Приходится, к прискорбию, констатировать, что наша современная церковно-историческая наука еще очень слаба по состоянию не только своей теоретической и методологической базы, но даже и эмпирической. Накоплено и введено в оборот еще очень мало источников, а некоторые источники вообще как будто «не замечаются». Относятся к ним открытые письма начала XX века.
Проблема изучения открытых
писем дореволюционной эпохи сводится, прежде всего, к тому, что они сохранялись
(если не уничтожались сразу или в начале бурных событий советской эпохи) в
частных архивах, судьбы многих из которых в России столь же печальны, как и
судьба множества людей нашего Отечества в XX веке. Это, впрочем, справедливо и
для обычных, «закрытых» писем, для дневников и многих других источников личного
происхождения. Но у открыток все же есть своя специфика. И в XX веке, и еще в
дореволюционную эпоху они были предметом коллекционирования. Этот фактор двояко
действовал в истории открытки: с одной стороны, привлекшая коллекционера-любителя
или профессионала картинка на лицевой стороне позволяла открытке долгое время сохраняться
в более-менее «надежном» месте, в котором у нее было меньше шансов отправиться на
свалку или быть сданной в макулатуру; с другой стороны — внимание к лицевой
стороне стало фактором раздробления частных архивов.
Одна из немногих современных специалистов по истории открытки А.Н. Ларина пишет на первых же страницах своей диссертации: «Сегодня открытки перестали быть просто объектами коллекционирования и фондовой работы, они начинают использоваться как информативный исторический источник»[1]. Впрочем, этот «старт» слишком медленный. К тому же, внимание историков, как и собирателей, обращено преимущественно на лицевую сторону открытки. В упомянутой диссертационной работе глубокоуважаемой коллеги А.Н. Лариной основным предметом исследования является изображение на открытке, а не текст помещенного на оборотной стороне письма. Впрочем, о тексте она тоже немного пишет: «Текст на открытках может быть важным источником и самостоятельного характера, то есть иметь значение для изучения самых разных аспектов — содержать дополнительные сведения о биографических данных адресатов, объектах, чьи изображения помещены на открытках и т.д.»[2]. Думается, что это сказано верно, но слишком скромно. На мой взгляд, эти слова надо усилить и сказать откровенно, что тексты открытых писем — весьма информативный и часто не дублируемый другими данными источник, требующий самостоятельного изучения. Впрочем, это не отрицает источниковой ценности самой открытки как произведения печатного дела и даже фото- или просто графического искусства.
Открытые письма с изображением на лицевой стороне (рисунок, фотография, коллаж) и местом для текста на оборотной (а иногда частично — и на лицевой) стали появляться в Европе в 1870-е годы и достаточно быстро приобрели популярность. Причины появления их понятны. С одной стороны, это развитие фотографии и печатного дела, появление технической возможности переносить фотографию на тонкий картон или бумагу в массовом количестве. С другой стороны — развитие путей сообщений в Европе, строительство новых железных дорог, приведшее к сокращению времени доставки почтовой корреспонденции, благодаря чему многим людям не обязательно было писать длинные письма, долго идущие и долго не теряющие актуальность благодаря своей подробности и содержательности, а можно было ограничиться краткими посланиями, но отправлять их чаще.
В Россию открытка приходит чуть позже, из Европы, к самому концу XIX века. По крайней мере, встречающиеся на антикварном рынке экземпляры изданных за рубежом и надписанных русским текстом открыток датируются 1890-ми годами. Хотя, как известно, русская почтовая марка появилась достаточно рано — в 1858 году. Почтовая марка позднее станет неотъемлемой частью и открытого письма.
В первые годы XX века открытки в массовом количестве начинают печатать отечественные типографские учреждения. В короткий срок они приобретают необычайную популярность среди разных групп населения, учитывая увеличившуюся в пореформенный период и продолжающуюся увеличиваться в начале XX века грамотность населения. Впрочем, большинству русского крестьянства чаще всего было не до отправления открытых писем. А вот дворяне, мещане, купцы полюбили новый вид общения. Распространена была открытка среди национальных групп империи: часто встречаются открытки польского, еврейского, немецкого, грузинского населения. Не оказалось в стороне и русское духовное сословие. Поздравлять друг друга, отправив почтовую карточку, стало принято у представителей приходского причта, семинаристов и епархиалок, учителей церковных школ.
Оценить общую количественно-процентную сохранность открыток, имевших отношение к духовному сословию, можно лишь гипотетически, сказав, что она не высокая. Это и понятно: далеко не всякий осмеливался сохранять у себя дома «поповскую» корреспонденцию, пусть и давно прошедших дней. Во множестве открытых писем, случайным образом оказавшихся в том или ином современном антикварном магазине или у торговца-антиквара (и тех, и других, впрочем, немного: прибывать открыткам уже почти неоткуда) «церковных» открыток предельно мало. В коллекции автора этих строк таковых — считанные единицы, несмотря на то, что уже несколько лет он занимается целенаправленным их поиском. Одна из открыток, адресованных священнику и подаренная автору саратовским историком Иваном Плешаковым, содержит уникальное свидетельство того, как сохраняли их люди советской эпохи: сан адресата замаран, оставлено лишь одно имя: придраться почти не к чему...
Достаточное количество открыток хранится в государственных хранилищах: в федеральных библиотеках (например, в РГБ, чьи фонды изучает и «окормляет» коллега А.Н. Ларина; или в отделе эстампов РНБ), федеральных и региональных музеях. Их тексты, хочется верить, привлекут своих многочисленных исследователей: в одиночку здесь не справиться. Что же касается открыток, находящихся в частных руках, то здесь встает огромная проблема: значительное, если не подавляющее большинство коллекционеров-филокартистов, по наблюдениям автора, не ставят перед собой цели изучать и издавать свои коллекции — поэтому получается, что их собрания лежат мертвым грузом. А комплексы открыток, попадающие из семейных архивов на антикварный рынок, легко и непринужденно раздробляются, чем снижается их историческая ценность. Продавцы открыток ценят исключительно лицевую их сторону, степень редкости которой влияет на цену.
Чтобы проиллюстрировать некоторые из сформулированных тезисов и одновременно привлечь внимание коллег и интересующихся к такой разновидности источников, как открытка, я публикую один недавно попавший ко мне экземпляр. Письмо, автор которого подписался как «См.», адресовано в Казань, священнику М.П. Грудцыну.
Согласно данным, имеющимся в базе новомучеников и исповедников ПСТГУ, священник Михаил Павлович Грудцын родился в 1885 году в Нижегородской губернии, в селе Грудцыно, в семье бедного псаломщика (впрочем, сельские псаломщики того времени высоким имущественным положением вообще не отличались). Окончил Нижегородскую семинарию и Казанскую духовную академию, во время учебы в которой служил священником в небольшом храме при воинской части. Впоследствии — священник в г. Павлово-на-Оке. В 1937 году арестован и сослан в лагерь под Ташкентом, где умер в 1943 году.[3]
Автор открытки — некто, близко знакомый со священником Грудцыным; возможно, его родственник (родственница) или хороший друг. Об этом свидетельствует обращение, без принятого «отец» и официального «Ваше преподобие/благословение». Весьма вероятно, что письмо писала женщина, ведь оно и адресовано-то не только самому о. Михаилу, но и, видимо, его матушке или дочери: если в первых строках обращение идет к нему самому, то далее о нем спрашивается уже в третьем лице: не вышел ли он из терпения. С точки зрения установления хронологии ценно, что указана дата написания письма. По ней следует определять и дату самого документа, но если бы рукописная дата отсутствовала бы — то тогда обращается взор на штемпель. Неизвестна дата получения письма, так как отсутствует штемпель принявшего письмо почтового отделения.
Хочу выразить пожелание, чтобы настоящая краткая публикация подвигла и коллег, и интересующихся заниматься изучением открытых писем и привлекать их данные в своих исследованиях. Любители истории могут покопаться в своих домашних бумагах и, возможно, смогут отыскать что-то интересное из открытых писем той давней, ушедшей от нас навсегда дореволюционной поры. Будущий же исследователь биографии священника Грудцына — одного из десятков тысяч исповедников веры XX века — возможно, раскроет подробно исторический контекст данного письма.
* * *
Открытое письмо неизвестного отправителя священнику М.П. Грудцыну
7 сентября 1912 г.
Г. Казань
Духовная Академия
Священнику
М.П. Грудцыну
7го Сент[ября]
Поздравляю Вас, Михаил Павлович с прошедшим днем Вашего Ангела. Дай Бог всего наилучшего, особенно же доброго здоровья и успеха в делах. Всех остальных с прошедш[ими] дорог. [?] именинн. Благополучно-ли доехали? И рано-ли? Наверно как раз к пирушке подоспели? А Мих[аил] Пав[лович] под уж из терпенья вышел? Ну ему не мешает поволноваться пока, а там уж делов по горло будет. Как Гара [?] себя чувствует. Наши пока здоровы. Петя с Ивановичами хотел придти ныне *домой пешком. Я хочу попрощаться с ярмарк[ой]. Всех благ. См.*
Документальное собрание А.И. Мраморнова. Открытое письмо. Марка номиналом в 3 коп. Штемпель только исходящий, проставлен дважды: «Нижний-Новгород-1. 8.9.[19]12». Текст, заключенный в звездочки, надписан сверху.
[1] Ларина А.Н. Документальная открытка конца XIX-начала XX вв. как источник по истории и культуре Москвы. Дис. канд. ист. наук. М., 2004. С. 3.
[2] Там же. С. 65.
[3] http://www.pstbi.ru/bin/db.exe/cnt/ans/newmr/?HYZ9EJxGHoxITYZCF2JMTdG6Xbu1sCCYtiih66mctO0cem0Dc88ffe8ctk *