Из «Жития преподобного Сергия» известно, что родил­ся он в окрестностях Ростова Великого, «не зело близ» [1] от него. Предание же говорит, что дом был в трех верстах от города, на месте, где теперь Троице-Варницкий монастырь  [2]. (Варницы — означает солеварня, которая и дала название месту.) По «Житию...», в селе был Никольский храм. А один из престолов в Троице-Варницком монастыре, как мы знаем, освящен в честь святителя Николая. Таким образом, раньше здесь действительно мог находиться Никольский храм.

 
Покров со святых мощей Сергия Радонежского, XV в. 
Ризница Свято-Троицкой Сергиевой Лавры 

Следует обратить внимание на сугубо благоговейное отно­шение к святителю Николаю в роду преподобного Сергия, а может, и какую-то непостижимую связь между Сергием и Мирликийским чудотворцем. Удивительным образом мотивы из жизнеописания святителя Николая повторяются в житии Сергия Радонежского. Например, отказ от материн­ского молока в среду и пяток в младенчестве можно встретить в описании жизни как святителя Николая  [3], так и преподобного Сергия. У Преподобно­го в келии хранилась икона «Никола», которая, по пре­данию, была принесена из Ростова в Радонеж и, воз­можно, написана кем-то из его родных. Примечатель­но, что лик святителя Нико­лая на этой иконе обнаружи­вает черты явного сходства с ликом Преподобного, изо­браженным на изготовлен­ной вскоре после его смерти пелене, считающейся факти­чески его портретом. Свет­ские исследователи видят в этом обстоятельстве лишь повод для сомнений в при­надлежности иконы препо­добному Сергию  [4]. Но сами иконописцы замечают, что написанные лики неведомым образом имеют портретное сходство с писавшим их иконописцем. Подобные рассужде­ния можно встретить у Н. С. Лескова в повести «Мелочи архиерейской жизни», зафиксировавшей ироническое неу­довольствие близкой Церкви киевской интеллигенции 70-х годов XIX столетия по поводу того, что лаврский начальник иконописной мастерской времен епископства в Киеве свя­тителя Филарета (Амфитеатрова) о. Иринарх написал «на одно лицо» иконы, которые и теперь можно видеть над моща­ми преподобных отцов, покоящихся в киевских лаврских пещерах.

 
 Икона "Святитель Николай" - родительское благословение
преподобному Сергию Радонежскому. XIV в. Ростов  

Возможно, что и келейный образ святителя Николая мог принадлежать кисти кого-то из родных Сергия Радонежского.

В семье действительно были иконописцы, в частности пле­мянник преподобного Сергия — святитель Феодор Ростов­ский.

Святого Николая Мирликийского особо почитали и дру­гие члены семьи. При иконе преподобного Сергия в Троиц­ком соборе Лавры, как видно из описи имущества храма 1641 года, висела принадлежавшая Феодору Ростовскому пана­гия  [5]. На обратной стороне ее среди образов избранных святых как главный — образ святителя Николая.

Можно утверждать, что многое из происходившего в жиз­ни преподобного Сергия было обусловлено традицией и об­становкой внутри Ростовского княжества. Ростов значил для Северо-Восточной Руси, издревле заселенной угро-финскими племенами, то же, что Киев и Новгород для Руси Южной и Северо-Западной. По лествичному праву в нем княжил тре­тий по старшинству в роду Рюриковичей (два первых сидели в Киеве и Чернигове).

Ростовское княжество XIV века было носителем традиций изначальной Руси. Первые летописные упоминания о городе относятся к 862 году (хотя ряд ученых, в частности А. А. Шах­матов, полагают, что это поздние вставки в первоначальный текст «Повести временных лет»). Ко времени рождения пре­подобного Сергия Ростовское княжество представляло собой в русской жизни примечательное явление. Это была самая большая территория русского мира, уходившая границами далеко на север — в нынешний Вологодский край, соперни­чая с Господином Великим Новгородом в освоении русско­го теперь Севера. Можно только догадываться об уровне рус­ской цивилизации накануне Батыева нашествия по остаткам древнерусских храмов, сохранившейся иконописи, обрывкам литературных памятников. Все это погибло в пожаре степно­го нашествия. Но печальная и справедливая для остальной Руси картина разорения и упадка должна быть принята со значительными оговорками, когда речь заходит о состоянии культуры и быта Ростова. Изложения отечественной истории (по кажущейся малозначительности) традиционно обхо­дят Ростов. С ним не связано никакого героического действа. Но бедность внешними событиями дала ему незаметное, не связанное с политической жизнью лидерство, счастливым образом позволив выстоять перед разлившимся Востоком, питая всю Русскую землю людьми и словами. Ростовская зем­ля сумела сохранить осколок русской домонгольской цивили­зации и более чем на столетие после установления татарского ига отодвинуть от себя упадок, разделивший русскую исто­рию на Киевский и Московский периоды. Ростов на столетие стал негласным центром Руси  [6]. Столица великокняжеская — Владимир-на-Клязьме, — подвергшись разорению, была не более чем символическим «скипетром», не имела постоянно­го князя и передавалась татарами претендентам на великое княжение как временное добавление к их собственным уде­лам — Москве, Твери, Суздалю. Ростов же, старый, потеснен­ный своими пригородами — Суздалем и Владимиром, вечевой центр Северо-Востока, хранящий домонгольскую традицию, находился в стороне и от яркой политической жизни Северо-Восточной Руси, и от татарских набегов. Тишина способство­вала сохранению в городе христианской книжности и искус­ства. После разорения Владимира и Суздаля Ростов вновь, хоть и ненадолго, возвратил свое прежнее значение, став цен­тром Суздальской Руси, в тени которого к XIV веку сфор­мировались новые, шедшие на смену гегемоны — Москва и Тверь, постепенно своей незначительностью и «лесной» тишиной сманивавшие ростовское население. Особенно в этом преуспела Тверь. Иллюстрацией значения Ростова для Залесья в XIII веке будет простое упоминание, что с 1238 года, когда во время штурма татарами Владимира погиб епи­скоп Владимирский Митрофан, и до 1272 года [7]  он оставался единственной епископской кафедрой Северо-Востока Руси, пока второй не стала Тверь. [8]

Древность города означала, что и местное боярство «поро­дою» не уступало киевскому. Ниже речь пойдет о роде Велья­миновых, представитель которого, московский тысяцкий Протасий Вельяминов, упомянутый в Епифаниевом «Житии...» как покровитель переселявшегося в Радонеж боярина Кирил­ла, ведет родословную от знаменитого варяга Шимона — строителя Успенского собора Киево-Печерской Лавры.

Источник как о чем-то само собой разумеющемся расска­зывает о существовании в Ростове библиотек  [9] и школ. Одну из них посещал и отрок Варфоломей. Рядовое для нашего уха известие это примечательно тем, что речь идет о первой половине XIV века: школа в разоренной Руси была редко­стью. Ростовская культурная и религиозная жизнь того вре­мени имела интересную особенность, в природе и причинах которой историкам еще предстоит разобраться. Атмосфера в княжестве была пропитана ароматом Византии. Может даже показаться, что здесь намеренно культивировалось «грекофильство».

Письменные источники и археологические артефак­ты независимо друг от друга доносят почивший на Ростове дух угасающего уже Константинополя. Жития русских свя­тых дважды прямо упоминают о сугубом хранении Росто­вом греческой церковной и культурной традиции. В «Повести о Петре, царевиче Ордынском» между прочим сказано, что «тогда было в церкви Святой Богородицы так, что левый кли­рос пел по-гречески, а правый — по-русски»  [10]. Своей красо­той такое византийское богослужение поразило монгольско­го юношу, решившего под влиянием литургической красоты обратиться из язычества в православную веру. Известие это, если исходить из того, что в нем упоминается скоро после­довавшая смерть ордынского хана Берке, дяди Петра, следу­ет отнести к кануну 1265 года. Сама же «Повесть...» написана в первой трети XIV века.

Позднее второе написанное преподобным Епифанием Премудрым житие другого «ростовца» — святителя Стефана Пермского, сообщает: чтобы перевести на язык зырян Священ­ное Писание, святитель Стефан отправился не куда-нибудь, а в Ростов и именно, чтобы выучить греческий язык. Историк церкви Е. Е. Голубинский объясняет это случайностями вро­де нахождения при епископском дворе неких заезжих греков  [11]. Богослужение же на греческом языке, по его предположению, не распространялось далее знания пары тропарей или Трисвятого: «Α γ ι ο ς ό Θ ε ο ς...» Но едва ли такое обыденное обсто­ятельство могло быть отмечено в «Житии...» как нечто осо­бенное. Сам Епифаний был выпускником ростовской школы, что состояла при епископской кафедре (так называемый Гри­горьевский затвор — училище при монастыре святителя Гри­гория Богослова), где он и познакомился со Стефаном Перм­ским. Впоследствии он путешествовал по христианскому Востоку, был в Иерусалиме, жил на Афоне, а значит, владел греческим, что также наводит на мысль о греческом характе­ре обучения в ростовских учебных заведениях. Стефан Перм­ский приехал в Ростов именно в школы и именно потому, что в них можно было получить образование, приближенное к тому, что давалось в домонгольской Руси и Константинополе.

Вопреки мнению профессора Голубинского, можно утверж­дать, что «грекофильство» Ростова было явлением прочным и выходило за уровень «левого детского клироса» сегодняш­них московских приходских храмов. Если кому-то придется видеть в Третьяковской галерее ростовские иконы XIII—XIV веков — а их сохранилось от того времени больше всего, — пусть обратит внимание на то, что все они носят опечаток не русской, а византийской традиции иконописи. Это характер­но именно для Ростова и ни для какой другой русской обла­сти. Книжные миниатюры, хранящиеся в Ростовском музее- заповеднике, тоже не оставляют сомнений, что их делал либо грек, либо ученик греческого мастера. [12]

Ростовская школа была порождением этого грекофильского настроения  [13]. Воспитанники выходили из нее со знани­ем греческого языка. Святитель Стефан Пермский и Епифаний были младшими современниками преподобного Сергия. А значит, и сам Преподобный застал в Ростове высококаче­ственное образование и был человеком, как можно полагать, весьма книжным. В период между появлением на Маковце первых насельников и принятием на себя игуменства Сер­гий Радонежский, сообщает Епифаний, изучал «уставы мона­стырские».

Речь идет, скорее всего, не о монастырских уставах [14] как распорядке монастырского быта, которые в силу сво­ей «непространности» не могли быть предметом продолжи­тельного и пристального изучения подвижника, к тому же и не помышлявшего, что его пустынька из лесной келии вырастет в целый монастырь. Вероятнее, что преподобный Епифаний подразумевал под «монастырскими уставами» аскетическую литературу. Мы мало знаем святоотече­ской литературы по аскезе, переведенной к описывае­мым временам на церковно­славянский язык. Книги эти могли появляться на Руси в греческих подлинниках, способность к чтению кото­рых будущий Радонежский игумен приобрел, видимо, в родном Ростове. Постри­женный в отрочестве в Тро­ицком монастыре племян­ник преподобного Сергия святитель Феодор свободно владел греческим, что видно из принадлежащего его перу перевода на церковнославянский язык канона на Успение Богородицы и канона-моления о дожде, написанных цареградским патриархом Филофе- ем  [15]. Святитель Феодор с одиннадцати лет жил в монастыре у преподобного Сергия, и изучить греческий он мог только там. Соответственно, обучить его языку могла лишь троицкая братия.

Исход греков в Русскую землю вполне мог иметь место, если вспомнить, что в 1204 году Константинополь был разорен крестоносцами, а православная вера изгнана из его пределов.

Часть греков, сохранивших верность Православию, возмож­но, отправилась не в Трапезунд или Никею, куда временно переместилась столица империи, а на север — в пределы тог­да еще цветущей Руси, и по неясным причинам осесть именно в Ростове, где принесла свои плоды.

Мирная жизнь и культурное преуспеяние Ростова сре­ди общей русской разрухи куплены были ценой политиче­ского унижения. Ростовский князь Василько  [16] погиб с боль­шей частью своей дружины в несчастной для русских битве с Батыем на реке Сить в 1237 году. Боярство же ростов­ское почло за благо ограничить этим героизм вооруженного сопротивления захватчику и сохранило город, открыв монго­лам ворота. Постыдная прагматичность избавила Ростов от разорения, и последующие почти сто лет княжество не зна­ло нашествий. За вторую половину XIII века летописи зафик­сировали семнадцать татарских набегов на Русь, но ни один из них не коснулся Ростова. Платой был сугубый, демонстра­тивный союз с Ордой. Князья ростовские вынуждены были участием в походах и частыми визитами в Орду, сопрово­ждавшимися значительными подарками татарским чиновни­кам, обеспечивать относительное благополучие своих земель. Начиная с 60-70 годов XIII века регулярно в Орду из кня­зей Северо-Восточной Руси ездили (за редким исключением) только ростовские князья. [17]

Это обстоятельство интересно сопоставить со сведениями из «Жития преподобного Сергия», в котором говорится, что боярина Кирилла разорили частые княжеские поездки в Орду. Выезды в Орду отягощали не только и не столько княже­ское хозяйство, сколько имущество ростовских бояр. Смысл таких поездок состоял в участии княжеских дружин в воен­ных предприятиях Орды. Точно известно об участии ростов­ских князей в татарских походах на Кавказ 1277-1278 годов, откуда в Ростов был даже привезен «полон» — яссы (осети­ны), набеге на Переяславль 1281 года  [18]. Святой Кирилл в ран­ней юности мог успеть поучаствовать в этих предприятиях татар с ростовскими князьями. Возможно, что и в начале XIV века боярину Кириллу приходилось снаряжать на собствен­ные средства воинов для татарских военных экспедиций. Очередной поход русских дружин в составе ордынского вой­ска в Осетию произошел в 1318 году  [19]. Во время этого похода по приказу хана был убит князь Михаил Тверской. На месте гибели князя-мученика установлен памятный знак.

Другим фактором спокойствия оказались осевшие в рос­товских пределах в количестве большем, чем где бы то ни было по Руси, татары. Баскаки — татарские чиновники, поставленные для наблюдения за покоренной Русской зем­лей и призванные по своему чиновному положению следить за состоянием дел в подвластной стране, после нескольких лет жизни среди русских массово принимали православную веру. Такова, например, история с происхождением рода пре­подобного Пафнутия Боровского, дед которого был баскаком,

крещенным (причем под угрозой смерти) во время восстания в Ростове 1320 года.

В «Сказании о Петре, царевиче Ордынском» упоминает­ся об осевших в Ростове и принявших веру, но еще не впол­не обрусевших татарах, из среды которых владыка Кирилл с князем Глебом Васильковичем выбрали Петру невесту знат­ного рода  [20]. Случай этот на столетие стал щитом Ростова от монголов, поскольку в его пределах обрел новую родину не просто обратившийся в православную веру ордынец, а чинги­зид — племянник хана Берке, царевич Дайр Кайдагул  [21], запи­санный в наши святцы как Петр, царевич Ордынский (день памяти  [22] 30 июня). Хан Берке был братом Батыю. Соответственно, свя­той Петр приходился пле­мянником великому завое­вателю. Приняв крещение и женившись на девушке из уже православной татарской баскачьей семьи, Петр посе­лился в Ростове, основав на берегу озера Неро, по пове­лению явившихся ему во сне святых первоверховных апо­столов Петра и Павла, мона­стырь в их честь, став сперва его светским ктитором, а по прошествии времени и игу­меном.

Как сказано в «Повести о Петре...», «Орда же тогда набегов не творила и было тихо»  [23]. Такое положение сохраня­лось до конца XIII века. К тому времени Орда сменила спо­соб отношений с покоренной Русью. Система управления баскаками уступила место «наездам послов», приводивших к покорности уже фактически автономные русские княже­ства. Исследователи считают, что в Ростове татарское адми­нистративное управление через баскаков как представителей ордынского центра сохранялось дольше всего  [24]. Последние ростовские баскаки во время восстания 1320 года были частью перебиты, частью обращены в Православие (как в упо­мянутом случае с дедом преподобного Пафнутия Боровско­го), а частью изгнаны из княжества. Ответом на это восстание и был запечатленный в «Житии преподобного Сергия» «визит» Узбекова посла Ахмыла с ратью. [25]

Лояльность к татарам была доминирующей позицией эли­ты — ростовского княжеского дома и бояр. Низы же имели свой взгляд на осевших в Ростове степняков. Знаменитое вос­стание 1262 года против мусульман — откупщиков дани, воз­главляемых обасурманившимся русским монахом Изосимой, началось именно с Ростова. По некоторым сведениям, в его организации принимал участие сам Александр Невский.

Избиение татар сошло Руси с рук лишь потому, что откуп­щики эти были из Каракорума. А Золотая Орда в тот момент находилась в состоянии постепенного обретения самостоя­тельности от метрополии Монгольской империи. Этим и вос­пользовался благоверный князь Александр. Однако «ини­циатива» Ростова хотя и была прощена ханом Берке, но не осталась без «организационных выводов». Ростовскому кня­жеству уделялось особое внимание Орды. Ханы держали там значительные силы, что подтверждается той же «Пове­стью о Петре, царевиче Ордынском». И если в других местах Центральной России, как правило, можно найти один-два топонима, отражающих пребывание татарской администрации, — Баскаково, Баскачево, Баскач и т. п. — то Ростов таких топонимов имеет десять. [26]

Сугубое внимание Орда уделяла ростовским князьям. Их затягивали в узы родственных отношений с ханами, подтал­кивая к вступлению в браки с ордынскими принцессами. Для татарской дипломатии это был распространенный и действен­ный способ поддерживать отношения с вассалами. Почти все ростовские князья второй половины XIII века женились в Орде. Глеб Василькович в 1278 году женился на ордынке, на знатных татарках были женаты его племянник Константин Борисович, князь Феодор Михайлович. Большинство ростов­ских князей даже умирало в Орде  [27]. Благоверный князь Фео­дор Ростиславич Ярославский был женат на дочери хана Менгу-Темира и как ханский родственник имел доходы от дани с 36 городов.

Брак князя Феодора Черного с дочерью хана Менгу-Темира хотя и повлек значительные политические последствия, при­чиной имел вовсе не политические виды Орды. Феодор Ростиславич до приезда в Орду не представлял собой значи­тельной политической фигуры. Он был младшим из князей смоленских, получившим при разделе отцовского наследства маленький Можайск. Ярославль также был лишь пригородом Ростова. Князем ярославским Феодор Черный стал, женив­шись на ростовской княжне Марии Васильевне, дочери свято­го благоверного князя Василия Ярославского (ум. 1249, память 3 июля). Положение князя Феодора в Ярославле иллюстриру­ет уже то, что его первая попытка вернуться на свой стол после длительного пребывания в Орде была неудачной: его теща кня­гиня Ксения отказалась принять после смерти дочери зятя- примака, правя от имени своего внука, сына князя Феодора малолетнего Михаила, который обладал правами на княжий стол по праву крови, в отличие от князя Феодора, которого с властью связывал лишь статус мужа природной ростовской (ярославской) княжны. Феодор смог вернуться в Ярославль уже как родственник хана при помощи же татарского оружия.

Хан Менгу-Темир испытывал к князю чисто человече­скую симпатию и уважение, добиться которых у владыки суровых степных воинов помогла князю, видимо, его воин­ская доблесть. Князь Феодор находился у хана в великой чести. Феодор жил в Орде до смерти хана, который, как мож­но полагать, желал видеть любезного ему человека при себе. Ханская дочь просто полюбила князя-воина, что было немуд­рено: князь был очень красив. Брак же заключили по насто­янию ханши, руководимой не политической целесообразно­стью, а по-матерински ищущей женского счастья для дочери.

Мужская стать Феодора отразилась даже в иконографии, изображающей его вместе с сыновьями Давидом и Констан­тином (сыновьями от дочери хана, в крещении Анны, т. е. вну­ками Менгу-Темира), которые представлены детьми невы­сокого роста. Иконография эта никак не связана с возрастом святых Давида и Константина. Так, Давид дожил до зрелых лет и был владетельным князем Ярославским (ум. 1321). О времени преставления Константина ничего не известно. Все три князя были погребены в одном гробе. При откры­тии мощей в 1463 году ярославцы увидели, что положенные с отцом в одном гробу его чада едва достают ему «под пазу­ху», т. е. до подмышек. Князь Феодор действительно отличал­ся высоким ростом. Видимо, это обстоятельство было сначало отражено в иконографии, а позднее, когда память о причинах ее появления истерлась, чад святого Феодора начали изобра­жать отроками.

Относительное, по сравнению с остальными частями стра­ны, благополучие княжества в действительности оказалось отложенным во времени, постепенным разорением: дружба с татарами стоила не меньше, чем вражда. И к концу XIII — началу XIV веков мирная ростовская жизнь стала постепен­но, но верно уходить в прошлое. Летописи говорят о начав­шихся в Ростове и пригородах в конце XIII века восстаниях. В их подавлении вместе с татарами вынуждены были прини­мать участие и князья с боярскими дружинами.

Т. Крючков. Преподобный Сергий Радонежский и его окружение. Исторический очерк. Издательство Московской Патриархии Русской Православной Церкви. Москва 2012 

ПРИМЕЧАНИЕ

[1] Клосс Б. М. Избранные труды. Т. 1. Житие Сергия Радонежского. Руко­писная традиция. Жизнь и чудеса. Тексты. М.: Языки русской культуры, 1996. С. 303.

[2] Е.Е. Голубинский не находит особой достоверности в предании Троице-Варницкого монастыря (см.: Голубинский Е.Е. Преподобный Сергий Радонежский и созданная им Троицкая Лавра. Сп.б., 2007. С. 13). Историк видит противоречие предания и жития, поскольку, по его мнению, монастырь находится на слишком близком от Ростова расстоянии – «всего лишь три версты». Предание, как полагает историк, не древнее, поскольку письменные свидетельства о Варницком монастыре ничего не говорят о нахождении на его месте в древние времена усадьбы родителей преподобного Сергия

[3] Такое наблюдение видим у Е. Е. Голубинского в упомянутой работе.

[4] См.: Кочетков И. А. Икона Николы, известная как келейная преподоб­ного Сергия//История и культура Ростовской земли: Материалы конфе­ренции 1993 г. Ростов, 1994. С. 56-59.

[5] См.: Ill Международная конференция «Троице-Сергиева Лавра в исто­рии, культуре и искусстве России». Сергиев Посад, 2005. С. 248.

[6]  См.: Насонов А. Н. «Русская земля» и образование территории древне­русского государства. Монголы и Русь. СПб., 2006. С. 333.

[7] В 1274 г., согласно указаниям Симеоновской и Троицкой летопи­сей, был поставлен епископом Ростову, Владимиру и Суздалю Серапион. По известиям 1273 г., епископом Ростовским еще оставался Игнатий. Следующие свидетельства о епископстве Игнатия в Ростове приходят­ся на 1276 г. Вероятно, Ростовская кафедра приобрела в лице Серапиона викарного епископа. Возможно, если данные Симеоновской летописи точ­ны, указания на кафедру Ростовскую, Суздальскую и Владимирскую свя­заны с отделением от обширной Ростовской епархии новой — Тверской. В 1275 г. Серапион умер, в 1276 г. епископом Владимиру и Суздалю (без Ростова) был поставлен Феодор. Следует принять во внимание и данные о тех же событиях Воскресенской летописи, по которой Серапион был поставлен без указания Ростова на кафедру Владимиру, Суздалю и Ниж­нему Новгороду.

[8] См.: Насонов А. Н. Указ. соч. С. 268.

[9] Например, знаменитая библиотека ростовского епископа Кирилла I, занимавшего Ростовскую кафедру с 1216 по 1229 г., была известна еще во второй половине XIII века. Библиотеку не вывезли из города, и, вероят­но, ее услугами местные книжники пользовались и в более позднее время (см.: Синицына Е. В. Книжные традиции средневекового Ростова//Сообщения Ростовского музея-заповедника. Вып. XIII. Ростов, 2003. С. 153).

[10] Повести и сказания Древней Руси. СПб. С. 422.

[11] См.: Голубинский Е. Е. История Русской Церкви. М„ 1997. Т. 3. Репр. С. 267.

[12] См.: Пуцко В. Г. О ростовской иконописи XIII—XIV веков: Сообще­ния Ростовского музея. Вып. IX. Ярославль, 1998. С. 75; Он же. Миниатю­ра Университетского Евангелия и новые черты живописного стиля 1200-х годов: Сообщения Ростовского музея. Вып. XII. Ростов, 2002; Он же. Ростовская иконопись в истории русского искусства // Культура и исто­рия Ростовской земли: Материалы конференции 2005 г. Ростов, 2006. С. 486.

[13] В XIV в. неизвестным ростовцем был сделан перевод с греческо­го Диоптры Филиппа Пустынника, автора конца XI в. Стефан Пермский постригся в ростовском монастыре Григория Богослова потому, что «многи книги бяху ту» (см.: Воронин Н. Н. Введение [Литература Ростова XIII— XIV вв.] // История русской литературы: в 10 т.//АН СССР. М.; Л.: Издво АН СССР, 1941-1956. Т. II. Ч. 1. Литература 1220-х-1580-х гг. 1945. С. 59-60).

[14] См.: Клосс Б. М. Указ. соч. С. 309.

[15] См.: Прохоров Г. М. Повесть о Митяе. Русь и Византия в эпоху Кули­ковской битвы. Л.: Наука, 1978. С. 177; Он же. К истории литургической поэзии. Гимны и молитвы патриарха Филофея Коккина // Труды отдела древнерусской литературы. Т. XXVII. Л., 1972. С. 144; Он же. «Так воссия­ют праведники...» Византийская литература XIV в. в Древней Руси. СПб.: Издательство Олега Абышко, 2009. С. 251.

[16] Князь Василько Ростовский причислен Русской Православной Цер­ковью к лику святых. День его памяти — 4 марта. Согласно Лаврентьевской летописи его «нудиша много проклятии безбожни татарове по обычаю поганьскому быть в их воли и воевати с ними» (1237). Мощи князя почива­ли в ростовском Успенском соборе под спудом.

[17] См.: Насонов А. Н. Указ. соч. С. 261-262.

[18] См.: Там же. С. 263-265.

[19] С походами в Осетию ростовских князей в войске внука Батыя Менгу-Темира связывают появление на Руси чудотворной Толгской иконы Божией Матери, захваченной во время взятия г. Дедекау, известного русским под названием Дядьхов. Известно, что хранящуюся ныне в Третьяковской гале­рее икону Пресвятой Богородицы «Толгская», именуемую также 1-я «Трон­ная» или «Большая» (инвентаризационный номер 12875, дерево, темпера, 16092), вывез из Дядькова князь Феодор Черный в 1277 г. Чудотворная Толг­ская икона Богородицы из Толгского монастыря, обретенная чудесным обра­зом в 1314 г. святителем Прохором Ростовским, считается русским списком с упомянутой иконы из собрания ГТГ, или даже имеющей общее с ней про­исхождение из Осетии (см.: Дедианова Т. Икона «Толгская Богоматерь» — трофей из Алании//Ярославская культура. 2002. № 1-2 (17-18)). По инте­ресному стечению обстоятельств святитель Прохор, епископ Ростовский, с именем которого церковное предание связывает обретение чудотворной Толгской иконы Божией Матери, был долгое время духовником упомянуто­го ярославского князя Феодора Черного, вывезшего Толгскую икону Бого­родицы из Алании, и бывал с ним в походах на яссов. Князь Феодор умер на его руках в 1299 г., в бытность святителя Прохора архимандритом ярослав­ского Спасо-Преображенского монастыря. Для настоящего же повествова­ния святитель Прохор (в схиме Трифон, ум. в 1328 г., день памяти 7 сентября, погребен в Ярославском Спасо-Преображенском монастыре, рядом со Спасо- Преображенским храмом) важен потому, что именно он епископствовал в Ростове на момент рождения преподобного Сергия Радонежского (1311- 1328). Он также упомянут при описании набега Ахмыловой рати на Ростов в «Повести о Петре, царевиче Ордынском», о чем речь пойдет ниже. Он же упомянут летописями как епископ, освятивший в 1327 г. московский Успен­ский собор (См.: Приселков М. А. Троицкая летопись. СПб., 2002. С. 355, 358; далее: Троицкая летопись), и его же имя упомянуто в «Житии митрополи­та Петра» при описании Собора русских клириков, созванного по поводу рассмотрения клеветы, посланной в Константинополь тверским епископом Андреем, где Прохор назван «преподобный игумен, тогда сый», т. е. бывший тогда еще игуменом (Ярославского Спасо-Преображенского монастыря). — См.: Прохоров Г. М. Повесть о Митяе. С. 210.

Ярославский князь Феодор Ростиславович Черный в православном Меся­цеслове значится как святой благоверный князь Феодор Ярославский, чти­мый вместе с его сыновьями — святыми князьями Давидом и Константином.

[20] «Князь же сосватал за него (святого Петра, царевича Ордынского. — Авт.) невесту из рода великих вельмож — жили еще тогда в Ростове ордын­ские вельможи» (Повести и сказания... С. 426).

[21] См.: Кривошеее Ю. В. Русь и монголы: Исследование по истории Северо-Восточной Руси XII—XIV вв. — СПб., Издательский дом Санкт-Петербургского университета, 2003. С. 315.

 Ю. В. Кривошеее не называет использованного им источника, содер­жащего первоначальное имя святого Петра. По всей вероятности, источни­ком послужило устное ростовское предание, записанное А. Я. Артыновым (см.: Сказания Ростова Великого, записанные А. Я. Артыновым. М., 2000. С. 294): «Дайр Кайдагул, племянник Халиму Берке, сын покойного хана Ибрагима, брат хана Сартака».

[22] Интересно, что всецерковное прославление Петра, царевича Ордын­ского, произошло в 1553 г., т. е. сразу после взятия царем Иваном Грозным Казани и в начале активной миссионерской работы по обращению в право­славную веру татар, что и послужило внешним толчком к канонизации свя­того (см.: Шапошников В. В. Церковно-государственные отношения в Рос­сии в 30-80-е годы XVI века. СПб., 2006. С. 224).

[23] Повести и сказания... С. 426.

[24] См.: Насонов А. Н. Указ. соч. С. 260.

[25] «Повесть о Петре, царевиче Ордынском» наглядно показывает, каким образом потомки Дайра Кайдагула (св. Петра) отводили угрозу от Ростова.

Ахмыл сжег пригород Ростова Ярославль, и войска приблизились к само­му стольному городу княжества, вызвав в городе панику. Князья и ростов­ский епископ Прохор бежали. Правнук же Петров, Игнат, нагнал еписко­па и обратился к нему с такой речью: «Если не пойдешь со мною навстречу Ахмылу, то я сам зарублю тебя. Наше есть племя, там есть мои сродни­ки». Прохор послушал его, и горожане с владыкой, взяв иконы, хоругви и дары: шубы, ловчих кречетов, — двинулись вслед за Игнатием к татарской рати. Остановился он на краю поля возле озера и преклонил колени перед Ахмылом, назвавшись потомком ханского рода, сказал: «А это село хана и твое, господин, купля прадеда нашего, где чудеса происходили, господин». И сказал Ахмыл: «Ты меня утехой ханской даришь, а кто эти такие в белых ризах и с хоругвью, наверное, биться с нами хотят?» А Игнат ответил: «То богомольцы хана и твои, пришли благословить тебя, а это несут бож­ницу: так полагается по закону христианскому». Был же у Ахмыла болен сын. Владыка Прохор, освятив воду, дал тому пить и осенил его крестом. И исцелел Ахмылов сын. Ахмыл же, видя сына здоровым, сказал: «Благо­словен Бог Вышний, Который внушил мне мысль идти сюда. Праведен ты, господин епископ Прохор, так как молитва твоя воскресила сына моего. Благословен и ты, Игнат, ибо спас людей своих и сохранил город этот. Хан­ская кость, наше племя, если тебе будет здесь какая-нибудь обида, не поле­нись прийти к нам». Ахмыл принял дары у Игната, одарил владыку и клир тридцатью гривнами, поклонился Прохору и уехал восвояси (см.: Повести и сказания... С. 428-429).

[26] См.: Насонов А. Н. Указ. соч. С. 261.

[27] См.: Там же. С. 262.

STSL.Ru