В нашей стране имя недавно ушедшего антрополога Рене Жирара, создателя миметической теории, оставившего заметный след в науке, известно более всего по книге «Вещи, сокрытые от создания мира» (1978, издана на русском ББИ, 2015). Эту книгу иногда называют «катехизисом», поскольку она построена из вопросов и ответов и действительно напоминает разговор учителя с учениками. В ней Жирар подробно излагает двум французским психиатрам свои гипотезы о человеческой психике, происхождении культуры и религии из коллективного убийства, смысле мифов, роли Библии в мировой истории. В эпоху, как ее называет Жирар, «скептической философии» у него самого совсем нет иронии по поводу собственных открытий. Причём до такой степени, что последнюю (1999 г.) и, видимо, главную свою книгу он озаглавил словами Христа из Евангелия: «Я вижу Сатану, падающего с неба, как молния»[1].

Книга основана на современном анализе текста Евангелия, и в ней автор пытается довести до конца свою давнюю мысль о радикальном различии между Библией и мифологией. И для Жирара эта разница определяется отношением к убийству: «Мифические свидетельства говорят о виновности жертв коллективного насилия. Эти рассказы попросту лживы, иллюзорны и обманчивы. Библейские и евангельские свидетельства настаивают на невиновности тех же самых жертв. И они надежны, правдивы и точны». Но столь же ложным Жирар объявляет мнение, будто Евангелие – очередной миф, и отвергает стремление некоторых богословов окончательно «демифологизировать» Евангелие, выделить из него некое «чистое» христианство. В своей книге Жирар предпринимает попытку объяснить в свете своей теории несколько особо «мифологических» моментов Нового Завета, указать на их необходимость в общей картине Благой Вести. Всё это образы, так или иначе связанные с природой зла.

Один из таких спорных моментов – образ Сатаны, или дьявола. Этого персонажа или игнорируют, или же понимают как некую злую силу, параллельную Богу, на которую можно в таком случае переложить ответственность за всё зло, совершаемое людьми. Жирар предлагает понять Сатану как чисто человеческое явление, дурное подражание людей друг другу, приводящее к бесконечным конфликтам. Сатана – это скандал, препятствие, неизбежно возникающее, когда для подражания избран ложный образец. В этом смысле Жирар интерпретирует момент, когда Христос говорит Петру: «Отойди от Меня, Сатана! Ты мне соблазн!» (Мф 16:23). Пётр, испугавшись первого предупреждения о Страстях, предлагает Христу отказаться от подражания Богу и подражать ему, Петру, его желанию безопасности. Жирар предлагает представить, что если бы Христос согласился, то быстро стал бы миметическим соперником Петра и «авантюра Божьего Царства скатилась бы на уровень ничтожных ссор»[41]. То, к чему такое соперничество в конечном итоге приводит, – это коллективное насилие, устанавливающее ложный мир, превращая агрессию всех против всех в агрессию всех против одного. По мнению Жирара, когда Христос спрашивает «Как может Сатана изгонять Сатану?» (Мк 3:23), Он не отрицает этой способности, но указывает на неё и осуждает. Именно такое частичное самоустранение позволяет злу всё время возобновляться, оно же создаёт ложную трансцендентность, чувство божественности дьявольского механизма. Но осознание этого принципа «благого насилия» лишает его действенности. Крест, согласно Жирару, делает этот принцип очевидным и поэтому побеждает его. После Распятия Сатана «падает с неба как молния», правда о невиновности жертв означает конец его всевластия.

Однако Сатана падает с неба всё же на землю, и это для Жирара связано с ещё одной сложной темой – Апокалипсисом. И здесь Жирар находит свое объяснение. Он утверждает, что апокалиптические пророчества не имеют ничего общего с местью Бога людям или с божественным наказанием, которыми объясняются катастрофы в мифах и даже отчасти в Ветхом Завете. «Человек никогда не бывает жертвой Бога, Бог – всегда жертва человека». Природа предсказанной Христом катастрофы – человеческое насилие, которое больше не имеет «тормоза». Это последний жертвенный кризис, последнее обезразличивание, стирающее даже казавшуюся незыблемой разницу между природой и культурой, после Чернобыля это стало хорошо понятным. Сатанинский механизм дал сбой, и насилие больше не может объединять людей, спасать их само от себя. Мифологические культуры существовали тысячи лет, и число их жертв микроскопично по сравнению с миллионами жертв тоталитарных режимов, но эти режимы не прожили даже века. Жирар и оптимистичен, и пессимистичен одновременно. Насилие лишается всех своих «конструктивных» свойств, его становится всё больше. Выходом из кризиса больше не может стать жертвоприношение, но только любовь, то есть отказ от ложного подражания и «подражание божественному бескорыстию» Иисуса и Его Отца, который «повелевает солнцу своему восходить над злыми и добрыми» (Мф 5:45).           

Третья тема книги, тесно связанная с двумя предыдущими, – это Антихрист, образ которого также часто понимается как некоего последнего «козла отпущения», мистического врага Бога, во всём виноватого. Для Жирара это снова совершенно посюстороннее явление, совокупная реакция человечества на Благую Весть о Христе, которую оно не может проигнорировать, но не соглашается принять. Жирар говорит о «первом тоталитаризме», первом неоязычестве, о попытке повернуть историю вспять, отказаться от знания о принципиальной невиновности жертв, возобновить мифический порядок. Эту тенденцию автор прослеживает у Ницше и Хайдеггера, её наиболее яркое воплощение – европейский нацизм. Но особенно интересна мысль Жирара о «втором тоталитаризме», другом лице Антихриста, где -анти – это не «против», а «вместо». Автор пишет, что это «второе неоязычество» не отрицает невиновность жертв, но, наоборот, глубоко озабочено жертвами. С одной стороны, это крайне позитивно, но сама забота о жертвах легко превращается в скандал, в абсурдный повод для миметического соперничества. Отсюда рождается новое насилие, которое совершается исключительно ради справедливости и спасения невинных. Этим предупреждением Жирар пытается защитить свою теорию от превращения в идеологический инструмент, удобный для обличения чужих жертв и самооправдания.

В заключение Жирар цитирует мысль Симоны Вейль, что Евангелие – это скорее антропология, чем теология, и сквозь эту призму он пытается рассмотреть традиционные богословские проблемы, такие как дьявол и апокалиптические предсказания. Жирар остаётся верен себе, несмотря на обвинения в том, что из учёного он превратился в проповедника, ему действительно удаётся провести своё исследование, «насколько это было возможно, без постулирования реальности христианского Бога». Таким образом, он закрывает для себя лёгкий путь, идя по которому можно в любой момент сослаться на сверхъестественные причины. Однако это позволяет ему разоблачить ложную сверхъестественность, иллюзорную «божественность» человеческого насилия. При этом Жирар не даёт читателю забыть, благодаря чему или Кому возможно такое разоблачение и в конце своей работы вводит тему пасхального утра и Параклета, Духа Святого. Как пишет богослов Вольфганг Палавер в предисловии к этой книге, «Там, где Жирар вопрошает о той силе, которая сделала возможным это обращение, он обозначает границы своей антропологической апологии и говорит о благодатной встрече учеников с Воскресшим».

Новая книга Рене Жирара, безусловно, заинтересует многих читателей, и тех, кто хорошо знаком с его творчеством, и тех, кто открывает это имя впервые. Остро поставленные вопросы, неординарное решение проблем, над которыми бьется не одно столетие христианская мысль, глубокое сопряжение с нашей действительностью, – все это отличает труды Жирара, а в этой книге предстает просто в концентрированном виде.