Кембриджская история поздней греческой и ранней средневековой философии / под ред. А.Х. Армстронга; пер. с англ. Н.М. Селиверстова ; вступ. ст. В.В. Прокопенко.
«Кембриджская история поздней греческой и ранней средневековой философии» принадлежит к циклу исторических работ, вот уже более столетия выходящих в издательстве «Cambridge University Press». Сегодня в этом собрании насчитывается уже около трехсот названий, двенадцать из них относятся к истории философии. Кембриджские истории философии, охватывающие период протяженностью более двух с половиной тысяч лет, от времени Фалеса до 1945 года, хотя формально и не составляют единой серии, отмечены достаточно высокой степенью концептуального единства, основанного на особой «кембриджской идеологии» исторического анализа. В том, что кембриджский подход к теории и методологии исследования успешно применяется не только к различным историческим эпохам, но и к различным видам истории, отечественный читатель может убедиться, познакомившись с несколькими уже вышедшими русскими переводами".
<...>
"Труд Армстронга был высоко оценен научным сообществом, в многочисленных рецензиях неизменно отмечались широкая эрудиция автора, его смелость и четкость позиции в исследовании столь богатого, длительного и чрезвычайно сложного периода в истории европейской мысли".
"Охватываемый период простирается от IV века до н. э. до начала XII века н. э., от Старой Академии до св. Ансельма. И хотя всякое деление истории философии на периоды достаточно произвольно, нам все же кажется, что мысль, рассмотрению которой посвящено настоящее издание и которую мы более обстоятельно скажем во вводной главе, не лишена единства, а те вопросы, которым мы решили посвятить заключительные разделы книги, и сами по себе оказались подходящим завершением нашего повествования. Мы надеемся, что философия XIII столетия и позднего Средневековья на Западе, а также последующие иудейские, мусульманские и византийские пути ее развития в один прекрасный день составят содержание еще одного кембриджского тома".
<...>
Одна из целей книги состояла в том, чтобы затруднить обобщения в отношении мысли рассматриваемого периода, поскольку, пожалуй, ни о какой другой эпохе не было сделано столько пространных и плохо обоснованных обобщений. По этой причине мы попытались изложить философские и теологические учения данного периода во всем их многообразии и сложности, в частности для того, чтобы дать некоторое представление о том, сколько различных значений могут иметь слова «платонизм» или «христианский платонизм». Мы и не думали требовать от авторов какого-либо единства воззрений или строгого единообразия в изложении материала, весьма разношерстного по своему содержанию и меняющегося от главы к главе. Неизбежным было и то, что в различных разделах книги освещены одни и те же или близкие друг другу темы, правда по-разному и с разных точек зрения. Где такое случалось, а также в тех местах, где, как мне показалось, читателю по той или иной причине было бы интересно и полезно сравнить фрагменты из разных разделов, я внес в примечания редакторские перекрестные ссылки".
<...>
"В «Пармениде» понятие Единого занимает несомненно центральное место. В этом диалоге доказывается следующее: что бы мы ни стали утверждать (или отрицать) относительно Единого, мы обнаружим себя запутавшимися в парадоксах и противоречиях. Один из таких парадоксов заключается в том, что Единое, если оно существует, никаким способом не может быть названо или познано, а следовательно, вынуждены мы предположить, оно невозможно. Как бы то ни было, спор о Едином ведется в «Пармениде» таким удивительным образом, что в целом его можно счесть всего лишь упражнением в эристике, оперирующим скорее пустыми понятиями, чем какими-либо действительными сущностями. Плотин был первым, кто интерпретировал «Парменида» в качестве серьезного изложения учения о Едином как высшей реальности".
<...>
"Демонология — это учение о сущностях (демонах, духах, ангелах, дьяволах, джиннах и так далее), которые в определенном смысле превосходят человека, но богами не являются. Нам следовало бы назвать их сверхъестественными, но для платоников, как и для многих других греков, понятие естественного (природы) было гораздо шире нашего и запросто включало в себя подобных существ. Нельзя забывать, что в философии Демокрита и Эпикура даже боги рассматриваются как «естественные» сущности и являются просто созданиями природы. Для Платона и Академии, включая Аристотеля, демоны всегда представляли интерес. Хорошо известно, что платоновская «Апология» в значительной степени основывается на предположении, что Сократ имел какую-то особую связь c сущностью (или качеством), которую он называл «демонической», и, когда Платон изображает Диотиму в качестве учителя Сократа, он приписывает ей совершенное знание демонологии. "Послезаконие", кто бы ни был его автором, представляет собой другую хорошо проработанную систему демонологии".
<...>
"Аристотель определяет предметное содержание того, что называет «первой философией», по крайней мере двумя различными способами. Иногда он говорит, что это божественное, иногда, что это — сущее как таковое. Среди современных интерпретаторов Аристотеля произошел раскол относительно того, возможно ли согласовать два этих определения и если возможно, то как.
Впрочем, складывается впечатление, что античные читатели Аристотеля вплоть до Плотина не видели в этом проблемы. В некотором смысле все они считали, что сущее как таковое не означает что-либо общее всему сущему в привычном для нас значении слова «общий». «Быть» в данном случае не есть нечто, что можно сказать как о божественном, так и обо всем, что не есть ничто. Говоря современным языком, античные читатели Аристотеля, по-видимому, не делали различий между сущим как таковым и божественным, считая, что первое относится к тому, что впоследствии получит название metaphysica generalis, тогда как последнее принадлежит к metaphysica specialis (тому, что имеет дело с богом, но не со всем сущим). Таким образом, когда Аристотель говорит о сущем как таковом, античные читатели вплоть до Плотина, скорее всего, понимают под этим следующее: только о боге возможно сказать, что он есть, тогда как все остальное не только существует, но и становится. Так это или нет, но выражение сущее как таковое для них, по всей вероятности, служит одним из определений божественного, а потому они не видят сколько-нибудь существенного различия между Платоном и Аристотелем в этом вопросе".
<...>
"В той мере, в какой мы подходим к философии Плотина с точки зрения ее содержания, а не как к собранию свидетельств личного опыта ее создателя, из вышеизложенного должно быть очевидным, что она глубоко укоренена в греческой философии.
Пространство, отведенное в ней различным философским школам, свидетельствует о соответствующей значимости их для Плотина. Впрочем, не стоит недооценивать и то обстоятельство, что наше знание греческой философии, в особенности непосредственно предшествующего Плотину периода, фрагментарно и что, знай мы картину целиком, наше представление, быть может, существенно бы изменилось".