Статья. Что такое ИГИЛ на самом деле.

События

В своей новой книге «Путь чужаков» (“The Way of the Strangers: Encounters with the Islamic State”) Грэм Вуд задается вопросом, является ли эта группировка убийц действительно исламской.

В феврале прошлого года, как раз в те дни, когда президент США Барак Обама собирался открывать у себя в стране встречу на высшем уровне, посвященную борьбе с насильственными действиями экстремистов, Грэм Вуд, сотрудник журнала The Atlantic, опубликовал статью, которая спровоцировала подлинный взрыв в дискуссии об ИГИЛ. Текст, называвшийся «Чего хочет ИГИЛ на самом деле», вышел после серии террористических актов в Оттаве, Париже, Копенгагене и Сиднее. К тому же напуганная общественность была потрясена фотографиями, на которых Исламское государство представало осуществившейся антиутопией, и видеоклипами, в которых одетые в черное убийцы посреди пустыни держали ножи возле горла беззащитных американцев. В статье Вуда на вопросы, связанные с ИГИЛ[*], давался ответ, исходивший из обманчиво простой посылки: «Реальность, — писал Вуд, — такова, что Исламское государство является исламским. Очень исламским».

Этот текст вызвал бурю. Десятки комментаторов выступили с опровержениями доводов автора. Сама статья представляла собой взвешенный и компетентный ответ Обаме, который изо всех сил старался делегитимизировать ИГИЛ, называя его неисламским. Вуд разыскал некоторых наиболее ярых пропагандистов и полемистов, пишущих об ИГИЛ на Западе, и показал, что они вовсе не дурачки (хотя, конечно, доля карикатурности в них есть), и они приводили убедительные объяснения, почему только Исламское государство[*] имеет законное право управлять мусульманским миром. Свои утверждения они обосновывали экскурсами вглубь истории ислама и обильно уснащали их ссылками на славные времена пророка Мухаммеда и первых четырех халифов. Эти радикалы верили в грядущую апокалиптическую войну с Западом, которая была предсказана в хадисах — изречениях и деяниях Пророка, записанных два столетия спустя после его смерти. Саммит Обамы внезапно оказался омрачен теми самыми людьми, которые, как он утверждал, были ненастоящими мусульманами.

У Обамы, конечно, были веские причины для того, чтобы критиковать ИГИЛ как злокачественное перерождение ислама. Он не хотел признавать за ИГИЛ легитимность, которой то так отчаянно жаждало, но и не хотел оттолкнуть подавляющее большинство мусульман, которые питали к ИГИЛ такое же отвращение, как и все остальные. Однако утверждение Обамы, что Исламское государство не является исламским, было не совсем точным. ИГИЛ — такая же исламская организация, как и любая другая мусульманская секта. Люди в ИГИЛ — по крайней мере те, кто принимает его заявления всерьез и приехал в Сирию не ради того, чтобы покататься на танке по пустыне, — делают заявления, которые, несомненно, проистекают из недр исламской традиции и изобилуют ссылками на ее священные тексты. У этих людей есть воображаемое славное прошлое, и они — как и все религиозные культы — с вожделением смотрят в обетованное утопическое будущее. Фанаты ИГИЛ и восходящие звезды социальных медиа спорят о прецеденте, о юриспруденции, о теологии, об истории и политической экономии. Это не исламские темы? ИГИЛ могло бы разглагольствовать об исламе до конца времен.

ИГИЛ делает относительно самого себя серьезные заявления, и эти заявления надо оспаривать и опровергать в рамках той же системы рассуждения, в которой они выдвинуты. Для того чтобы помочь нам лучше понять эту систему, Вуд расширил свою статью и превратил ее в книгу под названием «Путь чужаков: встречи с Исламским государством». Главный вопрос в этой книге все тот же: является ли Исламское государство исламским? Однако это затемняет более фундаментальный вопрос — тот, который, как представляется, лежит в основе страха, испытываемого немусульманским миром перед этой великой религией: что такое ислам?

Название книги Вуда отсылает к хадису, который любят цитировать те, кто симпатизирует ИГИЛ: «Посланник Аллаха, мир ему и благословение, сказал: “Ислам пришел чуждым и возвратится чуждым, как начался. Блаженны же те, кого считают чуждыми”». Сторонники Исламского государства — те, кто, как «Аль-Каида», происходят из салафистской секты суннитского ислама, — гордятся своим статусом меньшинства и рассматривают его как доказательство того, что упрямое безнравственное мусульманское большинство было сбито с пути истинного современными потачками человеческой слабости, такими как демократия и права человека. На первой странице книги приведена иллюстрация, изображающая то, как ИГИЛ видит человечество: с одной стороны — мусульмане, которые присягнули на верность самопровозглашенному халифу Исламского государства Абу Бакру аль-Багдади; с другой стороны — отступники, в их числе те мусульмане, которые поддерживают демократию и светскую власть, а также шииты и неверные, включая индуистов, езидов и светских гуманистов.

Сторонники ИГИЛ имеют в виду именно то, что говорят, и это видно во всех интервью, которые представлены в книге Вуда. Внешняя политика США, политика силы, проводимая партией «Баас», постколониальные обиды — все это не может не учитываться в любом анализе ИГИЛ, но роль религии нельзя преуменьшать. «Религия имеет глубокое значение для подавляющего большинства тех, кто приехал, чтобы сражаться», — отмечает Вуд. Он отправляется со своими читателями в путешествие по всему миру, в ходе которого они знакомятся с ярыми поклонниками ИГИЛ. В Лондоне мы встречаемся с Анджемом Чудхари — британским адвокатом, который превратился в крикуна, упорно повторяющего свои экстремистские взгляды в передаче Шона Хэннити Fox News Show. В Каире нас ждет встреча с Хешамом — фундаменталистом, который, как одержимый, пытается обратить Вуда в ислам. В Мельбурне его собеседник — Муса Серантонио, пропагандист, написавший массу текстов в поддержку ИГИЛ. Свидетельством искренности тех сторонников Исламского государства, чьи портреты приведены в книге Вуда, является то, что как минимум двое из них в настоящее время сидят в тюрьме.

Работая в жанре повествовательной журналистики, Вуд избегает распространенных ошибок западных авторов, пишущих об исламе. Он не антрополог, спешащий изучать примитивных туземцев в их естественной среде обитания, и не ориенталист, преломляющий «Восток» через призму Запада. Нет, Вуд хочет узнать этих людей, побывать в их шкуре, понять, как они видят мир. В отличие от большинства журналистов, пишущих сегодня об исламе, он не занимает ничью сторону и не протаскивает тайком ничьи скрытые интересы.

Но некоторые из собеседников Вуда выглядят не серьезными интеллектуалами, а скорее страдающими навязчивой идеей адептами воинствующего культа, они напоминают преданных проповедников Айн Рэнд, пришедших в колледж, судорожно сжимая в руках томики «Источника». Взять хотя бы Мусу Серантонио. Вуд нашел его через «несколько твитов, постов в Фейсбуке и видеоклипов, распространяемых сторонниками Исламского государства». Вскоре стало очевидно, что этот новообращенный «приобрел буквального культовый статус благодаря своим проповедям». Опираясь на собственную интерпретацию суннитского закона, Муса утверждает, что только «физически неповрежденный» мусульманин-мужчина из племени пророка Мухаммеда — курайшит — имеет право стать халифом. Поскольку Муса следует той традиции в исламе, которая гласит, что даже куска дороги было бы достаточно в качестве территории для халифата, он вылетает на Филиппины, чтобы там искать физически неповрежденного мужчину-курайшита, который возглавит мусульманский мир. Все это выглядело бы милым донкихотским романтизмом и наивностью, если бы не было так тревожно.

Неофиты хорошо представлены в вудовском собрании тяжелых случаев. Фамилии этих «заново рожденных» мусульман — Серантонио, Джорджелас и Пошиоус. В изданном в 2009 году джихадистском руководстве по вербовке, которое цитирует Вуд, приведены оценки вероятности обращения людей в салафизм или джихадизм. Неудивительно, что для нерелигиозных людей такая вероятность оказывается выше всего, а ниже всего — для глубоко религиозных людей, включая тех, кто наизусть помнит весь Коран. Кроме того, завербованных и новообращенных преднамеренно ограждали от знакомства с другими направлениями исламской мысли, начиная от рационализма и кончая мистицизмом: если бы они узнали, что в рамках исламской традиции существует разнообразие, это вредно сказалось бы на эффективности призыва к борьбе за чистоту веры. «Исламское государство паразитировало на постоянном самообвинении людей, на напоминании им о том, что никто из живущих не безгрешен и что у каждой души есть свой собственный враг внутри, — пишет Вуд. — ИГИЛ ковало свое оружие из этого фанатичного чувства стыда, объявив, что джихад — единственный способ получить отпущение грехов. Чем более виноватым чувствует себя человек — тем лучше, ибо тем больше у него на совести грехов, от которых надо избавиться. Страх завербованного усиливается, его потребность в отпущении грехов становится более настоятельной с каждым ударом пульса».

Выбирать уязвимых, наивных, неопытных, молодых — такова стратегия вербовки в ИГИЛ. Люди, которые словом или делом заявляют о своем вступлении в его ряды, явно стремятся стать частью чего-то большего, чем они сами, и они находят это в милленаристской интерпретации религии. Для этих смятенных людей ислам — не опиум для народа, а эйфорический, деформирующий реальность и в конечном счете уничтожающий личность психоделический препарат.

Но у рвения и фанатизма адептов ИГИЛ обнаруживается интеллектуальная родословная, которую Вуд возводит к эрудиту и иконоборцу XIII века, известному под именем Ибн Таймия, и к его жившему в XVII веке ученику Ибн Абд аль-Ваххабу, который популяризировал идею, что мусульмане имеют право объявлять вероотступниками других мусульман и убивать их, если те грешат. Несмотря на неоднократные заявления ИГИЛ, что его не интересуют учения, возникшие позже VII века, идеологи Исламского государства любят цитировать Ибн Таймию и Ваххаба.

Когда адепты ИГИЛ заявляют, что они — самые верные последователи ислама, и готовят бойню для недостаточно правоверных мусульман, они на самом деле показывают себя интеллектуальными наследниками не самого пророка Мухаммеда, а одной раннеисламской группировки, известной под названием хариджитов. Это была мятежная секта (ее название переводится как «отколовшиеся» или «отошедшие»), она откололась от мусульманства на раннем этапе, и ее члены убивали своих якобы грешных братьев по вере. Когда халиф Али согласился принять такую форму арбитража, которая хариджитам показалась нечестивой, воинствующий хариджит убил Али во время молитвы. Вы только представьте себе эту наглость: убить кузена и кровного родственника Пророка — и оправдывать это ссылками на ислам!

Вуд отмечает, что последователи ИГИЛ ненавидят, когда их называют хариджитами. Это оскорбление, которое бьет этих неуверенных в себе боевиков по самому больному месту: под сомнение ставится легитимность их утверждений. Сам Мухаммед предупреждал об этих современных обитающих в пустыне хариджитах: «Появятся… люди со стороны востока, которые будут читать Коран, но он не будет опускаться ниже их глоток!» — сказал Пророк. На самом деле, Коран даже не вышел за пределы их черепов. Никто не может быть святее ИГИЛ, потому что ИГИЛ превратило несогласие в тягчайшее уголовное преступление, караемое смертью. Они мятежно оторвались от остального исламского мира — точно так же, как это сделали хариджиты. Если кто-то и заинтересован в поражении и ликвидации ИГИЛ — как в интеллектуальной сфере, так и на поле боя, — то это остальные мусульмане.

Тем не менее, ИГИЛ утверждает, что просто выполняет закон Божий, возвращая ислам во времена салафов — самых ранних мусульман. Они останавливают часы в VII веке. Все остальное — от Руми до мистического направления в исламе под названием суфизм — отсекается. Большая часть проблемы заключается в том, что простота идеи ислама, содержащейся в Коране, затмевается тем, как вели себя ранние мусульмане. Сторонники ИГИЛ и прочие салафиты, а на самом деле и огромное множество мусульман вообще, почитают Мухаммеда и первых четырех халифов до степени, граничащей с обожествлением: они убеждены, что Мухаммеду и его сподвижникам безусловно следует подражать и что они, по сути дела, непогрешимы. При таком искажении истории и обожествлении Пророка забывается, что Мухаммед и его сподвижники были не святыми, а уж тем более не ангелами; они были несовершенными смертными людьми, подверженными ошибкам. В самом Коране Мухаммед не предстает безупречным: в его адрес в Писании высказан упрек за то, что он проповедует богатому человеку, не обращая внимания на слепого.

Возможно, Мухаммед достоин большого почтения, потому что он считается божьим посланником. Но четыре халифа, последовавшие за ним, были отнюдь не безупречны. Второй халиф, Омар, не поддерживал обращение в ислам, потому что не хотел, чтобы персы загрязняли религию арабов. Согласно учению шиитов, Омар был скотиной, напавшей на дочь Пророка (и жену Али), в результате чего у нее случился выкидыш. Его преемник Усман был коррумпированным аристократом, который присвоил себе грандиозный титул «заместителя Бога». Оба были убиты.

ИГИЛ и слишком многие мусульмане возводят этих людей в область святости, а тем самым выводят их из области дискуссии или несогласия. Если рассуждать логически до конца, те, кто поклоняются другим людям, совершают идолопоклонство. ИГИЛ поклоняется Слову (Коран), Духу (Богу) и Плоти (Мухаммеду, его сподвижникам, его прямым потомкам, а также Абу Бакру аль-Багдади), а это в ужасающей степени напоминает троицу. Тем самым, ИГИЛ впадает в грех многобожия — тягчайший грех в исламе, причем это тот самый грех, который, как говорят салафиты, совершают все остальные мусульмане.

ИГИЛ счел бы это кощунственными разговорами, но это не ново. Почти столетие назад, в 1925 году, египетский ученый и правовед Разик из Аль-Азхара — знаменитого центра суннитской учености — опубликовал книгу «Ислам и основы политической власти». В ней Разик аргументированно утверждал, что ислам не должен играть никакой формальной роли в политике, что в Коране не упоминается халифат и что в силу уникальной роли Мухаммеда как посланника та политическая роль, которую он играл, прекратилась, когда он скончался:

«Ни один из ученых, утверждавших, что назначение халифа было религиозным долгом, не мог обосновать этот тезис стихом из Корана. …История не дает нам ни одного примера халифа, чей образ не был бы связан со страхом, возбуждаемым жестокими силами, окружающими его. …Халифат всегда был и до сих пор остается катастрофой для ислама и мусульман. Он всегда был постоянным источником зла и коррупции».

Этого Вуд не касается, но лишь потому, что его книга об ИГИЛ, а не об исламе. Часто забывают, что ислам — это живая традиция, четырнадцать веков развития и споров, поэзии и полемики. Каждый тезис, который выдвигают исламисты и джихадисты, оспаривается внутри самого же ислама. С момента смерти Мухаммеда было бесчисленное множество правовых споров и несметное количество сект; расцвет поэзии, музыки, мистики, искусства и математики; синкретическое смешение исламской традиции с цивилизациями в Турции, Персии, Испании, на Балканах и в Индии. В целом, ислам — это про то, как мусульмане понимают сами себя, а не как джихадисты понимают мусульман. Эта религия неоднозначна, емка и противоречива. Она включает в себя различные множества.

Западному обывателю ислам, конечно, представляется совершенно иным. Еще бы, ведь 62% американцев лично не знакомы ни с одним мусульманином. Подумайте, что это означает: более половины жителей страны знает мусульман только по тому, что они видят в телевизоре. Но в телевизоре они видят не людей со сложными, многослойными идентичностями, а чудовищ: по CNN — джихадистов, в сериале «Родина» — людей, готовящихся стать террористами-смертниками, в «Однажды ночью» — убийц. Стереотипы о мусульманах ближе к антисемитским, чем любые другие: хитрые приверженцы авторитарной веры, живут в подполье, вооружены, имеют секретную миссию разрушить весь мир и навязать всем свои ценности.

Вот это и есть ислам? Пуританская инструкция по подрывной работе? Или ислам — это то, как видят себя большинство мусульман (которых в мире 1,6 миллиарда) и как они мирно занимаются своими делами? Или ислам — это поэзия Хафиза («O, виночерпий дивный, поднеси к губам моим ты новорожденную чашу»)? Или ислам — это религиозные диспуты при дворе Акбара, императора Моголов? Или ислам — это трансцендентные стихи суфийского мистика Булле Шаха, который сказал: «Я свободен; мой ум свободен»? Или ислам — это Коран в переводе Мухаммеда Асада, эрудита, посвятившего священную книгу мусульман «людям, которые думают»? Или ислам — это менталитет террориста-смертника, надевающего свой жилет? Или ислам — это дух 15-летнего школьника, который прыгнул на приближавшегося террориста-смертника, прежде чем тот смог ворваться в его школу, и тем спас жизни своих любимых одноклассников?

Сейчас, когда избранный президент Дональд Трамп готовится принять присягу [статья вышла 5 января 2017 года], вопросы, задаваемые в книге Вуда, приобретают дополнительную остроту. Человек, которому предстоит стать советником Трампа по национальной безопасности, считает, что Америка ведет войну с исламом, а тот, кто станет его главным советником, считает, что Запад находится в состоянии столкновении цивилизаций. На Ближнем Востоке мусульманам приходится строить жизнь в странах, которые на протяжении нескольких поколений лишали их всех жизненных шансов, и при этом смотреть, чтобы их детей не поубивали. В Азии мусульмане тщетно ищут лидеров, которые в самом деле могли бы развивать экономику своих стран, а не набивать собственные желудки. В Америке мусульмане вынуждены осуждать терроризм в то время, как на них самих по ассоциации навешивают ярлык террористов. Темные ветры грозят усугубить и без того ужасный шторм.

Трагедия ислама в том, что борьбы между суннитами и шиитами, как и войны между обычными мусульманами и Исламским государством, можно было бы избежать, если самые первые мусульмане, которых мы обожествляем, не были настолько эгоистичны и властолюбивы. Когда больной Мухаммед лежал на смертном одре и приближался его последний час, Пророк ислама попросил своих сподвижников принести письменные принадлежности, чтобы он мог сделать заявление. Это был редкий случай, когда автор Корана хотел что-то сказать срочно, и его сподвижники подумали, что наконец, после долгих проволочек, Мухаммед собрался назвать преемника и тем самым предотвратить политические столкновения, которые, как все осознавали, были не за горами. Посланник попросил, чтобы его указания были запротоколированы. Но халиф Омар, мой тезка, слишком беспокоился о собственных политических амбициях и сказал, что нет необходимости в таком заявлении.

Письменные принадлежности так и не принесли, преемник так и не был назван, последние руководящие указания Мухаммеда так и не были записаны.

Вскоре после этого Пророк испустил последний вздох и скончался, как любой другой смертный. Его последние слова, согласно одному из преданий, были: «О, Боже, сжалься над теми, кто идет мне на смену».

Примечание