В 1918-1919 гг. первоначально мирно принявшее смену власти крестьянское население Центральной России стало выражать недовольство властью большевиков. Начавшаяся с 1918 года «экономическая политика» партии большевиков повторяла практику революционеров (проведение «эксов»), которая затем в отношении крестьянского населения России выразилась в продразверстке, в почти полном изъятии у крестьян хлеба (не только запасов, но и семенного фонда – прим. Д.С.), т. е. в открытом грабеже крестьян, обложенных «контрибуцией». К мотивами крестьянских возмущений можно отнести отчасти и перегибы властей при проведении декрета об отделении Церкви от государства, которые привели в 1918-1919 гг. к вооруженным восстаниям, вспыхнувшим почти по всей Костромской губернии.

Наиболее остро ситуация складывалась: в марте 1918 г. – в г. Кологриве, в июне – в Уреньском крае, в ноябре – в г. Солигаличе, в августе – в г. Варнавине, в 1919 г. – в Варнавинском и Ветлужском уездах. Из 11 уездов Костромской губернии восстаниями в 1918-1919 гг. были охвачены 8. Виновниками возмущения населения большевики считали «классовых врагов» – «буржуев, кулаков и попов». С начала Октябрьского захвата власти большевики видели в «контрреволюционном духовенстве» внутреннего классового, идейного врага, с которым нужно расправиться для достижения окончательной победы над «старой Россией».

Французский мыслитель Ален Безансон, определяя характер действий большевиков в первые годы их правления, пишет о первом этапе удержания власти, связанном с уничтожением (или устрашением на первом этапе – прим. Д.С.) идеологических врагов: «В центре находится партия, а внутри партии – ее руководящий круг. В первый период правления он еще полностью находится во власти идеологии. Именно тогда он занимается ликвидацией "классовых врагов". Обладая совершенно отравленной совестью, он уничтожает во имя утопии целые категории людей»[1].

В подтверждение этих слов приведем общеизвестную служебную записку В.И. Ленина В. Молотову для членов Политбюро ЦК РКП(б) № 23-26 от 19 марта 1922 года, написанную в связи с шуйскими событиями, причиной которых явилось изъятие советской властью церковных ценностей под предлогом помощи голодающим Поволжья: «Именно теперь, и только теперь, когда в голодных местностях едят людей и на дорогах валяются сотни, если не тысячи трупов, мы можем (и поэтому должны) провести изъятие церковных ценностей с самой бешеной и беспощадной энергией, не останавливаясь перед подавлением какого угодно сопротивления»[2]. Нет смысла цитировать известное и находящееся в свободном доступе в интернете письмо[3].

Важно вот что. Как видим из вышеприведенной мысли Ленина, главная цель в борьбе с врагом в лице «реакционного духовенства» определена руководителем партии и государства довольно прагматично: для большевиков, забывших прежние лозунги «Землю – крестьянам», «Долой войну!» и т. д., нужны были продовольствие, денежные средства и солдаты в армию. Меры были продиктованы непосредственной необходимостью во что бы то ни стало удержать власть. Попутная задача, которая выдвигалась большевиками, – необходимо было сломить сопротивление крестьянства и мещанства, уничтожив возможных лидеров, и устрашить остальных. Костромской губернский комитет РКП(б), например, принял «Положения об отделе борьбы с контрреволюцией». Один из его пунктов гласил: «Для систематического наблюдения и планомерной борьбы отдел… делится на три отделения: 1. Армия; 2. Монархисты, духовенство и разные организации; 3. Политические партии, профессиональные союзы, национальные организации и домовые комитеты». Функция нового органа – наблюдение за видными деятелями царского режима, за духовенством и всеми религиозными организациями и обществами в целях недопущения и предотвращения возможных выпадов с их стороны[4].

Необходимо было разбить врага в лице прежней элиты, в том числе духовенства, террором посеять ужас, страх, поработить волю, сломить сопротивление народа, сломить его справедливое возмущение и желание протестовать против проводимой большевиками узурпации власти, и при этом стравить одну группу населения, крестьян и рабочих, с другой группой – прежней элитой общества, возложив ответственность за развал и голод на «сатрапов царизма и буржуев»[5].

Повод не только для террора, но и для ограбления «классовых врагов», по мысли Ленина, очень подходящий – голод («теперь, и только теперь, когда в голодных местностях едят людей»). «Без этого никакая государственная работа вообще, никакое хозяйственное строительство в частности и никакое отстаивание своей позиции в Генуе в особенности совершенно немыслимы» – делает он заключение[6].

Обратимся к официальным и открытым цифрам, которые помогут нам осознать масштабы происходящих событий и их последствия. Постараемся если не развенчать, то во всяком случае опровергнуть до сих пор живущие в определенных кругах нашего общества мифы об уничтожении духовенства в 1918-1919 гг. как участников сопротивления большевикам и о голоде как о последствии стихийного бедствия (неурожая), развенчать миф о том, что попы препятствовали изъятию церковных ценностей, которые были необходимы для закупки хлеба голодающим Поволжья.

Тема, без сомнения, не нова, однако как подчеркивал в своей работе «Большевики против Русской Церкви» С. Бычков, «необходимо заново пересмотреть мифы, созданные партийной пропагандой. Это, быть может, наиболее трудная задача, поскольку в плоть и кровь как отечественных, так и зарубежных историков вошли такие мифологемы, как "социалистическая революция", "классовая борьба", "диктатура пролетариата", "военный коммунизм", "НЭП". Пропагандистская машина большевиков за 70-летний период достигла необычайных успехов, умело манипулируя этими мифологемами и внедряя их в сознание не только советских людей, но и зарубежных исследователей». Далее, в подтверждение своей мысли, С. Бычков приводит цитату из дневника В. Вернадского, который утверждал, что основным критерием большевизма является порабощение личности[7]. И как следствие – принятие навязанной точки зрения, неспособность к выражению другого мнения.

Обратимся к результатам «государственного социального строительства» в 1918-1919 гг. По данным «Википедии», человеческие потери в Гражданской войне – от 8 до 13 млн человек, в том числе около 1 млн бойцов Красной армии[8]. Как следствие Гражданской войны, по одним данным, в 1921 году в России насчитывалось 4,5 млн беспризорников, по другим — в 1922 году их было 7 млн[9]. Голод в России в 1921 г., если не считать военных потерь, был, по оценкам специалистов, крупнейшей для того времени катастрофой в европейской истории после Средневековья[10]. Как официально утверждали советские источники, голод был вызван засухой 1921 года и являлся последствием царской политики в отношении крестьянства. Советское центральное статистическое управление определило дефицит населения за период с 1920 по 1922 гг. равным 5,1 млн человек[11].

Вместе с тем, летом 1922 года советская власть ошарашила весь мир, заявив о возобновлении экспорта зерна[12]. Как мы узнаем в той же «Википедии», под девизом «помощи голодающим» всего годом ранее было изъято церковных ценностей на два с половиной миллиарда золотых рублей. Из этих средств только примерно один миллион рублей был потрачен на закупку продовольствия для голодающих. Основная часть собранных средств пошла на «приближение мировой революции»[13].

Так определялась хозяйственное строительство большевиков.

Надо принять к сведению, что вообще таких понятий, как гуманность, сострадание к голодающим, как мы видим теперь из открывшихся документов, для большевиков не существовало. Отметим, что террор, пренебрежение законами, даже самой властью установленными, неразборчивость в средствах, подавление инакомыслия всеми имеющимися способами были для людей, осуществивших захват власти вооруженным путем в 1917 году, основными методами решения дел, особенно в вопросе удержания власти.

Основными мотивами недовольства крестьян политикой новой власти в 1918-1919 гг. были: реквизиция хлеба (декрет о хлебной монополии), реквизиция лошадей и скота для армии, а также мобилизация в армию[14]. К другим причинам, вызывавшим волнения населения, можно отнести обложение чрезвычайным налогом и проведение декрета об отделении Церкви от государства. Как отмечалось руководством большевиков в Москве, главными упущениями в работе органов Советской власти в те годы были «отсутствие партийной работы и неумелые, часто преступные действия местных представителей советской власти (исполкомов и комбедов)»[15].

На основании архивных документов рассмотрим, как и какими методами шло установление советской власти в Костромской губернии, первоначально воспринявшей смену власти спокойно. Для подавления крестьянских волнений, вызванных непосильными налогами и изъятием хлеба, повсеместно использовались карательные отряды (такое название дано отрядам в документах – Д.С.), которые пользовались едиными методами усмирения восставших: объявляли объятые крестьянскими волнениями волости на «осадном положении», захватывали заложников, расстреливали их для устрашения населения[16]. Как наказание за волнения и неуплату продразверстки, на деревни и волости накладывали контрибуцию[17]. С целью подавления сопротивления сжигались деревни. Так, например, были сожжены две деревни в Костромском уезде – Саметь и Никольское[18]. Жителей из горящих деревень не выпускали[19].

Для изъятия у населения хлеба были созданы военно-оперативные штабы. Шла подлинная война против своего народа. О том, что правительство находится в состоянии прямой войны с крестьянством, открыто заявлял, например, начальник интернационального отряда (в основном китайцы – прим. автора) Ярославского Губ ЧК А.Ф. Френкель, прибывший с отрядом для подавления восстания в с. Красное на Волге Костромского уезда[20]. Ему костромским губревсоветом был выдан мандат, в котором было указано: «брать заложников, […] заложников расстрелять и вообще восстановить там революционный порядок»[21].

Центральная Россия превратилась в оккупированную территорию и поле военных действий.

То, что такая практика была повсеместной и продолжалась всю Гражданскую войну, убедительно показывает приказ № 116 от 23 июня 1921 года, подписанный председателем Полномочной комиссии А. Антоновым-Овсеенко и начальником войсками М. Тухачевским, для принятия мер в связи с тамбовским восстанием. В нем отражено все – и осадное положение захваченной территории (подтверждаются приказы 130 и 171), и расстрел заложников. Все это делается, чтобы «железной рукой обуздать местные враждебные классы»[22].

Как результат действий советской власти по изъятию хлеба у крестьянства – голод. Голод не тот (от якобы засухи – прим. автора), который начался в Поволжье в 1921-1922 гг., как об этом во всеуслышание сообщалось властью, а тот, который был уже в 1918-м. О критической обстановке с продовольствием в мае 1918 года сообщал в губисполком уполномоченный Цацулин, обследовавший Чухломский уезд: «Все отруби и мякина съедены. Цена мякины доходит до 200 рублей за пуд. В городе хлеб пекут пополам с дурандой[23]. Многие поля здесь остались незасеянными, т. к. нет семян, а два вагона овса, предназначенные для красноармейцев, выкупить было не на что». Далее он сообщал, что даже «у исполкома нет лошадей и в дальние деревни выехать невозможно»[24]. Цацулин свидетельствует, что у крестьян продразверсткой были изъяты не только хлеб, но и весь домашний скот.

Чтобы как-то успокоить население и сообщить в центр о нереальности налогового бремени, председатель Макарьевского совета 25 декабря 1918 года телеграфировал в ЧК о враждебном настроении уезда на почве непосильного налога в 19 млн рублей и бил тревогу: «Уезд максимум может дать 8 млн. Меры приняты самые энергичные, но массы одичали. Прошу походатайствовать о сокращении налога в целях успокоения несознательных масс»[25]. С целью успокоения населения 25 декабря 1918 года губисполком во все уездные советы разослал телеграмму наркома финансов Н. Крестинского, в которой запрещалось применять расстрел как высшую меру взыскания налога и рекомендовалось в случае намеренного сокрытия денег кулаками применять длительное заключение под стражу и принудительные работы, а при особой злостности – суд ревтрибунала[26]. Но, как мы увидим из дальнейших документов, его телеграмма не возымела силы на действия продотрядов.

Опять же из документов мы узнаем о методах убеждения, которыми широко пользовались революционные отряды, производившие изъятие хлеба. Например, на допросе арестованных в д. Дьяково Макарьевского уезда начальник карательного отряда Грибанин при разговоре с крестьянами–заложниками «все время держал на столе заряженный револьвер, который при малейшей заминке направлял на допрашиваемого, угрожая расстрелом на месте. В такой ситуации арестованные давали нужные Грибину показания. […] При этом не учитывались ни прежние реквизиции, ни то обстоятельство, что значительная часть ржи уже высеяна»[27].

К конференции в Генуе (возврат долгов и предприятий прежним владельцам – прим. С.Д.) большевики подошли с четким пониманием утвердившейся власти и требованием международной помощи голодающим в Поволжье. Они пришли на конференцию в Генуе с тезисом, что «советская власть всерьез и надолго». И Запад, как мы знаем, во многом согласился сотрудничать с властью «рабочих и крестьян»[28].

Как мы видим из приведенных выше документов, причинами голода в Поволжье стала политика новой власти по отношению к своему народу. По этой тематике есть ряд исследовательских работ, к которым вряд ли что можно добавить[29].

Вместе с тем хочется сказать несколько слов о судьбах духовенства, которое не было причастно ни к волнениям крестьян, ни к сопротивлению действиям советской власти и которое полностью разделило судьбу народа. В те годы духовенство попадало под расправы и репрессии в связи с враждебной классовой принадлежностью. В ночь на 27 февраля 1918 г. были зверски убиты священник с. Торино Кологривского уезда Костромской губернии Геннадий Ширяев, его жена и прислужница. Священник Николай Бартенев был предан суду Советом депутатов г. Буя той же губернии за чтение Патриаршего послания. 20 апреля 1918 г. в Костроме ночью был убит весьма уважаемый в городе протоиерей Алексей Васильевич Андроников, достигший преклонного возраста (87 лет). В августе 1918 г. Костромской губернский военно-революционный трибунал рассмотрел дело священника Успенского, обвиняемого в агитации против советской власти[30]. Сходное обвинение стало причиной ареста священников Татауровского и Сокольского сел Новографской волости Галичского уезда. Письменная и устная агитация – обвинение в контрреволюционной деятельности, которую им вменяли в вину, состояла в оглашении Патриарших посланий и постановлений высшей церковной власти.

Факты эти – лишь малая часть из жалоб, телеграмм, писем в Соборную комиссию по гонениям, куда обращались и клирики, и миряне, видя бездействие или даже сочувствие властей совершенным преступлениям[31].

29 марта 1918 г. за контрреволюционное направление был закрыт журнал «Костромской церковно-общественный вестник». Арестованы ВЧК архиепископ Костромской и Галичский Серафим (Мещеряков), преподаватель духовной семинарии и редактор журнала П.Д. Иустинов, второй редактор, священник Н. Бобровский. Верующие обратились к Святейшему Патриарху с просьбой ходатайствовать об освобождении их от ареста и передаче на поруки сослуживцам. Решение местных властей о высылке Иустинова и Бобровского повергло верующих в шок, из Костромы в Собор шли телеграммы с криками о помощи[32]. Всего в 1918–1920 гг. в стране были убиты 28 епископов, тысячи священников арестованы или убиты, 12 тыс. мирян заплатили жизнью за веру и защиту церковных интересов[33]. 

С красным террором вошла в практику внесудебная расправа с «классовыми врагами». 21 ноября в Верхне-Нейскую волость для подавления крестьянских волнений, вызванных продразверсткой, прибыл карательный отряд и занялся ликвидацией восстания. Были расстреляны руководители восстания Кузнецов и Беляев, а также священник Пиняев, служивший молебен.[34]. Следственная комиссия ревтрибунала, проанализировав здешние события, пришла к заключению, что справедливого отношения к восставшим и запутавшимся крестьянам не было. В докладе комиссии отмечается, что со стороны карательного отряда «наказание часто превращалось в настоящее глумление и издевательство над всем населением с применением самых жестоких приемов чисто николаевско-полицейского режима, не укреплявших, но совершенно дискредитировавших советскую власть в глазах населения»[35].

Вина этих людей была лишь в том, что они пытались остановить безумие тех, кто забыл свои христианские ценности. Святейший Патриарх Тихон в Слове, сказанном в Храме Христа Спасителя перед началом новогоднего молебна 1 января 1918 г., обращался к русскому народу: «И вся эта разруха и недостатки оттого, что без Бога строится ныне Русское Государство. […] Забыли мы Господа! Бросились за новым счастьем, стали бегать за обманчивыми тенями, прильнули к земле, хлебу, к деньгам, упились вином свободы»[36].

В начале 1918 года обстановка как в целом по стране, так и в Костромской губернии значительно обострилась. В феврале вспыхнул мятеж в Солигаличе, во время которого был убит председатель совета В.А. Вылузгин. Прибывший из Каргополя карательный отряд расстрелял в Солигаличе 21-го человека из числа «классовых врагов» – бывшей элиты города: офицеров, представителей интеллигенции, духовенства. Были расстреляны причисленные к лику святых солигаличские новомученики: протоиерей Иосиф Смирнов, иерей Владимир Ильинский, диакон Иоанн Касторский и Иоанн Перебаскин. Поводом к народному возмущению, названного «мятежом», послужила назначенная на 13 (26) февраля Вылузгиным «реквизиция хлебных излишков» в Богородице-Феодоровском монастыре близ Солигалича. Мирные выступления жителей Солигалича, вставших на защиту своих святынь, были подавлены прибывшим карательным отрядом[37]. Солигаличский расстрел получил широкую огласку, было принято решение приостановить расстрел «врагов» до выяснения обстоятельств. Желая успокоить людей, даже большевик П.А. Бляхин на митинге в губернском центре заявил, что «социализм не может опираться на насилие, штыки, смертную казнь и самосуд»[38]. Однако расследование этого вопиющего беззакония замяли, виновные в расстреле безвинных людей, ставших жертвами произвола «строителей счастья», наказаны не были[39].

12 апреля (по ст. ст.) 1918 г. управляющий Костромской епархией архиепископ Евдоким (Мещерский) доложил Священному Синоду и Поместному Собору Православной Российской Церкви об обстоятельствах гибели священнослужителей и мирян Солигалича. На заупокойной литургии, совершенной Святейшим Патриархом Тихоном в храме Московской духовной семинарии 31 марта 1918 г. (1-й службе, посвященной новомученикам), были помянуты солигаличские новомученики[40], которые были причислены к лику святых на Юбилейном Архиерейском соборе 2000 году[41]. Память их совершается в день казни – 7 марта по новому стилю.

Солигаличский расстрел не был трагическим исключением. Беззаконие, уничижительное отношение к человеческой личности и жизни превратилось в практику. С середины июля 1919 года происходили антибольшевистские волнения в с. Красном на Волге. При подавлении восстания было убито 400 человек, наложена контрибуция в 500 тыс. рублей, сожжены три деревни: Даниловское, Ивановское, Конищеево[42]. 14 июля 1919 года среди расстрелянных прилюдно 53-х заложников были убиты два священнослужителя: настоятель Богоявленской церкви А.М. Горицкий и диакон Б.А. Чижов[43]. По воспоминаниям свидетельницы беззакония Смирновой М.И., «тех заложников, за кого был заплачен выкуп, выпускали»[44].

Святейший Патриарх Тихон, молясь за мучеников Церкви, утешал пастырей: «Много скорбей и страданий послал Господь на землю нашу, любовию наказуя нас и призывая к покаянию. Тяжко особливо духовенству нашему, близкому к народу, любящему его и терзающемуся за него, а часто и терпящему от него незаслуженные обиды и гонения. Но и прежде были среди нас исповедники и мученики, переносившие страдания за служение Христу и за обличение сильных беззаконников. Этот славный сонм мучеников и исповедников возглавил Сам Божественный Страдалец, Господь наш Иисус Христос, предрекший и нам, пастырям, страдания и гонения от людей, по Его примеру: если Меня гнали, будут гнать и вас, и: если мир вас ненавидит, знайте, что Меня прежде вас возненавидел (Ин. 15: 20, 18)[45].

Поводом к возникновению крестьянских волнений был и декрет об отделении Церкви от государства, который понимался крестьянами как объявление Церкви и религии вне закона. Декрет предписывал закрытие монастырей и «изъятие церковного имущества и недвижимости»[46]. В ноябре вспыхнуло восстание на севере губернии – в Великовской волости Солигаличского уезда. Причинами были проведение декрета об отделении Церкви от государства и мобилизация. Карательный отряд, прибывший в волостной центр, с. Великово, в ночь с 16 на 17 ноября из Солигалича, объявил волость на осадном положении, окружил здание совета и церковь, где находились возмущенные люди. По секретному списку, составленному заранее, было арестовано 23 человека, в том числе священник, дьякон и псаломщик церкви. На волостном сходе представитель ЧК Макшанчик зачитал инструкцию об отделении Церкви от государства, после чего «она была принята единогласно путем поднятия рук всей волостью»[47].

На почве проведения декрета «Об отделении церкви от государства» произошло волнение крестьян в Спасской волости этого же уезда. Во время богослужения представитель волостного совета вошел в церковь и, прервав службу, стал разъяснять верующим сущность декрета, что и спровоцировало возмущение крестьян. Правда, все закончилось довольно мирно. Дело было прекращено губернским трибуналом, квалифицировавшим действия представителя совета как нетактичные, оскорбительные для чувств верующих[48].

В течение 1918 г. дело отделения Церкви от государства в Верхнем Поволжье продвигалось весьма медленно. Для ускорения проведения декрета 22 декабря 1918 г. Ярославский губернский исполнительный комитет (ГИК) поручил губотделу юстиции «провести в срочном порядке декрет об отделении церкви от государства и создать ликвидационную комиссию»[49]. Наглядным результатом своей деятельности отдел называл продвижение пролетариата и крестьянства по пути усвоения правильного миропонимания и оценки советского строительства и изживания «главнейших рабских предрассудков»[50]. Так на законных основаниях проходила национализация церковного имущества.

Опровергая аргумент о сопротивлении «классовых врагов» Советской власти проводимому государственному строительству (как видим, крестьянские возмущения во многом были спровоцированы самими властями – прим. Д.С.), зададимся вопросом: действительно ли духовенство давало повод обвинить его в сопротивлении власти, как утверждали большевики?

Исследуя документы тех лет, мы придем к выводу – нет. Вот пример: в феврале 1918 года в газету «Утро России» из города поступило сообщение о многолюдном собрании мирян, выступавших с критикой декрета об отделении Церкви от государства. В нескольких церквях – Покровской, Богословский, Космо-Дамиановской, Борисоглебской и Спасо-Преображенской – имели место печальные недоразумения, закончившиеся без особых последствий для рискнувших выступать и изгнанных из храмов большевиков. Священнослужители «вступались за них (большевиков – прим. Д.С.), старались успокоить массу, дабы не превратить храм в арену кровавой расправы»[51]. Не соответствуют действительности и мифы о вооруженном сопротивлении власти, которые, кстати, потом, в конце 20-х – начале 30-х, будут квалифицироваться как принадлежность к террористическим организациям. В 1918-1919 гг. несогласные с декретом верующие выступать с оружием против советской власти не хотели. Они заявляли о готовности идти безоружными против пулеметов[52]. Совершенно согласна с оценкой нейтральной позиции духовенства костромской исследователь Н.С. Майорова, которая в своей диссертационной работе, посвященной государственно-церковным отношениям в 1917-1920 гг., пишет: «Антисоветская агитация духовенства на религиозной почве и против декрета нередко имела место, но священники занимали нейтральную позицию и с призывами к свержению безбожного правительства не выступали»[53].

К лету 1919 г. в отчетах председателей губернских подотделов и комиссий по отделению Церкви от государства Иваново-Вознесенской, Костромской и Ярославской губерний отмечалось отсутствие контрреволюционной деятельности духовенства. В сводке губчека о положении в Иваново-Вознесенской губернии в августе 1919 г. зафиксировано: «…духовенство держится своей общепринятой тактики и сидит по своим норам, как “гады”, и нести какую-либо антисоветскую агитацию не решается»[54].

Подтверждая позицию невмешательства духовенства в политику, вчитаемся в слова Послания Святейшего Патриарха Тихона от 08(21).07.1919 г., который, обращаясь к чадам Православной Российской Церкви, призывал духовенство дистанцироваться от политических амбиций: «Нет, пусть лучше нам наносят кровоточащие раны, чем нам обратиться к мщению, тем более погромному, против наших врагов или тех, кто кажется нам источником наших бед. Следуйте за Христом! Не изменяйте Ему. Не поддавайтесь искушению. Не губите в крови отмщения и свою душу. Не будьте побеждены злом. Побеждайте зло добром (Рим. 12:21)»[55]. В Послании от 25.09.(08.10).1919 г., призывая православный клир и мирян не вмешаться в политическую борьбу, Святейший пишет: «Мы, служители и глашатаи Христовой Истины, подпали под подозрение у носителей современной власти в скрытой контрреволюции, направленной якобы к ниспровержению советского строя. Но мы с решительностью заявляем, что такие подозрения несправедливы: установление той или иной формы правления не дело Церкви, а самого народа»[56].

Тезис о вине духовенства в сопротивлении советской власти при рассмотрении документов и выводов серьезных исследователей явно не выдерживает критики. Приведем в качестве мнения о поднятых в статье проблемах позицию С. Бычкова, который, исследуя период 1918-1919 гг., пишет: «Русскую Церковь, лишь в феврале 1917 года освободившуюся от пут государства и деятельно реформирующую собственную жизнь, большевики попросту принялись уничтожать. Они не скрывали своих задач, которые по существу были демоническими и богоборческими. Поначалу им казалось, что можно наскоком уничтожить Русскую Церковь, искоренив в душах людей упоминание о Боге». Далее автор делает вывод: раз уничтожить не удается, значит, надо подчинить Церковь, сделать ее ведомством государства, благо опыт, осуществленный императором Петром I, имелся. Далее Бычков подтверждает свое мнение, цитирует письмо начальника Секретного отдела ВЧК Тимофея Самсонова Ф. Дзержинскому, который делает вывод: религию не может разрушить никакой другой аппарат, кроме ВЧК. ВЧК озаботилась планами по разрушению Церкви руками самих священнослужителей: «Через нее мы сможем путем долгой, напряженной и кропотливой работы разрушить и разложить церковь до конца»[57].

Поэтому, опровергая идеологически штампы советского прошлого о том, что гонения на Церковь были следствием служения ее самодержавию, «контрреволюционных действий» духовенства, «прислужников прежнего режима», сопротивлявшихся строительству коммунизма и поэтому якобы принявших в первые годы советской власти справедливые страдания[58], скажем – гонения на Церковь были фактом непримиримости учения Церкви и большевистской утопии. Это в своем послании ясно разъяснили соловецкие страдальцы[59].

Однако несмотря ни на какие усилия планам большевиков не суждено было сбыться. «Врата адовы не одолеют Церкви», – обещал Господь Своим ученикам (Мф. 16:19). Действительно, озвучим неоспоримый факт – советской власти удалось уничтожить все дореволюционные сословия, кроме Церкви, которая выстояла в горниле испытаний, и не только выстояла, но и в начале 90-х годов ХХ века молитвами новомучеников и исповедников обрела свободу, всходы которой, несомненно, принесут еще добрые плоды духа.

Подводя итог вышесказанному, статью хочется завершить словами Святейшего Патриарха Тихона: «Верим, что как быстро и детски доверчиво было падение народа русского, развращаемого много лет несвойственной нашей христианской стране жизнью и учениями, так же пламенно и чисто будет раскаяние его, и никто не будет так любезен сердцу народному, как пастырь родной его Матери Церкви, вызволивший его из египетского зла»[60].