Сегодня вы дали мне возможность ближе познакомиться с вами, хотя я уже имел удовольствие встретиться с некоторыми из вас и посетить многие семинарии. Меня попросили рассказать о моем личном опыте подготовки священнослужителей и поразмыслить вместе с вами над некоторыми аспектами этой подготовки, являются ли они положительными, требующими объяснения или резко отрицательными.

Мои личный опыт ставит явные ограничения избранной вами перспективе: я хорошо знаком с ситуацией во Франции и достаточно хорошо с ситуациями в Швейцарии и Испании; мои многочисленные обязанности заставили меня неоднократно побывать в Северной и Южной Америке, реже — в Африке; и с момента моего прибытия в Рим я смог расширить свой взгляд и на другие страны, но я не могу похвастаться тем, что мой опыт имеет значение для универсальной Церкви. Вполне возможно, даже скорее всего, какое-либо из моих рассуждений не подходит для тех стран, которые вы представляете. Всегда очень рискованно описывать социальную ситуацию на основе одной-единственной интерпретации. Однако некоторые ключи открывают большее количество дверей. Уже давно как я уверен, что секуляризация стала ключевым термином для определения нашего современного общества, а также нашей Церкви. Секуляризация является немолодым историческим процессом, поскольку она возникла во Франции в середине XVIII века, прежде чем распространиться на остальные современные общества. Однако секуляризация имеет свои различия в разных странах. Во Франции и Бельгии, например, имеет тенденцию к исключению признаков религиозной принадлежности из публичной сферы и к вытеснению религии в частную сферу; та же тенденция, но в ослабленной форме, наблюдается в Испании, Португалии и Великобритании. В Соединенных Штатах, зато, все прекрасно уживаются с публичным выражением религиозных убеждений; мы видели это во время последних президентских выборов в стране. За последнее десятилетие среди специалистов возникли интересные дебаты: до того времени казалось само собой разумеющимся, что европейская секуляризация является нормой и моделью, между тем как секуляризация американская составляет исключение. Сейчас многие, как например, Хабермас, думают, что наиболее правильным было бы как раз обратное и что в нынешней постсовременной Европе религии будут исполнять новую социальную роль. Я провел уже много конференций на эту тему, но здесь не место для обсуждения этого вопроса. Какую бы форму не приняла секуляризация, она вызвала в наших странах упадок христианской культуры. Молодые люди, которые являются в наши учебные заведения, ничего или почти ничего не знают о католической доктрине, об истории Церкви и ее обрядах. Это распространенное бескультурье обязывает нас значительно пересмотреть те методы, которых мы придерживались до сих пор. Упомяну только два из них.

Мне кажется необходимым в первую очередь организовать для молодых людей, поступающих в семинарию, период — год или более — начальной подготовки, «компенсирующего» обучения, имеющего катехизическое и культурное направление. Программы могут быть различными, с учетом специфических потребностей каждой страны. Я лично охотно думаю о целом учебном годе для усвоения Катехизма Католической Церкви, который являет собой компендиум весьма полный по содержанию.

Во-вторых, возможно, следует пересмотреть наши образовательные программы. Молодые люди, которые приходят к нам, знают о своем незнании; они кротки и полны желания воспринять учение Церкви. Есть возможности для действительно успешной работы. Отсутствие у них культуры имеет положительный аспект: они не несут в себе предубеждений своих старших братьев. Это к лучшему. Таким образом, мы имеем перед собой незапрограммированное сознание. Вот почему я за то, чтобы богословская подготовка была краткой, органичной и сориентированной на изложение самой сути. Это обязывает преподавателей и наставников отказаться от предыдущего, критического, метода обучения, как это было с моим поколением — когда встреча с Библией и доктриной была отмечена систематическим критическим духом — и от стремления к слишком скороспелой специализации — именно потому, что у этих молодых людей нет необходимого культурного субстрата.

Позвольте мне поведать вам о некоторых вопросах, которые я задаю себе сейчас. Можно быть тысячу раз правым в своем намерении дать будущим священнослужителям наиболее полную и высокоуровневую подготовку. Как заботливая мать, Церковь стремится к лучшему для своих будущих служителей. Поэтому количество курсов увеличилось, чрезмерно усложнив, на мой взгляд, программу. Возможно, вы уже почувствовали атмосферу надвигающегося уныния среди ваших семинаристов. Подходит ли энциклопедическая направленность для обучения этих молодых людей, не получивших начальных элементов христианского образования? Данная направленность разве не явилась причиной раздробленности обучения, нагромождения курсов и чрезмерного упора на историческую перспективу? Так ли необходимо, например, давать молодым людям, которые никогда не изучали катехизма, углубленную подготовку в области гуманитарных наук или техник коммуникации? Я бы посоветовал выбрать глубину, а не объем обучения; синтез, а не распыление на детали; архитектуру, нежели декорации. По тем же причинам, как вы понимаете, я склонен считать, что изучение метафизики, сколь бы ни было неблагодарным, представляет собой подготовительную и абсолютно необходимую ступень для изучения богословия. Те, кто к нам приходит, зачастую имеют основательную научную и техническую подготовку, и это прекрасно, но отсутствие у них общей культуры не позволяет им с уверенностью приступить к изучению богословия. Многократно я говорил о поколениях, о моем, о предыдущих моему и о будущих поколениях. Это для меня основной пункт нынешней ситуации. Конечно, при переходе от одного поколения к другому всегда возникали проблемы адаптации, но то, что мы переживаем сегодня, является совершенно особенным. Тема секуляризации поможет нам в осмыслении и этой ситуации. Как я уже сказал, секуляризация является очень старым феноменом, поскольку насчитывает уже более двух веков, и в 60-е гг. она получила беспрецедентное ускорение. Для людей моего поколения и в еще большей степени для моих предшественников, зачастую родившихся и выросших в христианской среде, это стало основным открытием. Следовательно, они пришли к истолкованию призыва II Ватиканского Собора «распахнуть двери в мир» как перехода к секуляризации. Фактически мы подверглись, даже содействуя тому, чрезвычайно мощной самосекуляризации в основной части западных Церквей. Примеров достаточно: верующие готовы встать на службу миру, справедливости и гуманитарным интересам, — все это необходимо, — но верят ли они в вечную жизнь? Наши Церкви предприняли огромное усилие для необходимого обновления катехизиса, но этот самый катехизис не создает ли impasse по отношению к эсхатологии? Наши Церкви приняли участие в большей части современных этических дебатов, вызывающих публичный интерес, но говорят ли они о грехе, о благодати и о жизни на основе теологальных добродетелей (в тексте буквально «теологальной жизни»)? Удачно ли наши Церкви воспользовались дарами своей мудрости, чтобы улучшить участие верующих в литургии, и в отношении последней не утратили ли, в большей мере, чувства сакральности? Может ли кто-нибудь отрицать, что наше поколение, возможно, не отдавая себе в том отчета, мечтало о «Церкви чистых», о вере, очищенной от всяких религиозных манифестаций; намеревалось предостерегать против всякого выражения народной набожности (крестные ходы, паломничества и др.)?

Столкновение с секуляризацией глубоко преобразило наши Церкви. В данной момент мы можем выдвинуть гипотезу (однако не имея времени для ее подтверждения), что мы перешли от Церкви «принадлежности», в которой вера передавалась человеку обществом, в котором он родился, к Церкви «убежденности», в которой вера определяется как личный и смелый выбор, зачастую вопреки обществу, в котором человек родился. Этот переход сопровождался ошеломляющими численными изменениями. Состав причтов уменьшился на глазах, в храмах, на курсах катехизма, даже в семинариях. Однако кард. Люстиже (Lustiger) доказал однажды с цифрами в руках: соотношение между числом священников и реальным числом практикантов осталось все тем же.

Наши семинаристы, как и наши молодые священнослужители, тоже принадлежат к этой Церкви «убежденности». Это уже выходцы не столько из деревень, сколько из городов, особенно из городов университетских. Зачастую они происходят из разделенных, «рухнувших» семей, что оставляет в них следы боли и, порой, своего рода сентиментальную незрелость. Они больше не находят поддержки в своей социальной среде: они сознательно отреклись от всех социальных амбиций — то, что я говорю не относится ко всем случаям: я знаком с африканскими общинами, где семья или деревня еще несли, буквально, призвания, расцветшие в их лоне. Поэтому они имеют более определенный профиль, более выраженную индивидуальность и более решительный темперамент. В этом отношении им принадлежит все наше уважение.

Следовательно, проблема, на которую я бы хотел обратить все ваше внимание, выходит за рамки обычного конфликта поколений. Мое поколение, повторяю, отождествило раскрытие навстречу миру с переходом к секуляризации, к которой оно испытывало определенное влечение. Самые молодые родились во время секуляризации, которая является их натуральной средой; они впитали ее с молоком матери: пытаясь, прежде всего, обособиться и отстаивая собственную индивидуальность и отличие. Уже существует в европейской Церкви, и, возможно, даже в американской, линия разграничения, возможно разлома, различная в разных странах, которая отделяет, как я их называю, «течение согласия» от «течения несогласия». Первое обращает наше внимание на то, что в секуляризации существуют глубоко христианские ценности, такие как равенство, свобода, солидарность, ответственность, и что можно прийти к согласию с этим течением и определить общие поля действия. Другое течение, наоборот, призывает к несогласию, считает, что различия и оппозиции, особенно в области этики, станут все более резкими. Предлагает, следовательно, модель, альтернативную доминирующей, и берет на себя роль протестующего меньшинства. Первое течение оказалось ведущим в постсоборный период; оно предоставило идеологическую основу для интерпретаций, утвердившихся в 60-е гг. и в последующее десятилетие. Все перевернулось начиная с 80-х, особенно — но и не только — благодаря влиянию папы Иоанна Павла II. Течение согласия устарело, но его адепты все еще удерживают ключевые позиции в Церкви. Течение же альтернативной модели значительно усилилось, но пока еще не стало ведущим. Таким образом объясняется нынешнее состояние напряженности во многих Церквах нашего континента.

Я мог бы без труда проиллюстрировать все то, о чем я только что говорил, при помощи многочисленных примеров. Католические университеты сегодня распределяются на основе этой линии разграничения: некоторые делают попытку адаптироваться и кооперировать с секуляризированным обществом, оказываясь вынужденными встать в критическую позицию в отношении того или иного аспекта католической доктрины или морали; другие, более поздней ориентации, ставят ударение на исповедании веры и активном участии в евангелизации. То же самое относится и к католическим школам.

То же самое можно утверждать, чтобы вернуться к предыдущему аргументу относительно характерного облика тех, кто стучится в дверь наших семинарий и религиозных домов. Кандидаты первой ориентации появляются все реже, к большому сожалению священников, принадлежащих к более старому поколению. Количество кандидатов второй ориентации превалирует, но они не решаются пересечь порог наших религиозных домов, поскольку зачастую они не находят там того, чего ищут. Они преисполнены заботой об идентичности (с некоторым пренебрежением их иногда называют «идентитариями»): о христианской идентичности — чем мы должны отличаться от тех, кто не разделяет нашей веры? — и об идентичности священнослужителя, между тем как монашеская идентичность воспринимается наиболее отчетливо. Как способствовать гармонии среди наставников — которые зачастую принадлежат к первому течению — и молодежи, которая отождествляет себя со вторым течением? Наставники, в конце концов, закоснеют на восходящих к их временам условиях поступления и отбора абитуриентов, условиях, которые больше не соответствуют ожиданиям наиболее молодых. Мне рассказали случай во французской семинарии, в которой адорации Пресвятых Даров не допускались в течение целых двадцати лет, поскольку считались слишком культовыми: новые семинаристы должны были бороться долгие годы за ее восстановление, в то время как некоторые наставники предпочли подать в отставку перед лицом того, что они считали «возвратом к прошлому»; поддавшись требованиям молодых, они пришли к убеждению, что отрекаются от всего того, за что боролись всю свою жизнь. В диоцезе, в котором я прежде был епископом, я столкнулся с подобными трудностями, когда наиболее пожилые священники — или целые приходские общины — с большим трудом сообразовывались с требованиями молодых священнослужителей, вверенных им.