Литературный критик Галина Юзефович рассказывает о новом, пятом романе Евгения Водолазкина «Оправдание Острова» — и об отсылках к предыдущим книгам писателя. Один из важнейших трюков здесь — это игра со временем; Юзефович полагает, что проделана и реализована она настолько мастерски, что можно говорить о большом успехе автора.
Евгений Водолазкин. Оправдание Острова. М.: АСТ, Редакция Елены Шубиной, 2020
Время — важный персонаж во всех романах Евгения Водолазкина. В «Лавре» оно представлялось целостным, универсальным и нерасчлененным — на это указывали, в частности, злополучные пластиковые бутылки, внезапно обнаруживавшиеся в заснеженном средневековом лесу и многократно ставившиеся автору в вину. В «Авиаторе» время текло как бы одновременно в двух направлениях — назад и вперед: пробужденный от семидесятилетней летаргии герой проживал свою новую жизнь, одновременно реконструируя в памяти жутковатые детали жизни прежней, долетаргической. В «Брисбене» повествование распределялось между двумя параллельными хронологическими потоками: в одном герой был ребенком, в другом — взрослым, и точка перехода между ними намеренно была вынесена за скобки. Однако, пожалуй, в «Оправдании Острова» время как таковое впервые может претендовать на звание безусловного протагониста. Если бы на вопрос, о чем этот роман, требовалось ответить максимально сжато, ответ был бы — о времени.
Большую часть текста составляет хроника жизни на воображаемом Острове, стартующая в момент его крещения и завершающаяся временем, многими своими чертами похожим на современность. Сменяя друг друга, хронисты (их повествовательная манера варьируется от стилизации под архаическую летопись до попытки воспроизвести энергичный язык современных медиа) обстоятельно излагают цепочку исторических событий, с исторической же неизбежностью включающую в себя междоусобные распри, вероломство князей, моровые язвы, неурожаи, стихийные бедствия, многозначительные пророчества, хитроумные генеалогические фальсификации и династические браки.
На ранних этапах своего существования Остров более всего похож не на Россию даже, но на Византию. Сложные политические вопросы решаются здесь с истинно константинопольской жестокостью и коварством, а среди героев читатель без труда узнает клонов известных персонажей византийской истории. Так, несимпатичный регент Юстин очевидно списан с императора Юстиниана, его жена Гликерия наделена многими чертами императрицы Феодоры, их придворный историк Прокопий, помимо официальной, пишет еще и «Истинную историю» правления «богопротивной пары» — куда менее лестную, а в благородном градоначальнике Амвросии, по приказу Юстина изгнанном из столицы и ослепленном, можно различить черты великого византийского полководца Велизария.
По мере приближения к эпохе модерна Остров приобретает сходство с захудалым государством Южной Европы: цивилизация из внешнего мира просачивается сюда преимущественно в виде заморских вторжений (не столько болезненных, сколько унизительных), а такие новшества, как трамвай, поезд или, скажем, библиотека, появляются здесь существенно позже, чем на материке. В должный час на Острове начинаются волнения и происходит Великая Островная революция, влекущая за собой сначала абсурдные изменения в религиозной и социальной жизни, а после кровавые репрессии. За этим следует эпоха дикого капитализма и превращения Острова в сырьевой придаток могущественной Континентальной державы, а дальше на горизонте маячат события еще более мрачные и пугающие…
Такова первая — и бо́льшая по объему — часть текста. Вторая же (главы обеих частей чередуются и различаются шириной полей) представляет собой комментарии к собственно хронике, написанные Их Светлейшими Высочествами Парфением и Ксенией.
Определить точный статус этих важных особ непросто. Отцы Парфения и Ксении, правители Северной и Южной частей Острова, измученные долгой враждой и усобицами, договорились о браке своих детей еще до их рождения, и союз этот оказался не только прочным, но и очень счастливым. Более того, скоро всем окружающим становится ясно, что время для князя и княгини течет не так, как для других людей: к тридцати годам у них едва-едва заканчивается детство, зрелость приходится на второе столетие жизни, а понемногу стареть они начинают лишь на пороге трехсотлетия.
Поначалу Парфений и Ксения правят островом как неограниченные владыки, потом принимают на себя тягостную роль наместников при заморских завоевателях, возвращают себе полноту власти — и вновь ее теряют во время Великой Островной революции. Парфения и Ксению свергают, изгоняют, вновь приглашают править, зовут на помощь в любой сложной для Острова ситуации — лишь для того, чтобы после снова ввергнуть в безвестность. Жизнь во дворце сменяется жизнью в коммуналке, но никакие испытания не способны нарушить их безукоризненную душевную чистоту, простодушную мудрость и безупречную взаимную любовь. Парфений и Ксения (уж не говоря об окружающих их людях) часто задаются вопросом, зачем им послана столь долгая жизнь, но ответ на него будет дарован героям (а заодно и читателю) лишь на последних страницах книги.
Человек из другого времени, перенесенный в чужую для него эпоху (Парфений и Ксения сами охотно признают себя реликтом Средневековья, каким-то чудом заброшенным в новый мир), заставляет вспомнить третий роман Евгений Водолазкина «Авиатор». Однако на сей раз трюк со временем, который проделывает писатель, выглядит одновременно и куда более простым, и куда более интересным: в разных частях романа время течет с принципиально разной скоростью.
Даже в части условно «реалистичной» (насколько уместно это слово применительно к фэнтези или притче, которой является «Оправдание Острова») со временем не все в порядке — есть в нем что-то от единого и неделимого времени «Лавра». Так, например, древнерусское «Сказание о Соломоне и Китоврасе», басни Крылова и сегодняшние анекдоты соседствуют в цитатном аппарате хронистов разных эпох на равных правах и это, очевидно, неслучайно.
Однако в частях, написанных от лица Парфения и Ксении, со временем творится и вовсе черт знает что. Застывшие в своей бесконечной жизни, как мухи в янтаре, вечно ждущие возможности выполнить свое предназначение и вечно неизменные, Светлейшие Княжеские Высочества смотрят на обтекающее их стремительное время совсем не так, как краткоживущие персонажи «летописных» фрагментов. То, что для других составляет целую эпоху, для Парфения и Ксении — лишь эпизод, незначительный фрагмент вселенского пазла, от которого обычные люди видят лишь крохотную часть, ошибочно принимая ее за целое. В некотором смысле их можно уподобить Гулливерам среди лилипутов (на это, помимо прочего, намекает выбранный Водолазкиным образ Острова), только их отличие от современников лежит не в количественной, если так можно выразиться, сфере, но в протяженности во времени.
Именно это переналожение двух скоростей, двух различных масштабов, двух разных дистанций создает внутри романа поразительный оптический эффект. Мы видим придуманный Водолазкиным мир одновременно подвижным и статичным, целостным и дробным, изменчивым и повторяющимся, и от переключения между этими разными взглядами — или, вернее, от их одновременности — по-настоящему захватывает дух.
«Оправдание Острова» — роман, о котором можно (и, вероятно, нужно) говорить подробно и обстоятельно. Он легко и словно бы намеренно разбирается на красивые цитаты — и эта его стилистическая особенность вступает в любопытный диалог с присущим островитянам едва ли не маниакальным пристрастием к цитированию. В нем много обаятельных отсылок к прежним романам писателя — так, например, ироническая, мягкая и анахронистичная интонация Парфения, без сомнения, напомнит преданным читателям Водолазкина манеру выражаться, присущую отцу Никандру, одному из самых запоминающихся героев «Лавра». В нынешнем романе автор вновь обращается к размышлениям о праведности, которая на сей раз оказывается вполне совместима со скандалами на коммунальной кухне, и об искуплении, которое вовсе не обязательно предполагает изначальное наличие греха.
Словом, в «Оправдании Острова» есть много интересного — как комфортно-узнаваемого, так и расширяющего и продолжающего наши представления о творчестве Евгения Водолазкина. Но именно лежащий в основании романа диковинный, озадачивающий и волнующий трюк со временем, интереснейшее соположение двух разных ритмов жизни позволяет говорить о новом романе как о подлинно большом — сопоставимом с «Лавром» — успехе писателя.