Старчество в церковной традиции. Часть 1. Постановка проблемы
Портал «Богослов.Ru» начинает публикацию доклада А.Л.Беглова, посвященного месту старческого руководства в духовной традиции Русской Церкви. Доклад был прочитан в 2008 году на Международной научно-богословской конференции Московской духовной академии «Русская патрология».
Статья
Вопрос о положении старчества вообще и русского старчества в частности в церковной традиции на первый взгляд может показаться неуместным. Неужели русское старчество периода самого своего расцвета не имело святоотеческого сознания? Неужели оно не питалось токами Предания? Сегодня мало у кого могут возникнуть такие вопросы. Однако совсем иначе смотрели на это современники описываемых событий. Вспомним, какое количество страниц посвящено именно доказательству святоотеческих корней старческого руководства, его вполне церковного характера в первых жизнеописаниях старцев Оптиной пустыни и первых теоретических работах, посвященных старчеству. К этим произведениям можно присовокупить и писания самих русских старцев первой трети XIX века, например, преподобного Зосимы (Верховского)[1]. Названные и многие другие памятники русской аскетической письменности представляют собой буквально апологетику старчества. Эта — как нам сейчас представляется — сугубо православная практика на протяжении всего XIX века нуждалась в апологии, в защите. И такие апологетические выступления появлялись не на пустом месте. Они были ответом на критику, сомнения и упреки, исходившие на протяжении всего рассматриваемого периода из самых разных кругов — от высокопоставленных церковных иерархов до простых новоначальных иноков и инокинь, задававших вопросы о необходимости для них безоговорочного послушания старцу.
Действительно, вся история русского старчества XIX — начала XX веков окружена конфликтами разной природы и разного характера. Можно сказать, что эти конфликты развиваются по нескольким направлениям. Первая линия таких конфликтов — это отношения старцев с епархиальной / центральной церковной властью. Яркий пример такого рода конфликтов дает нам жизнь первого оптинского старца преподобного Льва (Наголкина), духовного внука великого делателя старческого руководства — преподобного Паисия (Величковского). Постоянное перемещение по распоряжению архиереев из одного монастыря в другой, строгие указания, имеющие целью ограничить доступ паломников к старцу уже после водворения в Оптину пустынь, непосредственные словесные столкновения с калужским преосвященным — постоянный фон жизни преподобного Льва. Вместе с тем, как прекрасно показала в своей недавней работе И.П. Коровушкина-Пярт, старчество продолжало быть «неудобным» явлением для вышестоящих церковных властей не только на самом раннем этапе своей истории, но и в начале ХХ века. Так, Святейший Синод предпринимал специальные расследования деятельности (прежде всего — хозяйственной, но не только) известных в это время духовных наставников — преподобных Гавриила (Зырянова), старца казанской Седмиезерной пустыни и Германа (Гомзина), возобновителя старчества в Свято-Смоленской Зосимовой пустыни. В обоих случаях расследования закончились удалением старцев из их обителей (в случае с преподобным Германом удаление оказалось временным)[2].
Еще одним направлением конфликтов были отношения между старцами и окрестным белым духовенством. Один из самых ярких примеров такого рода столкновений содержится в переписке Калужской духовной консистории и Оптиной пустыни за 1869 г., отложившейся в калужском областном архиве. Тогда несколько священников Козельского уезда во главе со своим благочинным выдвинули против оптинцев очень тяжелые обвинения в связи с тем, что те окормляли находившуюся под епитимьей крестьянку Ефросинью. Ниже мы вернемся к этой переписке[3]. Наконец, потенциально конфликтными были и взаимоотношения старцев с их учениками. Наверное, наиболее драматичный конфликт такого рода разворачивался в 1823-1825 гг. в сибирском городке Туринске между преподобным Зосимой (Верховским) и некоторыми представителями его духовной семьи (матерью и дочерью Васильевыми). Сердцевина этого конфликта — вопрос о месте и роли духовного наставника-мужчины в женской монашеской общине. Этот конфликт закончился изгнанием старца из монастыря вместе с верными ему ученицами[4].
Даже это конспективное перечисление конфликтных ситуаций, возникавших вокруг старцев в XIX — начале XX века, показывает, что их последователям приходилось доказывать, обосновывать святоотеческое сознание русского старчества. Когда же на рубеже веков старчество стало в России предметом богословских штудий, своеобразие русского старчества по сравнению с древним восточным настолько бросалось в глаза первым исследователям, что они пришли к выводу о существовании двух совершенно разных явлений — русского и древнего восточного старчества. Святоотеческий характер теперь уже именно русского старчества снова был как бы поставлен под вопрос[5]. Болезненным фоном для этих сомнений было первое столкновение отечественного церковного сознания с псевдостарчеством, которое тогда ассоциировалось прежде всего с именем Григория Распутина. Это был самый яркий и известный всем пример[6]. Но он не был единственным. Перед самой революцией разгорелся скандал вокруг женской Иверо-Алексеевской общины в Туапсе, основатели которой оперировали понятием «старец» в корыстных и неблаговидных целях[7]. Это был характерный и острый симптом нового заболевания: к началу ХХ века значение и смысл старческого руководства девальвировались, этим словом обозначали слишком многое, им как ширмой прикрывались люди, далекие от святоотеческого сознания и от подлинного монашеского делания. Опыт столкновения с псевдостарчеством был настолько болезненным, что один из первых исследователей старчества В.И. Экземплярский считал возможным и даже необходимым вынести безоговорочное и категоричное заключение:
«О старчестве же вне монастырей другого ничего нельзя сказать, как только то, что это просто религиозно-коммерческое предприятие, ничего общего не имеющее ни со старчеством, ни с православием вообще»[8].
Сегодня мы снова находимся в аналогичной ситуации. Смысл и образы старческого руководства в обыденном церковном сознании в наше время крайне размыты, и это снова открывает возможность спекулировать на них. В этой связи вопрос о святоотеческом характере русского старчества приходится поставить вновь. Для ответа на него, прежде всего, необходимо попытаться дать определение старческого руководства.
Действительно, вся история русского старчества XIX — начала XX веков окружена конфликтами разной природы и разного характера. Можно сказать, что эти конфликты развиваются по нескольким направлениям. Первая линия таких конфликтов — это отношения старцев с епархиальной / центральной церковной властью. Яркий пример такого рода конфликтов дает нам жизнь первого оптинского старца преподобного Льва (Наголкина), духовного внука великого делателя старческого руководства — преподобного Паисия (Величковского). Постоянное перемещение по распоряжению архиереев из одного монастыря в другой, строгие указания, имеющие целью ограничить доступ паломников к старцу уже после водворения в Оптину пустынь, непосредственные словесные столкновения с калужским преосвященным — постоянный фон жизни преподобного Льва. Вместе с тем, как прекрасно показала в своей недавней работе И.П. Коровушкина-Пярт, старчество продолжало быть «неудобным» явлением для вышестоящих церковных властей не только на самом раннем этапе своей истории, но и в начале ХХ века. Так, Святейший Синод предпринимал специальные расследования деятельности (прежде всего — хозяйственной, но не только) известных в это время духовных наставников — преподобных Гавриила (Зырянова), старца казанской Седмиезерной пустыни и Германа (Гомзина), возобновителя старчества в Свято-Смоленской Зосимовой пустыни. В обоих случаях расследования закончились удалением старцев из их обителей (в случае с преподобным Германом удаление оказалось временным)[2].
Еще одним направлением конфликтов были отношения между старцами и окрестным белым духовенством. Один из самых ярких примеров такого рода столкновений содержится в переписке Калужской духовной консистории и Оптиной пустыни за 1869 г., отложившейся в калужском областном архиве. Тогда несколько священников Козельского уезда во главе со своим благочинным выдвинули против оптинцев очень тяжелые обвинения в связи с тем, что те окормляли находившуюся под епитимьей крестьянку Ефросинью. Ниже мы вернемся к этой переписке[3]. Наконец, потенциально конфликтными были и взаимоотношения старцев с их учениками. Наверное, наиболее драматичный конфликт такого рода разворачивался в 1823-1825 гг. в сибирском городке Туринске между преподобным Зосимой (Верховским) и некоторыми представителями его духовной семьи (матерью и дочерью Васильевыми). Сердцевина этого конфликта — вопрос о месте и роли духовного наставника-мужчины в женской монашеской общине. Этот конфликт закончился изгнанием старца из монастыря вместе с верными ему ученицами[4].
Даже это конспективное перечисление конфликтных ситуаций, возникавших вокруг старцев в XIX — начале XX века, показывает, что их последователям приходилось доказывать, обосновывать святоотеческое сознание русского старчества. Когда же на рубеже веков старчество стало в России предметом богословских штудий, своеобразие русского старчества по сравнению с древним восточным настолько бросалось в глаза первым исследователям, что они пришли к выводу о существовании двух совершенно разных явлений — русского и древнего восточного старчества. Святоотеческий характер теперь уже именно русского старчества снова был как бы поставлен под вопрос[5]. Болезненным фоном для этих сомнений было первое столкновение отечественного церковного сознания с псевдостарчеством, которое тогда ассоциировалось прежде всего с именем Григория Распутина. Это был самый яркий и известный всем пример[6]. Но он не был единственным. Перед самой революцией разгорелся скандал вокруг женской Иверо-Алексеевской общины в Туапсе, основатели которой оперировали понятием «старец» в корыстных и неблаговидных целях[7]. Это был характерный и острый симптом нового заболевания: к началу ХХ века значение и смысл старческого руководства девальвировались, этим словом обозначали слишком многое, им как ширмой прикрывались люди, далекие от святоотеческого сознания и от подлинного монашеского делания. Опыт столкновения с псевдостарчеством был настолько болезненным, что один из первых исследователей старчества В.И. Экземплярский считал возможным и даже необходимым вынести безоговорочное и категоричное заключение:
«О старчестве же вне монастырей другого ничего нельзя сказать, как только то, что это просто религиозно-коммерческое предприятие, ничего общего не имеющее ни со старчеством, ни с православием вообще»[8].
Сегодня мы снова находимся в аналогичной ситуации. Смысл и образы старческого руководства в обыденном церковном сознании в наше время крайне размыты, и это снова открывает возможность спекулировать на них. В этой связи вопрос о святоотеческом характере русского старчества приходится поставить вновь. Для ответа на него, прежде всего, необходимо попытаться дать определение старческого руководства.
[1] Жизнеописание оптинского старца иеромонаха Леонида. М., 1876; Трифон (Туркестанов), митр. Древнехристианские и оптинские старцы. М., 1996. С. 123-133; Поучение о послушании в Бозе почившаго отца нашего и пустынножителя Зосимы Верховскаго предавшимся ему по Бозе в духовное окормление сестрам общежительной Троице Одигитриевой пустыни, устроенной им самим // Зосима Верховский, преподобный старец. Творения / Сост., предисл., подготовка текстов и коммент. Т.М. Судник. Свято-Троицкая Сергиева Лавра, 2006. С. 221-374.
[2] Пярт И.П. Водительство Святого Духа или «религиозно-коммерческое предприятие»? Старчество в атмосфере кризиса в Русской Православной Церкви на рубеже XIX и XX вв. // Уральский исторический вестник. 2008 (в печати). Ср. кризис в Оптиной пустыни 1911 г., также закончившийся синодальным расследованием и изгнанием из обители старца Варсонофия. См. Концевич И.М. Оптина пустынь и ее время. Свято-Троицкая Сергиева Лавра, 1995. С. 9-10, 387-390.
[3] Государственный архив Калужской области. Ф. 903. Оп. 1. Д. 62. Лл. 36-41.
[4] Житие и подвиги в Бозе почившего блаженной памяти старца схимонаха Зосимы, его изречения и извлечения из его сочинений. В 2-х частях. М., 1889. Ч. 1. С. 107-108, 136-158, 162-172; Зосима Верховский, преподобный старец. Творения. С. 496-497, 500-501; Беглов А. «Вечностию неразрушимое содружество»: Страницы русского старчества XIX века: преподобный Зосима (Верховский) и его духовная семья в 1818-1825 гг. // Альфа и Омега. 2001. № 3(29). С. 205-206; Женская Зосимова пустынь. Исторический очерк / Сост. монахиня Зосима (Верховская). М., 2008. С. 76-85.
[5] Экземплярский В.И. Старчество // Дар ученичества. Сборник / Сост. П.Г. Проценко. М., 1993. С. 220-221.
[6] Ср.: «Распутин с самого начала претендовал на статус «старца», подобно Серафиму <Саровскому>, и тем самым приобретал доверие светской верхушки (и презрение духовенства)». - Фриз Г.Л. Церковь, религия и политическая культура на закате старой России // История СССР. 1991. № 2. С. 113.
[7] Георгий Голубцов, протоиерей. Поездка на Всероссийский церковный собор. Дневник (29 января - 18 апреля 1918 г.) / Подготовка текста и публикация М.И. Одинцова. М., 1995. С. 169-180; Пярт И.П. Водительство Святого Духа или «религиозно-коммерческое предприятие»?
[8] Экземплярский В.И. Старчество. С. 226. Ср. Там же. С. 225.
[2] Пярт И.П. Водительство Святого Духа или «религиозно-коммерческое предприятие»? Старчество в атмосфере кризиса в Русской Православной Церкви на рубеже XIX и XX вв. // Уральский исторический вестник. 2008 (в печати). Ср. кризис в Оптиной пустыни 1911 г., также закончившийся синодальным расследованием и изгнанием из обители старца Варсонофия. См. Концевич И.М. Оптина пустынь и ее время. Свято-Троицкая Сергиева Лавра, 1995. С. 9-10, 387-390.
[3] Государственный архив Калужской области. Ф. 903. Оп. 1. Д. 62. Лл. 36-41.
[4] Житие и подвиги в Бозе почившего блаженной памяти старца схимонаха Зосимы, его изречения и извлечения из его сочинений. В 2-х частях. М., 1889. Ч. 1. С. 107-108, 136-158, 162-172; Зосима Верховский, преподобный старец. Творения. С. 496-497, 500-501; Беглов А. «Вечностию неразрушимое содружество»: Страницы русского старчества XIX века: преподобный Зосима (Верховский) и его духовная семья в 1818-1825 гг. // Альфа и Омега. 2001. № 3(29). С. 205-206; Женская Зосимова пустынь. Исторический очерк / Сост. монахиня Зосима (Верховская). М., 2008. С. 76-85.
[5] Экземплярский В.И. Старчество // Дар ученичества. Сборник / Сост. П.Г. Проценко. М., 1993. С. 220-221.
[6] Ср.: «Распутин с самого начала претендовал на статус «старца», подобно Серафиму <Саровскому>, и тем самым приобретал доверие светской верхушки (и презрение духовенства)». - Фриз Г.Л. Церковь, религия и политическая культура на закате старой России // История СССР. 1991. № 2. С. 113.
[7] Георгий Голубцов, протоиерей. Поездка на Всероссийский церковный собор. Дневник (29 января - 18 апреля 1918 г.) / Подготовка текста и публикация М.И. Одинцова. М., 1995. С. 169-180; Пярт И.П. Водительство Святого Духа или «религиозно-коммерческое предприятие»?
[8] Экземплярский В.И. Старчество. С. 226. Ср. Там же. С. 225.
Комментарии ():
Написать комментарий: