С известной долей романтизма или наивности войну можно называть наукой, искусством, «занятием для настоящих мужчин», только находясь на расстоянии от той грязной, кровавой реальности, в которую погружаются ее подлинные участники. Страшная картина погубленной жизни – вот что остается на поле брани после того, как все красивые слова и молитвы пропеты. И по какой бы причине, даже самой благородной, она не велась, последствия войны всегда удручали ее участников. Поэтому первое дело после войны – это «память о павших, во имя живых». Тот, кто дал такое название памятным мероприятиям по случаю вывода Советских войск из Афганистана[i], наверное, и не подозревал, что буквально цитирует выдающийся памятник византийской военно-научной литературы – «Тактику» императора Македонской династии Льва VI Мудрого[ii]. Ключевой трактат византийской полемологической традиции уделяет особое место мемориальным процедурам, учитывая их важность для живых.

Лев VI советует своим стратегам самым тщательным образом заботиться о погребении мертвых, причем, что любопытно, независимо от того, кто это – победители или побежденные. «Делать это нужно, – по мнению императора, – без всякого промедления, не обращая внимание на час, обстоятельства или потенциальные опасности, ибо уважение к мертвым – свято. Во-первых, это важно для памяти тех, кто пал в бою. Во-вторых, священное уважение к мертвым героям необходимо продемонстрировать и пред лицом живших, так как для них это большое утешение, свидетельство того, что каждый солдат, в случае гибели, будет удостоен той же чести. Если воины видят растерзанные тела своих мертвых товарищей, лежащих без погребения или брошенных на поле брани, они могут содрогнуться от ужаса и в бою будут избегать аналогичной ситуации, чтобы не остаться без должного погребения. А если погибшие солдаты получают посмертные почести, если их память будет чествоваться, зная то, живые будут драться с большим рвением», – заключает свое рассуждение император[iii].  

 Лев VI не напрасно носил прозвище «Мудрый». Совет достойный и благородный. Однако он не всегда воплощался в жизнь, особенно тогда, когда армия беспорядочно разбредалась после боя.

В 917 году Лев Фока Старший, генерал византийской армии, руководил крупномасштабной военной компанией против болгар. Возле реки Ахелое (совр. Поморье) состоялась крупнейшая битва с участием 120 тысяч солдат. Болгарскую армию возглавлял тогда царь Симеон I Великий. В его правление Болгария стала самым могущественным государством во всей Восточной Европе. В начале сражения болгары отступили. Как оказалось, это был обманный маневр. Византийцы увлеклись преследованием, теряя порядок войск. После рассредоточения византийской армии Симеон бросил в атаку тяжелую конницу. Контрнаступление оказалось удачным. Атакованные с трех сторон ромеи обратились в бегство. Лев Фока едва сумел избежать пленения. Большинство византийских полководцев погибли. Византийское войско было полностью уничтожено. Масштаб катастрофы был внушительным. Придворный историк и писатель Лев Диакон, который в своей «Истории» не стеснялся давать оценку событиям и определять их причины, утверждает, что даже в его время (конец X века) груды скелетов убитых византийских воинов усеивали поле между рекой Ахелое и городом Анхиало[iv].

А вот еще один пример, уже из следующего столетия. Византийский историк и правовед XI века Михаил Атталиатис в 1068 году сопровождал армию императора Романа IV Диогена на пути к Манцикерту. Это был один из удачных походов императора против турок-сельджуков. Манцикерт не раз переходил из рук в руки, пока окончательно не был потерян Византией в 1071 году. Армия, шествуя на восток империи, проходила через далекую Фему Колонея, одну из областей южного Понта. Находясь на окраине империи, Фема Колонея избежала арабских набегов, но стала местом ожесточенной борьбы с тюркскими кочевниками. За год до появления здесь армии Романа IV в этой области произошла ожесточенная битва между Мануилом Комнином, полководцем императорской армии на Востоке, и турецким полководцем Хрисоскулосом, зятем султана Алп-Арслана, который впоследствии и пленил Романа Диогена. Битва 1067 года была масштабной. Ее последствия еще более ужасны. Марширующей армии открывалась чудовищная картина тысячи непогребенных тел. Это зрелище устрашило солдат[v]. Тела были просто оставлены на месте гибели. Данный факт возмущает византийского военачальника Никифора Вриенния, который видел немало подобных картин за время своей службы. Сам Мануил Комнин в этой битве был пленен, но чудесным образом избежал гибели, будучи помилованным своим пленителем Хрисоскулосом. Мануил не только избежал участи погибших товарищей, но и вернулся ко дворцу императора, получил очередной титул и почести. Это и вызывает негодование Вриенния, ведь получив такой счастливый шанс, Мануил, тем паче должен был позаботиться о погребении своих погибших солдат и воздать им почесть[vi].

Судя по всему, византийские императоры во время мирных переговоров с врагами не включали в условия мирного договора право благопристойного погребения павших воинов. В то время, по-видимому, еще и не было традиции после сражения совершать на поле брани особенные поминальные молитвы о тех, кто сложил здесь свои головы.

Однако не стоит думать, что византийская литургическая традиция к тому времени не знала отдельной службы, в которой павшие воины поминались бы особенным образом. Подобный чин заупокойных молитв о тех, кто «пал в бою или погиб в плену», был весьма востребован в эпоху большой внешней активности византийской армии. Точной даты его составления нет. Но исследователи этого вопроса полагают, что подобное чинопоследование сложилось к концу IX или в начале X века, т.е. в то время, когда «армия Востока» осознавала себя армией, по преимуществу состоявшей из воинов-христиан[vii]. В тексте поминальной молитвы испрашивается упокоение на лоне Авраамовом тех героев, что пролили свою кровь или скончались в плену. Составитель данной службы умалчивает о возможности помянуть погибших воинов другой стороны конфликта. 

Интересно, что примерно в то же самое время в далекой Англии, мы имеем пример иного отношения к павшим врагам, который очень близок к принципам императора Льва Мудрого.

Когда 14 октября 1066 года Нормандский герцог Вильгельм одержал победу в битве при Гастингсе, на поле боя осталось лежать несколько тысяч отборных английских воинов, во главе с английским королем Гарольдом и двумя его братьями. Хронисты не сообщают точные потери самого Вильгельма. Но, по-видимому, они были тоже велики. Вильгельм, без преувеличения, был выдающимся политиком и полководцем, но не меньшей славы от историков он был удостоен и за свое благородство. На месте гастингского сражения Нормандский герцог приказал построить грандиозное аббатство для поминовения всех павших в этой битве. Причем алтарь главной церкви монастыря находился прямо на месте гибели короля Гарольда. Аббатство было названо Баттл (англ. Battle — «битва»). Позднее вокруг обители вырос целый город с одноименным названием.  

В то же время имеющиеся у нас византийские источники молчат о практике молитв за погибших врагов. Хотя, учитывая, что в начале второго тысячелетия Византия осуществляла военные кампании не только против иноверцев, но и против народов, уже исповедующих православие, такая практика могла бы иметь место. Одни только болгарские войны, которые вела империя за политическое доминирование на Балканах, унесли жизни десятков тысяч её единоверцев. Болгария приняла христианство в 865 году при царе Борисе I. Более того, царь Борис в крещении принял имя Михаил, в честь византийского императора Михаила III. Когда в 866 году в Болгарии произошло реакционное восстание языческой знати, Борис с успехом его подавляет. Его верность православию оказалось столь безупречной, что он прославлен Церковью в ранге равноапостольного князя. Тем не менее, почти три века православная Болгария и православная Византия непрестанно воевали с переменным успехом. Некоторые византийские василевсы даже вошли в историю с прозвищем, данным им в честь побед над их политическими оппонентами с балканского полуострова. Так, например, Византийский император из Македонской династии, сын императора Романа II и преемник Иоанна Цимисхия Василий II был прозван Василием Болгаробойцем. Это имя он получил за победу над болгарским войском в ущелье Кампулунга 29 июля 1014 года. В этом сражении Василию удалось окружить болгар и обрушить на них град камней из камнеметов. Болгарские полководцы, видя безнадежность сопротивления, сдались на милость победителя. Однако милость оказалась своеобразной. Император приказал ослепить более 15 тысяч пленных. Каждый 101 лишился одного глаза. Новость так потрясла болгарского царя Самуила, что он, по одной из версий, наложил на себя руки. Никаких благородных жестов со стороны победителей не последовало и позже. Так что пример Вильгельма Нормандского являлся в то время беспрецедентным. 

К сожалению, отношение византийских стратегов и императоров к собственным потерям тоже не всегда могло служить примером для подражания. Это тем более странно, что в «Тактике» Льва VI определенно высказано завещание императора отмечать с особенной торжественностью память жертв, павших в бою. Лев Мудрый прямо предписывает совершать поминальные литургии о тех, кто «вечно блажен, потому что пожертвовал своей жизнью во имя своей веры и своих братьев»[viii].   

Если мертвые не всегда получали должные почести, то живые о себе не забывали. Под 1022 годом византийские источники сохранили нам известие о большой победе императора Иоанна II Комнина над полчищами печенегов, которые в большом количестве перешли Дунай и стали опустошать Фракию и Македонию. Однако у Верии они были наголову разбиты императорскими войсками и наемниками-варягами, которые своими топорами разбили импровизированную печенежскую «крепость» из повозок, что и предрешило исход сражения. Жертвы с обеих сторон были велики. После поражения у Верии печенеги навсегда исчезают со страниц истории Балкан. В память об этом событии и чудесном спасении императора, который был ранен стрелой в ногу, византийцы установили специальный «Печенежский праздник», который торжественно отмечался вплоть до конца XII века[ix]. Ни специального мемориала в память о погибших, ни особенных поминальных молитв о солдатах, отдавших свои жизни за империю, в церемонии этого праздника предусмотрено не было. «Император лишь установил в столице захваченные трофеи, воздал хвалу Богу и утвердил триумфальный праздник», – так об этом повествует в своей «Хронике» Никита Хониат[x].

Трудно понять, чем объяснялась подобная практика. Конечно, в условиях боевых действий было сложно следовать идеалу Льва Мудрого погребать павших воинов «без всякого промедления, не обращая внимание на час, обстоятельства или потенциальные опасности». Однако и небрежение к погибшим, о чем не раз свидетельствуют хроникеры того времени, не всегда могло быть оправдано. Тем не менее, при всех сложностях военного времени Византийская Церковь не оставляла без молитвы тех, кто был убит на поле брани.

Традиция поминовения усопших, включая особенные чины и специально отведенные дни, уже вполне сложилась к концу первого тысячелетия, чему подтверждение находим в древних Типиконах. Этому вопросу посвящено глубокое исследование русского святителя Афанасия (Сахарова)[xi]. С уверенностью можно сказать, что в византийских монастырях молитва о погибших воинах была частью келейной и, быть может, даже общей литургической жизни. Ведь немало солдат, оставляя военную службу, находили себе пристанище в монастырях. Совершая монашеское поприще, они, наверняка, включали в свои синодики имена павших в бою товарищей. Вполне возможно, их молитва охватывала и бывших врагов. Но, к сожалению, эта практика за давностью лет не имеет письменных подтверждений.

Вскоре ситуация изменится и на официальном уровне. Число братоубийственных войн, в которых нередко христиане убивали христиан, с веками возрастет настолько, что сознание Церкви содрогнется. Наряду с Вселенскими родительскими субботами появятся специальные дни поминовений воинов, некоторые места сражений станут мемориалами, а прецедент Вильгельма Завоевателя не раз будет иметь место в истории как Западной, так и в Восточной Церкви.

В византийский период обычай совершать поминовение погибших прямо на поле битвы сложиться так и не успел. Основываясь на источниках, эту практику, с большей или меньшей степенью вероятности, впервые встречаем в истории Русской Церкви. Существует мнение, что она появилась после Куликовской битвы[xii]. С этим сражением связывают и традицию Димитриевской родительской субботы, которая не встречается в византийской истории. Святитель Филарет Московский писал в письме к А. Н. Муравьёву от 26 ноября 1845 года: «О Дмитриевой субботе постановления не знаю, кроме предания нашего, русского. Может быть, поминовение преподобным Сергием падших в Мамаевой битве и было началом общаго поминовения»[xiii].

С Куликовской битвой связана и другая любопытная практика. Известен духовный «Стих о Димитровской родительской субботе, или Видение Димитрия Донского». В нем описывается видение князя Димитрия Донского во время Божественной литургии, в котором князь видит павших на поле брани русских и татарских воинов. Стих заканчивается словами: «А на память дивнаго видения уставил он Дмитровску субботу»[xiv]. В знаменитом «Сказании о Мамаевом побоище» также повествуется о том, что князь Димитрий обращается к преподобному Сергию со словами: «И чтобы тебе пети понафида и служити обедня по всех по них избьенных»[xv].

Могут ли эти тексты являться косвенным свидетельством того, что обычай «молится за павших врагов» хоть фрагментарно, но имел место в истории Церкви, вопрос открытый. Но за века своего служения в армии Церковь, столкнувшись с новой реальностью, сделала определенные выводы и сформировала самобытную богослужебную практику.