1943–1958 гг. были временем, когда гонения на Русскую Православную Церковь со стороны советского государства были в основном прекращены. Открывались вновь поруганные храмы, из мест лишения свободы, из действующей армии к местам церковного служения возвращались священнослужители. Уже к началу Великой Отечественной войны Русская Православная Церковь, несмотря на все попытки атеистического государства ее уничтожить или хотя бы разъединить, осознала себя единым целым[1]. Тем более укрепила это ощущение церковного единства прошедшая за годы Великой Отечественной войны перемена в церковно-государственных отношениях. После 1943 года Церковь стала играть и роль лица Советской России перед лицом мирового сообщества в религиозном вопросе, что стало особенно важным в послевоенной ситуации[2]. Даже создание Совета по делам Русской Православной Церкви было позитивным шагом, так как через него Церковь получила возможность более-менее полноценного диалога с государством. Однако вряд ли правомочно охарактеризовать 1943–1945 гг. как время «церковного расцвета» в России. Хотя вынашивались даже планы проведения в Москве «Вселенского» Собора Православной Церкви, государство финансировало зарубежную деятельность Московской Патриархии, получившей возможность открыть духовные учебные заведения, начать издательскую деятельность. Хотя Советским правительством финансировались в определенном объёме древние Православные Патриархаты, но в то же время отношение к Церкви со стороны государства в принципе не изменилось; предпринимались попытки новых гонений на неё как при жизни Сталина, так – и особенно – после его смерти.

Даже в самый благоприятный период для Московской Патриархии – 1944–1946 гг. – количество смертных казней по церковным делам составляло ежегодно более 100. Эти акции являлись важной составляющей сталинского механизма контроля и устрашения. Масштабы репрессий священнослужителей заметно выросли в конце 1940-х – начале 1950-х годов[3].

Кроме того, изменение курса не повлекло послаблений налогового бремени. Согласно статье 19 Указа Президиума Верховного Совета СССР «О подоходном налоге с населения» от 30 апреля 1943 года, священники облагались налогом на уровне частных предпринимателей. Максимальный налог составлял 81 % при доходе свыше 7000 рублей в год. Предусмотренная тем же Указом ставка обложения советских служащих налогом составляла 13 %. В 1946 году были переведены на налогообложение, предусмотренное для рабочих и служащих, епископы, сотрудники епархиальных управлений, певчие, преподаватели духовных учебных заведений. На приходское духовенство льгота не распространялась.

В послевоенное десятилетие доходы сельских священников находились в пределах от 500 до 2000 рублей в месяц и облагались налогом от 16 до 40 %. В крупных городах они составляли 5-10 тысяч рублей в месяц и облагались налогом 65 %. Подоходный налог епископата колебался в размере от 30 до 50 %. Освобожден от налогов был только Патриарх. Высокие ставки налогообложения способствовали повсеместной практике укрывательства доходов, в результате чего некоторые священники имели по несколько домов, автомобили. В то же время священники, показывавшие реальные доходы, продолжали находиться в тяжелом материальном положении[4].

В 1943 году митрополит Сергий (Страгородский) был избран Патриархом созванным в чрезвычайной спешке Архиерейским Собором. Возобновил свою работу Священный Синод. В 1945 году прошел Поместный Собор, избравший Патриархом митрополита Алексия (Симанского) вместо умершего Патриарха Сергия. На Соборе был принят весьма важный для того времени документ – «Положение об управлении Русской Православной Церковью». Он превращал Церковь пусть в контролируемую, но централизованную организацию, что после регистрации документа в Министерстве Юстиции придавало ему характер законного в глазах Советского государства, хотя и входившего в противоречие с основным законодательством о религии, – запрещавшего наличие централизованного управления в религиозных организациях.

Созданный в октябре 1943 года Совет по делам РПЦ при СНК СССР был призван осуществлять связь между правительством СССР и Патриархом, контролировать деятельность местных епархий, информировать правительство о нуждах Церкви, готовить проекты государственных законодательных актов по церковным делам.

Характерно, что возглавил Совет полковник госбезопасности Г.Г. Карпов, выпускник духовной семинарии, который с 1940 года возглавлял 3-й отдел 5 управления НКГБ, осуществлявший различные антицерковные акции. Заместителем председателя стал также полковник госбезопасности К.А. Зайцев. В беседе с Карповым 13 октября 1943 года В.М. Молотов указал ему и уполномоченных Совета подобрать «из чекистов». Характерно, что Карпов некоторое время совмещал свою новую деятельность с исполнением прежних обязанностей начальника 3 отдела. Вышел в отставку позднее в звании генерал-майора. На его соответствующий вопрос Молотов ответил: «Если Ваше должностное положение в НКГБ не публикуется в газетах и не придано официальной гласности, то я считаю возможным совмещение». Совет по делам РПЦ находился под полной опекой органов госбезопасности вплоть до середины 1950-х годов[5].

Решение ключевых вопросов государственной политики в религиозной сфере И.В. Сталин оставил за собой. Менее важными проблемами в Правительстве занимались Молотов, а с 1946 года Ворошилов, в ЦК ВКП (б) – поочередно Маленков и Жданов. Самостоятельная роль руководимого Карповым Совета на первых порах не была слишком значительной. Конечно, самостоятельность Патриархии была сильно ограниченной, но все же в тот период она касалась и комплектования кадров духовенства[6].

В конце 1943–1944 гг. Советское правительство приняло более 10 постановлений, касающихся условий и порядка функционирования религиозных организаций, льгот духовенства, прав и обязанностей государственных органов, ведавших церковной политикой. В первые же месяцы этой работы стало очевидно, что новый церковный курс требует и изменения правовой основы – законодательства о религиозных культах. В конце 1943 года Совет по делам РПЦ сообщал Правительству, что ранее принятые декрет 1918 года и постановление ВЦИК и СНК РСФСР 1929 года, кроме основных положений, устарели и необходимо новое, уже союзное законодательство. Проект его был подготовлен, на заседании Совета по делам РПЦ 7 января 1944 года принят за основу и представлен в правительство, однако так и остался нерассмотренным. Секретными же постановлениями Совнарком неоднократно вносил изменения в статьи закона 1929 года, касающиеся прав религиозных обществ[7].

Советом и его уполномоченными в областях проводилась регистрация священнослужителей. Копию Указа о назначении священника или диакона архиерей в обязательном порядке направлял уполномоченному Совета[8]. На каждого «служителя религиозного культа» уполномоченным заводилось дело, при этом заполнялась регистрационная анкета. Например, регистрационная анкета уполномоченного по г. Москве содержала среди прочих следующие графы: социальное происхождение (бывшее сословие родителей), основная профессия или специальность, был ли перерыв по церковной службе, кем работал во время перерыва, продолжительность военной службы и в каком чине в армиях: царской, белой, Красной Армии, участвовал ли в Великой Отечественной войне, лишался ли избирательных прав, был ли судим, когда и за что, какое наказание отбывал, когда и сколько времени, находился ли на оккупированной территории, какие имеет правительственные награды и за что[9].

Заполненные регистрационные анкеты показывают, каким непростым был жизненный путь православных священнослужителей в первой половине ХХ века. Например, один из священников с 1920 по 1928 год работал учителем, затем с 1928 по 1934 год служил священником, с 1934 по 1941 год – работа бухгалтером, с 1941 по 1946 – служба в армии, гвардии старший лейтенант медицинской службы, с 1946 по 1947 год – работа санинспектором и лишь в 1947 году, после тринадцатилетнего перерыва, – возвращение к церковной службе[10].

Уполномоченные Совета занимались также проверкой составов учредителей религиозных обществ, членов исполнительных органов и ревизионных комиссий, проверкой выполнения религиозными обществами договоров по содержанию молитвенных зданий и культового имущества, накоплением фактов из жизни религиозных обществ, предоставляли руководству облисполкомов доклады о состоянии и деятельности расположенных на территории области религиозных организаций[11].

Работа Совета по делам РПЦ и его уполномоченных на местах велась в режиме строгой секретности. В своем приказе от 26 мая 1953 года председатель Совета Г.Г. Карпов приводит два факта разглашения работницами аппаратов областных уполномоченных достаточно несущественных сведений представителям религиозных общин. В одном из случаев «виновная» была уволена с работы, в другом – о ее действиях было поставлено в известность руководство облисполкома.

Председателем Совета было приказано «всем уполномоченным Совета принять надлежащие меры к укреплению дисциплины и повышению бдительности, не допуская впредь фактов болтливости и превышения полномочий сотрудниками их аппарата»[12].

К концу 1940-х годов почти всю работу с Церковью и внутри страны и за рубежом осуществлял Совет по делам РПЦ. Его роль и численный состав заметно выросли. Так, в 1946 году количество уполномоченных выросло с первоначальных 89 до 114, а сотрудников центрального аппарата с 9 до 57 человек. До начала 1947 г. Совет по делам РПЦ находился в центре внимания правительства и МГБ. Так, в 1946 году Совмин принял на основе его информации 6 постановлений и 33 распоряжения. Подобная активность и самостоятельность по отношению к партийным органам вызывала у них все большее недовольство. На пока Совет находился под постоянной опекой службы госбезопасности, он мог особенно не тревожиться.

Ситуация изменилась в 1947 году. МГБ стало утрачивать интерес к Русской Православной Церкви, и уже в феврале этого года число уполномоченных сократилось до 105. Их состав также претерпел изменения. К августу 1948 года лишь 20% уполномоченных были офицерами госбезопасности, остальные пришли с советской (46%), партийной (19%) и хозяйственной (10%) работы[13].

В начале 1950-х в государственном и партийном аппаратах началась переориентация в отношении к религиозному вопросу. Если Сталин и Молотов выступали в общении с Церковью от имени Советского государства, то с 1953 года эти вопросы переходят в сферу партийного влияния (в том числе атеистического).

На местах отмечается определенное давление на уполномоченных Совета, участвовавших в открытии храмов. При этом Совет не мог оказать им реальной помощи. Так, например, уполномоченный Совета по Калининской области В. Хевронов писал в ноябре 1951 года его председателю по поводу того, что облисполком лишил его служебного транспорта: «В течение года я пользовался этой машиной и в течение года переживал недопустимый в советских органах нажим некоторых руководящих работников облисполкома, добивавшихся отбора этой машины. В конце концов машина, без ведома Совета и по существу без моего ведома и согласия, руководством облисполкома была передана одному из председателей райисполкомов.

Как же прореагировал на это Совет? В порядке критики следует сказать, что пока еще никак, хотя и прошло уже пять месяцев после этого унижения авторитета уполномоченного, да и в целом Совета.

Мне кажется, что ни одно Министерство, ни один Главк, ни один орган при Совете Министров не оставили без внимания эту несправедливость к работнику их аппарата»[14].

Данное письмо является определенным свидетельством снижения авторитета как уполномоченных, так и в целом Совета по делам Русской Православной Церкви в глазах руководителей советских и административных органов на местах.

Одним из главных вопросов в деятельности Совета в первые годы его существования стала проблема открытия храмов. Количество действующих церквей после десятилетий массированных гонений на Церковь в Центральной России было весьма невелико. Например, в 1944 году в Тульской области богослужения проходили лишь в 5 храмах, из них 2 находились в областном центре. Количество же закрытых церквей по области составляло 366[15].

От верующих Верхнего Поволжья поступали наиболее активные ходатайства, но из них за 1944–1945 гг. удовлетворили не более 5% . В 1944 году в Ивановской и Ярославской областях возобновились службы в 9 храмах, что составляло чуть более 4% от общего числа храмов, открытых в тот год Советом по делам РПЦ. В 1945 г. этот показатель возрос до 11%[16]. За 1945–1948 гг. только в областях Верхнего Поволжья возобновили деятельность 115 храмов[17].

К концу войны были открыты кафедральные соборы Владимирской и Ивановской епархий: Успенский в г. Владимире и Преображенский в г. Иваново[18]. Верующими ставятся вопросы об открытии новых храмов. В 1942 году были предприняты попытки открытия церкви в г. Иваново. Ставился вопрос об открытии Благовещенской, Введенской, Казанской церквей[19]. Верующие ходатайствовали об открытии храмов в с. Никологоры, с. Орехово Сокольского района, с. Зарайское Пучежского района, с. Красносельское Гороховецкого района[20], в с. Пруднов, Песчанов, Кидекши и Б. Борисово[21], в г. Александрове[22]. Малое количество этих попыток увенчалось успехом.

Многие ходатайства об открытии церквей отклонялись местными органами власти. Например, Рязанский облисполком своим решением от 3 апреля 1944 года отказал в открытии церкви в селе Костемерово Желтухинского района. Основанием послужило то, что данное храмовое здание требовало капитального ремонта и использовалось как зернохранилище. При этом ближайшая действующая церковь находилась в 10 километрах от села Костемерово[23].

В 1944 году в Калининской области поступило несколько сот ходатайств верующих о дополнительном открытии 154 церквей, из них удовлетворены были 12. В 1945 году поступили ходатайства об открытии 24 церквей, удовлетворены были 6[24].

Но процесс открытия храмов начался. Например, на заседании Совета 26 августа 1946 года было принято решение об открытии церкви в г. Осташков Калининской области, 21 августа – об открытии храма в с. Петровское Калининской области[25]. На март 1950 года в Ивановской епархии было уже 57 открытых церквей[26]. В 50-е годы были предприняты попытки открытия храмов в селе Дунилово Шуйского района, в г. Плес, деревне Кулыево Пестяковского района[27].

Особо активно ходатайствовали об открытии церквей верующие из Центральной России. За 1944–1947 гг. в Совет и к его уполномоченным на местах от верующих Рязанской, Московской, Калининской, Кировской, Воронежской, Горьковской и Ивановской областей поступило 10016 заявлений или 50,7% всех заявлений, поступивших из РСФСР[28].

Наблюдается поддержка Церкви и в государственных учреждениях. Решением Ивановского облисполкома от 8 июля 1950 года был снят с работы председатель исполкома Юрьевецкого района за незаконное получение и расходование денежных средств церковной общины[29].

Ивановской общине старообрядцев 11 мая 1946 года передали древнюю Успенскую кладбищенскую церковь на окраине г. Иваново, после чего ее освятили в честь Казанской иконы Божией Матери[30]. Но несмотря на старания и хлопоты верующих, в г. Иваново, например, оставался только один православный храм вплоть до 1989 года.

Русская Православная Церковь начинает активную работу по реставрации возвращенных ей храмов. За 1949–1957 годы Московской Патриархией на восстановление и ремонт храмов и монастырей и на выдачу пособий епархиям было израсходовано 25 151 350 (двадцать пять миллионов сто пятьдесят одна тысяча триста пятьдесят) рублей[31].

В первые годы своего существования (1943–1944) Совет очень неохотно давал добро на открытие храмов. По предписанию Совета по делам РПЦ от 20 апреля 1944 года, законными мотивами отклонения ходатайств верующих об открытии церквей могли являться следующие: отсутствие здания для богослужебных собраний, невозможность освобождения здания бывшей церкви, используемого для хозяйственных, культурных или военных целей, непригодность, по заключению технического надзора (ветхость, опасность обвала и т. д.), имеющегося здания бывшей церкви, отсутствие требуемого законом количества верующих (не менее 20), при котором может быть разрешено открытие церкви или молитвенного дома, фальсификация сбора подписей (внесение в списки верующих без их ведома и согласия, внесение в списки несовершеннолетних), а также спровоцированные заявления (когда подписи под заявлением собраны в результате проведения инициаторами специальной организованной работы и агитации, с применением обмана)[32].

Верующие, ходатайствующие об открытии церквей, нередко пытались задобрить уполномоченных Совета денежными или иными подарками. В 1944 году такие факты отмечались Советом по делам РПЦ в Московской, Ивановской, Тульской, Ярославской и ряде других областей. При этом некоторые уполномоченные сообщали об этом в следственные органы, другие ограничивались разъяснением о недопустимости предложения вознаграждения или подарков[33].

 Самая благоприятная пора для верующих приходилась на 1947–1948 гг. Так, в протоколе от 12 марта 1947 г. отмечается, что из рассмотренных 64 ходатайств удовлетворено 64. В протоколе от 20 мая 1947 г. говорится об удовлетворении всех 62 ходатайств, рассмотренных в этот день. Сама же процедура получения разрешения на открытие храма длилась 2–3 года с момента подачи первого заявления даже в эти лучшие годы.

В Калининской области в 1945 году действовали 86 церквей, из них в городах 13. Кроме этого в облисполком поступили 416 заявлений об открытии еще 123 церквей. Кроме действующих церквей на территории области имелось 453 здания бывших храмов, из которых 279 использовались под культурные, хозяйственные и военные цели[34]. В 1946 году действовало уже 93 церкви, из них в городах 15. Поступило 310 заявлений об открытии еще 146 церквей, количество действующих к 1947 году составляло 97. Соответственно, в эти годы отмечался и количественный рост духовенства. 1945 году в Калининской епархии служили 85 священников и диаконов, в 1946 году уже 113, а в 1947 году – 123.

К концу 1947 года в 12 из 16 городов Калининской области имелись действующие церкви. Из 47 районов области храмы действовали в 34[35].

В 1948 году прошли торжества, посвященные 500-летию автокефалии Русской Православной Церкви, в которых приняли участие делегации Константинопольской, Антиохийской, Грузинской, Сербской, Румынской, Болгарской, Польской, Албанской и Армянской Церквей. Торжества проводились при поддержке Советского правительства, желавшего установить доминирующее положение Русской Церкви в православном мире[36].

Однако уже в 1948 году начинается новый виток антицерковных акций. Прекращается процесс открытия новых храмов, начинается их закрытие. За 1949 год в РСФСР закрыто около 600 храмов. Однако закрытие храмов в данный период носило скорее локальный, чем тотальный характер.

Если, например, в Верхнем Поволжье за 1945–1947 гг. численность действующих храмов увеличилась на 110, то за 1948–1954 гг. уменьшилась на 30 храмов[37].

Из секретного инструктивного письма председателя Совета по делам РПЦ от 12 июня 1950 года можно увидеть, что Совет считал в целом нежелательным проведение ремонтно-восстановительных работ в храмах за счет религиозных общин даже при том, что, как пользователи памятников архитектуры, состоящих под охраной государства, они были обязаны эти работы проводить[38].

На своем заседании 24 августа 1951 года Совет по делам РПЦ постановил не допускать администрирования и изъятия у религиозных общин занимаемых ими под молитвенные цели зданий без согласия Совета[39].

Однако процесса закрытия храмов это не остановило. К 1953 году во Владимирской епархии насчитывалось 72 действующих прихода, из них 8 городских и 64 сельских. За 1953–1954 годы было закрыто 7 храмов.

Несмотря на многочисленные ходатайства верующих в 1954–1958 гг., обращенные в том числе и к руководству страны, за этот период не было открыто ни одного храма[40].

Шел процесс и сноса храмовых зданий. Так, 20 февраля 1953 года Рязанским облисполкомом было издано распоряжение о разрешении Каверинскому райисполкому сломать деревянное здание недействующей церкви в селе Агломазово и строительный материал «от слома церкви» использовать для строительства культурно-просветительных учреждений района[41].

В то же время на заседании Совета по делам РПЦ 15 июля 1953 года было принято решение «в связи с тем, что ряд изъятых по ходатайству местных органов от религиозных общин зданий длительное время не используется по назначению, что возбуждает активность групп верующих – обязать инспекторский отдел более тщательно готовить на Совет вопросы по изъятию зданий, проверяя в каждом случае действительную необходимость и целесообразность изъятия»[42].

Нужно учитывать, что на формирование политики правительства по религиозным вопросам большое воздействие оказывала позиция антицерковных коммунистических органов. Силами отдела пропаганды и агитации ЦК ВКБ (б) была урезана самостоятельность Советов по делам Русской Православной Церкви и по делам религиозных культов. Однако в 1955 году вновь начинают открываться молитвенные здания, утихает антирелигиозная пропаганда[43].

Впрочем, в этот период можно скорее говорить о попытке создания видимости потепления государственно-церковных отношений. Характерно, например, что в Рязанской области за 1955 год было возбуждено 34 ходатайства об открытии церквей и молитвенных домов. Все они были отклонены[44].

В 1920-е годы Советская власть, в рамках антирелигиозной кампании, провела акции по ликвидации почитаемых в православии мощей святых. В послевоенное время стало возможным возвращение некоторых из мощей из антирелигиозных музеев в храмы. В 1947 году Советское Правительство удовлетворило ходатайства Патриарха Алексия о возвращении Церкви мощей Святителя Алексия Московского, святой Анны Кашинской и некоторых других святых, которые хранились на тот момент в антирелигиозных и краеведческих музеях. Мощи Святителя Алексия были переданы в Богоявленский Патриарший собор г. Москвы, святой Анны Кашинской – в храм города Кашин Калининской области[45]. Также из музеев возвращалась и некоторая церковная утварь[46].

В некоторых случаях мощи находились в храмах, но в алтаре, где прихожане не имели к ним доступа. Для переноса мощей в храм для общего поклонения было необходимо письменное разрешение Совета по делам РПЦ. Подобное разрешение было дано Советом, например, по вопросу переноса мощей святого Тихона Задонского[47].

В целом 1943–1958 годы не вполне можно охарактеризовать как единый период. Поэтому некоторые из современных исследователей делят его на три периода[48], а другие даже на шесть[49]. Государственно-церковные отношения изменялись в зависимости от перемен политической ситуации в стране, большие перемены были связаны со смертью И.В. Сталина.

По мнению некоторых зарубежных авторов, как услуга за услугу во время двух встреч со Сталиным в 1943 и 1945 гг. Церковь взамен относительной литургической свободы и некоторой терпимости государства обязалась служить государственным интересам в области внешней политики и пропаганды[50].

Например, Патриарх Алексий I во время службы по случаю 70-летия И.В. Сталина (21.12.1949 года) сказал: «Сталин – первый борец за мир между народами… наш вождь, чье личное обаяние обезоруживает всякого, кого бы он не встречал, добротой и вниманием к нуждам других… силой и мудростью речей»[51]. Однако можно предположить, что такое отношение Церкви было предопределено самой историей российского православия, являющегося наследником византийского, где симфония Церкви и государства считалась величайшем достижением. Нельзя здесь не отметить и того, что архиерей, ответственный за взаимодействие с государством, председатель Отдела внешних церковных сношений митрополит Николай (Ярушевич) говорил, что на возобновление преследований Церкви в 60-е годы он ответил проповедями против преследователей – «не такими проповедями, которые публикуются в «Журнале Московской Патриархии», но теми, которые произносятся в храмах»[52].

Определенным усилением антирелигиозной борьбы был отмечен 1947 год. Впервые после войны «Комсомольская правда» заявила, что членство в комсомоле несовместимо с верой в Бога. «Учительская газета» писала, что верующий не может быть учителем и восстала против ложной теории безрелигиозного образования – образование может быть только антирелигиозным. Главный идеологический орган КПСС журнал «Большевик» провозгласил, что борьба против религии – это борьба против реакционной буржуазной идеологии. Том Большой Советской Энциклопедии «СССР» вышел с утверждением о непримиримости КПСС по отношению к любой религии. Во многих городах были открыты «дома научного атеизма»[53].

Причиной изменения государственно-церковных отношений стало и то, что Русская Церковь недолго играла одну из центральных ролей в «большой политике» советского руководства – с осени 1943 по лето 1948 гг. В этот период она являлась одним из важнейших инструментов реализации наступательной стратегии СССР, осуществления попытки установить доминирующее влияние в послевоенном мире.

Так, докладывая в ЦК ВКП (б) о поездке Святейшего Патриарха Алексия I в Румынию в июле 1947 года, заместитель председателя Совета по делам Русской Православной Церкви Белышев писал, что «поездка Патриарха Алексия в Румынию превратилась в своего рода триумф Русской Православной Церкви»[54]. «Поездка Патриарха Алексия в Румынию имела большое значение для укрепления дружественных отношений между Румынией и Советским Союзом и способствовала выработке единого мнения двух Православных Церквей по вопросам предстоящего совещания глав Православных Церквей в Москве»[55].

Основными направлениями международной деятельности Московской Патриархии в эти годы были переводы в свою юрисдикцию всех русских заграничных приходов, обеспечение поддержки христианскими конфессиями в восточно-европейских странах режимов народной демократии, борьба с Ватиканом и утверждение своего первенства в православии и даже во всем христианском мире. Далеко не все из поставленных задач были реализованы. Но это объясняется, прежде всего, их чрезмерной глобальностью, авантюристическим подходом советских государственных органов, разрабатывавших данные планы[56].

Например, как докладывал председатель Совета по делам РПЦ при СМ СССР Г.Г. Карпов в ЦК ВКП(б) Д.Т. Шепилову, 5 июля 1948 года на церковных торжествах, посвященных 500-летию автокефалии Русской Православной Церкви и на совещании глав автокефальных Православных Церквей мира в Москве должны быть приняты резолюции по вопросам: осуждение антихристианской и антидемократической сущности капитализма; отказ Православных Церквей от участия в Генеральной Ассамблее Всемирного Совета Церквей, созываемой 22 августа 1948 года в Амстердаме; о церковном календаре; об англиканской иерархии[57].

В последние годы жизни И.В. Сталина государственные органы взяли на вооружение тактику постепенного повсеместного ограничения влияния Церкви при сохранении внешне ровных отношений. Антирелигиозная пропагандистская кампания, начавшая было разворачиваться в 1949–1950 гг., вскоре оказалась свернутой. На XIX съезде партии в октябре 1952 г. эта тема практически вообще не поднималась. Но уже в октябре 1949 г. Г. Карпов указал Патриарху Алексию, что «Синоду и Патриархии следовало бы продумать сумму мероприятий, ограничивающих деятельность церкви храмом и приходом». Неоднократные попытки Первоиерарха добиться встречи со Сталиным и как-то изменить ситуацию закончились неудачей. Совет по делам РПЦ все больше сосредотачивался на функциях надзора, хотя отчасти сохранял прежнюю традицию, порой амортизировал особенно ущемлявшие интересы Церкви указы и постановления.

В 1949 году ЦК ВКП (б) отмечало, что в ряде областей «имеет место значительное оживление религиозной идеологии и возрождение предрассудков, суеверий и варварских обрядов старины («Крестные ходы», «водосвятия», «крещенские» купания в прорубях и т. п.). Все это свидетельствует об усилении активности церковников, добивающихся расширения религиозного влияния на отсталые слои населения»[58]. По мнению ЦК «оживление религиозной идеологии является результатом того, что многие местные партийные организации за последнее время ослабили, а в некоторых случаях совершенно прекратили работу по пропаганде научно-атеистических знаний и заняли в отношении религиозной идеологии небольшевистскую позицию нейтралитета, облегчая тем самым деятельность церковников»[59].

Начиная с 1949 г. постепенно были прекращены службы вне стен храмов, отменены крестные ходы, кроме пасхальных, ограничены разъезды духовенства по населенным пунктам, не допускалось обслуживание одним священником нескольких церквей. Стали еще активнее преследоваться совершавшие религиозные обряды коммунисты и комсомольцы. Так, бюро Ивановского обкома ВКП (б) по этой причине исключило из партии в 1949 г. 105, а в I квартале 1950 г. – 44 человека. В 1950 г. по рекомендации Совета был принят указ о пострижении в монашество только с разрешения Патриарха, начали призывать в армию учащихся духовных школ, не имевших сана. Увеличились налоги. В 1951 г. не только стали облагать ими причтовые отчисления в пользу епархии и подарки духовенству, но и заставили в принудительном порядке уплатить соответствующие суммы за 1949–1950 гг.

Еще более тревожные предпосылки гонений на Церковь появляются в 1954 году вместе с ростом политического веса Хрущева. По его указаниям Сусловым М.А., Шепиловым Д.Т. и Шелепиным А.Н. было подготовлено постановление ЦК КПСС «О крупных недостатках в научно-атеистической пропаганде и мерах ее улучшения» от 7 июля 1954 года. В нем была подвергнута жестокой критике та линия в отношениях с Церковью, которую проводил Сталин с 1943 года.

1954 год – время массированного наступления на Церковь. Преследовались прихожане, закрывались Церкви, разгонялись молящиеся. Все это вызвало сильнейшую негативную реакцию духовенства и мирян. В ЦК КПСС, правительство стала поступать информация не только о случаях недовольства новой религиозной политикой, но и о росте церковных обрядов, массовом крещении детей.

Впрочем, необходимо отметить, что в это время жесткое давление на верующих было не повсеместным. Иеромонах Анатолий (Берестов) вспоминает об этом так: «В 1953 году я поступил в медицинское училище. Я страстно полюбил медицину. А потом, прослужив в армии, я поступил во 2-й Московский мединститут на педиатрический факультет. Когда мы начали проходить диамат и истмат, я вдруг почувствовал, что это не философия, это — обман. Что заставило меня задуматься о жизни и смерти. И неожиданно для себя я стал верующим человеком, на втором курсе. На 5-м курсе узнали, что я — верующий. Меня решили выгнать из института, несмотря на то, что я был ленинским стипендиатом, единственным на курсе. Сказали: «За аморальное поведение». Я спросил: «В чем же заключается мое аморальное поведение?» — «А Вы, будучи комсомольцем, ходите в церковь и верите в Бога!» За меня вступились. Это дошло, видимо, до начальства, а потом, как я узнал, и до ЦК, и решили меня не трогать. Сняли только с ленинской стипендии»[60]. Из этого мы можем сделать вывод, что в данное время вера хотя и являлась препятствием для получения высшего образования, но не непреодолимым.

Новый натиск на Церковь получил широкую огласку на Западе, и появились критические комментарии в зарубежной печати. Это оказалось совсем не ко времени и подрывало авторитет советского руководства, предпринимавшего особенно энергичные усилия по выводу страны из изоляции, по смягчению холодной войны и предотвращению угрозы третьей мировой войны. Аргументы противников развязывания новой кампании борьбы с Церковью дошли до Хрущева, и он согласился с ними. По его инициативе 10 ноября 1954 г. было принято новое постановление ЦК под названием «Об ошибках в проведении научно-атеистической пропаганды среди населения». Ссылки на «грубые ошибки на местах» – это обычный прием при обосновании изменения линии партийного руководства, открытая критика которого считалась недопустимой, ведь советскому народу внушалась мысль о непогрешимости партии в лице ее вождей. В постановлении не было и намека на отказ от атеизма как главного идеологического фундамента коммунистической партии, но после издания нового постановления утихла кампания пропагандистской агрессии против Церкви. В последующие годы атеистическое воспитание советского народа велось на, так сказать, конструктивной основе – религии противопоставляли реставрированный культ Ленина, который в последнее десятилетие сталинской диктатуры изрядно потускнел. Кроме того, против антирелигиозных акций выступили часть членов Президиума ЦК – Маленков, Ворошилов и Молотов. И в этом же 1954 году давление на Церковь было свернуто вплоть до начала массовых антицерковных акций в 1958 г. по инициативе Н.С. Хрущева. 1954–1958 годы стали своего рода «затишьем» в государственно-церковных отношениях.

В качестве одного из примеров положительных перемен в церковно-государственных отношениях в этот период можно назвать письмо Министерства финансов СССР от 13 декабря 1956 года, согласно которому монахи на основании справки епархиального управления не облагались налогом на холостяков, одиноких и малосемейных граждан СССР[61].

Мы видим, что церковно-государственные отношения в 1943–1958 гг. не были ровными, зависели от многих внешних и внутренних факторов.

1) Возросшая во время Великой Отечественной войны религиозность населения, в первую очередь женского, необходимость использования религиозного вопроса в международной политике заставили руководство Советского государства пойти на ряд уступок. Начали открываться храмы, смягчились репрессии по отношению к духовенству и верующим, Советское государство де-факто признало Русскую Православную Церковь централизованной организацией.

2) Был впервые в Советской истории учрежден орган для организации государственно-церковных отношений, которые до этого регулировались лишь карательными структурами. Однако созданный изначально как Совет, осуществлявший взаимодействие органов Советской власти и Церкви, Совет по делам РПЦ со временем все более стал превращаться в регистрирующий и контролирующий орган, полностью зависимый от атеистически настроенного партийного руководства. Кроме того, кадрово он в основном, особенно на первых порах, состоял из тех же чекистов, которые отвечали за государственную репрессивную политику по отношению к Церкви. Также со временем отмечалось снижение авторитета Совета и его уполномоченных, как в глазах общегосударственных, так и местных органов власти.

3) Впервые в советской истории государство пошло на массовое для того времени открытие храмов. При этом необходимо отметить, что лишь небольшая часть просьб верующих удовлетворялась. Открытию храмов чинилось много препятствий как бюрократического, так и внеправового характера. Открытие храмов чередовалось с их закрытием, хотя и не столь массовым.

4) Под давлением государства был ликвидирован обновленческий раскол, ставший ненужным после легализации Русской Православной Церкви.