Никакие догматические положения не могут быть пересмотрены или изменены в рамках христианского богословия. Догматы сообщают нам вечную и неизменную истину, и поэтому носят абсолютный характер. Но неизменность доктрины не может исключать ее постоянное переосмысление и переживание в каждом новом поколении христиан. Рецепция Церковью догмата, с одной стороны, является актом однократным и не подлежащим пересмотру, с другой – вечно продолжающимся в том смысле, что единожды принятый догмат может по-новому раскрываться в ходе истории Церкви в связи с изменением мышления и мировоззрения людей.

Богословы должны истолковывать догматы, делая их доступными для понимания и восприятия своих современников. Это истолкование является раскрытием неизменного внутреннего смысла, или логоса, догмата и поиском новых способов, или тропосов, его выражения, а не редукцией или демифологизацией догмата. Но может ли богослов в поисках нового способа истолкования догмата зайти слишком далеко? Может ли получиться так, что он, намереваясь раскрыть церковное учение, совершит, по сути, отхождение от этого учения? Может ли переосмысление Предания Церкви не оставить от этого Предания и следа?

«[Христос] сошел во ад (descendit ad inferos)», – говорит Апостольский символ веры, принятый Римо-Католической Церковью наряду с Никео-Константинопольским. Поэтому для выдающегося богослова ХХ века кардинала Г.У. фон Бальтазара учение о сошествии во ад являлось не чем иным, как догматом Церкви. Но богослов критически переосмыслил это учение, и здесь нам хотелось бы кратко представить попытку такого переосмысления, предпринятого им в книге «Пасхальная тайна»[1], которая  представляет собой опыт систематизации богословия смерти и Воскресения Христа. Для Бальтазара сошествие Христа не означает Его активного действия в аду. Христос умер точно так же, как умирают все люди, так как Его солидарность с нами заключается во всем, в том числе в реальности смерти. «Подобно тому как на земле Он был солидарен с живыми, так и во гробе Он солидарен с мертвыми» (С. 125). Но за чертой смерти, которая затрагивает всего человека, а не только его часть, нет места никакому действию. Умерший человек хоть и не исчезает, но становится пассивным, то есть неспособным к действию.

Основываясь на утверждении о бездейственности душ мертвых, Бальтазар видит схождение во ад как «пассивное событие» (С. 127), как разделение участи «бессильных» душ (С. 151). После смерти Христа Его тело было положено во гроб подобно телам других умерших, а Его душа пребывала с их душами. Бальтазар считает, что в описании этого состояния души Христа «мифическое изображение активной борьбы в аду» должно отступить на второй план (С. 137), так как в аду Он «не может вести активной борьбы» (С. 151). Не нужно под словом «сошествие» понимать активное действие, «которое в принципе может осуществить только живой, а не умерший человек» (С. 126).

Апостол Петр пишет, что Христос «пошел проповедать [находящимся] в темнице духам» (1 Петр. 3:19). Для Бальтазара пришествие Христа к «духам» означает солидарность с ними, заключающуюся в «совместном бытии» в царстве мертвых. Проповедь в темнице не есть некая новая деятельность Христа, но есть провозглашение «духам» спасения в виде вневременного воздействия на них следствий того, что совершил Христос на кресте «в рамках исторического времени», то есть плодов Его страданий (С. 128).  Проповедь есть не действие Христа, но явление мертвым того, что было совершено Им, когда Он был жив – явление «осуществившегося во Христе примирения Бога со всем миром» и Его триумфальной победы на кресте (С. 136). В этом смысле Христос созидает спасительный «плод креста в пропасти смертной потерянности» (С. 156). Но в шеоле как царстве мертвых Христос уже не может «торжествовать», так как это «предполагало бы жизнь и силу» (С. 151).

«Все согрешили и лишены славы Божией» (Рим. 3:23), поэтому все являются грешниками и после смерти их души ожидает шеол. В Великую субботу Христос стал солидарен «до конца» со всем человеческим родом (C. 151). Концом здесь является неизбежное для умерших бытие в шеоле, который есть не какое-то определенное место, но состояние души. Но солидарность Христа не предполагает никакого общения с другими душами, так как «между мертвыми не существует живого общения» (С. 143) и «каждый лежит в своей могиле» (С. 126). Таким образом, солидарность в шеоле есть солидарность в совершенном одиночестве и богооставленности.

Пребывание Христа в преисподней, подобно Его страданию на кресте, являлось выражением Его послушания и произошло  «по поручению Отца» (С. 155). Опыт  шеола стал окончанием «спасительного задания, принятого от Отца», и в этом смысле явился тринитарным событием (С. 153). Отец ввел душу Христа в царство мертвых, чтобы созерцание Им «хаоса» ада «стало для нас условием нашего созерцания Божества» (С. 154). В Воскресении Христа также активно действовал Отец, именно Ему принадлежала «инициатива при воскрешении Сына» (С. 181), так как после смерти Христос сошел «в состояние величайшей слабости» (С. 186).

Сопребывание в царстве мертвых есть «конечная точка и цель боговоплощения», так как для искупления греха не только тело Христа на кресте, но и Его душа в шеоле должны были понести наказание (С. 142). По причине первородного греха все люди были осуждены на посмертную «муку оставлености (poena damni)» – «лишение созерцания Бога» (С. 143). Христос «заместительным образом» воспринял муку оставленности во всей полноте, то есть Он пережил не только смертные страдания, но и посмертые в преисподней (С. 146). Христос заместительно и поэтому абсолютно уникальным образом взял на кресте вину мира и продолжил нести ее после Своей смерти, так как оправдание Отцом Сына произошло только в Воскресении (С. 177). Муки богооставленности Христа не прекратились после смерти для того, чтобы все мертвые могли быть избавлены от «полноты опыта смерти» (С. 122).  

Бальтазар настаивает на том, что мы должны воспринять со всей серьезностью солидарность Христа с мертвыми и признать, что Он после смерти пребывал в шеоле, который не был освещен «светом спасения», так как Он Сам «заместительно отказался» от этого света, чтобы быть способным даровать его другим (С. 151). Сошествие во ад есть пребывание во тьме смерти,  предельная точка кенозиса Слова Божьего, Его вторая, или душевная, смерть.

Событие Великой субботы имеет крайне важное сотериологические измерение. Христос, приняв за всех полноту наказания за грех, делает возможным спасение для всех умерших, живших «как до, так и после [Его] явления» (С. 156). Христос «внутренне претерпел смерть» и через это «лишил смерть власти, сделав ее для Себя и для всех “прошлым”» (С. 133). Но Христос является не только Спасителем, но и Судьей. Христос, реально прошедший опыт ада и возвышенный в Воскресении Отцом (С. 176-177), имеет ключи ада и может «выносить решение о вечном спасении и проклятии человека» (С. 156). «Я был мёртв, и вот Я жив во веки веков, и имею ключи смерти и ада»(Откр. 1:18), –говорит о Себе Христос.

Бальтазар завершает рассуждение о Великой субботе словами Григория Богослова: «Если [Христос] сходит во ад, [то и] ты сойди с Ним. Познай также [находящиеся] там Христовы тайны» (Orat. 45, 24). Бальтазар предполагает, что этот призыв Григория сойти во ад со Христом необходимо понимать как предложение не сопроводить Христа, поскольку шеол есть место совершенного одиночества, но разделить с Ним это одиночество. Мы должны «быть мертвыми вместе с мертвым Богом» (С. 162).

Колоссальная разница между подходом Бальтазара к догмату о сошествии во ад и тем подходом, который отражен в Предании Церкви, как Римо-Католической, так и Православной, не может не броситься в глаза тому, кто хоть немного знаком с традиционным пониманием этого догмата. Если Церковь всегда видела в событиях Великой субботы активное действие Христа, заключающееся в триумфальной победе над адом, разрушение и наполнение ада сиянием Божественной славы, то в концепции Бальтазара Христос предстает как страждущий пленник мрака и одиночества шеола. Но дает ли это нам основание считать, что Бальтазар совершил разрыв с Церковным Преданием или же, переосмыслив  догмат о сошествии во ад, он всего лишь показал, так сказать, его обратную сторону?

Выдающийся православный богослов В.Н. Лосский закончил статью, в которой он критиковал воззрения прот. Вл. Родзянко на проблему «Филиокве», следующими словами: «Лучше мыслить о Святой Троице, принимая на себя риск всегда возможных ошибок, чем только повторять священные формулы в ленивом и самодовольном безмыслии, оставаясь чуждым их содержанию и силе. Верность Преданию не инертна, а динамична. Без новых и новых усилий богословской мысли не может быть подлинной верности Преданию отцов Церкви»[2]. Возможно ли отнести эти слова Лосского к учению Бальтазара о сошествии Христа во ад?