В Деяниях (6,9; в синодальном переводе) речь идёт о синагоге либертинцев, которые участвовали в убиении первомученика архидиакона Стефана. По Вульгате: «... synagoga que apellatur Libertinorum... », откуда во французском языке есть слово «libertin». Его словарь программы ABBY LINGVO переводит как «распутник» и «вольнодумец». Статья - о французских вольнодумцах. Точнее Священного Писания указать на сущность явления невозможно: оставим французов в переводе «либертинцами» с указанием в прозрачном корне слова на их «вольности».

В узком исходном значении либертинцами называли в XVI веке членов пантеистской секты - братьев свободного духа (lat. « liber », fr. « libre »). На первой волне Реформации секта появилась, или проявилась, в Лилле (Фландрия, Lille-en-Flandre), оттуда достигла Парижа и многих провинциальных городов. Либертинцы исповедовали существование единственного бессмертного бесконечного вездесущего духа. Этот бог-дух животворит людей, действует в них, теснейшим образом соединяется с их телом, и становится движителем всякого их действия (Taveneaux, René Le catholicisme dans la France classique 1610-1715 tt.1-2. P., Sedes, 1994, 582 pp.; p. 245). Поэтому человек за свои дела не несёт никакой ответственности. Его единственная функция на земле - предаваться своим желаниям без надежды или страха. Отдалённая связь учения с христианским тринитарным богословием усматривается, но о Боге Отце и о Христе Сыне либертинцы не учили, так что едва ли их секту можно назвать христианской. Жили они общиной безо всяких правил и стеснения, по-эпикурейски. С ними боролся Кальвин с присущей ему суровостью. К концу XVI века они как секта из Франции исчезли, но введённое ими в обиход отношение полного безразличия к вероучению и благочестию оставило свой след.

В XVII веке слово «либертинец» стало постепенно означать вольнодумца, рационалиста, враждебного всякому религиозному верованию. Естественно, с этим связывалось представление - точное и в историческом плане и в бытовом - о безнравственном, развратном поведении (Taveneaux. 246). «Либертинство» - вольнодумство (libertinage) охватывало не приемлющих религиозного фанатизма, считающих себя умными, сомневающихся, разочарованных, ищущих, желающих и способных посредством эрудиции прилично оправдать свою жизнь, не согласную с Евангелием, и указать религии её границы. Либертинцы ощущали себя свободными от религиозных догм и предписаний, от норм и условностей общества. Их внутренняя свобода образовалась как бы в результате рациональной расчистки всего порушенного за десятилетия религиозных войн и компромиссов.

Взятые в целом, никакой организации или секты они собой не представляли. Тайные кружки, секты, партии, заговоры (« cabale ») существовали в их среде, но не объединяли их всех организационно, - по крайней мере, добросовестные французские исследователи об этом ничего не пишут. Проект Synagoga Libertinorum всё время стоял на повестке дня, но по видимости практически не мог осуществиться далее небольшого кружка: и власти всё-таки мешали, особенно Ришелье, и дисциплины не хватало по избытку свободы духа. Среда обитания и размножения - не подполье, а парижское кафе и салон придворной дамы. Духовно и идеологически проект, однако, вполне состоялся. Это подтверждает обширная апологетическая литература эпохи (см. соотв. главу), в которой слова «каббала», «синагога», «секта» встречаются очень часто. Либертинцы - это просто новые люди, «новая тварь», но уже без Христа, то есть, сказали бы нам они: «Ой, простите, не совсем, конечно, без Него, хотя почему бы, собственно и нет»? Свобода либертинцев осуществлялась ими в различных её, говоря геометрически, степенях.

Как просто крайняя вольность в вере и благочестии. Никакого разрыва с церковью (обычно католической, а может быть и реформатской), потому что она поддерживает веру покойной матери и незабвенной кормилицы крестьянки. Никаких собственных богословских новаций, Полное соблюдение внешних приличий, тогда уже весьма растянутых. Но каноническая церковная дисциплина, власть епископа и духовника лично категорически отвергаются. Заслуга Реформации в этом очевидна. Из соображений икономии таких либертинцев прощают, причащают, венчают, когда им этого захочется, благодаря Бога, что они открыто от Него не отреклись.

Вышеописанная вольность имела тенденцию переходить все рамки. Литургию заменяла приапея. Её «взрослым» участникам церковь окончательно не нужна: церковная дисциплина противоестественна, религиозные утешения остаются для неспособных к сильнодействующему наслаждению.

Кроме трактира с номерами на заднем плане, либертинство имело и свой культурный богословско-философский фасад. Адюльтер и дебош во плоти не привлекательны для возвышенных натур. Тонкий духовный блуд синтезировал христианскую веру с философскими системами язычников. Открыто не отвергаются соборные догматы. Однако вслед за Эпиктетом и Сенекой либертинцы учат о самопожертвовании личности ради общества как о цели, которая выше корыстного, по мнению либертинцев, стремления к загробному воздаянию - в сие последнее они внутренне не верят. Добродетель смирения, с точки зрения стоиков и либертинцев, есть не более, чем слабость. Христианская святость критикуется с позиций античного героизма (Taveneaux, 254). Философия Эпикура востребована как никогда. Её апостол - аббат Рене Гассенди (Gassendi, René. 1592-1655). Система Декарта либертинцев восхитила и укрепила в их умственной свободе: вера сама по себе, а разум в ней не нуждается; бытие совпадает с мышлением, значит, немыслимое отодвигается за пределы бытия (Бог Недомыслимый и Непостижимый). Деизм стал рациональным обоснованием либертинства, в той его части, которая в обосновании нуждалась. Бог остался Творцом, но перестал быть Отцом. Блудного сына больше никто не ждёт, и возвращаться ему некуда.

Либертинская печать лежит на многих проявлениях литературы, как тогда называли всё, что написано: научное, политическое, художественное. Упомянув сына иудейки скептика Монтеня (Popkin Richard H. The Third Force in Seventeenth Century Thought, Leiden-New-York, E. D. Brill, 1992.; p. , 81), Сирано де Бержерака и Мольера, заметим, что важно найти именно духовный корень этих «цветов зла». В «гербариях» недостатка нет - поздний французский рационализм прекрасно описан во всех его проявлениях и противниками, и адептами.

Развитая подвижность в вышеописанных степенях свободы давала новое качество. С санкции свободного разума, скреплённая в приапеях, дружба с миром становится враждой против Бога (Иак. 4,4). Атеизм выражался разнообразно. Словесно - в богохульстве. Богохульство не было тогда, как теперь, лишённым первоначального смысла междометием, но именно отвержением Бога. Так его понимали и богохульники, припёртые свидетелями к стенке, и власти, каравшие это преступление отрезанием губ и смертной казнью. Ассамблеи французского клира 1614 и 1645 годов умоляли короля «защитить Францию от атеистов, иудеев, магометан, адамитов, анабаптистов и им подобных» (Taveneaux, 249). Последняя из этих ассамблей приводит множество случаев поругания святыни, публичного оскорбления и нападения на клириков, издевательств над ними и их убийств по мотивам ненависти к Богу и религии, а не в порядке выяснения относительной правоты конфессий. Практика религиозных войн нашла применение в войне против религии как таковой.

При дворе, в столице и крупных городах атеисты держатся осторожно и сплочённо. По оценке Мерсенна (Mersenne, Marin, prêtre) в современном Паскалю Париже насчитывалось 50 000 атеистов на несколько сот тысяч жителей (Тарасов, Б. Н. Паскаль ЖЗЛ, М., «Молодая гвардия», 1982, с. 278). Один либертинец уверял Людовика XIV, что может выставить для захвата папы армию в 10 000 атеистов, набранных в Париже и окрестностях (Taveneaux, 253). Не так важно для истории вопроса их точное число. «Общину» подобного размера было уже не переубедить и не репрессировать.

О направлении чисто религиозных поисков либертинцев можно судить по богословскому творчеству одного бордоского протестанта.

Исаак Лапейрер (Lapeyrère, Isaac) был сыном королевского чиновника высокого ранга из уважаемой в своем городе семьи. Любитель жизни и насмешник, в юности был обвиняем в ереси протестантскими законоучителями. Поступив на службу секретарём к принцу Конде, много путешествует с ним по лютеранской северной Европе. Подумывает о переходе в католичество. Выражает устно идеи, близкие к идеям раввина Манассии бен Исраель (Popkin, 326). Приходит к выводу, что ветхий Израиль, после того как он был избран, должен быть ещё и призван. Для чего необходима особая проповедь среди иудеев. С призванием для Израиля откроется возможность его спасения и одновременно благоустройства в Палестине. К Израилю должны присоединиться и «языки» под предводительством французского короля. И человечество возликует в единодушном приятии христианской истины, имея во главе избранный народ и французского короля (трактат « Sur le Rappel des Juifs », Pintard René - Le libertinage érudit dans la première moitié du XVII siècle. Genève - Paris : Slatkine, 1983. - 765 pp.; p. 360). В дальнейшем, познакомившись с раввинистическими трактатами, Лапейрер перелагает один из них, под названием «Преадамиты» и печатает трактат, нашумевший с его лёгкой руки. Речь в нём идёт о населении Земли до Адама всеми народами. От Адама же, по Лапейреру, произошел только Израиль. Язычники как бы сближаются у него с сотворёнными до человека животными. До обезьяны - один шаг! Ришелье принимает «преадамита» лично и категорически запрещает этому нездоровому фантазёру печатать подобные ереси. Трактат и идеи распространяются кулуарно. В 1656 году Лапейрер арестован в Брюсселе по требованию церковных властей (Pintard, 421). Покровитель принц Конде пишет письмо папе в защиту своего сотрудника. Лапейрера освобождают. Он отрекается при этом от всех своих мессианских, мильенаристских и преадамитских заблуждений, а заодно и от кальвинистской ереси, становится добрым католиком и помалкивает в дальнейшем на скользкие темы.

Среди идей, высказанных Лапейрером, есть и такие, которые впоследствии получили широкое распространение. Он считал, что Моисей вовсе не является писателем Пятикнижия, что Библия есть не более чем история евреев, и то не всех. Самым перспективным было его учение о спасении: каждый будет спасён независимо от своей веры.

Последний тезис был частью либертинского проекта под названием «Естественная религия», описанного в книге Jacqueline Lagrée « La religion naturelle » (P., PUF, 2002). Термин введён в оборот либерально-протестантским апологетом Гуго Гроцием (Hugues de Groot, alias Hugo Grotius). В его трактате «De la Vérité de la Religion Chrétienne » (первоначально на латинском и фламандском; на французском: Amsterdam, 1642) первая часть имеет подзаголовок: Religion naturelle. Фламандец Гроций желал завязать диалог между протестантами и католиками на материале обращения к языческим мыслителям и к Ветхому Завету в перспективе возможного последующего соединения религий; сначала протестантских конфессий между собой, затем всех протестантов с католиками и так далее. Естественная религия понимается у Гроция как противоположность религии сверхъестественной - христианству, слишком возвышенному, трудноисполнимому и потому не всеми приемлемому. Естественная религия есть религия рациональная (rationnelle). Или христианство в разумных пределах (« christianisme raisonnable »). Она - аналог общего для всех народов естественного права по отношению к божественному (каноническому). Всеобщее естественное право вытекает как раз из всеобщей единой естественной веры. Эта последняя представляет собой общее ядро всех великих религий, «нулевой завет», «Ноев завет», «завет божий» (без указаний на имя и свойства божества). Её культ отправляется в сердцах людей, внешне выражается в милосердии. Её заповеди начертаны (неким) богом в сердцах людей. Минимальный символ этой веры составляет несколько заповедей, от 4 до 7. Их список не разработан и у разных адептов различен: по Спинозе о Христе нет упоминания, а по Локку - есть (Локк, 130). Среди свойств высшего божества, не имеющего твёрдого имени, - совершенство, полнота, всеведение и всемогущество. Его провидение о человеческом роде состоит в полной познаваемости действительности человеком. Культ этого божества необходим, но религиозные церемонии на втором плане. Церковь тоже необходима: это уже не конкретная организация с её земными традиционными установлениями, а всеобщее братство людей. Спасение всякого человека есть его сугубо личное дело. Принц (=власть) имеет, следовательно, право вмешиваться в область священного, но не для того, чтобы менять догматы - это невозможно, ибо бог уже написал их на скрижалях сердец человеческих, - а для поддержания в обществе гражданской терпимости (tolérance civile). Естественные религия, закон и право обязывают принца наказывать атеиста, а не еретика. Еретиков, по этой логике, просто не существует, а атеистом оказывается тот, кто отвергает естественную религию, считая какую-то религию более истинной, чем остальные. Тогда католики не признавали спасения вне своей религии и находились к естественной религии как минимум в оппозиции. На земле с признанием всего «естественного» устанавливается прочный межрелигиозный мир. В «вышних» - спасение открывается всем народам и мудрецам всех эпох.

Гроций не первым, и не последним выражал и продвигал подобные взгляды. До него их встречаем у Платона, Цицерона, Раймонда Себонда (Барселона, 1484), Монтеня, П. Шаррона; после него в том же XVII веке у Спинозы и Локка (Lagrée, 102 -107). Под пером Гроция такие взгляды объективно являются обоснованием антиклерикализма, который, не достигнув во Франции полной победы в попытке кальвинистской реформы, взял позже верх под видом Просвещения. Если Гроций апологет, - а это следует из названия и плана его апологии, - то каковы же либертинцы, от которых он защищает окончательно приспособленную к жизни христианскую религию? После Гроция «естественная религия» не сразу завоёвывает множество сторонников, но с середины XVII века эта «религия», которую точнее называть искусственной, из европейских голов уже не выходит, а пребывает в них как нечто допустимое наряду традиционными конфессиями.

У Гроция, Пейрера и целого ряда писателей их современников на фоне всех католическо-протестанских контроверз ощущается некий общий дрейф понятий как бы под действием третьей силы. Третья сила описана: Popkin Richard H. The Third Force in Seventeenth Century Thought, Leiden-New-York, E. D. Brill, 1992. Сын иудейки, известный американский историк Попкин (+2005), был принят в израильских университетах, поэтому его свидетельство свободно от подозрения в стремлении переложить с больной головы на здоровую ответственность за секуляризацию Европы. Он прямо указывает на иудейскую антихристианскую полемику как на источник радикальных нападок скептиков на христианство (Popkin, 234).

Первая половина XVII века - время публикации во Франции талмудических трактатов на французском языке. Церковной цензуре внецерковная литература не подлежала. Как государственный институт цензура тогда не существовала. Запрещение публикации или наказание за неё были возможны, если учесть, что первыми министрами в рассматриваемую эпоху были кардиналы Ришелье (Armand Jean Du Plessis, cardinal de Richelieu; 1585-1624-1642) и Мазарини (Mazarin, Jules; 1602-1642-1661) . В таких условиях открытой антихристианской полемики трактаты содержать не могли: непроходные пассажи, главы и трактаты просто не печатались. Но то, что печаталось, на либертинцев имело сильное влияние самим примером древнего и глубокого неприятия христианских догм, ещё не так давно общепринятых. Кроме того, разлагающая аргументация распространялась по скрытым каналам и проходила в публикацию как будто бы от имени самих христиан. Пример тому - «преадамиты». Запретный плод, как новое слово науки или остроумное свободное мнение, был нарасхват в салонах и кафе.

За 400 лет либертинцы прошли славный путь от «колхозов под одним одеялом», философской широты примирительных трактатов и салонного насмешничества до обязательного равенства всех религий в рамках ООН. На критических поворотах истории их выносила «третья сила». В самом начале они правильно себя назвали. Или французы остроумно приклеили им некогда это имя. Или верно и то, и другое. Французский библеизм предлагается к употреблению.