства как взаимодействующих субъектов. Причём следует обращаться как к дореволюционному наследию, так и к современным исследованиям[14]. Юридически-правовые нормы и государственные законоположения по определению всегда носили относительный и временный характер и определяли правовое поле возможного, допустимого и запрещённого.

В педагогических исследованиях, посвящённых практической науке воспитания, истории образовательных учреждений, педагогических идей и учений, поднимаются психолого-педагогические вопросы обучения и воспитания в целом (гуманитарного, духовного и религиозного в частности), исследуются методы и методики преподавания истории, литературы, Закона Божия, которым придавалось государственное значение. Значительно меньше работ по педагогике 1920-х гг., когда господствовал принцип антирелигиозного воспитания и обучения. Характерно, что светская педагогика, лишённая в советское время религиозно-христианских начал, в настоящее время возвращает в поле исследований православную и христианскую педагогику, онтологически присущую самому процессу обучения и воспитания[15]. Наука воспитания всё более склоняется к религиозно-нравственным критериям обучающего и воспитывающего воздействия на учащихся, усматривает односторонность светской педагогики и осознает, что цель воспитания – образование человека – совпадает с тезисом христианской антропологии об образе и подобии человека Богу.

Религиоведение, основываясь на отрицании (нерассмотрении или отказе от понимания) трансцендентного, формально провозглашая приоритет принципов свободы совести и светского государства, возводя в норму свободу от религии, тем самым вытесняет веру не только за пределы государственных учреждений, но даже из повседневной жизни отдельного человека, давно утратившего связь с дореволюционной традицией (не только числиться, но и быть православным). Религиоведы изучают все области церковно-государственных отношений и называют готовность Церкви к участию во всех сферах жизни необоснованной претензией, пропагандируют обязательную светскость в самом широком понимании, предлагая гражданам более лёгкий путь свободы от веры, в то же время рискованный и губительный. Но даже эта точка зрения полезна, как мнение оппонента, в первую очередь для Церкви.

Социология, изучающая современное состояние религиозности россиян, активно использует понятие «воцерковленности», ставшее научным (Ю.Ю. Синелина и др.). Воцерковление и противоположное ему расцерковление имели в истории вполне определённые причины. Эти явления динамичны и в основе их лежат не только политические мероприятия и социально-экономические мотивы, но и глубинные сдвиги в области менталитета. За воцерковлением стоит традиция, обычай, привычка, нормы и ценности, усвоенные в детстве и переданные от старших. Расцерковление вызывается целым рядом причин – объективных и субъективных, в которых нелегко разобраться. Социологи фиксируют текущую реальность и говорят о том «что и как», но не отвечают на вопрос «почему это так?». Применительно к истории России XX в. правомерен термин «расцерковление», означающий прекращение человеком своего участия жизни Церкви (непосещение храма, неучастие в обрядах и причащении). Являлось ли это результатом пропаганды или церковь была закрыта, а священник арестован? Два способа отторжения от церкви и веры были двумя путями расцерковления. Заметим, что это относилось только к тем, кто ранее был в той или иной мере воцерковлен, так как нельзя отнять у человека того, чего он не имел.

Социологической наукой применительно к настоящему времени разработана методика расчёта индекса воцерковленности (В-индекса) для православных верующих, основанного на пяти показателях религиозного образа жизни (посещение храма, исповедь и причастие, чтение Евангелия, молитва, пост)[16]. Если судить по пяти показателям, характеризующим религиозный образ жизни, присущий православной массе народа, то их соблюдение с 1918 г. в продолжение всего советского периода было весьма затруднительным. И если верующие стали реже посещать храм (или вообще не посещать – по причине его временного или окончательного закрытия), то оставалась возможность для индивидуальной молитвы и соблюдения поста. Таким образом, социологические исследования придают работе историка дополнительные возможности, заставляют по-новому посмотреть на проблему.

Тяготение истории к междисциплинарности не умаляет её как науку и скорее является признаком открытости и обращённости к творческому взаимодействию с другими научными дисциплинами. Следует обратить внимание ещё на одно обстоятельство: история – ненормативная наука, в ней отсутствует понятие «исторической нормы». Если право, богословие, социология, религиоведение, педагогика, филология и др. основываются на принципе нормативности, то история, взаимодействуя с указанными науками, приобретает новый исследовательский импульс, обогащается новыми идеями. Поэтому её обращение к другим дисциплинам нормативного характера вполне оправдано и закономерно. Церковно-историческое исследование более других областей исторического знания обращено к «соседним» дисциплинам и включено в диалог с ними, а по результатам исследований историку не возбраняются оценки этического, религиозного, правового и педагогического характера.