Понимание прав личности менялось на протяжении истории[1]. О правах личности в античности нам дает представление римское право, где социальное положение человека характеризовалось наличием трех возможных правовых статусов: статус свободного (в отличие от раба), статус римского гражданина (в отличие от не-гражданина) и статус отца семьи, paterfamilias (в отличие от прочих членов семьи).

В Новое время концептуализация прав личности происходит в процессе сложной правовой и политической эволюции, своеобразными вехами которой являются моменты принятия деклараций, конституций, наконец, международных соглашений, утверждения новых норм в административном устройстве национальных государств, правового оформления новых социально-экономических отношений.

Своеобразие Средних веков, этого почти тысячелетия, лежащего между падением Рима и созданием национальных государств Европы, заключается в том, что религия играла ведущую роль в социальном устройстве и развитии. Поэтому ключевыми моментами концептуализации прав личности в этот период являются события религиозных преобразований. Поэтому едва ли мы сможем истолковать эволюцию понятия прав личности без глубокого внимания к истории политических идей и реформ христианской церкви – истории неоднородной и неоднозначной, насыщенной дискуссиями, антагонистическими столкновениями, заострениями противоречий, поисками компромиссов и практических решений.

В историографии XIX в., вдохновленной идеями прогресса и индивидуализма, было принято подчеркивать необратимость правового прогресса и революционную границу между правом Нового времени и правом всех предыдущих эпох в совокупности. Согласно теории Генри Мэна (1822-1888), известного английского юриста, историка и антрополога, право традиционных обществ основывается на статусе, в то время как право Нового времени основывается на договоре, который, в свою очередь, подразумевает акт автономной частной воли. В традиционном обществе личность понимается не как индивидуум, но как член определенной сплоченной социальной группы, клана или семьи. Прирожденная, как правило, принадлежность к группе определяет права и обязанности личности, которые, таким образом, носят статичный характер. В обществе модерна, напротив, личность воспринимается как индивидуум, а ее статус и положение в обществе определяется отношениями, в которые она вступает по своей свободной воле. Эти свободно инициируемые отношения и становятся источником ее прав и обязанностей. Средневековое феодальное право, согласно этому подходу, вполне вписывается в определение этого периода как «темных веков». Это «темное право», которое не содержит положительных примеров прогресса и индивидуальной свободы. Еще менее подобных примеров «прогрессисты» ожидают от многовековой истории Христианской Церкви.

В современный период такой подход оспаривается. Именно в XX в., как это ни удивительно, исследователь истории Христианской Церкви и знаток средневековья находит вдруг неожиданную поддержку и свидетельство актуальности своих интересов со стороны правоведения. С юридической точки зрения, каким бы трансформациям ни подвергались правовые системы и социально-политические отношения, статус никогда не исчезал из правовой жизни. Попытка свести все многообразие человеческих отношений к договору, контракту, акту произвольного выбора в частной жизни не поможет нам понять правовой природы, например, таких ситуаций как отношения родителей, детей и супругов в семье, понятия профессионального достоинства и социальных гарантий труда. Таким образом, правоведение снова возвращается к понятию статуса[2] и одновременно задумывается о том, что двухтысячелетняя история Христианской Церкви представляет собой уникальную сокровищницу для понимания всего многообразия человеческих отношений и их отражений в праве. На этом пути ориентирами могут послужить работы американского юриста, профессора Гарварда, Гарольда Дж. Бермана (1918-2007), который в свою очередь принадлежал к школе мысли, основанной немецким историком права и философом Ойгеном Розенштоком-Хюсси (1988-1973). Следуя этой школе истории права и правовой мысли, я предлагаю этот очерк о влиянии социальных трансформаций и реформ западного христианства на эволюцию представлений о правах личности.

Григорианская реформа Западной церкви в XI-XII вв. и изменения в правовом статусе личности в Европе

В начале второго тысячелетия в Европе происходит событие, оказавшее глубочайшее влияние не только на последующую историю Западной Христианской Церкви, но ставшее вехой политического и правового развития западного мира в целом. Речь идет о Григорианской реформе конца XI – начала XII вв., главным содержанием которой считается борьба за инвеституру и последующий компромисс (через конкордат) римского папы и императора Священной Римской империи (основана в 962 г. королем восточных франков Оттоном I). Реформа укрепила власть папы и Римской курии внутри Западной Церкви, а последняя стала непререкаемым авторитетом в европейском средневековом обществе.

Значение Григорианской реформы, которую в истории права еще называют Григорианской революцией, в том, что, усиливая свою юрисдикцию в противовес юрисдикции императора, Западная Церковь создала прецедент ограничения произвола светских властей по отношению к подданным. Дуализм властей духовной и светской привел не только к относительно независимому сосуществованию порядков Церкви и государства, но и к их взаимоограничению и гармонизации.

Вормсский конкордат 1122 г., которым закончилась первая фаза войны между императором и папой, имел огромное значение для правового развития Европы. Империя, географическим ядром которой была Германия, тем не менее полагала Рим своим подлинным центром. Именно там проводились коронации императоров вплоть до XIV в., именно из Рима проистекала их «божественная» власть. Лишившись реального контроля над «вечным городом», император заключил с папой конкордат, по которому две силы общества обязались быть в согласии. Уже после этих событий император стал именовать себя и империю «священными», однако, по сути, произошел противоположный процесс. С момента конкордата главы Церкви и империи становились отдельными сторонами в правовом соглашении. Можно сказать, что светская власть, не претендующая на религиозные суждения и решения, лишенная каких-либо «жреческих» функций, впервые только и появляется в этот период борьбы Церкви за свою свободу от владык мира и независимость своей деятельности.

Революция права Церкви, которую начал папа Григорий VII, была не просто борьбой за власть, как полагают некоторые светские историки, она была и массовым движением социальной трансформации Европы, в равной мере и неизбежным с точки зрения исторических предпосылок, и творческим деянием Григория и его сторонников. Как пишет историк права О. Розеншток-Хюсси, «Папская революция была самым сильным и всеобщим социальным землетрясением, которое когда-либо видела Европа. Она потрясла единственный стабильный, незапятнанный и почитаемый символ единства, экономическую, расовую, религиозную и моральную единицу – дворец и манор. Она освободила сыновей, духовенство, рыцарей и слуг каждого манора Европы»[3].

Выступая независимой политической силой, с упорядоченным аппаратом централизованной власти в виде Римской курии, Римская Церковь брала под свою юридическую защиту всякого, кто следовал ее призыву и участвовал в ее особых инициативах, кто отправлялся в Рим как паломник или в Иерусалим как участник крестового похода. Кроме этого, особенно громко зазвучал в ту эпоху и призыв пополнить ряды безбрачного священства, а позднее – и монашеских орденов. Духовенство, рыцари крестовых походов, паломники – все они выходили из «мира», точнее, из владений своих господ, из круга семьи. С правовой точки зрения, они освобождались от обязанностей феодальной и клановой зависимости. «Не только слуги маноров стали христианскими рыцарями, но небесное право начинает распоряжаться браками и духовенством христианского мира, так что солдаты новой армии духа оставляют жен и детей и посвящают себя безбрачию»[4].

Церковь в средневековой Европе дает духовное оправдание социальным переменам, прежде всего утверждению правового статуса духовенства, но также и дворянства. Именно христианская Церковь внесла существенный вклад в превращение «вооруженного слуги» крупного землевладельца в лично свободного вассала и христианского рыцаря, исполненного достоинства.

Одновременно с этим Церковь не остается вне процессов формирования права, потому что сама, в лице папы и Римской курии, объявляет себя судом для всего западного мира. В этот суд может обратиться любой христианин, независимо от того, к какой местной общине он принадлежит. До Григорианской революции такими властными полномочиями обладал только суд главы Священной Римской империи. Обращение к императору давало надежду на справедливость и избавление от невежества и злой воли местных властей всякому жителю огромной империи. Слабым звеном императорского правосудия было отсутствие постоянной организации. Империя была децентрализованным сложно-иерархически образованием. Дворец, правительство и суд императора перемещался вместе с его армией. Ввиду того, что империя имела феодально-теократический характер, папа и епископы входили в систему имперской власти. Как субъекты политической власти феодальной Европы они были частью императорского двора. Когда в XI в., в процессе реформы и борьбы появляется независимый папский двор – Курия – ее политическое значение уже не будет идентично той церковной администрации, которая существовала со времен, когда император Константин в IV в. подарил римскому епископу Латеранский дворец. Курия второго тысячелетия станет наследницей традиции не только Города, но и Империи, иными словами, она будет обращена и к Urbs’у, и к Orbis’у.

Несомненно, что средневековое феодальное право как мера свободы и справедливости феодальной эпохи[5] является продуктом сложного синтеза и несет на себе, прежде всего, отпечаток сосуществования и дуализма юрисдикции императора и юрисдикции папы.

Как пишет Розеншток-Хюсси, «Когда папство даровало каждой христианской душе право свободно обращаться к своему Двору, оно изобрело центральное правительство. Прежде, до Папской Революции, ни один сын церкви не имел права сообщать о преступлениях своего епископа… Новая духовная партия объявила, что дорога в Рим из самых дальних уголков мира открыта. Каждый епископ должен был быть готов к тому, что в Риме ему придется отвечать на жалобы своих прихожан… Епископам было предписано регулярно являться к папам, ad limina apostolorum. Папский двор разрушил формы личного вассалитета, существовавшие в феодальной системе империи, и установил новую систему, при которой каждый епископ, каждый аббат, каждый христианин брали на себя обязательство верности и послушания непосредственно папе. Канцелярия императора обычно именовала Рим "Матерью всех Церквей". Папская революция создала ситуацию, когда Римская Церковь стала матерью каждого католика. Этот современный взгляд не имел места до 1100 года. В создании такой ситуации – суть произошедшей революции»[6].

Противопоставляя свою власть власти императора, Римская Церковь тратила много сил на совершенствование своего права. Церковь создавала свои собственные систематизации канонов, с новой, не применявшейся в первом тысячелетии юридической техникой. Кроме того, Церковь способствовала ренессансу или же более широкому применению римского права, поскольку она сама руководствовалась в своей обширной судебной, правотворческой и административной деятельности культурой античного христианства в его синтезе с цивилизационными принципами Древнего Рима. Рывок в развитии церковных юридических процедур и канонического права побуждает и европейские королевства создавать и совершенствовать свои собственные правовые системы. Фундаментальный фокус римского права на статусе личности и частной собственности становится достоянием нового городского права Европы XII-XV вв. Подъем итальянских средневековых городов-республик, чей рост происходил в непосредственном соседстве с новым папским государством, в поле политического дуализма императора и папы, – яркий пример расцвета нового понимания прав личности и его связи с религиозными преобразованиями эпохи.

Меры, предпринятые Римской Католической Церковью для усиления своей власти в Средние века, всегда имели много критиков.

Тем не менее, не следует забывать, что Григорианская революция происходила в конкретной социально-политической ситуации, и ее главной особенностью является диалог с императором, который, в соответствии с логикой единства и вертикали политической власти, оставлял за собой право смещать и низлагать епископов и папу как своих придворных. Именно к Священному римскому императору в конечном итоге, но также и ко всему миру (а не к восточным епископам, как иногда писали в последующей межконфессиональной полемике), обращен такой фундаментальный документ эпохи, как «Диктат папы» (Dictatus Рapae). Красноречиво поясняет эту внутреннюю полемику текста Розеншток-Хюсси: «Этот документ – Dictatus Papae – объясняет нам технику первой в нашей истории мировой революции. Студентам-политологам следует тщательно изучить эту первую политическую программу христианского мира. Они обнаружат, что подобная программа может быть интерпретирована только диалектически. Это диалог с императором. Например, "unicum nomen est papa". Почему такое высокомерие? Потому что только об императоре думали тогда как об уникальном. "Папа причастен Святому Духу безо всякого совета". Откуда такое своеволие? Это означает, что его итальянская консистория, совет местного духовенства не может существенно помочь папе в устройстве вселенской церкви – то есть он должен действовать в качестве так сказать постоянного секретаря Вселенского Собора Церкви. Таким образом он становится духовным сейсмографом – не Рима, не Италии, но – Мира»[7].

«Диктат папы» в качестве правовой декларации – это вызов, который личность бросает власти. Речь идет пока только о личности папы римского, но этого достаточно для того, чтобы определить черты новой парадигмы прав личности. Эта личность суверенна, независима по отношению к власти, причем как ко власти универсального императора, так и ко власти местного партикуляризма и рода. Эта личность принимает свободные решения, следуя высшей универсальной истине, исходя только из себя, из своей совести. В первом тысячелетии такой свободой могла обладать только личность монаха в пустыне или катакомбные тайные собрания христиан. Пустыня или катакомбы были необходимым фоном свободы личности. Папа Григорий создает уникальную модель социальной независимости внутри цивилизации, внутри города, в публичном свете[8].

Однако чтобы иметь свободу действовать, независимой личности в мире войн, насилия, феодальной раздробленности необходимо иметь защиту и опору в какой-то собственной сильной социальной структуре, где личная свобода возможна только тогда, когда не сталкивается с целями укрепления структуры. Это, в конечном счете, привело к тому, что папская революция в своем импульсе свободы для верующей личности спустя несколько веков обернулась своей противоположностью.

Отсюда становятся понятны другие шаги реформы римских пап. Понятно, почему первое, за что взялась партия реформ, – это отстранение от выборов папы римской знати. Духовная власть могла избираться только духовенством. Епископ Рима перестал избираться городом Римом (что означало – мирскими людьми) по декрету 1059 г., который давал власть избирать папу только кардиналам[9]. Другая важная часть реформ – утверждение целибата как отличительного признака священства и четкая граница между мирянами и священством.

Целибатное священство и монашеские ордена, ставшие опорами власти реформированной Католической Церкви, с точки зрения права представляют собой интересный феномен. Священники и монахи, которые по своей воле бесповоротно отказывались от брака и собственности и выходили из юрисдикции мирских правителей, переживали «гражданскую смерть», как говорили в ту эпоху. Эта условная «юридическая смерть» меняла очертания и образ мира изнутри. Древняя Церковь ставила в священники людей зрелого возраста, Церковь средних веков уже не ожидала от кандидата естественного накопления опыта в процессе жизни. В борьбе со светской властью время ожидания было непозволительной роскошью, и исключения стали правилом. Рукополагая молодых безбрачных священников и постригая молодых монахов для того, чтобы затем вновь отправить их в жизнь городов, но уже в качестве «отцов» (а некоторых и в качестве иерархических «отцов для отцов», т.е. «дедов»), папы получили новый ресурс человеческой активности. Молодой возраст вместе с юридическим статусом «отца для мирян», который благодаря канонической дисциплине мог транслировать своим «духовным детям» («детям по каноническому праву») опыт и учение властвующих в церкви иерархов, стал мощной опорой Церкви и общества в эпоху, когда люди умирали рано, в основном в детстве и в молодости, а подростки трудились и могли занимать серьезные наследственные должности. Носителей житейского опыта было мало, а носителей культуры и образованности и того меньше. Папы решили эту проблему человеческого ресурса, не захватывая новые земли и народы, просто переорганизовав биографическое пространство человеческой жизни.

В отношении мирян каноническое право также осуществляло контроль над человеческой биографией и ее организацию через таинства (неслучайно, что именно в эту эпоху число таинств, семь, и их содержание строго определяется и закрепляется), и это также имело большое значение для усиления власти Церкви.

Протестантская Реформация и права личности

В 1511 г., когда еще не достигший тридцатилетия преподаватель теологии Виттенбергского университета Мартин Лютер, монах и священник, посещает Рим, от настроения Григорианской реформы уже мало что осталось.

Формально Святой Престол продолжал ту же линию, что и в предыдущие последние четыре века, – расширение и усиление Папского государства ради усиления независимости Западной Церкви и универсальной юрисдикции епископа Рима. Однако методы пап противоречили самой идее независимой духовной власти, чей «духовный меч» не соприкасается с «мечом мирским». Понтификат тогдашнего папы Юлия II был непрерывной чередой войн, в которых папа иногда сражался в первых рядах армии. Римская знать играла огромную роль в осуществлении папской власти, кроме того и другие суверенные политические центры Европы, такие, например, как Испания и Франция, изнутри оказывали решающее воздействие на многие шаги церковной политики. Придя к власти, папа Юлий II резко и открыто осудил своих предшественников из семьи Борджиа, тем не менее, сам он, подобно папам до него, назначал своих родственников епископами и кардиналами. Принцип кровного родства торжествовал и обеспечивал стабильность власти. В 1512 г. по требованию многих представителей тогдашнего западного христианства папа созвал в Латеране собор (так называемый XVIII Вселенский, V Латеранский), чтобы обсудить назревшую реформу Церкви. Но единственным важным шагом этого собора стало объявление созванных французами против Юлия соборов в Пизе и Милане незаконными. В остальном возобладала идея, высказанная на открытии собора, о том, что религия должна преобразовывать людей, а не люди – религию[10]. Были подтверждены и приняты нормы о свободе Церкви, которая выражалась в правах клириков перед лицом светских властей и в неограниченной власти папы, а также важные нормы о Римской курии и первых банках. Больной папа Юлий II не принимал личного участия в работе собора, документы собора были опубликованы уже его преемником Львом X. Новый папа Лев проявлял беспокойство о финансах не только через нормы о банках, но пополняя казну за счет приношений от новоназначенных кардиналов и продажи индульгенций.

Представляется очевидным, что, вступив в соревнование за политическое значение со светскими владыками – ради независимости Церкви, Святой Престол должен был поддерживать различные атрибуты власти, среди которых была не только собственная армия, но и внешняя роскошь придворной жизни, передовое градостроительство, произведения искусства, череда светских развлечений. Все это великолепие достигало своей цели, ошеломляя посетителей Рима, поток которых не иссякал, потому что паломничества и визиты к апостольскому престолу были частью доктрины и административно-юридических основ Церкви. Тем не менее, были и клирики, которых огорчал далекий от идеала образ жизни христианской столицы. Среди этих последних были философ Эразм Роттердамский и молодой священник Мартин Лютер.

Считается, что Реформация началась, когда 31 октября 1517 г. 34-летний профессор, доктор богословия Мартин Лютер прибил к дверям церкви Виттенберга 95 тезисов с критикой продажи индульгенций. Лютер был не единственным вождем Реформации в Европе, сходные движения имелись и в других странах (в Швейцарии, Франции, Англии), тем не менее именно его личность и труды наложили самую существенную печать на облик нового движения. Учение Лютера, воплощенное в глубоких практических изменениях жизни стран Реформации, привело к далеко идущим последствиям в политическойи в правовой сфере. Эти события изменили историю мира и стали источником нового понимания прав личности. Русский философ права и культуры Е.Н. Трубецкой (1863-1920), ссылаясь на современного ему немецкого философа Вильгельма Виндельбанда, пишет, что религиозная реформация была только частным проявлением Возрождения, затронувшего все стороны тогдашней жизни, попыткой «совершить в религии такой же акт освобождения человека от закрепощения внешнему закону, какой совершается в это время во всех сферах человеческой мысли и жизни»[11].

Для нашего очерка существенно, что Реформация совершенно отменила старое каноническое право Католической Церкви, соответственно, она сняла выстроенную перед этим юридическую границу между статусом священника и мирянина.

10 декабря 1520 г., когда Лютер сжигает на огне во дворе Виттенберга свой экземпляр текста буллы папы Льва X, объявлявшей его еретиком, он кидает в огонь также и несколько томов Свода канонического права.

Лютер, сам будучи священником, открывает новую страницу христианской истории и провозглашает равенство в правах между священниками и мирянами. Это не означало, что священники и монахи лишались своих прав и привилегий духовной власти, напротив, мирянине поднимались в своем правовом статусе на новую высоту. Повторялось евангельское выражение Древней Церкви о «царственном священстве», однако это понятие теперь накладывалось на весь новый опыт феодального и городского права. Когда реформаторы призывали монахов выходить из монастырей в мир, это повлекло новое переосмысление мира и брака, который, хотя и перестал у протестантов быть таинством, не возвращался в профанность и был со всей серьезностью переосмыслен в этике протестантизма как призвание.

Реформация затронула все слои населения, она была не просто интеллектуальным клубом для избранных или тайным обществом, но социальной революцией, массовой трансформацией Европы, и в этом качестве она столкнулась с проблемой всех революций – отстоять себя во враждебном окружении. С самого начала она разворачивалась в конфликте с Римской Католической Церковью. Эта последняя представляла собой реальную политическую силу, со своей юрисдикцией и армией, с мощью дипломатии, с Папским государством в Италии в конкордате со Священной римской империей. Дело Реформации не погибло, потому что на защиту Мартина Лютера встали местные германские князья и города. Это обстоятельство создало совершенно особое политико-правовое учение Протестантской Церкви.

Подписавшись под «Шпайерской протестацией», документом, который и дал название «протестантизм» новому течению, шесть князей и четырнадцать свободных имперских городов встали на защиту обновленной универсальной религии, обозначив новый принцип в политике. Государство становится минимальной единицей обновленного христианства. «Новое уравнение: "каждый христианин – священник" нужно было отстаивать в борьбе и уберечь не для одной какой-нибудь деревни или города, а для самых крупных христианских объединений, в то время существовавших. <…> Для того, чтобы осуществить такое дело, Мартину Лютеру, монаху-августинцу и доктору богословия, мало было жениться на монахине и стать мирянином; ради того, чтобы его не приняли за вора или бродягу, ему пришлось взвалить на себя ярмо вассальной зависимости. Он должен был стать верноподданным гражданином какого-нибудь государства»[12].

Мартин Лютер был поддержан своим князем, на землях которого стоял Виттенбергский университет. Однако в масштабе империи мнения князей разделились, и стремление Лютера прийти к реформе мирным путем не осуществилось. Противостояние перешло в войны. В 1555 г. был заключен Аугсбургский религиозный мир, который признал свободу выбора вероисповедания, однако не для индивидуумов, не для подданных, но для «имперских сословий», т.е. для правителей в их землях. Это создало в будущем почву для возобновления противостояния и стало одной из причин Тридцатилетней войны в последующем столетии.

Итак, на правом этапе Реформации свобода и равенство в вопросах религии была признана за «имперскими сословиями», тем не менее уже эта стадия имела огромные последствия для социального преобразования всего общества. Кем были эти «имперские сословия», местные князья Германии, поддержавшие Реформацию? Князем был управляющий одного из сотен маленьких государств, входящих в союз германских земель. Каждый из этих правителей имел свой особый ранг в Священной Римской империи. Иерархия князей располагалась в тончайших градациях. Реформация совершенно изменила этот мир сложной феодальной организации. Она превратила всех этих властителей в равных между собой участников новой формы правления. Великий князь и маленький граф стали равноправными субъектами власти, потому что каждый из них принимал одинаковое решение в пользу выбора формы религии (конфессии) для своих подданных.

Первыми «протестантами» в строгом смысле, как следует из текста «Шпайерской протестации», был не Лютер, не теологи, не члены евангелических приходов, но именно князья и города, «защитники». Как и с декретом папы Григория VII, адресат протеста – император (а не власти и вероучение Католической Церкви, как это иногда изображают в конфессиональной полемике) и рейхстаг в Вормсе, его декрет, осуждающий Лютера по инициативе папы римского Льва. «Протестующие» князья и города в своем ответном тексте заявляют, что они не пойдут против Бога и против своей совести.

Свобода совести, свобода вероисповедания и равенство христиан обернулись равенством политических субъектов власти в делах религии. Права личности в выборе религии принадлежали князю, а у подданного по Аугсбургскому миру оставалось право эмиграции и выбора своего государства.

Так зарождаются новые представления о правах индивидуума и о суверенности государства, с которыми Европа войдет уже в Новое время. Здесь находятся истоки нового публичного права.

В эпоху Реформации зарождается и новое гражданское право. Когда Лютер и его последователи, священники, монахи и монахини выходят в мир, они выходят не просто из стен монастырей, но из-под защиты своего прежнего клерикального и религиозного правового статуса. На первых порах у них нет никакого правового статуса, потому что вернуться в положение мирянина, с точки зрения существующего на тот момент права, невозможно. Когда в 1525 г. отлученный священник Лютер женился на монахине Катарине Бора и основал с ней семью, он и Катарина оказались не просто вне закона, они стали нарушителями закона, преступниками. Их дети также оказались вне правового поля, вне каких-либо прав на имущество и даже имя. Более поздние исследователи иногда забывают об этих обстоятельствах, когда идеализируя говорят, что протестанты вернулись к социальной практике раннего христианства до жесткого разделения на мирян, священников и монахов. Это не совсем верно, потому что каким бы идеалом они ни руководствовались, они возвращались в реальную жизнь германских земель XVI в. Процессы, которые изменили христианство в поздней античности и в средневековье, были необратимы. Вернуться в положение христианства на момент полулегального существования в Римской империи было невозможно хотя бы уже потому, что германская семья не была и не могла быть римской семьей по своей сути[13].

Таким образом, когда Лютер и его последователи выходили в мир, гражданского правопорядка, в который они могли бы встроиться, не существовало. Своим выходом из монастырей и клира они создали новый мир христиан-мирян, которые не являются второй половинкой или базисом клира. Собственно, они не миряне в миру, они просто христиане, просто люди, люди в своем праве. Так рождается гражданское право и гражданское общество Нового времени. Новое протестантское гражданское право, в свою очередь, создает новое социальное пространство, в котором происходит экономический и научный прорыв северно-европейских обществ.

Особая роль в становлении этого гражданского права, как отмечает Розеншток-Хюсси, принадлежит светской власти, государству. Дилемма государства и гражданского общества – это дилемма, рожденная Реформацией. «Секулярное государство, возникшее благодаря Реформации в Германии, было результатом кризиса в сфере религии и права. Монах и монахиня полагались на чью-то прерогативу, способную вернуть им их право гражданства, право считаться нормальными людьми. И тот, кто был наделен властью и кто воспользовался этой властью для того, чтобы дать монаху и монахине статус нормы, – тот мог рассчитывать на восхваления как меч правосудия, справедливый властитель, мудрый правитель, пекущийся о благосостоянии и счастье своих подданных. Реформация открыла чудодейственное умиротворение, которое власть, облеченная прерогативой, может дать миру, чья совесть охвачена смятением и чьи принятые стандарты в определениях духовенства и мирян, монахов и индульгенций перемешались»[14].

В ситуации возвращения десятков тысяч людей религиозного безбрачного статуса в мир и создания ими семей светское государство и его правитель, который дарует им права, выступает в роли «отца народа». Правитель-отец не может равнодушно смотреть на отчаяние людей, лишенных прав и законного положения. Патерналистская риторика немецкого права имеет свои исторические основания.

Гражданское общество, права и свободы личности, таким образом, не отменяют, но предполагают почитание государственной власти. Необыкновенное немецкое почитание государства и государственной службы стало частью культурного облика Германии. Своеобразная синодальная система государственно-церковных отношений, когда секулярный правитель является упорядочивающим началом в делах религии, может быть понята исходя из протеста, оказанного католическому императору, и многолетней борьбы с Римской Католической Церковью. Свобода личности в этой системе отношений разворачивается между преданностью индивидуума невидимой Церкви, которая является символом независимости личности в ее поиске истины, и преданностью видимому, осязаемому государству, которое должно упорядочивать жизнь общества. «В немецком характере странным образом смешивается независимость высокомерного мыслителя и зависимость скромного, благочестивого верноподданного служащего. Равновесие между протестующим субъективизмом в вопросах веры и поразительной объективной эффективностью всегда изумляло и приводило в недоумение свидетелей немецкой дисциплины вплоть до Мировой войны. Ключ к разгадке немецкой работоспособности лежал в образовании протестанта, который по воскресеньям сам себе был священником в церкви и потому был готов стать законопослушным, благочестивым и скромным гражданином своего государства в остальные, то есть рабочие, дни недели»[15].

Фундаментом такой системы является правовой суверенитет и независимость университетов. Как мы уже говорили выше, на защиту Мартина Лютера от всей мощи властных структур Римской Католической Церкви выступил правитель земли, на которой находился Виттенбергский университет. Доктор и профессор университета представлял немалую ценность в глазах правителя. Университет в протестантском мире – это государство-в-государстве, неприкосновенная крепость, где право свободы исследования никогда не ставится под сомнение. Глава государства обязан прислушиваться к ученым и педагогам, и это правило существует одновременно с восхвалением абсолютного суверенитета правителя и иерархии власти в государстве.

Германские университеты, которые в первое столетие после Реформации разрабатывали преимущественно вопросы богословия, уже в следующее столетие будут разрабатывать вопросы юриспруденции и академическую правовую науку. Юриспруденция германских протестантских университетов будет претендовать на универсальное, независимое от политики знание прав личности. Однако корни этого научного поиска и герменевтики индивидуальных прав – в богословии, в методичной экзегезе Священного писания, начатой двумя веками раньше.

У протестантской правовой науки (протестантской не в содержательном, но в географическом и культурном смысле) будут и свои потери, неизбежные последствия трагического разворачивания Реформации через военное противостояние. Историк права Эрик Аннерс, профессор Стокгольмского университета, шведского ученый XX века, который имел прекрасное представление о последствиях протестантской академической политики, полагал, что преобразование университетов в эпоху Реформации из церковных в национальные учреждения разрушило универсальную юридическую науку и намечавшиеся в каноническом праве тенденции к общему европейскому законодательству. Хотя этот процесс и сдерживался сильным влиянием римского права, на понятие «права личности» надолго была наложена «национальная» печать, замедлившая на несколько веков появление универсального концепта прав человека.

Последовательная связь методов юриспруденции с библейской экзегетикой также создавала свои проблемы. Перевод всей Библии на немецкий язык и ее общенародное чтение и изучение возродило значение Ветхого Завета и содержащегося в нем древнееврейского права. Поскольку ко всему тексту Библии относились как к «Слову Бога», примитивные юридические идеи и техники ветхозаветной эпохи стали проникать в правосознание. «Принятие Моисеева права имело роковые последствия с человеческой точки зрения»[16] (то есть с точки зрения человечности). Кроме того, религиозные войны между христианами на протяжении почти столетия огрубили нравы и, как полагает Аннерс, способствовали возрастанию жестокости в легальных процедурах и мерах.

В данной статье мы рассмотрели вопрос о том, как социальные преобразования Римской Католической Церкви и протестантской Реформации повлияли на эволюцию понятия прав личности в Средние века и в начале Нового времени. В этот период стремление человека к свободе, равенству и справедливости нераздельно переплеталось со стремлением к независимости в вопросах религиозных суждений и практик. Независимость от государственной власти в вопросах религии, подкрепленная независимыми политическими и юридическими структурами, была достоянием первоначально немногих людей и социальных групп, тем не менее она стала символом для нового широкого понимания прав личности. Ее практическая реализация, тем не менее, ознаменовалась военными противостояниями и усилением авторитарных тенденций в обществе, обозначив знаменательную разницу между идеями свободы и личности и социальными формами их реализации.

Литература:

1. Аннерс Э. История европейского права. М., 1996.

2. Берман Г. Дж. Западная традиция права: эпоха формирования. М., 1998.

3. Бибихин В.В. Новый ренессанс. М., 1998.

4. Виноградов П.Г. Римское право в средневековой Европе. СПб., 1910 (М., 2009).

5. Кокс Х., Мирской град: секуляризация и урбанизация в геологическом аспекте. М., 1995.

6. Ле Гофф, Жак. Рождение Европы. М., 2007.

7. Лютер М., 95 тезисов. СПб., 2002.

8. Марей А.В. К осмыслению феномена рецепции римского права: формирование iuscommuneв Западной Европе в XII-XIV вв.// Государство и право. 2012. №5. С. 96-102.

9. Мэн Г. Древнее право. М., 2012.

10. Проди П. История справедливости: от плюрализма форумов к современному дуализму совести. М., 2017.

11. Розеншток-Хюсси О. Великие революции. Автобиография западного человека. М., 2002.

12. Трубецкой Е.Н. Труды по философии права. Спб., 2001.

13. Acerbi A. Il diritto nella Chiesa. Tensioni e sviluppi nella storia. Brescia, 1977.

14. Clavero B. Freedom’s law and Oecumenical status: the Euroamerican constitutional moment in the 18^th century // QADERNI FIORENTINI. 2001. P. 81-135.