В начале 1918 г. в обители проживало почти 500 человек – продовольственный комитет отпускал хлеб Лавре на 457 взрослых карточек и 30 детских – мальчикам-певчим Митрополичьего хора. Из этого количества около 100 человек составляла братия, 15 – священники-беженцы, 30 – старушки в лаврской богадельне, 10 – архиереи и их келейники, несколько десятков учащиеся духовных школ и взрослые певчие и остальные (около 200) – рабочие и служащие Лавры. Монастырское хозяйство по-прежнему было весьма обширно – конюшня, пекарня, производство свечей и т.д., хотя общий тяжелейший экономический кризис в стране уже существенно влиял на положение дел. Почти весь лаврский капитал – около 2 млн. рублей – находился в государственных процентных бумагах и вследствие недавних правительственных распоряжений доходов не приносил. Кроме того, над капиталом и имуществом Лавры уже нависла угроза национализации.

23 января 1918 г. в газетах был опубликован декрет «Об отделении церкви от государства и школы от церкви», первоначально называвшийся «О свободе совести, церковных и религиозных обществах». Именно он заложил основы будущего, почти бесправного положения Церкви. В декрете были пункты, не связанные прямо с его основным смыслом: запрещение религиозным обществам владеть собственностью, лишение их прав юридического лица и национализация всего церковного имущества[i]. Эти ограничения не вытекали из принципа, что религия есть частное дело граждан (частные общества имели соответствующие права), и были вызваны прежде всего политическими и идеологическими соображениями. Именно указанные запреты наиболее тяжело отражались на деятельности Церкви. Декрет также не предусматривал переходного периода.

Первые случаи реквизиции лаврской недвижимости были еще до выхода декрета. Так, 2 декабря 1917 г. Всероссийский союз рабочих и крестьян по выработке и распределению сельскохозяйственных машин и орудий реквизировал для своих нужд кладовую в складском корпусе № 12. Но угроза массовой конфискации первоначально возникла для лаврских жилых домов на Невском пр., Калашниковой наб., Шлиссельбургском пр., и Амбарной ул. 19 декабря 1917 г. Совнарком издал указ, согласно которому все недвижимое имущество Петрограда облагалось единовременным сбором в пользу городской казны. Согласно расчету Петроградской Думы Лавра оказалась обязана внести 59739 руб. По распоряжению епископа Прокопия от 31 января 1918 г. было уплачено 20 тыс., так как других наличных средств в тот момент не имелось. В ответ последовал указ городской управы домовым комитетам, что они обязаны перечислять весь сбор арендной платы с жильцов в казначейство думы до полного погашения суммы, а если владельцы откажутся нести текущие расходы по содержанию собственности, то она будет конфискована в пользу городского управления.

Домкомы лаврских домов обратились за разъяснением в Духовный Собор, и он 15 марта постановил оставить вопрос открытым, так как финансовое положение обители не позволяет ей уплатить налог, «да при теперешнем положении дел и произведенная (если бы это было возможно) уплата этого сбора ни с какой стороны не гарантирует Лавру от конфискации ее недвижимостей и от взыскания с нее снова каких-либо новоизобретенных долгов». В постановлении также говорилось, что «Духовный Собор не признает себя в праве даже косвенным образом как-либо санкционировать конфискацию искони принадлежащих Лавре недвижимостей, а потому определено известить домовые комитеты всех лаврских домов о том, что, не решая возбужденного ими вопроса, Лавра однако оставляет за собой право предъявить, когда признает нужным, гражданские иски к квартиронанимателям, не внесшим своевременно платы в лаврское казначейство»[ii].

Вскоре последовали санкции властей, но так как часть сбора все же была уплачена, они конфисковали 30 апреля пять из семи лаврских домов на Невском пр. – № 151, 153, 163, 173 и 177. Впрочем, угроза для остальных домов не исчезла, их обложили новым налогом на имущество, который следовало уплатить к 15 октября. При этом стоимость обслуживания зданий быстро росла, и летом 1918 г. расходы на их содержание в 2 раза превышали доходы от сдачи квартир. Естественно обитель не могла уплатить требуемых налогов, и 22 ноября были конфискованы все лаврские дома в Рождественской части. 1 декабря 1918 г. наместник был вынужден подписать акт о передаче Комиссариату городского хозяйства последнего жилого здания по Шлиссельбургскому пр., 1/3[iii].

Несколько дольше в собственности Лавры оставались ее кладовые, амбары и земельные участки, арендная плата за которые составляла основной источник доходов монастыря в 1918 г. В частности, 26 апреля Духовный Собор постановил сдать в аренду на 6 лет участок близ Киновии товариществу Невского судостроительного завода «Рабочий огородник», «так как после социализации земли лаврские земли подвергаются опасности захвата со стороны разных организаций и лиц»[iv].

В связи с резким ухудшением экономического положения 7 марта 1918 г. Духовный Собор учредил комиссию для рассмотрения вопроса о немедленном сокращении расходов во главе с недавно назначенным помощником председателя Собора архимандритом Иерофеем (Померанцевым). 15 марта ее рапорт был рассмотрен Собором, а затем утвержден митрополитом. Сокращения коснулись прежде всего вольнонаемных служащих, также была закрыта портняжная мастерская при ризнице, введен точный учет количества порций на кухне, приезжим стали разрешать жить в обители не более одной недели, а прибывшим для ученых занятий – проживать только срок, указанный митрополитом. Новые насельники теперь могли приниматься в Лавру лишь на освободившиеся места, живших в гостинице и в помещениях над покоями наместника переселили в пустующие кельи и т.д.

Самая значительная проблема состояла в обеспечении питания братии. Уже в начале марта келарь иеродиакон Валентин и заведующий кухней иеромонах Иннокентий I доложили в Духовный Собор о «весьма малых запасах провизии для лаврской трапезы» и признались, что они не в состоянии удовлетворительно справляться с «делом доставки продовольствия и питания насельников». В помощь им была назначена особая комиссия, но положение осталось тяжелым. Так, 17 апреля певчие Митрополичьего хора просили о материальной помощи, заявляя, что в марте многие из них не пользовались лаврским столом, «за полной его непригодностью». 24 апреля врач братской больницы П.В. Модестов просил Духовный Собор улучшить питание больных, которым стали давать лишь щи на обед и ужин: «Между тем, эти больные… заболели также и от недоедания. Притом многие из них преклонного возраста. Было бы большой жестокостью преклонных больных оставлять в больнице в условиях очень скудного питания». Собор постановил обеспечить больных улучшенным столом, но существенно исправить ситуацию был просто не в силах. 11 мая он констатировал, что на оплату 487 хлебных карточек приходится платить продовольственному комитету 4462 руб. в месяц, а все лаврские запасы лука, кореньев, картошки, сельди и пр. истощились[v].

К апрелю почти закончились и запасы церковного вина (осталось лишь 60 бутылок), а купить его было очень сложно. Поэтому Духовный Собор постановил в качестве временной меры купить 100 бутылок виноградного сока и использовать его, смешивая с вином, для заказных служб. Впрочем, в то время подобным образом были вынуждены поступать и почти все приходские церкви Петрограда.

В конце февраля 1918 г. из-за финансовых трудностей чуть было не распался Митрополичий хор: малолетние певчие разошлись по домам. Спас его от окончательного распада известный знаток канонического права предприниматель Л.Д. Аксенов, который в середине апреля обратился в Духовный Собор с заявлением: «Проникнутый желанием способствовать благоукрашению церковных служб Лавры восстановлением Мирополичьего хора певчих в обычном его составе (с участием детских голосов), я… изъявляю готовность принять на себя труд по изысканию денежных средств на содержание малолетних певчих в течение года, в сумме до 36000 рублей». При этом Аксенов ставил два условия: возглавлять хор будет «талантливейший дирижер» И.Я. Тернов, а входить в него должно «такое количество мужских голосов, какое необходимо для поддержания на создавшей ему всероссийскую известность высоте». Собор с радостью и благодарностью согласился, и 26 апреля постановил принять обратно в хор 28 малолетних певцов. Воспитателем был назначен иеродиакон Аффоний (Беляченко), а 20 мая Духовный Собор включил Аксенова как «известного ревнителя благочестия церковного пения» в состав комиссии по пересмотру и составлению новых правил для певчих, образованной под председательством архим. Авраамия (Чурилина). Поселили малолетних певцов в освобожденный 16 мая Запасным электротехническим батальоном Певческий корпус.

Тяжелые экономические условия не лучшим образом отразились на отношениях насельников с рабочими и служащими обители. Последние образовали 29 декабря 1917 г. Центральный комитет служащих Лавры во главе с И. Настасенковым, после чего монастырские наемные работники зачастую стали подавать заявления о назначении на различные должности в ЦК, с резолюциями которого Духовный Собор, как правило, соглашался. Но постепенно начались конфликты. Первый из них произошел в феврале в связи с заявлением ЦК о необходимости свободно отпускать служащим из кладовой керосин для освещения дворов и лестниц лаврских домов. Оптовая продажа керосина в городе в то время прекратилась, и это требование не было выполнено. 12 марта комитет уже просил Собор избрать своего представителя в ЦК и выделить ему специальное помещение, а 25 марта передал принятый на собрании лаврских рабочих и служащих наказ и предложил в трехдневный срок сообщить о желании работать совместно согласно этому наказу. Документ был передан на отзыв юрисконсульту обители присяжному поверенному В.В. Пашковскому, и тот вскоре представил свое негативное заключение, предлагая заменить фразу: «ЦК имеет такие же функции и права, как орган управления Александро-Невской Лаврой» на формулировку: «ЦК имеет своей задачей охрану профессиональных интересов служащих и рабочих»[vi].

Претензии комитета на участие в управлении всей жизнью Лавры были отклонены Духовным Собором, который переработал наказ ЦК и 30 апреля представил новый вариант документа на утверждение митрополиту Вениамину. В этом варианте говорилось, что «ЦК имеет право посылать двух своих представителей в Хозяйственное управление с правом решающего голоса для решения вопросов, касающихся профессиональных интересов служащих и рабочих». 31 апреля владыка утвердил представленный ему проект, но реакция ЦК первоначально была резко негативной, 10 мая он письменно известил Духовный Собор о своих возражениях, «так как этот наказ совершенно неприемлем, потому что он совершенно извращен». Пытаясь добиться осуществления своих требований, комитет обратился за помощью к советским властям, которые тут же охотно откликнулись. Уже 11 мая из Александро-Невского подрайонного комиссариата городской милиции в Духовный Собор пришло предписание в трехдневный срок прислать ответ об изменении состава Собора, «ввиду того, что во всех учреждениях Российской республики проводится полная демократизация, а до сего времени в Духовном Соборе таковой не было, представители от служащих и рабочих должны быть от 3-5 с правом решающего голоса ввиду того, что в стране сам народ решает свою судьбу». Подписавшему это отношение комиссару Бондареву и в голову не пришло, что он грубо вмешивается во внутренние дела уже отделенной от государства Церкви. 28 мая Бондарев послал еще одно требование – придти к соглашению с ЦК и представить в комиссариат список выборных лиц от служащих Лавры и Собора с правом решающего голоса, угрожая до этого «прекратить выдачу денег по текущим делам»[vii].

Правда, к этому времени конфликт удалось погасить. Выход был найден в расширении намеченного представительства рабочих и служащих в составе Хозяйственного управления. Последнее было создано по указу Свят. Синода по итогам ревизии Лавры от 14 декабря 1917 г. Первое заседание управления состоялось 7 марта 1918 г. и первоначально в его состав входило 5 насельников обители под председательством архимандрита Иерофея (Померанцева). 19 мая общее собрание служащих выбрало трех своих членов Хозяйственного управления с правом решающего голоса и двух их заместителей, а 24 мая Духовный Собор постановил допустить их участвовать в работе. 31 мая юрисконсульт Лавры сообщил об этом в Александро-Невский комиссариат, и тот выразил согласие с принятым решением.

Однако конфликты полностью не прекратились. В значительной степени они касались кадровых вопросов. Общее собрание рабочих и служащих еще 15 апреля и 24 мая постановило «категорически отстранить» от должности эконома иеромонаха Платона. В числе причин указывались увольнения и сокращения штатов без согласия ЦК, несвоевременная выдача жалования и якобы высказанные членам ЦК угрозы «быть повешенными при занятии немцами Петрограда». Несмотря на повторные требования, Духовный Собор не удалил о. Платона от должности эконома, а также не пошел на уступки ЦК в двух других конфликтных ситуациях. 20 апреля 1918 г. был арестован и затем осужден паспортист Лавры Николай Виноградов, обвиненный в убийстве заведующего конюшенным двором и помощника эконома послушника Трофима Воловика. ЦК выдвинул своих кандидатов на освободившиеся должности, но собор их отклонил и назначил паспортистом И.Н.Яковлева, а заведующим конюшенным двором помощника секретаря митрополита священника Николая Айзупа[viii].

Причиной недовольства ЦК также являлся объем полномочий Хозяйственного управления, которое, по его мнению, должно было окончательно решать хозяйственные и финансовые дела. Уже 2 июля комитет выступил с протестом, что не все подобные дела рассматриваются в Хозяйственном управлении, а решаются и помимо него Духовным Собором. Но и в дальнейшем ситуация не изменилась, Собор продолжал рассматривать управление в качестве подчиненного ему исполнительного органа. Это видно из рапорта архим. Иерофея от 6 сентября 1918 г., в котором предлагается предоставить управлению право распоряжаться по хозяйству самостоятельно, а на утверждение в Духовный Собор передавать лишь важнейшие решения. Предложение архимандрита не было принято. Через несколько месяцев все недвижимое имущество и капиталы Лавры оказались национализированы, специальное Хозяйственное управление стало фактически ненужным, и осенью 1919 г. оно перестало существовать.

Хотя обитель исправно вносила высокие налоги за сдаваемые ей в аренду амбары и кладовые, 4 октября 1918 г. Комиссариат продовольствия Петроградской трудовой коммуны (арендовавший большинство кладовых) отказался платить «на том основании, что Лавра как церковная организация не может иметь права собственности, а следовательно не может получать и денег за пользование имуществом». Арендная плата являлась почти единственным источником оплаты рабочих и служащих, в связи с чем их ЦК, переименованный к тому времени в Контрольный комитет, по предложению наместника 14 октября обратился в Комиссариат продовольствия с просьбой внести деньги за пользование кладовыми[ix]. Судя по всему, просьба осталась без ответа.

Через полтора месяца вспыхнул новый конфликт. 29 ноября Духовный Собор, обсудив сообщение о конфискации всех жилых домов Лавры, постановил признать прекращение полномочий Контрольного комитета, так как большая часть его членов являлась служащими реквизированных зданий. В ответ комитет в тот же день опечатал помещения Собора и кассу лаврского казначея. На соответствующую жалобу от 4 декабря экономический отдел районного совета сообщил, что не в компетенции Духовного Собора, признавать или нет комитет, и выданное последнему райсоветом удостоверение сохраняет свою силу. Однако через несколько дней рабочие и служащие оставшихся у Лавры служб избрали новый Контрольный комитет, и 10 декабря Духовный Собор решил, что ведению этого органа подлежат доходы от обычных статей, но не чисто церковные и братские суммы (поступления от продажи свечей, погребений, заказных Литургий, молебнов и т.п.). К 12 декабря в результате переговоров с архим. Иерофеем экономический райотдел признал, что вновь созданный Контрольный комитет «имеет отношение только к тем суммам, из которых служащие получают свое содержание», и предписал представить финансовый отчет Лавры за сентябрь – ноябрь 1918 г.[x] Таким образом, отношения насельников с рабочими и служащими обители временно нормализовались.

То, что к 1919 г. часть недвижимости по-прежнему оставалась в собственности Лавры, объясняется тем, что в Петрограде осуществление антирелигиозных законов проводилось, по сравнению с другими городами, более медленными темпами. Несмотря на пребывание Патриарха в Москве, северная столица во многом оставалась центром церковной жизни страны, и епархиальное руководство располагало значительной реальной силой, с которой были вынуждены считаться городские власти. Очень активно интересы Лавры отстаивал принятый вместо Пашковского на работу юрисконсультом обители святой новомученик присяжный поверенный Иоанн Ковшаров. Это был известный юрист, избранный 11 марта 1918 г. на Петроградском епархиальном съезде духовенства и мирян комиссаром по общеепархиальным делам. Ковшаров стал ближайшим помощником митрополита Вениамина в контактах с городскими властями. 8 апреля Духовный Собор Лавры уволил Пашковского, а 23 апреля 1918 г. постановил пригласить в свой состав с правом совещательного голоса И.М. Ковшарова с возложением на него обязанностей юрисконсульта обители и ведения хозяйственных дел. Эту должность св. Иоанн занимал вплоть до своего ареста и расстрела вместе с владыкой Вениамином в 1922 г.

После январской попытки захватить Лавру отношения епархиального руководства с городскими властями несколько стабилизировались, но с мая 1918 г. конфронтация вновь стала постепенно нарастать. Один из конфликтов оказался связанным с празднованием 1 Мая, которое в 1918 г. приходилось на Великую среду, предшествующую Пасхе, дню скорби, в который православным воспрещается участвовать в уличных гуляниях и шествиях. В соответствии с постановлением Поместного Собора от 20 апреля, митрополит Вениамин в своем воззвании к верующим призвал их не присутствовать на празднике. Совет комиссаров Петроградской трудовой коммуны расценил ситуацию как равнозначную военной опасности, решил назначить на время праздников Пасхи специальную полномочную комиссию в составе «следующих лиц: тт. Зиновьева, Лашевича, Позерна, Гусева и Смилги и обязать штаб округа и штаб оперативный иметь постоянное дежурство из ответственных лиц»[xi].

Значительную тревогу властей вызвало почти триумфальное посещение Петрограда с 5 по 16 июня Патриархом Тихоном, который два из 10 дней своего пребывания в городе св. Петра провел в Александро-Невской Лавре. 21 мая в Духовный Собор обители поступил утвержденный митрополитом Вениамином церемониал встречи, пребывания и проводов первосвятителя. Главное наблюдение за соблюдением церемониала было поручено епископу Лужскому Артемию, вскоре назначенному наместником Лавры. От обители Патриарху была преподнесена икона св. блгв. кн. Александра Невского.

Первосвятитель совершил несколько богослужений – в Исаакиевском и Казанском соборах, Лавре, участвовал в крестном ходе, посетил Кронштадт. И везде он встречал радость и поклонение верующих, а в Братстве приходских советов состоялось его чествование. В своей речи в соборе Александро-Невской Лавры Патриарх сказал: «…град сей давно мне известен. Я знал его, когда учился в здешней Академии, но я всегда привык его видеть несколько иным. И теперь при посещении этого града невольно вспомнились мне слова пророка Иеремии, как он некогда оплакивал Иерусалим, называя его «вдовицей, видевшей лучшие дни, но испытывающей принижения». Нельзя не заметить увядания этого града. Вместе со всею матерью-родиной нашей большие терпит он скорби и поношения. Великая Россия, удивлявшая весь мир своими подвигами, теперь лежит беспомощная и терпит унижения… Но я взираю на вас с утешением, потому что вы знаете, в чем заключается наше спасение. Спасение в Церкви Божией, в вере нашей в Бога»[xii].

16 июня Патриарх Тихон посетил церковь, освященную в честь иконы Божией Матери «Всех Скорбящих Радость» на Шлиссельбургском пр., где при огромном стечении народа в своем слове вспомнил мученическую кончину настоятеля храма протоиерея Петра Скипетрова и здесь же благословил вдову покойного Антонину Скипетрову списком с чудотворной иконы Божией Матери «Всех Скорбящих Радость с грошиками», только что поднесенным прихожанами в дар его Святейшеству. Следует отметить, что в первой заупокойной Литургии о «всех усопших в нынешнюю лютую годину гонений исповедниках и мучениках», совершенной Патриархом 13 апреля, он помянул в числе 17 новомучеников о. Петра и бывшего священноархимандрита Александро-Невской Лавры митрополита Владимира (Богоявленского), убитого 25 января 1918 г. в Киеве[xiii]. Духовный Собор Лавры также не оставил вдову П. Скипетрова и 7 его детей, уже 26 января постановив выдать семье убитого 2 тыс. рублей, из них 1 тыс. немедленно. Как только освободилась жилплощадь в лаврских домах, 22 октября 1918 г., Скипетровой была предоставлена квартира в д. 1/2 по Шлиссельбургскому пр. и т.д.

Во время приезда Патриарха в Лавре уже был новый наместник. Епископ Прокопий (Титов) в начале апреля 1918 г. в срочном порядке был вызван на заседание Поместного Собора в Москву и в Петроград уже не вернулся. 4 апреля владыка Вениамин подал в Свящ. Синод представление о назначении наместником Лавры настоятеля Пафнутьево-Боровского монастыря, но решение этого вопроса было отложено, и тогда 9 апреля владыка временно возложил обязанности председательствующего в Духовном Соборе на правах наместника на викарного епископа Нарвского Геннадия (в миру Александра Владимировича Туборезова). Он родился 23 августа 1875 г. в семье диакона Новгородской епархии, в 1895 г. окончил Новгородскую духовную семинарию, а в 1904 г. – Петербургскую Духовную Академию со степенью кандидата богословия. Еще в 1896 г. выпускник семинарии принял монашеский постриг, много лет преподавал в различных Духовных школах, а 27 сентября 1909 г. был хиротонисан в Свято-Троицком соборе Александро-Невской Лавры митрополитом Петербургским и Ладожским Антонием с другими архиереями во епископа Балахнинского, викария Нижегородской епархии. С 20 марта 1914 г. владыка Геннадий служил епископом Нарвским, третьим викарием, а с июня 1917 г. – вторым викарием Петербургской епархии. Пробыл он наместником Лавры лишь 3 месяца, затем 2 февраля 1920 г. был назначен епископом Псковским и Порховским, в 1922 за борьбу с обновленцами подвергался гонениям и арестам и вскоре (1 июня 1923 г.) умер[xiv].

13 августа 1918 г. епископ Геннадий подал рапорт владыке Вениамину о его предстоящем отъезде в Москву для участия в работе Всероссийского Поместного Собора, и на следующий день 14 августа митрополит освободил его от послушания наместника и председателя Духовного Собора Лавры, временно назначив на эту должность другого своего викария – епископа Лужского Артемия (в миру Александра Матвеевича Ильинского). Новый наместник также происходил с Русского Севера, он родился 30 июля 1870 г. в семье священника Архангельской епархии, в 1890 г. окончил Архангельскую Духовную семинарию и в 1898 г. – Петербургскую Духовную Академию со степенью кандидата богословия. В июне 1915 г., уже после назначения ректором Уфимской Духовной семинарии, о. Александр Ильинский был пострижен в монашество и возведен в сан архимандрита. 30 июля 1917 г. архиеп. Петроградский Вениамин с другими архиереями хиротонисал его в г. Луга во еп. Лужского. Епископ Артемий также недолго исполнял должность наместника Лавры – до 4 октября 1918 г. Позднее в июне 1922 г., после непродолжительного ареста, он уклонился в обновленчество и даже в апреле–ноябре 1923 года управлял обновленческой Петроградской епархией. 4 декабря после принесения покаяния владыка был принят в Патриаршую Церковь в сане епископа. В 1924 и в 1937 гг. (уже в сане архиепископа Тобольского) он подвергался арестам, а 30 августа 1937 г. был расстрелян в г. Тобольске Омской области[xv].

Владыку Артемия на посту наместника Лавры сменил также будущий новомученик – святой епископ Виктор (Константин Александрович Островидов). Его хорошо знал митрополит Вениамин, лично предложивший кандидатуру тогда еще архим. Виктора Патриарху Тихону. 4 октября 1918 г. Первосвятитель прислал телеграмму об утверждении архимандрита в должности наместника, и в тот же день о. Виктор приступил к исполнению послушания. Официальный же указ Патриарха и Свящ. Синода о назначении архимандрита наместником последовал 18 ноября. Родился о. Виктор 20 мая 1875 г. в семье псаломщика Саратовской епархии, в 1899 г. окончил Саратовскую Духовную семинарию и в 1903 г. – Казанскую Духовную Академию со степенью кандидата богословия, был пострижен в мантию и рукоположен во иеромонаха еще студентом. В 1904–1908 гг. он состоял членом, затем старшим иеромонахом Иерусалимской Духовной Миссии, 15 октября 1909 г. поступил в число братии Александро-Невской Лавры, а 22 ноября 1910 г. был возведен в сан архимандрита и назначен настоятелем Зеленецкого Свято-Троицкого монастыря Петербургской епархии, где проявил себя с самой лучшей стороны. Еще в 1905 г. о. Виктор опубликовал две свои брошюры: «Заметки о человеке» и «Неделовые люди. Три лекции по поводу героев Максима Горького», привлекшие внимание церковной общественности[xvi]. Архимандрит отличался горячим прямым стойким характером, и митрополит Вениамин справедливо решил, что такой одаренный и мужественный пастырь подходит для руководства жизнью Лавры в смутную эпоху.

Новому наместнику пришлось сразу же столкнуться с растущим давлением безбожных властей. С весны 1918 г. различные организации стали вновь претендовать на различные помещения и здания Лавры. Так, еще 30 марта Духовный Собор временно передал продовольственной управе Александро-Невского района лаврскую хлебопекарню для организации выпечки хлеба местному населению, а осенью 1918 г. районный комиссариат продовольствия, уже не спрашивая согласия Собора, сдал по акту это помещение со всем инвентарем заведующему хлебопекарней Петроградской дивизии. 13 августа 1918 г. Комиссариат продовольствия Петроградской трудовой коммуны известил Духовный Собор о планируемом секвестре братской трапезной с целью устройства в ней общественной столовой, «так как более подходящего помещения в данном районе нет». 13 сентября секвестр трапезной с прилегающими кухней, буфетной, квасоварней и т.п. был проведен, а церковь Покрова Пресвятой Богородицы и прп. Палладия на хорах отделили деревянной перегородкой с дверью, и ключ от нее передали на хранение иеромонаху Иннокентию (Тихонову). 18 сентября в трапезной открылась 17-я городская общественная столовая[xvii].

Через месяц 1-й батальон Красной армии реквизировал для своих нужд большую часть зданий Духовной семинарии, и Собор 24 октября выделил для размещения семинарского инвентаря подвальные помещения в здании новой ризницы, устроив в Лавре и членов семей преподавателей с их имуществом. А в ноябре–декабре 1918 г. уже развернулась борьба за митрополичьи покои. 20 ноября наместника посетила особая комиссия с требованием открыть их для осмотра в целях реквизиции. Встревоженный архим. Виктор обратился в Комиссию по охране памятников искусства и старины с просьбой осмотреть церкви и помещения митрополита и выдать Лавре охранную грамоту «в целях ограждения названного художественного достояния от реквизиции и возможных в связи с этим повреждений». 25 ноября представители комиссии осмотрели митрополичьи покои, признали их художественную ценность и 27 ноября выдали охранное свидетельство о недопустимости занятия «этих помещений какими бы то ни было организациями»[xviii].

17 декабря Духовный Собор известил о получении охранного свидетельства Комиссариат продовольствия, но на этом борьба не закончилась. 22 декабря в Лавру пришли представители комиссариата и жилищной коллегии и заявили, что митрополичьи покои все равно через 3 дня будут заняты под детскую столовую, и Лавре необходимо немедленно освободить их. Получив отказ, представители ушли, повторив свое требование и забрав ключ от дверей большого зала, не заперев их. И все-таки ученые, работавшие в Комиссии по охране памятников, будучи верующим людьми, помогли на несколько лет спасти митрополичьи покои от реквизиции. После их письма Центральный жилищный отдел 21 июня 1919 г. также выдал охранное свидетельство о том, что «Митрополичий дом Александро-Невской Лавры, занятый под музей церковной старины, считается неприкосновенным, и имущество, находящееся в нем, конфискации и реквизиции не подлежит»[xix]. Указанный в свидетельстве музей существовал лишь формально, и митрополит Вениамин мог спокойно занимать свои покои до трагических событий 1922 г.

В декабре 1918 г. помещение лаврской больницы было занято красноармейцами. Содержавшийся на средства обители лазарет Красного Креста № 279 закрылся еще 5 апреля 1918 г., но братская больница продолжала действовать. 8 декабря ее врач П.В. Модестов просил Духовный собор обеспечить отопление аптечной и перевязочной комнат, без чего нельзя было обслуживать приходящих больных, а через несколько дней деятельность больницы вообще прекратилась. В связи с этим 27 января 1919 г. Духовный собор был вынужден уволить Модестова.

Весной 1918 г. начались захоронения красноармейцев и деятелей советской власти на монастырском дворе перед папертью Свято-Троицкого собора, при этом существовавшая здесь с лета 1917 г. могила казаков была уничтожена. Первоначально это почетное для представителей новой власти место захоронения называлось красноармейской, а затем коммунистической площадкой. 25 апреля 1918 г. на ней был похоронен красноармеец Н.А. Осокин, затем П.С. Семенов и т.д. Причем поначалу запрашивалось разрешение митрополита на захоронение, и даже порой комиссаров отпевали. Так, 18 июня 1918 г. 1-й городской райсовет обратился к митрополиту Вениамину с просьбой разрешить похоронить 19 июня на Красноармейской площадке комиссара Ивана Николаевича Дмитриева, отпевание которого будет совершено при Обуховской больнице. В ответ Духовный Собор Лавры сообщил, «что он может охотно предоставить место для погребения комиссара И.Н. Дмитриева на Николаевском кладбище, где обычно погребаются люди без различия званий и состояний; что же касается просимого места для погребения рядом с могилами красноармейцев, то Духовный Собор не находит возможным препятствовать погребению праха И.Н. Дмитриева в указанном в прошении месте по обряду Православной Церкви». В дальнейшем же власти разрешения на похороны у лаврской братии уже не спрашивали и церковные обряды не соблюдали. В 1919 г. на Красноармейской площадке похоронили погибших участников обороны Петрограда от белой Северо-западной армии – командира отряда курсантов Н.С. Лукомского и др., затем жертв подавления Кронштадтского восстания 1921 г. и т.д.[xx] Как уже говорилось, весной и осенью 1919 г. VIII отдел Наркома юстиции дважды безуспешно пытался провести вскрытие мощей св. кн. Александра Невского.

Конец лета 1918 – начало 1919 гг. вошли в историю как время так называемого «красного террора». В Петрограде он был особенно жесток. Сотни людей были расстреляны из пулеметов у Лисьего Носа или затоплены с барж в Финском заливе, широкое распространение получил институт заложничества. Самым непосредственным образом затронул красный террор духовенство, некоторые убитые в это время петроградские священники – прот. Философ Орнатский (с сыновьями), прот. Алексий Ставровский – уже канонизированы как святые новомученики, материалы на некоторых других собираются. Пострадали от репрессий и насельники Лавры. Уже говорилось, что первые их аресты были в январе 1918 г. Следующий инцидент произошел 30 марта – накануне на лаврский склад привезли 21 мешок сахара, и ночью охранявший груз милиционер похитил часть содержимого. Хотя эконом иеродиакон Василий (Пахомов) сам сообщил о пропаже комиссару 1-го Александро-Невского подрайона, его и помощника келаря иеродиакона Феофила арестовали, и лишь убедившись в их полной невиновности освободили через несколько дней[xxi].

В середине октября 1918 г. на несколько месяцев был арестован помощник правителя дел Духовного Собора заведующий братской больницей послушник И.А. Докучаев, через месяц – заведующий кладбищенской конторой иеромонах Иоасаф (Журманов). Также в октябре был отправлен на принудительные работы под Вологду иеродиакон Игнатий (Грищенко), в связи с чем Духовный Собор выделил ему 150 рублей в качестве материальной помощи. В это же время большая часть должностных лиц Лавры была привлечена к отбыванию трудовой повинности в Петрограде. 10 октября Духовный Собор обратился в совет 1-го городского района с отношением, в котором указал, что к трудовой повинности уже привлечены наместник, ризничий, казначей, эконом, благочинный, секретарь канцелярии («благодаря чему большое и сложное хозяйство и имущество Лавры остается без надлежащего наблюдения») и просил разрешить монахам производить работы на территории обители или предоставить им право устанавливать между собой очередь к отбыванию повинности. К середине ноября архим. Виктор (Островидов), архим. Авраамий (Чурилин), 4 иеромонаха и 6 иеродиаконов отработали каждый по 14–15 дней[xxii].

В 1919 г. репрессии насельников продолжились. Кратковременному аресту подвергался даже наместник архим. Виктор. Кроме того, под арестом несколько месяцев находились заведующий Киновией иеромонах Иларион (Клементьев), иеромонах Нектарий (Трезвинский) и архим. Стефан (Бех). Дважды в тюремном застенке оказывался юрисконсульт Лавры И.М. Ковшаров. В первый раз он был арестован 6 сентября 1919 г. по «делу кадетов», но после того как выяснилось, что Иван Михайлович никогда не состоял в партии конституционных демократов, 22 сентября его освободили[xxiii]. Повторно Ковшарова чекисты арестовали 27 мая 1921 г. в числе 47 человек (в основном представителей интеллигенции), которые в 1917 г. были внесены в качестве кандидатов в списки гласных районных дум Петрограда от различных политических партий, прежде всего кадетов. Иван Михайлович летом 1917 г. являлся кандидатом в состав Рождественской районной думы от блока партии народных социалистов и трудовиков, хотя ни в каких политических партиях тогда не состоял. На этот раз следователям не удалось установить связь с кадетами кого-либо из 47 арестованных и согласно постановлению Петроградской губернской ЧК от 10 июня 1921 г. все обвиняемые были освобождены, а дело прекращено «за недоказанностью обвинения»[xxiv].

Были и другие аресты монашествующих и служащих Лавры, но свидетельств о расстреле группы насельников обители на Никольском кладбище в конце 1918 или в начале 1919 гг. не обнаружено. Существующее на этот счет устное предание пока документально не подтверждается.

Гонения властей усугублялись тяжелейшей экономической ситуацией, которая по мере разрастания гражданской войны продолжала ухудшаться. С 1 мая 1918 г. пришлось прекратить электрическое освещение большей части помещений Лавры, оставив его лишь в храмах, покоях митрополита, викарных епископов и наместника. 29 июня из-за нехватки дров была закрыта баня. С 1 января 1919 г. телефоны в целях экономии оставили лишь в канцелярии митрополита и кладбищенской конторе и т.д. Стремясь найти новые источники доходов, 20 мая 1918 г. Духовный Собор постановил отвести для погребений и продавать желающим места между Исидоровской церковью и Никольским кладбищем, рассчитывая выручить таким образом за пустующее место 1700 тыс. рублей. Технический осмотр места был поручен лаврскому архитектору – ректору Технологического института Льву Петровичу Шишко. Предполагалось, что «с течением времени и церковь будет расширена так, что эти могилы окажутся внутри нее»[xxv]. Но из этого плана ввиду обстоятельств советского времени ничего не вышло.

Летом окончательно прекратила существование двухклассная церковно-приходская школа малолетних певчих Митрополичьего хора, да и сам хор Лавра на свои средства содержать не могла. Когда жертвователь Л.Д. Аксенов временно уехал из Петрограда, а оставленные им деньги кончились, Духовный Собор 9 декабря 1918 г. был вынужден постановить распустить хор, оставив лишь 6 взрослых певчих. К счастью, Аксенов вскоре вернулся и на его средства Митрополичий хор просуществовал еще несколько лет в полном составе. С конца 1918 г. по март 1919 г. его регентом был Александр Филиппович Мартьянов, а с апреля стал бывший певчий хора Василий Львович Еловенко.

Самая тяжелая ситуация сложилась с продовольствием. В Петрограде в это время разразился настоящий голод, норма выдаваемого по карточкам хлеба постепенно снизилась до 75 граммов в день. Свободная торговля продуктами была запрещена. Братии пришлось самой заниматься добычей продовольствия и доставкой его из южных губерний. Так, 14 мая 1918 г. Духовный Собор обратился к Тамбовскому и Воронежскому советам с просьбой о разрешении привезти в Лавру 50 мешков крупы и вагон картофеля. Но и этих продуктов хватило лишь на несколько месяцев. К середине ноября запасов для братского стола осталось лишь на два дня, и Собор решил готовить пищу для братии на общей кухне до 14 ноября, «а затем считать ее временно закрытой ввиду невозможности сейчас по средствам Лавры приобрести припасы». Насельникам выдали столовые по 3,5 руб. в сутки за полмесяца вперед, а также хлеб по карточкам. К этому времени в обители уже были случаи голодной смерти: так, в сентябре 1918 г. умер от недоедания во время дежурства привратник лаврских ворот Николай Павлов[xxvi].

Однако даже в этих условиях Лавра продолжала благотворительную и просветительскую деятельность. Вплоть до лета 1918 г. в обители висели 5 кружек для сбора пожертвований: на вдов и сирот духовного звания, на православных паломников в Палестине, на церкви и школы в западных губерниях, на раненых и больных воинов и на просвещение язычников. Весь 1918 и даже в 1919 г. в лаврских помещениях бесплатно проживали несколько священников-беженцев из оккупированных немцами епархий Русской Церкви, например, протоиерей Тимофей Васильчишин из Холмской губернии. Продолжила существовать лаврская богадельня. Хотя число призреваемых в ней старушек к началу 1919 г. сократилось до 18, а к августу до 11, но все-таки проводился и прием новых женщин: 22 ноября 1918 г. Духовный Собор постановил определить в богадельню согласно мнению благочинного иеромонаха Антония А.И. Третьякову и Е.С. Исаеву. 20 мая 1918 г. Собор пожертвовал священническое облачение приходскому совету Преображенской церкви Царскосельского уезда, 24 мая – священнику церкви с. Шеговары Архангельской губ. покров для шитья из него облачений, 4 и 30 мая разрешил провести в лаврских храмах сбор средств в пользу Российского комитета помощи семьям убитых офицеров, 8 июня ассигновал 100 руб. и предложил провести тарелочный сбор в Троицком соборе для инвалидов I Мировой войны, находившихся на излечении в лазарете Красного Креста № 281 и т.д.[xxvii] В 1918 г. в Лавре еще собирали деньги на содержание Православной Миссии в Японии, и только 10 марта 1919 г., ввиду невозможности отправки предназначенных для этой цели 1500 руб., их использовали на нужды обители.

Хотя советские законы это и запрещали, религиозная благотворительная деятельность все же частично сохранилась. Из запроса благочинных Петроградского епархиального совета к настоятелям храмов от 22 августа 1918 г. видно, что в ведении Церкви в основном под видом «частных», «нецерковных» оставались многочисленные богадельни, приюты, столовые, учреждения по трудовой помощи и т.д., а также детские площадки, сады, различные курсы, библиотеки, читальни[xxviii]. Вскоре часть из них была утрачена, но остальные продолжали функционировать на прежнем основании до конца гражданской войны (в том числе и лаврская богадельня).

После прекращения преподавания Закона Божия в государственных школах, его удалось отчасти заменить частно-церковным обучением при храмах. В Петроградской епархии было выработано особое положение «Об организации религиозно-нравственного воспитания детей и подростков». Первоначально городские власти, согласно инструкции Наркомюста, не запрещали подобной практики. И в Лавре монахи в 1918–1919 гг. руководили 69 детскими кружками, в которых изучался Закон Божий. По распоряжению митрополита в ряде храмов для подростков были заведены специальные кресты, хоругви, иконы, облачения, они участвовали в богослужениях, крестных ходах. Важную роль здесь играло существовавшее при Лавре Александро-Невское братство, о котором будет подробно рассказано в отдельной главе. В воспоминаниях архиепископа Михаилу (Мудъюгина) содержится упоминание о его учебе в первые послевоенные годы в школе при обители: «Я хорошо помню свое детство. При Александро-Невской Лавре тогда еще была церковная школа, в которой мы получали не только церковные знания, но и могли развивать свои творческие наклонности на уроках труда, рисования и других занятиях»[xxix].

Многие из уступок властей явились следствием активной позиции епархиального руководства, опиравшегося на массовый религиозный подъем. В 1918 г. к Православной Церкви, гонимой, а не господствующей, как ранее, несмотря на начавшуюся атеистическую пропаганду, пришли тысячи новообращенных, в том числе и видные представители интеллигенции. Распространению религиозности способствовали и бедствия гражданской войны. В церковной ограде вспыхивает подлинная духовность, усиливается забота о нравственности. 10 июля для расширения проповеднической деятельности епархиальное собрание избрало Миссионерский совет, главным руководителем которого являлся митрополит, а среди членов были – юрисконсульт Лавры И. Ковшаров и несколько членов Александро-Невского братства. Владыка Вениамин также стремился привлечь в ряды белого духовенства и монашества как можно больше светских молодых людей – «он предвидел будущие трудности»[xxx].

В первые послереволюционные годы в число братии Лавры было принято значительное количество новых насельников, многие из которых в дальнейшем стали известными архиереями. Так, в ноябре 1918 г. в обитель поступил старший врач Серафимовского лазарета иеромонах Николай (Муравьев-Уральский). Позднее, уже после отбывания первого своего срока в Соловецком лагере (в 1924–1927 гг.), в 1931 г. о. Николай был хиротонисан во епископа Кимрского, а с 1933 г. служил епископом Муромским. Затем владыка еще дважды подвергался арестам, 16 лет провел в лагерях и скончался в 1961 г. в Угличе.

В ноябре 1918 г. в братию был принят и смотритель Каргопольского Духовного училища архимандрит Стефан (Бех). Еще 12 августа он подал прошение Патриарху об увольнении от должности смотрителя (так как «заведование Духовным училищем при большевиках… непосильно») и зачислении в братию Лавры, уведомив об этом митрополита Вениамина: «Свою просьбу определить меня в Лавру я мотивировал главным образом желанием быть ближе к могиле моего духовного отца протоиерея Иоанна Кронштадтского, упомянув, что и родителей моих семейство проживает в Петрограде, и родная мать моя похоронена там же, и что большую часть жизни я прослужил в этом городе»[xxxi]. В 1920 г. архим. Стефан исполнял обязанности благочинного Лавры и ее духовника, позднее заведовал кладбищенской конторой. Он оставался в стенах Лавры до октября 1921 г., затем был хиротонисан во епископа Ижевского, подвергался арестам и с августа 1926 г. проживал на покое в Ленинграде. По свидетельству митрополита Мануила (Лемешевского): «Это был епископ, пользовавшийся большим авторитетом среди верующих. Его считали старцем-прозорливцем за его необыкновенную проницательность. Сам он показывал себя не как епископ, а как старец-странник. У него были духовные дети, которых он духовно окормлял. Имел необычайное мужество говорить людям то, что думал о них»[xxxii]. Епископ Стефан был арестован в Ленинграде в 1929 г., отправлен в ссылку и скончался в заключении в 1933 г.

17 февраля 1919 г. с прошением к митрополиту Вениамину обратился бывший духовник великих князей Константиновичей архим. Сергий (Дружинин): «Вследствие насильственного отстранения моего от должности настоятеля Троице-Сергиевой пустыни, с запрещением проживания в оной я остался в самом тяжелом и затруднительном положении. Не имея где голову преклонить, и надеясь на любвеобильное сердце Вашего Высокопреосвященства, со дерзновением прибегаю к стопам Вашим, Всеблагостный наш Владыко, и смиренно прошу зачислить меня для временного проживания в Александро-Невскую Лавру»[xxxiii]. 19 февраля архимандриту разрешили проживать в обители, а к 1920 г. зачислили в братию. В октябре 1924 г. он был хиротонисан во епископа Нарвского, викария Ленинградской епархии и с конца 1927 г. стал одним из руководителей иосифлянского движения. В 1937 г. владыка был расстрелян в ссылке в Марийской АССР.

16 июля 1919 г. митрополит Вениамин написал резолюцию о принятии в число братии и пострижении в монашество бывшего надзирателя Петрозаводского духовного училища И.И. Бельского. Вскоре он принял постриг в мантию с именем Иларион, 30 июля 1919 г. был рукоположен во иеродиакона, затем во иеромонаха и с 1920 г. исполнял послушание правителя дел Духовного Собора, секретаря церковного совета и управдома Лавры. 14 октября 1924 г. состоялась его хиротония во епископа Каргопольского, затем с титулом епископа Поречского владыка управлял Смоленской епархией, присоединился к иосифлянам, в апреле 1928 г. был арестован и отправлен в Соловецкий лагерь. После освобождения епископ Иларион проживал в ссылке в г. Козьмодемьянске Марийской АССР, где в 1937 г. его вновь арестовали и 31 августа расстреляли в г. Йошкар-Оле[xxxiv].

Конечно, не только будущие архиереи поступали после революции в Лавру, но почти все, кто в условиях безбожных гонений пришли в обитель, в дальнейшем стали исповедниками и мучениками. Одним из чтимых старцев со временем стал Георгий Семенович Комиссаров. 11 сентября 1919 г. он обратился к митрополиту с прошением о принятии его в число братии Лавры, а своей жены – Александры Михайловны – в Иоанновский женский монастырь и одновременном пострижении их в мантию. Владыка Вениамин удовлетворил просьбу, и 21 июня 1920 г. Г. Комиссаров был пострижен в монашество с именем Гурий (одновременно с женой). В дальнейшем после рукоположения в иеромонаха он принял схиму и проживал в обители до своей кончины в начале 1930-х гг.

Ровно через год, 12 сентября 1920 г., с аналогичным прошением обратился другой будущий иеросхимонах – знаменитый святой земли Русской Серафим Вырицкий (в миру Василий Николаевич Муравьев). Он родился в 1866 г. в Ярославской губернии в крестьянской семье, со временем стал крупным петроградским купцом и всегда отличался набожностью и благочестием. Духовным отцом Василия Николаевича был преподобный старец Варнава из Гефсиманского скита. После революции Муравьев и его жена Ольга Ивановна решили уйти в монастырь и одновременно принять монашеский постриг. Сначала Василий Николаевич хотел стать насельником Троице-Сергиевой Лавры, чтобы спасаться там, вблизи могилы старца Варнавы, но затем изменил свои намерения. Вот как преп. Серафим сам рассказывал об этом своей келейнице мон. Веронике (Котляревской) в конце 1920-х гг.: «Готовясь к отъезду, был он на трапезе у Владыки Вениамина в Александро-Невской Лавре. Владыка был задумчив в течение всего обеда. После трапезы, когда они остались вдвоем, митрополит строго посмотрел на него и спросил: «Так Вы окончательно решили ехать? Не хотите остаться у нас в Лавре?» «Что-то вдруг, – рассказывал старец – поколебалось у меня в душе. Невольно опустился я на колени: «Благословите, Владыка, принять постриг у вас в Лавре». Так и остался я под покровом Святого князя Александра Невского. А Троице-Сергиева Лавра почти сейчас же была разгромлена. Мы же все еще здесь спасаемся»[xxxv].

В августе–октябре 1920 г. Василий Николаевич пожертвовал на нужды Лавры большую часть своего капитала – 100 тыс. рублей. В его прошении в Духовный Собор говорилось: «Давно имея желание посвятить себя на служение Господу Богу и его святой Обители, обращаюсь с покорнейшей просьбой к Духовному Собору и земно кланяюсь, прося принять меня в число братии святыя Обители Александро-Невской Лавры». 14 сентября Собор постановил принять Муравьева в число послушников, назначив ему послушание пономаря[xxxvi].

20 октября 1920 г. митрополит Вениамин благословил постричь послушника в монашество одновременно с его женой, поступившей в Воскресенский Новодевичий монастырь, и 29 октября Василий Николаевич принял постриг с именем Варнава (в память о духовном отце) от наместника Лавры в церкви Св. Духа. Тогда же его жена была пострижена в монашество с именем Христина. Вскоре брата Варнаву рукоположили в иеродиакона и назначили заведующим кладбищенской конторой, а в сентябре 1921 г. митрополит Вениамин рукоположил его во иеромонаха. «Провожать почивших, преподавая им церковное напутствие, утешать родных и близких погибших… Это была первая школа духовного врачевания и наставничества, которую прошел будущий отец Серафим, вырицкий старец-утешитель, молитвенник за сирот и страждущих, предстатель перед Господом за всю землю Русскую»[xxxvii]. В марте 1922 г. о. Варнава был назначен главным свечником Лавры, затем казначеем и членом Духовного Собора, а в начале 1927 г., после пострижения в великую схиму с именем Серафим, избран духовником обители, в стенах которой оставался до весны 1930 г.

Среди других новых насельников можно упомянуть бывшего командира 20-го Финляндского стрелкового полка подполковника Александра Александровича Никанорова, воевавшего на фронтах во время I Мировой войны с августа 1914 по февраль 1917 гг., неоднократно раненного и награжденного за храбрость Георгиевским оружием. В 1902 г. он окончил Петербургскую Духовную семинарию, был известным педагогом, писателем, книгоиздателем, сотрудничавшим с газетой «Русский инвалид», журналами «Будь человеком», «Разведчик» и «Мир Божий». 1 сентября 1918 г. Александр Никаноров подал прошение о зачислении в братию Лавры на предварительное послушание, по окончании которого желал быть постриженным в монахи, и 26 сентября его приняли в число насельников обители. 21 августа 1918 г. Духовный Собор принял на работу в Лавру родственника ее знаменитого историка, бывшего действительного статского советника Николая Рункевича, предоставив ему исполнение обязанностей делопроизводителя в Хозяйственном управлении, в кладбищенской конторе, у свечника и в певческом корпусе с оплатой 150 руб. в месяц[xxxviii].

В 1918–1919 гг. начались первые гонения на монастыри, некоторые из них уже тогда оказались закрыты, и часть насельников этих обителей также была принята в число братии Лавры. Уже упоминалось о переходе в нее настоятеля Троице-Сергиевой пустыни архим. Сергия (Дружинина). Но в феврале-октябре 1919 г. еще несколько насельников пустыни – игумен Павел (Чистяков), иеромонахи Феодосий, Герасим, Серафим и др. – обратились с подобными просьбами, и некоторые из них были зачислены в лаврскую братию. Осенью 1918 г. красноармейцы расстреляли большинство насельников Введено-Островского монастыря Петроградской епархии. В мае 1919 г. монастырь был официально ликвидирован. Его здания перешли в собственность Союза коммун Северной области.

Однако службы в монастырских храмах продолжались, их проводил единственный уцелевший иеромонах Николай, и Епархиальный совет, желая возродить обитель, 23 сентября постановил направить туда одного или нескольких просвещенных насельников Александро-Невской Лавры, окончивших Духовную Академию. На запрос совета от 18 октября 1919 г. Духовный Собор Лавры ответил, что может командировать для восстановления монастырской жизни иеромонаха Льва (Егорова). Эта кандидатура не устроила епархиальные власти, так как отец Лев недавно был назначен на ответственную должность заведующего хранилищем богослужебных предметов, поступавших из ликвидированных церквей, и 30 ноября Лавру попросили указать другое лицо. Духовный собор ответил, что сейчас в составе братии нет подходящих для поездки не занятых другими важными послушаниями насельников, и 17 февраля 1920 г. Епархиальный совет постановил поручить местному благочинному обсудить с благочинническим советом вопрос о преобразовании Введено-Островского монастыря в приходскую общину.

Прием новых членов братии в Лавру стал возможен ввиду резкого сокращения числа прежних насельников. Многие из них умерли вследствие инфекционных заболеваний, постоянного недоедания, переохлаждения и т.п. Только весной 1919 г. скончались иеромонах Варлаам (Рябуха), иеродиакон Ириней (Нетуев), монах Иоасаф (Онисар) и духовник братии иеромонах Гавриил (Стефановский), а 28 сентября/11 октября 1919 г. – затворник иеросхимонах Серафим (Богатов), духовный отец будущего новомученика архидиакона Серафима (Вавилова). Все усопшие были похоронены на братской площадке Никольского кладбища, но могилы большинства из них не сохранились.

Кроме того, много насельников, уехав в отпуск в родные губернии, не смогли вернуться из-за разгоравшейся гражданской войны. Так, 27 января 1919 г. Духовный Собор, отметив неявки из отпуска иеромонахов Феодосия, Стефана, Серапиона, Филиппа, Гавриила, иеродиаконов Петра, Пантелеимона, Дионисия и Иоанна, постановил пока не отчислять их. В октябре 1919 г. в долговременном отпуске находились один архимандрит, семь иеромонахов и четыре иеродиакона, в связи с чем митрополит Вениамин обратился к архим. Виктору (Островидову) с запросом: не требуются ли новые лица для пополнения состава братии? Ответ наместника гласил: «…ввиду отъезда многих иеромонахов и иеродиаконов в отпуск значительно сократилось братство. Надеяться на возвращение отъехавших нет никакой возможности: голод Петрограда и также военные действия заставляют отъехавших оставаться у себя на родине. Между тем, вследствие сокращения братства благолепность богослужений все падает и падает, бывают времена, что совершенно некому петь, так как все заняты церковными требами или послушанием. Вместе с этим получается такое ненормальное явление, что один иеромонах занимает три должности (эконома Лавры, эконома Митрополичьего дома, келаря), а другой две (заведующего кладбищенской конторой и казначея). Такая ненормальность не может не отзываться на продуктивности деятельности должностных лиц и вообще не может не затрагивать интересы лаврской жизни. А потому поступление в число братии Лавры людей, способных к прохождению разных послушаний весьма желательно»[xxxix].

В соответствии с просьбой архим. Виктора митрополит еще 14 мая 1919 г. назначил на ряд важных должностей в Лавре новых лиц из числа братии: экономом – иеромонаха Антония (Коробейникова), имевшего много духовных детей, благочинным и членом Духовного Собора – иеромонаха Алексия (Терешихина), по некоторым сведениям ставшего впоследствии тайным епископом, а духовником – иеромонаха Сергия (Бирюкова). Об о. Сергии сохранилось несколько воспоминаний и свидетельств современников. Родился он в 1862 г. в семье донского казака и до поступления в 1890 г. в Александро-Невскую Лавру уже был послушником Малого Донецкого, Серпуховского Высоцкого, Ново-Иерусалимского монастырей и Троице-Сергиевой Лавры. В апреле 1920 г. митрополит Вениамин возвел его в сан игумена, а в начале 1922 г. – в сан архимандрита. «Это был мудрый старец, на деле исполнивший многие заветы святых отцов. Он был великим деятелем молитвы и покаяния. Обладая безграничной добротой и любовью, отец Сергий очень снисходительно относился к духовным немощам своих подопечных и горячо за них молился. Его назидания отличались необыкновенной сердечностью и простотой… Помимо окормления братии архимандрит Сергий вел большую научную работу по изучению рукописей, хранившихся в библиотеке Лавры, собирал редкие акафисты, составлял жизнеописания подвижников благочестия»[xl].

Яркие воспоминания об о. Сергии приводит в своей книге известный церковный историк А.Э. Краснов-Левитин: «…он всех привлек своим суровым аскетизмом. Я знал его стариком. Как сейчас вижу его мертвенно бледное лицо, окаймленное седой бородой. Цыганские скулы не только не портили впечатления, но придавали какой-то особый колорит его лику. Он почти отказался от еды, ел лишь сырые овощи, спал на полу, тщательно это от всех скрывая. Все дни напролет он пребывал в молитве. Братия видела в нем друга, брата, советника, молитвенника – подлинного духовного отца»[xli]. Архимандрит Сергий был духовником Лавры около восьми лет.