1. Постановка вопроса

Смирение – одна из центральных христианских добродетелей, занимающая особое место в ряду добродетелей. По святоотеческому учению, смирение является качеством, без которого ни одна другая добродетель не может быть приобретена человеком[1]. Одного смирения, помимо других добродетелей, достаточно для спасения, тогда как без смирения, при наличии даже множества добрых дел, спасение невозможно[2].

Для исследования темы необходимо как-то определить понятие христианского смирения. Святые отцы часто говорят о невозможности дать ясное объяснение этой добродетели из-за ее исключительно опытного характера[3]. Кратко и упрощенно смирение можно попытаться определить как умаление души человека пред Богом и ближним, которое сопровождается благоволением и благодатной помощью Божией[4]. Поскольку для этого необходима правильная вера в Бога, православное Предание неоднократно настаивает на непостижимости смирения для не-христианина[5].

И действительно: в течение долгого времени в светских этических системах как Запада, так и России смирение представлялось добродетелью-изгоем. Уже с XVIII в. христианское смирение подвергалось резкой критике со стороны различных философов (Д. Юм, Ф. Ницще, К. Маркс – каждым со своих позиций) как свидетельство малодушия, отчаянья, пассивности по отношению к угнетению, лукавства и т.д. В ΧΧ в. смирение на Западе критиковалось как с прежних, так и с новых позиций (например, со стороны феминистского движения, модернизма и постмодернизма)[6], в России – с позиций марксизма. Авторы-христиане, как правило, защищали смирение, иногда – с большими или меньшими поправками к содержанию этого понятия.

В последние десятилетия, однако, популярность этой добродетели и общий интерес к ней значительно возросли. На теологических, философских факультетах Запада пишутся многочисленные научные работы на эту тему. О необходимости смирения говорят политики, психологи и даже коммерческие деятели, не говоря о религиозных проповедниках различных конфессий и религий[7]. На англоязычном направлении популярного ресурса Wikipedia добродетель смирения описывается как неотъемлемая принадлежность самых разных религий – и описывается с точки зрения нескольких из них[8]. На портале Youtube можно встретить протестантских, мусульманских, кришнаитских проповедников смирения[9]. «Если смирение и было когда-либо отвергнутой добродетелью в западном дискурсе, - пишет один из современных исследователей, - мы повсюду можем увидеть признаки того, что эта добродетель переживает бурное возвращение (roaring come back)»[10].

Действительно ли смирение – всеобщее религиозное явление, или христианство предложило мировой этике что-то радикально новое? В статье предпринята попытка изучить этот вопрос на примере античности. Этот объект исследования представляется особо значимым, поскольку новозаветная и ранняя святоотеческая «смиренная» терминология сложилась именно на базе античных понятий.

Целый ряд современных авторов пытается сблизить христианскую добродетель смирения с различными античными добродетелями (великодушия, умеренности, скромности и т.п.), стремясь показать, что значимой разницы между двумя этическими системами не существует. Поэтому важно выяснить, как в действительности античность относилась к смирению: во-первых, с точки зрения терминологии, во-вторых – с точки зрения собственно этики. В первом случае необходимо установить, как слово «смирение» употреблялось в античном лексиконе и как было воспринято античностью христианское словоупотребление. Во втором случае следует сопоставить смирение как явление с античной нравственностью в целом и попытаться выяснить, какие категории античной этики сближают ее с христианским смирением, какие – удаляют от него.

2. «Смиренная» терминология в античности

Славянское слово «смирение» (изначально – смѣрение) происходит от слова «мѣра», от глагола «смѣрити» – умерить, смягчить, подавить, а не от слова «мир», ассоциации с которым объясняют «народной» этимологией[11].

Слово «смиренный» – перевод древнегреческого понятия ταπεινός – низкий, маленький. Выяснить этимологию этого слова затруднительно[12]. В латинском языке этому слову соответствует термин humilis, происходящий от humus – земля, т.е. значение то же: низкий, прижатый к земле[13]. Таким образом, изначально слово «смирение» связано с пространственными категориями и обозначает малый размер, низость.

Основное значение прилагательного ταπεινός – низкий. Образованное от него существительное ταπεινότης обозначает, соответственно, низость. Эти слова могут относиться к местности, размеру чего-либо, к положению тела, близости солнца к горизонту и т.п. – то есть в целом они вполне соответствуют русским эквивалентам. Соответствующий глагол ταπεινόω и образованное от него ταπείνωσιςобозначают приведение чего-либо в подобное низкое состояние и переводятся: уменьшить, понизить, а в медиальном или страдательном залоге – уменьшиться, понизиться. Слово может обозначать, например, понижение уровня воды в реке, спадение опухоли и т.п.

Отсюда вытекают ближайшие переносные значения слова. В отношении науки, знаний, искусства и т.п. это слово может обозначать низкий уровень, малые знания, низкий стиль. В отношении к человеку это слово может обозначать как низкий рост, так и униженное в каком-либо смысле (в смысле положения, власти, имущества) положение (ср. русское: «мы люди маленькие»). Глагол ταπεινόω в этом значении обозначает приведение человека в подобное униженное состояние и наиболее буквально может быть переведен: «унизить», а в страдательном залоге – «унизиться» – и имеет отчетливо негативное значение.

Как видно, в большинстве случаев античного словоупотребления слово ταπεινός и образованные от него семантически очень близки русскому слову «низкий» и однокоренным с ним.

Наибольший интерес в свете избранной темы представляет употребление слова ταπεινός и производных в нравственном контексте, как характеристика определенных душевных качеств. В этом смысле слово имеет по преимуществу негативное значение: низменный, малодушный, подлый.

«Я приведу господствующее у нас мнение: изнеженность делает характер детей тяжелым, вспыльчивым и очень впечатлительным к мелочам; наоборот, чрезмерно грубое порабощение детей делает их приниженными, неблагородными (ταπεινοὺς καὶ ἀνελευθέρους), ненавидящими людей, так что в конце концов они становятся непригодными для совместной жизни»[14].

Можно привести множество других примеров подобного словоупотребления.

В ряде текстов, впрочем, встречается употребление слова и в положительном ключе. Как правило, это касается смирения как покорности тому, чему, по мнению античных мыслителей, должно быть покорным: законам, общественному порядку – и, в первую очередь, богам. Число таких текстов незначительно. Предположительно, в данных случаях смирение понимается больше как действие, а не как качество – и связано с достижением человеком необходимой меры в соответствии с одним из главных античных идеалов умеренности (μηδέν ἄγαν). В целом человеку пристало стремиться к величию. Но в каких-то случаях (например, перед богами) можно и умалиться[15].

Ибо весьма часто бог заставляет смириться и вновь смиряет[16], – говорит Эврипид.

В диалоге Платона «Законы» Афинян обращается к Клинию:

"Поселенцы, – скажем мы им, — бог, согласно древнему сказанию, держит начало, конец и середину всего сущего. Прямым путем приводит он все в исполнение, вечно вращаясь при этом, согласно природе. За ним всегда следует правосудие, мстящее тем, кто отступает от божественного закона. Кто хочет быть счастлив, должен держаться этого закона и следовать ему смиренно и в строгом порядке (συνέπεται ταπεινὸς καὶ κεκοσμημένος). Если же кто, по надменности, кичится (ἐξαρθεὶς ὑπὸ μεγαλαυχίας) богатством, почестями, телесным благообразием или, по молодости и неразумию, распаляет свою душу заносчивостью (μεθ' ὕβρεως) и начинает считать, что ему не нужен ни правитель, ни руководитель, но он сам годится в руководители другим, то такой будет покинут богом"[17].

Число подобных текстов очень незначительно, но даже в них положительный смысл не всегда очевиден. Например, у Эсхила Океан обращается к Прометею, призывая его к покорности богам:

«А ты все не смирился, все упорствуешь.

Зачем? Чтоб к прежней новую прибавить боль?»[18]

"Очевидно, Океан смирение пред богами считает должным поведением. Однако в контексте всего произведения симпатии автора на стороне Прометея, так что и в данном случае можно предположить, что смирение, которое Океан воспринимает как нечто должное, Прометей расценивает именно как недостойное унижение".

Отдельный интерес представляет глагол ταπεινοφρονέω (смиренномудрствовать), прилагательное ταπεινόφρων (смиренномудрый) и существительное ταπεινοφροσύνη (смиренномудрие). Эти слова, по-видимому, библейского происхождения и употребляются по преимуществу в христианстве. Предполагают, что ταπεινοφροσύνη – неологизм ап. Павла[19], впрочем, ταπεινοφρονέω употребляется уже в Септуагинте[20]. Глагол образован сложением слов ταπεινόσ (низкий, смиренный) и φρονέω (мыслить, чувствовать) и обозначает мыслить, чувствовать соответственно прилагательному ταπεινόσ, в христианском контексте – мыслить скромно, смиренно.

Примечательно, что нехристианские авторы (Эпиктет, Иосиф Флавий) воспринимают эти библейские термины, однако используют их в традиционно античном негативном ключе: мыслить подло, низко, малодушно.

«Я-то думаю, что старому человеку следовало бы сидеть здесь, не к тому направляя все свои усилия, чтобы вы не были о себе низкого мнения (ὅπως μὴ ταπεινοφρονήσητε) и не предавались каким-нибудь низким и неблагородным рассуждениям о самих себе (μηδὲ ταπεινοὺς μηδ' ἀγεννεῖς τινας διαλογισμοὺς διαλογιεῖσθε αὐτοὶ περὶ ἑαυτῶν), а к тому, чтобы среди вас не оказалось каких-нибудь таких молодых людей, которые, узнав родство с богами и что мы как некими оковами связаны телом и его имуществом и всем тем, что ради них бывает нам необходимо для устройства и пребывания в жизни, захотели бы отбросить все это как некое бремя, тягостное и бесполезное, и уйти к родным»[21], – пишет Эпиктет (Ι–ΙΙ вв.).

«Я мог бы также рассказать, как закончилась война в Галлии, как провозглашенный императором Гальба возвратился из Испании в Рим, как он был обвинен воинами в низости (ἐπὶ ταπεινοφροσύνῃ) и предательски убит посреди римского форума, а императором объявлен Отон»[22], – пишет Иосиф Флавий.

Таким образом, терминология свидетельствует против знания древними греками добродетели смирения. Напротив, проявления собственной малости в подавляющем большинстве случаев расценивались этой цивилизацией величия, славы и чести как нечто отвергаемое.

Однако, не принимая термина «смирение», античность могла содержать в себе положительное учение о смирении под другими именами. В этой связи вопрос также необходимо рассмотреть со стороны этики.

3. Античная этика и смирение[23]

Античная этика неоднородна. Философские системы античности, исходя из различных космологических и антропологических представлений, предлагают различные этические нормы. Системы, полагающие в основу мира случайность или указывающие на его непознаваемость, относительность тяготели к эпикурейству (софисты, скептики, собственно эпикурейцы) и наиболее далеки от смирения. Мыслители, указывающие на высшее происхождение мира и человека, на некое родство человека с божественным, идеальным миром, проповедовали умеренность, воздержание, покорность закону и богам[24] – качества более близкие к христианскому смирению.

Из четырех кардинальных добродетелей (благоразумие, справедливость, умеренность и мужество) наиболее общая и наиболее близкая к изучаемой теме – добродетель умеренности(μετριότης). Μηδέν ἄγαν,ничего сверх меры – первая заповедь, начертанная на фронтоне Дельфийского храма. Это принцип, объединяющий самые разные школы античной мысли. Сущность любой добродетели кроется именно в умеренности: в умении найти должную меру различных качеств, нарушение которой приводит к различным порокам.

Для всей античной мысли характерно неприятие гордости. Гордость мыслится одним из нарушений принципа умеренности, состоянием, когда человек недостойный считает себя достойным чего-то великого. В античной письменности можно встретить множество историй о том, как человек был наказан (богами, судьбой, людьми) за собственную гордость. Отсутствие гордости обозначается термином ἀτυφία.

По мысли Аристотеля, человек, неспособный к подлинному величию, должен иметь скромность[25] – верное осознание своей малости. Это лучше гордости, но хуже великодушия.

Также античной нравственности известно такое явление, как кротость, πραύτης – дружелюбность, спокойствие, мягкость в обращении.

Наконец, наиболее близка к смирению религиозностьчасти античных авторов. Как было отмечено, даже терминологически по отношению к богам допустимо и приветствуется именно смирение, малость – в иных случаях порицаемые. Практическим проявлением этого смирения является молитва, без которой преуспеть в добродетели и вообще в жизни для человека невозможно, по мнению многих античных авторов. Вот что Ксенофонт пишет о Сократе:

"В молитвах он просто просил богов даровать добро, убежденный, что боги лучше всех знают, в чем состоит добро. Если ему казалось, что ему дается какое-нибудь указание от богов, то уговорить его поступить вопреки этому указанию было труднее, чем уговорить взять проводника, слепого и не знающего дороги, вместо зрячего и знающего. Да и других бранил он глупцами, кто поступает вопреки указанию богов из опасения дурной славы у людей; сам же он совет от богов ставил выше всех человеческих отношений"[26].

Таким образом, в античной этике есть ряд нравственных явлений, приближающих ее к христианскому смирению. Однако и умеренность, и отвержение гордости, и допустимость скромности, и даже покорность богам не требуют от человека какого-то уничижительного отношения к самому себе. Напротив, самое вожделенное качество для всякого античного героя или мыслителя – это величие, великодушие. Это то, что роднит человека с бессмертными богами, то, к чему должен стремиться каждый: воин – путем подвига, философ – путем мудрости. В системе Аристотеля великодушие носит характер венца всех добродетелей. Он трактует его как проявление принципа умеренности в континууме «гордость (χαυνότης) – малодушие (μικροψυχία)», середину между этими двумя крайностями[27]. Μικροψυχία очень близка к ταπεινότης, часто употребляется взаимозаменяемо[28] или в паре[29]. Это качество, когда человек считает себя достойным меньшего, чем то, чего он в действительности достоин. Великодушный, напротив, справедливо мыслит о себе предельно высоко, часто презирая других, меньших себя, их похвалу или порицание.

Следовательно, в своих пределах античная нравственность отлична от христианской почти до противоположности.

Чрезвычайно примечательна реакция античности не только на терминологию, но и на само христианское учение о смирении. Вот что пишет по этому поводу знаменитый критик христианства Цельс:

«Их (христиан – П.Л.) смиренномудрие (ταπεινοφροσύνη) — (результат) неправильного понимания мысли Платона, который говорит в одном месте в «Законах»: «Бог, согласно древнему преданию, заключая в себе начало, конец и середину всего существующего, действует прямо, идя по пути (указываемому его) природой; за ним всегда следует справедливость, наказывающая нарушителей божественного закона; кто хочет быть счастливым, следует за ней смиренно и скромно» (ταπεινὸς καὶ κεκοσμημένος). (А у христиан) смиренный (ὁ ταπεινοφρονῶν) смиряется (ταπεινοῦται) безобразно и на беду себе, повергшись наземь, бросившись на колени и ниц, облачившись в жалкую одежду и посыпав (главу) пеплом»[30].

Ошибочно оценивая первоистоки христианского учения (каковые следует искать в Ветхом Завете, а вовсе не у Платона), эти слова, тем не менее, дают яркое представление о восприятии античной мыслью учения христиан.

Интересно, что многие современные авторы пытаются совместить христианское смирение с античным великодушием[31]. Например, C. Holloway считает, что в христианстве призыв к смирению нужно понимать ограничительно. По сути, требуется лишь определенное ограничение гордости и уважение к другим, что вполне совместимо с великодушием по Аристотелю[32]. S. Hare также считает истинным, должным смирением уважение к другим и доказывает, что оно вполне совместимо с высокой самооценкой великодушного. Смирение с самоуничижением (то есть христианское смирение) он считает ложным[33]. M. Button также защищает «хороший» вид смирения. По его мнению, критика смирения вызвана излишней перегруженностью термина христианскими коннотациями. Правильное смирение, которое он называет «демократическим смирением» заключается в уважении к взглядам других и понимании неполноты своих взглядов[34]. Такое смирение также совместимо с языческим великодушием. Очевидно, что во всех предложенных видах смирения остается очень мало от христианства.

Авторы, пытающиеся породнить христианское смирение с античной этикой, искажают или античное учение, или (чаще) христианское. Складывается парадоксальная ситуация: чисто христианское, по своим истокам, понятие воспринимается секулярным миром, но затем так исправляется, что христианское смирение признается искаженным, а античное смирение (которого не было) – истинным.

Заключение

И античность, и христианство требуют от человека верного взгляда на себя. Но разница в космологических и антропологических представлениях по-разному определяет этот верный взгляд. Единственное онтологическое основание для смирения в античности – осознание человеком своей малости перед божественным миром. Это осознание требует от человека верной меры во всем, в том числе умаления перед тем, что выше его, покорности богам, закону, государству. В зависимости от характера космологических оснований той или иной античной системы мыслей, этот мотив малости прослеживается более или менее четко. Для Платона, который подлинное бытие человека видит в божественном мире идей, человек призывается к умеренности, добродетельной жизни, смиренной покорности божественному закону. Для эпикурейцев, учащих о случайном происхождении мира, главной ценностью является наслаждение.

В христианстве онтологические основания для смирения гораздо сильнее: христианин осознает себя предстоящим не перед языческими богами, подверженными страстям, случайностям и т.д., и не перед безликим Абсолютом, но перед Единым и Личным Богом, сотворившим и содержащим все. Кроме того, в христианстве дополнительными мотивами для смирения являются учение о тварности всего мира (и человека) из ничего[35] и о падшести человеческой природы. Наиболее сильным мотивом для смирения человека является представление о некоем непостижимом смирении Самого Бога, особенно ярко проявленном в смирении Христа, что делает соответствующие степени смирения доступными уже только для христианина. Наконец, заключительным основанием является невозможность приобрести смирение без благодати Святого Духа, что делает смирение непостижимым для опытно его не познавшего. Характерно, что на последнем пункте особенно останавливаются православные авторы от преп. Аввы Дорофея и преп. Иоанна Лествичника до свт. Игнатия (Брянчанинова). В этом смысле для приобретения смирения необходимо находиться в истинной христианской Церкви, исполненной дарами Святого Духа.

Античность содержит некоторые элементы христианского смирения, но в целом его не приемлет. Это ярко проявляется в неприятии уже самого слова «смирение», в отсутствии в античном лексиконе единого термина, объединяющего указанные элементы смирения в античной мысли. Наконец, об отношении античности собственно к христианскому смирению ярко свидетельствует реакция античной мысли на соответствующее христианское учение и терминологию.

Таким образом, решая вопрос об уникально христианской принадлежности смирения на примере античности, можно сделать вывод, что в античной философии это качество отсутствует, хотя и содержатся отдельные его элементы. В целом христианское учение о необходимости смирения, умаления человека перед Богом и ближним, было радикально новым для античного мира. Следует согласиться с выводом французского исследователя этого вопроса Р. Готье, что идеал смирения античным философам был, без сомнения, неизвестен[36].