14 сентября, в день Воздвижения Господня 1453 года, Николай Кузанский в письме аббату и монахам монастыря в Тегеернзее сообщает: «Написал на днях книжку о «Математических дополнениях» (...) Она очень необычна, ибо там прояснено все, доселе неизвестное в математике. К этой книжке присоединил о «Теологических дополнениях», где перенес математические фигуры в теологическую (theologicalem) бесконечность...»[1]

Математическое наследие Николая Кузанского охватывает почти два десятилетия; оно сосредоточено, как видно уже из названий, на проблеме квадратуры круга: «De arithmeticis complementis» (1445); «De geometricis transmutationibus» (1445), «De circuli quadratura» (1450), «Quadratura circuli» (1450), «De mathematicis complementis» (1453), «Dialogus de circuli quadratura» (1457), «De caesarea circuli quadratura» (1457), «De perfectione mathematicae» (1458); «Aurea propositio in matbematicis» (1459), «Declaratio rectilineationis curvae», «De una recti curvique mensura» (последние два текста без ясной датировки).

Богословский символизм квадратуры круга в культурном контексте эпохи прозрачен, достаточно вспомнить финал «Комедии» Данте или известный рисунок «витрувианского человека» Леонардо. Николай Кузанский, однако, захвачен не столько эмблематикой геометрических фигур, сколько самим устройством математической реальности, особенной и странной, которая – самое близкое и ослепительное «зеркало» (а мы видим только в зеркале, «per speculum in aenigmate»[2]) для угадывания главного.

Свои правила «перевода» (translatio, transcensus) математики в теологию Николай Кузанский описал еще в «Науке незнания» (I, 12, 33). Знаменитые примеры применения этих правил, рассыпанные по разным текстам Николая Кузанского, вошли в классику; менее известны, однако, его философско-теологические комментарии собственной математической работы. В той или иной мере их можно найти в большинстве математических текстов, но в развернутом виде всего дважды: первый раз в трактате «О квадратуре круга» 1450 года, который заключает пространная т.н. «теологическая часть», второй – уже в самостоятельном тексте «Теологических дополнений».

Название трактата («Дополнения») перекликается с названиями математических работ (Арифметические и Математические Дополнения). Здесь, как и в более позднем («Совершенство (или Усовершенствование) математики»), подчеркнут ренессансный замысел: через решение оставшейся от античности предельной задачи привести к завершению и полноте (complementum, perfectio) всю математическую науку «древних». Тот же размах заявлен и в «Теологических дополнениях». Фраза из письма в Тегернзее («прояснено все, доселе скрытое в математике», «omnia actenus incognita manifesta in mathematicis») почти дословно повторяет начало главы 14: «Все, доселе скрытое от теологов и неизвестное исследователям можно будет узнать […] в той мере, в какой оно доступно познанию человека.»[3]. Перед этим в главе 13: «Таково дополнение теологии, через которое можно достичь всего доступного теологическому познанию, т.е. всего доступного познанию совершеннейшим способом, каким можно знать человеку в этом мире». Эта тональность подсказывает читать название трактата скорее как «Завершение теологии», чем как не очень внятные «Дополнения». Однако, имея в виду и более техническое значение «complementum» в смысле разрешения открытых и спорных вопросов по той или иной частной теме, я все же решил остаться при традиционном варианте.

«Теологические дополнения» вплоть до конца прошлого века были практически обойдены вниманием исследователей. Интересно, что о необходимости чтения этого текста говорил у нас еще священник Павел Флоренский[4].

Перевод выполнен по: Nikolaus von Kues.Opera omnia, vol. X 2a. Hamburg, FelixMeiner, 1994. Перевод, предисловие и комментарий выполнены С.В. Силантьевым.

1 Написав недавно «О математических дополнениях» к нашему понтифику Николаю V, достойнейшему и ученейшему папе, я счел неприличным публиковать эту работу так, словно в моем положении и возрасте позволительно писать правителю Церкви о математике, не прибавив ее трансцендентного использования[5] в теологических фигурах. Посему в этой книжке постараюсь построить теологические (theologicales) фигуры, чтобы, насколько даст Бог, рассмотреть умным зрением, как в математическом зеркале[6] та истина, которую ищут во всем, что можно знать, отражается не отдаленным подобием лишь, но в некоей ослепительной близости. Однако если то, что скажу, должно быть понято, эту книжку надо связать с той, так как эти «Дополнения» выводятся из математических. Кроме того, желающий получить отсюда плод должен обращать внимание больше на смысл, чем на слова: оком ума[7] эти теологемы (theologicalia) видны лучше, чем можно выразить словами[8].

2 Всякий знает, что в математике истины достигают вернее, чем в других свободных искусствах, и поэтому видим, как вкусивший геометрической науки прилепляется к ней в удивительной любви, «словно некое питание”[9] интеллектуальной жизни содержится там в более чистом и простом виде.

В самом деле, геометр занят линиями и фигурами не медными, золотыми или деревянными, но такими, как они суть в себе, хотя без материи их и не найти. Чувственные фигуры он разглядывает чувственным оком для того, чтобы умным мог видеть умные, причем последние ум видит не менее истинно, чем глаз - чувственные, и даже тем более истинно, что он видит фигуры в себе свободными от материальной инаковости, а чувство вне инаковости никогда их не касается. Фигура ведь получает инаковость от соединения с материей, которой необходимо быть всегда разной, из-за чего треугольник на этом полу - один, а на стене - другой, и в одном фигура более истинна, чем в другом, и тем самым ни в какой материи не бывает настолько истинной и точной, чтобы не могла быть еще истинней и точнее. Отвлеченный же от всякой изменчивой инаковости треугольник, как он есть в уме, быть истиннее не может. Поэтому ум, созерцающий фигуры в себе, усматривая их свободными от чувственной инаковости, и себя самого обнаруживает от чувственной инаковости свободным. Таким образом, ум свободен от чувственной материи и относится к математическим фигурам как форма. А если назвать эти фигуры формами, то ум будет формой форм. Поэтому фигуры будут в уме как бы в своей форме и, оттого, без инаковости.

Итак, все, что ум видит, он видит в себе, и то, что он видит, пребывает не в чувственной инаковости, но в нем самом. Но свободное от всякой инаковости является не иначе, как истиной, ведь истина - не что иное, как отсутствие инаковости. А ум наш, хоть и лишен всякой чувственной инаковости, но, все же, не всей инаковости вообще. Таким образом, ум, не свободный от всякой инаковости, умственной, по крайней мере, видит фигуры, от всей инаковости отрешенные. Стало быть, он видит их в истине и не вне себя, ибо он их видит, а это не может происходить вне его. Видит присущим уму способом (mentaliter) и не вне ума, как и чувство, постигая чувственным способом, постигает не вне чувства, а в нем. Но, видя в себе то, что не может быть иначе (inalterabile), ум, который сам может быть иным, в своей инаковости неинакового не видит, “ибо гнев мешает душе, чтоб не смогла различить истины”[10], но видит в своей неинаковости. А невозможность быть иначе (inalterabilitas) есть истина[11]. Следовательно, где ум видит, что бы он ни видел, там присутствует истина его и того, что он видит. Истина, в которой ум видит все, это форма ума. Поэтому в уме есть свет истины, в силу которого ум существует и в котором он видит себя и все вещи, подобно тому, как в зрении волка есть свет, благодаря которому существует зрение, и в котором волк видит все, что видит. И если глазам волка, чтоб он смог вести охоту ради сохранения своей жизни, Бог придал такой свет, без которого в ночное время тот не смог бы отыскать жертву[12], то не может быть, чтобы интеллектуальную природу, кормящуюся охотой за истиной, Он обделил, не придав ей этот необходимый свет.

Но саму истину, через которую ум видит себя и все вещи, он видит только, что она есть(quia est), но не что (quid est) есть она сама[13], так же как зрение не видит яркости солнечного света, благодаря которому видит все видимое, но, все же, из опыта знает, что без нее видеть не сможет, и так познает (attingit) есть, но никак не что. И количество этого света знает только, что оно таково, что превышает его способность. Так же и с умом.

Поэтому истина в уме есть как бы невидимое зеркало[14], в котором и через которое ум созерцает все видимое. Но зеркальная простота такова, что превосходит силу и остроту ума. И чем больше сила ума растет и обостряется, тем четче и яснее видит он все в зеркале истины. А возрастает эта сила в созерцании так, словно, горя, разгорается искра[15]. И, поскольку эта сила возрастает, переходя все больше и больше из возможности в действительность через свет истины, она поэтому никогда не исчерпается, ибо никогда не дойдет до такой ступени, чтобы свет истины не смог ее привлечь еще выше. Таким образом, созерцание есть сладчайшее и неистощимое питание ума[16], благодаря которому он непрерывно все больше входит в свою наполненную радостью жизнь.

Созерцание (speculatio) есть также движение ума от “есть” по направлению к “что”.И поскольку “что” бесконечно отстоит от “есть”, движение это никогда не прекратится[17], и оно в высшей степени сладостно, ибо устремлено к жизни ума, в самом себе обладая, поэтому, покоем. Двигаясь, оно не затухает, а только разгорается, и чем быстрее движется, тем упоительней вовлекается светом жизни в собственную жизнь.

Совершается же движение ума как бы по линии, равно прямой и округлой. В самом деле, начинает оно от “есть”, или веры, и направлено к видению, или “что”[18]. И хотя расстояние между ними подобно бесконечной линии, движение это все же ищет исполниться[19] и найти цель в начале, т.е. “что” -там, где “есть” и вера; оно ищет того совпадения, где совпадают начало и цель движения, а это и есть круговое движение. Итак, созерцательный ум наипрямейшим движением устремлен к совпадению максимально далеких вещей. Стало быть, мера движения созерцательного и богообразного[20] ума соответствует линии, в которой прямизна совпадает с окружностью. Тем самым требуется, чтобы была одна простая мера для прямой и окружности. А что прямая и окружность могут совпадать в единстве простой меры, и каким образом, - причем не только в теологии, но и в математике - показывает книжка “О математических дополнениях”, которая в теологии теологическим путем делает нас неколебимо уверенными в том же, что в математике подлежит подтверждению математическому.

3 В книжке “О математических дополнениях” сообщается искусство отыскания окружности, которая содержала бы меру прямой линии. Мы приходим к этому через совпадение трех кругов. А именно, для равностороннего многоугольника есть круг вписанный и круг описанный, причем периметры обоих кругов и многоугольника различны. Круг же[21] не отличается ни от вписанного в него круга, ни от описанного, поэтому [в этом случае] три эти круга - вписанный, описанный и равный периметром многоугольнику - совпадают окружностью, величиной и всеми другими присущими кругу свойствами. И они три круга так, что на самом деле - один, и этот круг - триединый. Но явным это может стать только, если иметь в виду многоугольник. Ведь два круга - вписанный и описанный - очевидно отличны друг от друга, а периметр многоугольника больше окружности вписанного и меньше - описанного. Так три разных периметра ведут нас к познанию триединого изопериметрического круга. И эта троица различных периметров, имеющаяся во всех многоугольниках, в круге присутствует без всякого различия величины; один круг во всем равен другому и вне другого не существует.

Если так обстоит дело в математике, то еще более истинно - в теологии[22]. Не может отрицать совпадения прямой и окружности тот, кто видит, что истина - это невозможность быть иначе. Ведь если истина - невозможность быть иначе, то она не допускает ни “больше”, ни “меньше”: если истина, что высота этого дерева - два фута, то оно не больше и не меньше. Следовательно, истина - бесконечность, ибо только бесконечность не может быть ни больше, ни меньше. Далее, если взять окружность такую, что не может быть больше, так как для ее величины нет предела, то она бесконечна[23]. И круг, чья окружность бесконечна, также бесконечен. Он не может быть меньше, так как не имеет частей, и, поскольку чем больше круг, тем прямее окружность, бесконечная окружность прямолинейна. Окружность и прямая совпадают, таким образом, в бесконечности. Бесконечность же – это абсолютная прямизна, или справедливость[24].

Далее, если посмотрим, как построить круг при черчении, то найдем сначала точку, затем – из точки разворачивается линия, а из точки и линии – круг. Так во всяком круге найдем центр, радиус и окружность, без одновременного наличия которых не определить, что фигура - скорее круг, чем не-круг. А если взять круг бесконечный, то центр, радиус и окружность будут с необходимостью обладать полным равенством. В самом деле, центр бесконечного круга бесконечен. Ведь нельзя сказать, чтоб бесконечное было больше центра: о том, что не может быть меньше, как бесконечное и беспредельное, нельзя сказать, что оно больше центра. Центр - предел радиальной линии; предел бесконечного бесконечен, следовательно, центр бесконечного круга бесконечен так же, как бесконечен и его радиус, и окружность[25]. Таким образом, имеется полное равенство центра, радиуса и окружности бесконечного круга. А поскольку не может быть много бесконечностей, ибо тогда ни одна не была бы бесконечностью, и множество бесконечностей ведет к противоречию, то центр, радиус и окружность будут одной бесконечностью. С другой стороны, видим, что многоугольник образован прямыми линиями. Тогда наш бесконечный круг будет тот, с которым совпадает всякий многоугольник, обладающий бесконечным числом сторон.

Еще, видя, что вписанная и описанная окружности всякого многоугольника отличны от его периметра, в изопериметрическом же круге три эти периметра совпадают, мы усматриваем круг триединым. Подобным образом и в теологии находим бесконечный круг триединым при условии, что имеем в виду многоугольники или определенные творения. В самом деле, триединый круг - тот, в котором центр является и кругом, и радиусом круга, и его окружностью; в нем один и тот же круг и вписан, и написан, и описан. Рассматривая только его бесконечность, нам троичности бесконечного круга, таким образом, не уловить. А вот обращаясь к определенным фигурам, или формам, имеющим стороны и углы, замечаем, что бесконечный круг триедин, и полное равенство делает так, что один пребывает в другом, и у всех одна бесконечная окружность. Следует внимательно продумать, что к истине равенства меры окружности и прямой мы приходим только, имея в виду, что изопериметрический круг становится триединым через совпадение [кругов], различающихся в многоугольниках.

Без триединой бесконечности невозможно постичь истину какой бы то ни было вещи. В самом деле, круг измеряет всякий многоугольник, не будучи ни больше, ни меньше, так как он есть триединый круг, в котором совпадают все различия многоугольников, что доказывается математически. Подобно тому и триединая бесконечность - форма, истина и мера всего, что не есть она сама, она - само равенство, которое и есть истина всех вещей. Она не больше и не меньше любой вещи, что может быть дана либо оформлена, но есть предельно равная форма всякой возможной формы и действительность любой возможности. Кто вглядывается в саму триединую бесконечность, восходя от математических фигур к теологическим через прибавление к математическим бесконечности и отрешаясь [затем] от теологических фигур, чтобы созерцать умом только триединую бесконечность, тот, насколько ему отпущено, видит, что все - одно свернутым образом, а одно - все развернутым. А если смотрит на саму бесконечность без оглядки на конечные вещи[26], то не замечает ни их существования, ни истины, ни меры. Таким образом, невозможно видеть одновременно и творение, и Творца, не утверждая триединства бесконечности.

4 Древние искали искусство уравнения круга с квадратом. Они пред-полагали (praesupposuerunt) это возможным[27]. Равенство же, по общему мнению, свертывает в себе как круг, так и квадрат. Прибавим к равенству бесконечность, и нам станет очевидным, что бесконечное равенство ничему не может быть неравным. Ибо ничто из всего, что может быть дано, не способно превзойти бесконечное равенство, которое не может быть менее равно, а стало быть не будет более равно одному и менее равно другому, но с необходимостью есть сама идея, истина, прообраз и мера всего. А все, что не есть бесконечное равенство, через которое только все равное является таковым, более равно одному, чем другому; и для любого данного равенства между различными вещами всегда может быть дано большее; и невозможно знать, что две какие-либо вещи более равны, чем другие две, кроме как через меру абсолютного и бесконечного равенства. Так что абсолютное равенство измеряет все, как прямое, так и круглое, которые с необходимостью совпадают в его свернутости.

И, если тонко рассмотришь, то, что пред-полагается (praesupponitur)[28] во всяком разыскании, есть сам свет, который и ведет к искомому. В самом деле, искавшие квадратуру круга предполагали совпадение круга и квадрата в равенстве, которое определенно невозможно в чувственных вещах. Ведь не может быть дан материальный квадрат, который не был бы неравен любому возможному материальному кругу. Стало быть, это предполагаемое равенство они видели глазами не плотскими, а умными, пытаясь доказать его рационально. Но поскольку рассудок не допускает совпадения противоположностей, они потерпели неудачу. Искать же надо было интеллектуально - совпадения в круге того, что во всяком многоугольнике, даже равном периметром другому, является различным, - и тогда они пришли бы к искомому^[29]. Отсюда выводится, что ничто не доступно познанию тем способом, каким его можно знать, кроме как через посредство бесконечного интеллекта, который есть бесконечное равенство, предшествующее всему различному, разному, иному, неравному, противоположному, чему бы то ни было, означающему неравенство. Только в этом и через этот бесконечный интеллект измеряется все умопостигаемое.

И здесь раскрывается секрет[30], каким образом всякий ищущий предполагает то, что ищет, и не предполагает, потому что ищет. Ведь всякий ищущий знания предполагает, что есть знание, через которое всякий знающий является таковым, и что нельзя знать ничего, что на деле уже не было бы познанным бесконечным знанием, и что бесконечное знание есть истина, равенство и мера всякого знания, и что только через него знают все, что знают. Так что всякого, кто ищет знания, разжигает это бесконечное умение, или знание[31], и только продвигаясь (ambulaverit)[32] в отпущенном уму свете этого умения, в пред-положенном, он бывает приведен к искомому.

И, если посмотришь пристальней, когда бесконечность прибавляется к определению (termino), как когда говорят: “бесконечное знание”, - это прибавление к определению приводит не к иному чему, как к устранению определения, так что обозначаемое определенным (terminatum) через называние, или определение, умом усматривается бесконечным, или неопределенным. И, усматривая так определенное неопределенно и конечное бесконечно, ум видит его над всякой противоположностью и инаковостью, которые находятся только в определенных вещах. Определенность невозможна без различия, тем самым в ней обнаруживается многообразие, которое, ввиду того, что бывает большим и малым, обретает имена. А если устранить определенность, разница перейдет в согласие, неравенство - в равенство, кривизна - в прямизну, незнание - в знание, тьма - в свет, - и тогда станет видно, как со снятием определений[33] (sublatis terminis) множество определенных вещей мы находим немножественно в одном неопределенном и невыразимом начале.

5 Заметь еще, как всякий многоугольник определяется известным числом углов, равно отстоящих от центра, получает имя, или определение, в соответствии с числом углов, из-за которого и называется “многоугольником”. Так определением “треугольник” именуется фигура многоугольника с тремя углами, “четырехугольником” - с четырьмя углами, и т.д. Но чем больше становится углов у равностороннего многоугольника, тем он подобнее кругу, у круга ведь, с точки зрения многоугольников, бесконечное число углов. А если смотреть только на сам круг, в нем не найти ни одного угла, он неопределенный и безугольный. Безугольный и неопределенный круг свертывает в себе все угольные определения, многоугольники данные и те, что могут быть даны. Ведь если треугольник заключен в четырехугольнике, четырехугольник - в пятиугольнике, и т.д., то все многоугольники, и имеющиеся, и всегда возможные, видишь заключенными в круге.

Далее внимательно рассмотри, каким образом свертывает в себе определенные фигуры или формы бесконечный круг - не так, как круг конечный. Ибо последний обладает максимальной вместимостью и содержит в себе менее вместительные фигуры как целое части, бесконечный же свертывает не так, а наподобие истины или равенства. Ни одно творение не имеет ничего от всемогущества, как многоугольник - от конечного круга, поскольку всемогущество, не воспринимая “больше” и “меньше”, неделимо на части. А конечный круг, воспринимая “больше” и “меньше”, неспособен свертывать многоугольники способом, каким всемогущество - все подлежащее определению.

Так от многоугольных фигур и круга, свертывающего все возможные многоугольники, ум восходит к фигурам теологическим и, оставив фигуры, видит бесконечную силу первоначала, свернутость сотворенных вещей, их разность и степень подобия с самим простым. И что, поскольку бесконечный треугольник есть бесконечный круг, и бесконечный четырехугольник есть бесконечный круг, и т.д., последний, поэтому, является формой форм или фигурой фигур, идеей треугольника, четырехугольника, пятиугольника и равенством бытия треугольника, четырехугольника и т.д. И что, если дан бесконечный круг, все фигуры как следствие суть то, что они суть.

Взгляни, как удивительно: математик, строя многоугольник, имеет в виду бесконечный прообраз. Ведь, изображая количественный треугольник, имеет он в виду треугольник не количественный, а просто треугольник, отрешенный от всякого количества и качества, величины и множества. А то, что изображает его [все же] количественным, получается не от прообраза и не от намерения сделать его таким, но от неспособности изобразить его так, чтоб тот треугольник, что схвачен умом, стал доступен чувству. Поэтому ему привходит количество, без которого он не может стать чувственным. Итак, треугольник, который имеет в виду геометр, - не велик, не мал, не определен величиной или множеством, а значит, бесконечен. В силу чего бесконечный треугольник, т.е. прообраз, на который смотрит ум того, кто строит треугольник, не иной тому прообразу, на который ум взирает, строя четырехугольник, пятиугольник или круг. Ведь тот круг, к которому обращается ум, строя круг, будучи неколичественным, не больше и не меньше неколичественного треугольника, но есть само равенство бытия. Следовательно, есть одно бесконечное равенство бытия, которое я имею в виду, изображая различные фигуры. И Творец, творя все вещи, творит все, обратившись к Себе, будучи Сам той бесконечностью, которая есть равенство бытия.

6 Если рассмотришь дальше, каким путем строишь круг: сперва полагаешь точечный центр, затем растягиваешь эту точку в линию, затем обводишь линию вокруг точки, - и так из точки и прямой линии возникает линия окружности. А раз, делая это, имеешь в виду абсолютное равенство бытия, то и в нем видишь что-то подобное. Ибо тот круг, что имеешь в виду, невыразимый или именуемый именами всех фигур, таков, что у него есть центр, из которого - линия, а из них - окружность. Но так как он бесконечен, центр, линия и окружность суть само равенство, чего мы коснулись в предыдущем. Поэтому центр был не прежде линии, а линия с центром - не прежде окружности: в противном случае не было бы ни полного равенства центра, линии и окружности, ни единой бесконечности. Это равенство в бесконечности - не что иное, как вечность, стало быть, центр, линия и окружность извечны. Но линия - развертывание точки, а окружность - точки с линией. Следовательно, центр в вечности вечно рождает или разворачивает из своей свертывающей силы единосущное рожденное - линию, а центр с линией вечно разворачивают связь или окружность. Такой являет себя бесконечная плодородность, которую имеет в виду ум, изображая круг, и которую изобразить вне времени и количества он неспособен. Подобным образом и когда, замыслив изобразить равносторонний треугольник, ум следит за тем, чтоб углы равно отстояли от центра, дабы так из центра, линии, равной расстоянию между центром и углами, и окружности, или периметра, построить многоугольник, он, чтобы изобразить задуманное совершенным, прекрасным, изящным и приятным, взирает на бесконечную плодородность. Так Творец, взирая на Самого Себя, бесконечную плодородность, творит плодородную сущность творения, в которой начало свертывающей силы, т.е. центр, или бытийность (entitas) творения, свертывающий в себе свою силу, чтобы сила сущего, свернутая в центре, развернулась как бы в проведенную линию, т.е. силу сущего, от сущего рожденную или развернутую, а из центра и линии вместе исходит окружность, или действие. Заметь, что центр - начало отцовское, которое с точки зрения творений можно назвать бытийностью; что линия - это как начало от начала, т.е. равенство, а окружность - как единение или связь, ибо от бесконечной бытийности и ее равенства исходит связь, связывая равенство с единством. Итак, взирая на Самого Себя, Творец творит единство или бытийность или центр, форму или равенство бытия и связь того и другого. А творение истекает от Творца наилучшим способом, каким позволяет устройство природы - в уподоблении Творцу, о чем некоторые свои мысли я изложил более пространно в другом месте[34].

7 Из математики известно, что о прямом говорят только в одном смысле. Одна прямая линия, большая или малая, не более и не менее пряма, чем другая. Стало быть, прямизна мыслится бесконечной, поскольку не ограничена количеством и не принимает “больше” и “меньше”. Абсолютная прямизна бесконечна. А кривизна бесконечной быть не может, почему линия окружности бесконечного круга не может быть кривой, будучи бесконечной. Так что всякая кривизна ограничена пределами своей величины. И для кривизны нет прообраза, кроме прямизны, ведь желающий изобразить кривую линию смотрит в уме на прямую, делая первую изогнуто отпадающей от последней.

Но для той кривизны, которая у бесконечной прямизны, ближайшее подобие - кривизна окружности. Ведь бесконечная прямизна - сама вечность, не имеющая ни начала, ни середины, ни конца, ни количества, ни качества, а в кривизне окружности, по необходимости количественной и составной, есть совпадение начала и конца, и существует она по необходимости от бесконечной прямизны как от своего начала и своей истины. Кривизна ведь существует не от себя, но от той прямизны, которая ее мера, ибо прямое измеряет кривое[35]. А отпадает кривизна окружности от бесконечной прямизны способом более совершенным, чем некруглая кривизна, ибо как прямизна лишена начала, середины и конца, так и в кривизне окружности они совпадают и минимально отстоят или отличаются друг от друга[36]. Поэтому кривизна окружности более подобна бесконечному, чем конечная прямизна, где начало, середина и конец друг от друга отстоят. Бесконечная прямизна в силу своей бесконечности есть всемогущая сотворительница[37], поэтому ей более подобна кривизна окружности, так как она более подобна бесконечности, чем конечная прямизна.

Итак, все мы, имеющие ум, захвачены фигурой круга, которая является нам совершенной и прекрасной в силу своего единообразия, равенства и простоты. И это так не от чего иного, как оттого, что в ней ближе, чем в любой другой фигуре, просвечивает форма форм. Заметь, насколько увлечен наш ум прообразом круга, бесконечной формой и красотой, которую только и имеет в виду. Когда, будучи увлечен каким-нибудь творением, не повернут он так к усмотрению Творца, своей любви и радости? И забота (diligentia) ищущих Бога состоит в рассмотрении того, что [именно] имеет в виду ум, когда он [бывает] увлечен и захвачен; в том, чтоб обратиться к пред-положенному (praesuppositum), где найдут невыразимую сладость любви. Ведь если все любимое способность быть таким имеет от любви, то вкусив абсолютной любви, бросить ее невозможно.

8 Нельзя упустить и то, что, вращаясь над прямой линией, круг касается ее только в точке: окружность ведь равноудалена от центра, и касательная прямая касается ее только в точке. Отсюда рассмотри, что время, которое вращается как бы кругообразно, имеет фигуру, близкую кругу, ибо образовано как бы круговым движением неба, время ведь - мера движения. Так что, когда время, несущее подобие вечности, вращается, оно вращается тем же образом, что и круг над бесконечной прямой. В самом деле, время не имеет опоры своего существования (subsistit) в себе, но – во вращении над бесконечной линией или вечностью. Так и целокупность времени от себя не существует и имеет возможность существования лишь поскольку вращается в точке вечности.

И так как это истинно о всяком круге, большом или малом, а именно, что он не имеет другой опоры, кроме точечного касания прямой и бесконечной линии, то и всякое творение, рассматриваемое во времени, можно уподобить в его длительности большому или малому вращающемуся кругу. И любая длительность - долгая или краткая - не будет иметь от вечности больше, чем другая; в одном “теперь” вечности имеют свою опору и вращаются все круги[38].

Итак, ты замечаешь, каким образом вечность, будучи простейшей, неделимой на части и не сообщимой времени, есть, тем не менее, сама его опора (subsistentia), масштаб и мера всякой длительности[39]. Видишь также, что невозможно времени быть вечным, хотя его как бы круговые обращения из-за совпадения начала с концом и кажутся не имевшими начала[40]. Круговому движению невозможно, поскольку оно криво и изогнуто, быть от себя, стало быть, оно - от Творца, т.е. самой бесконечной прямизны и вечности. Кривизна предполагает своего Творца, отпадая от Которого, оно и называется “кривизной”.

Далее, неверно, что есть точное круговое обращение, чего я коснулся в “Науке незнания”[41], или что круговое обращение движения Солнца происходило прежде бесконечное число раз. В самом деле, бесконечность несовместима с числом круговых обращений: мы ведь можем сосчитать десять прошлых обращений, и сотню, и тысячу, и все. А если кто скажет, что все сосчитать нельзя, но протекла бесконечность, и прибавит, что [еще] одно обращение будет в будущем году, то получится бесконечность и одно, что невозможно. И если истинно, что конец солнечных обращений придется на 11 марта[42], то истинно и то, что солнечные обращения имели начало, не существовали вечно и не составляют бесконечности[43].

Бесконечность и вечность нельзя прилагать к движению, мера которого - время, но только к тому движением, мера которого – вечность (Например, если бы мы назвали божественное рождение и исхождение, о которых выше[44], движением бесконечной плодородности, мера которого – вечность).

9 Да не наскучит тебе рассматривать, как вместимость изопериметрического круга превосходит вместимость всякого возможного многоугольника, свертывает в себе всякую вместимость и есть действительная вместимость всякой возможной вместимости. Так что если дан круг, периметром равный многоугольнику, вместимостью он, тем не менее, ему из-за этого не равен, но всегда больше и совершенства своего не утрачивает даже, имея равный периметр. Отсюда можешь вести охоту за тем, как Творец, хоть и будучи полным равенством и истинной мерой вещей, не большей и не меньшей, никогда, тем не менее, не перестает обладать бесконечной мощью. Ты знаешь, что совершенство и свернутость тем больше, чем более едина и проста форма. Круг проще любой возможной фигуры, тем самым сила его вместимости среди фигур самая совершенная. Поэтому та форма, которая в силу своей бесконечной простоты есть форма всех форм, обладает бесконечной мощью.

Еще внимательней вернись к тому, как возникает из точки конечная линия, а из нее различные многоугольные фигуры и, наконец, круг. Фигура минимальной вместимости - треугольник, максимальной - круг, между ними лежит бесконечное число изопериметрических многоугольников с вместимостью, меньшей, чем у круга, и большей, чем у треугольника. Причем, все многоугольники и круг возникли из единственной точки.

Но фигура - подобие формы. Посмотри как форма треугольника, будучи низшей, обладает своей силой, т.е. своей треугольной вместимостью, так же и форма четырехугольника - своей, и т.д. Отсюда имеем, что нет ни одной формы без собственной силы. И, поскольку многоугольники именуются по числу углов, - так что “треугольник” - у которого три угла, “четырехугольник” - у которого четыре, и так до бесконечности, - а то, что дает имя или раздельность, есть форма, то число - это форма. Причем, всякое число - от единицы, в которой оно свернуто. И как из точки вытекает линия, так из единицы - число[45].

Но многоугольника не может быть без линии и числа и он потенциально содержится в линии, ведь из линии может возникнуть треугольник, четырехугольник, пятиугольник и др., причем на деле образуется он только, когда прямая линия становится угольной, соединяет края и оформляется числом. Число же бывает только из ума, ведь лишенные ума считать не могут. Стало быть, действующая причина формы - ум[46]. Поэтому всякая форма есть подобие умственного понятия бесконечной мощи.

Далее, видно, что Творец сотворил две вещи: почти ничто - точку, ведь точка настолько близка к ничто, что если прибавить точку к точке, получится не больше, чем если бы прибавили ничто к ничто, - и другое, почти Себя - единое[47]. И объединил их, чтоб была единая точка[48]. В этой единой точке была свернутость мира[49]. И мир мыслится выведенным из этой одной точки так же, как из одной точки выводится одна линия, а из нее возникает один треугольник или один четырехугольник и последнее, самое простое, совершенное и подобное Творцу - круг. В самом деле, если треугольник не может возникнуть из линии без трех углов, то в форме треугольника совпадают единство и троичность: единство сущности и троичность углов, - а в четырехугольнике - единство и четверичность: единство сущности и четверичность углов, - и т.д.; в круге же - единство и бесконечность: единство сущности и бесконечность углов. Более того, сама бесконечность есть единство. Ведь круг - целый угол и, таким образом, сразу и един, и бесконечен, и есть действительность всех углов, какие можно образовать из линии. Отсюда выведешь, как Творец единого мира сделал его происходящим из единой сотворенной точки наподобие того, как наш ум, желая изобразить фигуру, начинает от одной точки, простирает ее в линию, затем сгибает ту по углам, чтобы замкнуть плоскость, и создает многоугольник.

В книжке о «Дополнении математики» говорится, как линия через одно простирание становится треугольником, через другое, большее – четырехугольником, через максимальное - кругом. Тем самым круг соответствует самым совершенным творениям, наиболее подобным своему Творцу, каковы вышние умы[50], ведь ничего нет благороднее ума. А ум человеческий видится подобным началу мира, словно одна точка[51], которая, выведенная в живую линию, простирается, чтобы получить какую-нибудь вместимость и стать, скажем, треугольником. Обладая умной жизнью и чувствуя себя протяженным до некоей вместимости, ум простирает сам себя до вместимости еще большей - четырехугольной, пятиугольной и т.д. И никогда не может прийти к такой вместимости, чтоб нельзя было стать еще более вместимым. Так он непрерывно подступается к круговой вместимости, которой своей силой не достигает никогда, но благодать Творца восхищает[52] его от вместимости угольной в круговую, подобно тому, как восхищаются школяры от чтения отдельных книг к универсальному искусству и умению читать все книги. Ведь читающий отдельные тексты, читая, только совершенствуется в некоем свете искусства, чтоб стать магистром. Вот подходящее фигурное уподобление, способное привести тебя к тому, чтобы так же, как математически на опыте убеждаемся о многоугольниках и круге, увидеть различие между умами, достигшими совершенства умной вместимости через восхищение в умопостигаемый мир, и теми, что охотятся за вместимостью в мире чувственном под отдельными чувственными знаками[53].

10 Но хотя круг и самая совершенная из фигур, все же не может статься, чтобы он сравнялся с бесконечной прямизной, являющейся также бесконечным кругом. Из бесконечной прямой не может возникнуть ничего, поскольку она в действительности уже есть любая из возможных фигур. Потому эту прямую нельзя согнуть, чтобы сделать ее иной, чем она есть, не имеет она и концов. Поэтому, хоть конечная прямая и носит подобие бесконечной, все же, из-за ее конечности и несовершенства в ней много потенциального. Из нее могут возникнуть, замыкая плоскость, фигуры, но ни одна из них не существует в ней актуально. И когда из нее возникла одна фигура, скажем, треугольник, то - оттого что края соединены - другая фигура из той же линии возникнуть уже не сможет, разве только, оставив ту фигуру, развернуть ее обратно в прямую линию. Отсюда ясно, каким образом совпадают форма и конечная цель: в форме нет возможности другой формы так, чтобы из одной возникла другая, ведь форма - предел движения и осуществление возможности, а не возможность. Поэтому виды не превращаются друг в друга[54].

Однако одна форма может присутствовать в другой, как треугольник - в четырехугольнике, хотя треугольник никогда и не станет четырехугольником. Но та форма, что присутствует в другой, не есть форма видовая, но родовая, поскольку для одной вещи, или индивидуума, может быть только одна видовая форма. Итак, та форма, что присутствует в другой, находится там так, как родовая - в видовой, как растительная - в чувственной, а в человеке чувственная - в разумной. И подобно тому, как треугольник в четырехугольнике не дает имени четырехугольнику, но последний получает его от своей последней формы, свертывающей в своей вместимости треугольную, так и форма присутствует в форме таким образом, что последняя форма, не принимающая ни «больше», ни «меньше» и состоящая в чем-то неделимом, в себе или своей вместимости свертывает низшие формы, которые в ней свернуты, а не развернуты по форме, или осуществленности.

И еще, если верно подметишь, форма - это то, что определяет вещь[55]. Ведь, коль скоро из линии можно образовать какой угодно многоугольник, то если эту потенцию определяет треугольная фигура, получится треугольник. И поскольку «треугольник» говорит о трех углах, а углы есть у всякого многоугольника, то субстанциальная форма получает поэтому имя не от наличия углов, которое обще всем, и не от наличия сторон или линии, образующей периметр, ибо периметр, стороны, углы общи всем в отличие от числа углов. Итак, субстанциальная форма многоугольника получает имя от свойственного [каждому] виду числа.

И если единицу считать началом, поскольку она определяет вещь и есть как бы определяющая форма, тогда число будет субстанцией вещи[56]. И это надо заметить, что если единица - субстанция, то так же и число, поскольку число состоит из единиц. Но если по природному порядку вещь обладает бытием раньше, чем различенностью или неотдельностью от себя и отделенностью от других вещей, так что форма дает прежде бытие, и уж за тем следует, что вещь неотделима от себя и отделена от чего бы то ни было другого, благодаря чему ее называют “одной”, - то вещь называют “одной” тем единством, что является началом числа. Следуя после бытия, это единство ему привходит, ведь все следующее за бытием привходит ему. Итак, рассмотренное единство привходит вещи и есть начало числа. В таком случае числа - не субстанция вещей, поскольку развертываются из привходящего начала.

Но то единство, что является началом, свертывает всю силу единства. Оно - начало, одновременно и определяющее, и создающее “одно”; создавая “одно”, оно определяет, и определяя, создает “одно”. Если иметь в виду это совпадение, то ясно, почему пифагорейцы и перипатетики расходятся в речах, когда пифагорейцы называют число субстанцией, а перипатетики - акциденцией. Над обоими утверждениями видно совпадение в числе, в котором совпадают простота и составленность, так как составленность его - из него же самого и поэтому есть простота, как об этом в другом месте[57]. Над тем, что перипатетики называют субстанцией и акциденцией, там, где они помещают бытие, там же следует поместить и единое, которое взаимообратимо с бытием[58]. Поэтому по-разному надо судить о происходящем из ума числе, смотря по тому, происходит ли оно из единства нетварного ума или из ума тварного. Единство первого числа выступает как природная форма, второго - как форма искусства. Природная форма субстанциальна, поэтому субстанциально и число этого единства. Форма искусства акцидентальна, это - фигура, приходящая после бытия вещи, поэтому и ее единство акцидентально[59]. Отсюда, когда именуем субстанциальную форму “единой”, “единой” зовем ее от единства, которое может быть только субстанциальным, и это единство субстанциальной формы - не иное, чем сама форма. Поэтому когда единая субстанциальная форма дает бытие, “давать бытие” значит для нее и “определять”, и “единить”, и “оформлять”. И, поскольку в других местах во многих книжках я касался этого довольно часто[60], сказать здесь так будет теперь достаточно.

11 Нельзя пропустить то, что для данной прямой может быть дана равная окружность, а не наоборот, ведь второе можно познать только, узнав первое и затем - согласно пропорции, как об этом говорится в много раз помянутой книжке “О дополнениях”.

Древние искали квадратуру круга, и это разыскание предполагает, что для данной окружности может быть дана равная ей прямая. Найти этого им ни разу не удалось. А вот если бы искали “скругление квадрата” (quadrati circulationem), то, возможно, нашли бы.[61] Отсюда ясно, что круг не измеряем, но измеряет, т.е. вечность неизмерима, поскольку превосходит все измеримое, но она [сама] измеряет всякую длительность. Бесконечное нельзя измерить, поскольку оно бесконечно и беспредельно, а следовательно не может быть замкнуто пределами какой-либо меры. Напротив, оно само есть мера всего. Ведь бесконечное - конец, цель и предел всего. Так абсолютная мера неизмерима какой-либо конкретной мерой. И поскольку никакая мера не является таковой без меры абсолютной, последняя есть поэтому истинная и предельно равная мера всякой конкретной и именуемой меры, подобно тому, как белизна неизмерима ничем белым, но сама измеряет все белое, поскольку белое является таковым от белизны.

Из этого ясно, что никаким творением Бог не уловим (incomprehensibilem), ибо неизмерим никаким умом, превосходя любую вместимость. Но раз Бога надо достичь (attingi)[62], то достигают Его не как Он достижим в Себе, но как достижим в достигающем, а это значит в равенстве меры достигающего[63]. Таким образом, все умы достигают Бога согласно мере своей вместимости, как для любой данной конечной прямой дана окружность не больше и не меньше. А то, что не больше и не меньше, мы называем “равным”, хотя с точки зрения равенства, присущего субстанциям, оно и не является равным в собственном смысле. Ведь одна субстанция - не более субстанция, чем другая, поскольку субстанция - не количество, а субстанция, и следовательно не принимает “больше” и “меньше”, как количество[64]. Но все же не все субстанции из-за этого равны, ибо одна совершеннее другой.

Далее, обдумай, что одно видимое видят многие, но все же не в равной степени, поскольку двое неспособны видеть с равной точностью; каждый достигает (attingit) видимого и измеряет его под своим особенным углом зрения, причем не считает его большим или меньшим, чем доступно глазу. И все же никакой глаз не достигает видимого в точности так, как оно видимо. Подобным образом обстоит дело с умом и его предметом: истиной или Богом. Углу, под которым зрение видит, соответствует вместимость, через которую ум измеряет. Важно однако, что зрение как таковое неспособно изменить угол, сделав его больше или меньше, чтобы видеть истиннее и отчетливее, поскольку этот угол находится не в зрении, а в органе. Вместимость же ума не находится в органе, она ведь не привязана к телесному органу, как чувство[65], но ее возможность, которая непрерывно может осуществляться все дальше и дальше, осуществлена вот как. Если точку, в потенции которой безграничная линия, вывести из потенции к осуществлению, так чтоб выведенная линия стала длиной в фут, а ум измеряет с помощью такой линии, - то тогда он измеряет все по футу. А если дальше исхождение точки продолжится, и линия станет в два фута, то тогда он станет измерять все по два фута. Ум ведет себя противоположным образом, ибо приведенная к единству сила больше. Когда он схватывает, то сначала как некая неясная мера, вроде линии неопределенной длины, которая жива и стягивает себя от неясной неопределенности к некоторой определенности, как если бы линия стягивала себя к центральной точке, чтоб стать той линией, что зовут землемерным шестом[66]. И поскольку ею нельзя достичь более тонких мер, все измеримое постигается только согласно этой грубой мере. Если затем линия стянет себя еще больше вокруг центра, или точки, и станет футом, то и все измеримое будет измерять тоньше и четче. И так если постоянно она будет становиться все более единой и простой, измерительная сила будет всегда расти, становиться более определенной и все больше приближаться к точности. Отсюда выведешь, что человеческий ум не есть энтелехия тела в том смысле, в каком зрение - для глаза[67], поскольку его потенция не зависит от органа, но есть как бы огонь в потенции, который, выведенный из потенции каким-нибудь движением, [дальше уже] в себе самом имеет движение, через которое постоянно все больше и больше осуществляется. Огонь подобен действующему интеллекту[68], а то, в чем он скрывается - называемое “потенцией” - интеллекту возможному. А выводится интеллект из потенции в какой-либо акт посредством удивления[69], подвигающего его искать, что такое то, что воспринято чувством. Из-за этого он находится в теле, и тело ему необходимо, ведь иначе, будь он актуальным, как ангельский ум, он не был бы помещен в тело, которое дано уму только для того, чтобы чувственное удивление будило его, и он двигался к совершенству[70]. Итак, понятно, что ум не зависит от тела, хотя без него неспособен прийти к совершенству. Поэтому ум не разрушается с разрушением тела, хоть из-за этого и ослабевает иногда в совершенстве. Зрение, напротив, полностью слабеет, когда ослабевает глаз, без которого не видит. Ум же в актуальном состоянии измеряет тем острее, чем больше отделяет себя от тела, замыкает чувственные органы и, отрешась от тела, стягивается к своему духовному и центральному бытию.

12 Круг измеряет любой многоугольник подобно тому, как вечность - всякую длительность, так же и покой, вечный и бесконечный - всякое движение, а единство предмета - всю потенцию.

Кроме того, следует обратить внимание на то, как с помощью углов происходят посредством пропорций превращения фигур, замысел чего изложен во много раз помянутых “Дополнениях”. И самого Бога можно представить как бесконечный угол, посредством которого в соответствии с уподобительной пропорцией (proportionem imitatoriam) происходит всякое превращение вещей, ведь Бог - это как бы угол, равно максимальный и минимальный.

В самом деле, возьмем полукруг и представим, что радиус, перпендикулярный диаметру и образующий два прямых угла, непрерывно двигается к совпадению с диаметром. Ясно, что один угол непрерывно растет, а другой на столько же уменьшается. Но раньше совпадения радиуса и диаметра ни первый угол никогда не станет абсолютно максимальным, таким чтоб не мог стать еще больше, ни другой - абсолютно минимальным, таким чтоб не мог стать еще меньше. Но если считать, что один угол просто максимален, то он будет еще и просто минимальным. И этого не произойдет до тех пор, пока линии не совпадут. Стало быть, если иметь в виду, что две стороны угла разрешаются в одну прямую линию, то видно, что имя “угла” ему больше не подходит. Из этого можно понять, почему восходящий к бесконечному Богу кажется восходящим скорее к ничто, чем к чему-то, о чем говорит и божественный Дионисий[71].

И вот, посмотри, как удивителен Бог, который чем меньше кажется существующим, тем больше существует, и чем что-то кажется о Нем невозможнее, тем более оно необходимо, и что бесконечный угол с необходимостью свертывает противоположности - максимум равно как и минимум, и что не может количество быть бесконечным или просто максимальным, и что бесконечное полностью свободно от всего, что может быть верифицировано о конечном. А бесконечный угол потому будет истинной мерой всех углов, что он не больше всех, будучи минимален, и не меньше, будучи максимален. Тем самым, если в возможности геометра посредством углов превращать кривые фигуры в прямые и и наоборот, то в возможности Бога посредством бесконечного угла превращать все вещи друг в друга. Но этот бесконечный угол не может быть ничем, кроме Бога. Следовательно, Бог посредством Себя Самого делает все, что хочет, превращая даже одно в другое. И Ему нет нужды иметь разные углы, или разные инструменты, для разных превращений, как это надлежит геометру, но Он преобразует все единственным бесконечным углом. И поскольку этот угол - Бог, и воля Божия - Бог, то этот просто максимальный угол есть Божья воля. Поэтому Бог преобразует и изменяет все одной волей[72].

Кроме того “Дополнение” учит отыскивать еще и несоизмеримые углы, относящиеся друг к другу как несоизмеримые линии: так сторона квадрата несоизмерима с его диагональю, ибо если считать одну из них как бы четным числом, то другая не будет ни четным, ни нечетным. По этой причине, не умея вычислять соотношения всех линий, мы часто терпим неудачу с хордами и дугами. Но поскольку бесконечное число свертывает в себе как четные, так и нечетные числа, его посредством вычисляют все. И заметь, что корень из двух мы вычислить не можем, и для любого данного приблизительного числа всегда может быть дано бесконечно более близкое. Стало быть, бесконечное число - точное. Поэтому оно, не будучи четным более, чем нечетным, и числом - не более, чем не-числом, но неисчислимым числом, точно исчисляет корень из двух и все остальное.

Итак, ты видишь число непостижимое, бесконечное и неисчислимое, максимальное равно как и минимальное, которого никакой рассудок не достигает, разве что в тени и во мраке[73], потому что никакому исчислимому числу оно несоразмерно (improportionalis). И что Бог, которого называют числом всех вещей[74], есть число без дискретного количества, подобно тому, как Он велик без количества непрерывного. И Он - бесконечное число - есть так же и бесконечный угол, так что, Сам простейший, Он наипростейшим образом исчисляет, измеряет и преобразует все и каждое.

Если разобрать это с максимальной тонкостью, хорошо видно, почему Богу, который больше, чем можно помыслить, т.е. сама абсолютная бесконечность, не может подойти вообще никакое имя. В самом деле, имя угла, согласно тому, что означает его применение (impositio), не может подойти максимальному и бесконечному углу, ибо он скорее не-угол, чем угол; так же и со всеми словами. Ведь слово применяется всякий раз с тем, чтобы означать нечто,но всякое нечто, т.е. это, а не то,конечно и определено и, стало быть, никоим образом не может подойти бесконечности. Отсюда бесконечная мудрость, будучи ничем иным, как самой абсолютной бесконечностью, есть, если держаться значения слова, мудрость не больше, чем не-мудрость, так же и бесконечная жизнь, поскольку она не что иное, как сама абсолютная бесконечность, не есть вследствие употребления слова жизнь в большей степени, чем не-жизнь. В самом деле, кажется, что бесконечность, будучи прибавлена к слову, притягивается (contrahatur) от своей абсолютной бесконечности к означающему смыслу слова, чего не может быть, поскольку абсолютная бесконечность не притягиваема никаким смыслом. И хотя мы зовем Бога мудрым и живым, причем в одном смысле - мудрым, в другом - живым, все же этой разности атрибутивных смыслов в простой бесконечности увидеть нельзя. Хотя мы понимаем, что все [свойства], которые из опыта относим к совершенству следствий, в причине пребывают в простой максимальности, там они, тем не менее, не могут быть друг другу иными, но все, что охвачено каким-либо отличием согласно значению слова, на основании которого мы и рассуждаем, там есть сама бесконечность.

[Бог[75] именуется так от “theos”, т.е. “видеть”, потому что все видит, причем так, что одним неподвижным взглядом видит все во всех различиях пространственно-временного положения, и все, на что смотрит, видит так, как если бы он не видел ничего другого и целиком был обращен к разглядыванию именно этого и ничего иного. И это еще более истинно, чем то, что солнце целиком светит во всех окнах таким образом, что находящийся у себя дома в Риме видит его светящим целиком в окно так, словно в никакое другое окно оно не светит. И хотя солнце светит так отовсюду во всяком месте, оно все же кажется отовсюду изливающимся в то место, где его видно, полностью, так что больше - ни в какое другое, и словно только об этом месте, где его видят, и ни о каких других оно имеет попечение. Сходным образом изображенный в кафедральном соборе Бриксена ангел, держащий оружие Церкви, смотрит на всех и каждого, стоящих вокруг с любой стороны - с востока, с юга, с запада ли - так, что никто не может и помыслить, что он смотрит еще и на другого, разве что, перейдя на другое место. И, двигаясь от места к месту, видит, что взгляд ангела движется вместе с ним. Похожие картины можно найти в разных местах.

Отсюда можешь вести охоту за тем, где покой всего сотворенного. Всякая сотворенная форма, поскольку знает, что ее истина – Бог, который форма, дающая бытие всем формам, находит, что она есть то, что есть, в силу того, что Бог на нее одну смотрит, воздействует, просвещает и заботится о ней, чтоб ей было лучше всего, словно бы о других Бог и не заботился. И любое движение схожим образом являет, что Бог заботится о нем настолько, что движется вместе с ним и никогда его не покидает. И движение измеряет Бога через движение, как если бы Бог двигался медленно, когда движение медленно. Подобно этому кажется, что глаза изображенного ангела, если мысленно обойти его, поворачиваются - медленно или быстро, смотря по тому, медленно или быстро движется обходящий. И если ты, т.е. созерцатель, представишь, Бога, т.е. милость и любовь[76], как бы предельно любимым ликом этого ангела, наполняющим всех на него взирающих весельем, смехом, наслаждением и радостью, и тебя, чем больше ты смотришь, тем сильнее воспламеняющим и наполняющим жизнью, т.е. любовью, то тогда ты представишь подобие вечного счастья, где один Бог так питает всех по отдельности (singulariter), что каждый считает что вся забота и любовь Божия обращена целиком как к цели на его ублажение, так что Он любит его всецело так, как тот может быть любим, любит его одного и больше никого. И если откроется ему, что кого-нибудь еще Бог любит сильнее, он не станет завидовать, потому что воображение такого не вмещает, а ум понимает, что из-за того любим не меньше, поскольку видит себя вне всякого сомнения любимым так, что никаким образом сильнее полюбить невозможно. И он по праву обретает покой, потому что неспособен пожелать ничего такого, чего у него нет. Насколько можно его любить, настолько он любим, и сам желает настолько, насколько может быть любим. Итак, он имеет то, что желает, а это – в любом значении слова – предел счастья.

И, поскольку образ, глядящий во все стороны, весьма помогает пониманию, чтоб хоть сколько-нибудь представить, как Бог являет собой самую точную, самую общую и вместе с тем самую уникальную меру всех вещей, представь, что некое лицо таково, что глядит во все стороны по способу, упомянутому выше об ангельском лике, и что два человека движутся перед ним: один с востока на запад, а другой – с запада на восток. Тогда откроется, что это лицо одновременно движется вместе с каждым из них. Оно одновременно двигалось бы в противоположные места и одновременно пребывало бы в противоположных местах, т.е. на востоке и на западе, и одновременно двигалось бы с востока на запад и наоборот – с запада на восток, и одновременно покоилось бы и двигалось и, таким образом, двигалось бы неподвижно. Поэтому движение в Боге совпадает с покоем, и движение с востока совпадает с движением с запада, и движение в одну сторону совпадает с движением во все направления пространства (ad omnes loci differentias). И заметь, что, посмотрев на это лицо ты обнаружишь, что оно смотрит на тебя и ни разу не покидает тебя, пока ты на него смотришь, стоишь ли ты [при этом] или движешься, и если отвернешься от него – и оно от тебя отвернется, повернешься к нему – повернется к тебе и оно. Так что если представить себе это лицо простым и нестяженным, отрешенным от количества, величины и иных качеств, то способом, каким посмотришь на него, и оно будет смотреть на тебя: если весело – весело, если гневно – гневно, если уважительно – уважительно, если любяще – любяще, если мужественно – мужественно, если женственно – женственно, если ребячески – ребячески, если по-взрослому – по-взрослому, если человечески – человечески, и так о каждом возможном способе.

И если захочешь рассмотреть, кто кого увидит раньше: оно тебя или ты его, найдешь, что оно – это как бы неподвижное нарисованное лицо, которому не подходит «раньше» или «позже», ибо эти определения не годятся для неподвижного. Поэтому видно, что в нем эти определения совпадают. Так что когда посмотришь на него, и оно оттого взглянет на тебя тем же способом, каким и ты на него, тогда [получится] – ты «раньше», а оно «позже», но поскольку «позже» в нем совпадает с «раньше», то, что тебе кажется «позже», есть «позже» не более, чем «раньше». Отсюда оно изменяется неизменно, как и движется вневременно и неподвижно. И тебе кажется, что переменилось само лицо, потому что переменился ты, и что оно смотрит сейчас – сюда, сейчас – туда, потому что ты глядишь на него то из одного, то из другого места, и что само оно называется сейчас так, а тогда –иначе, потому что ты его называешь сейчас так, а тогда иначе. Так ты видишь неименуемого Бога именуемым по-разному, потому что Его именуют именами всех вещей, и в Нем совпадают именуемость с неименуемостью, выразимость с невыразимостью, и измеримость с неизмеримостью. Неизмеримого все вещи, какие существуют, измеряют тем способом, каким существуют, подобно тому, как видят невидимого. Это и подобное ты, созерцатель, сможешь уловить через это лицо, несущее подобие всевидящего Бога.]

13 Не уставай снова и снова обращаться к тому, что для данной окружности невозможно получить равную ей прямую, если сперва не найти, как для данной прямой получить равную окружность, а потом из соотношения окружностей прийти к знанию неизвестной прямой через известную прямую и соотношение окружностей. Так что если ту максимальную истину, которая не может быть иначе, чем есть, т.е. ни больше, ни меньше, предложишь измерить наподобие окружности, то выполнить это сможешь только, построив какую-нибудь окружность как меру для какой-нибудь данной прямой. Для предложенной конечной прямой ее мерой будет конечная окружность. Для предложенной бесконечной окружности, меры всех возможных прямых, ее собственной мерой будет бесконечная прямая. Но бесконечная прямая и бесконечная окружность совпадают, так что бесконечная окружность есть бесконечная прямая. Поэтому там совпадают мера и измеренное. И бесконечное не измеряется конечным: между ними нет пропорции[77], но бесконечность есть мера самой себя. И Бог есть мера Самого Себя. А выше уже открылось, что Он – мера всех вещей, так что Бог – мера Себя и всех вещей. И никакому творению Бога не измерить и не постичь (incompraehensibilis), потому что Он Сам – мера Себя Самого и всех вещей, для меры же нет меры, как нет границы для границы[78]. Итак, истина, т.е. мера всех вещей, постижима только через саму себя, что видно в совпадении меры и измеренного. Во всех вещах по сю сторону бесконечного мера и измеренное различаются на «больше» и «меньше»[79], в Боге же совпадают. Причем совпадение противоположностей – это как бы периметр бесконечного круга, а расстояние между ними – периметр конечного многоугольника.

Таким образом, в теологических фигурах есть «дополнение» того, что можно знать, а именно, что различие между конечными [случаями] меры и измеренного[80] в Боге есть равенство и совпадение. Отсюда измеряющее там – это бесконечная прямизна, измеряемое прямизной - бесконечная окружность, измерение же – единство или связь того и другого. «Дополнение» в теологии означает, таким образом, смотреть на начало, где то, что в конечных вещах оказывается противоположным, пребывает в совпадении.

Мы можем представить что-то белым только, если оно бело белизною, так и противоположными вещи можем помыслить, только если они противоположены противоположностью. Противоположность есть совпадение и равенство противоположных вещей. Бога, который есть все во всем[81], мы называем противоположностью противоположностей, и это – то же, что назвать Его свертывающим началом, абсолютным совпадением и бесконечным равенством.

Таким способом мы выпрямляем бесконечную окружность: помыслив окружность совпадением начала и конца, ее прямолинейную меру представляем не линией, замкнутой и ограниченной между двумя точками – началом и концом, но как свободную от всякой границы. Такая линия, не имеющая ни начала, ни середины, ни конца, измеряет совпадение начала, середины и конца на том основании, что она – абсолютное равенство, в котором начало, середина и конец суть не иное, но одно и то же по способу равенства. И как все, что в конечных кругах случается переменчивым, бывает различно и противоположно (например, восточная сторона противоположна западной, южная – северной и какая угодно – другой, расположенной по ту сторону диаметра, также различаются центр, радиус и окружность и т.д.), совпадает в равенстве бесконечного круга, так все, что случается различным в прямых линиях, совпадает в равенстве бесконечной прямой. И поскольку бесконечная окружность есть прямая, то бесконечная прямая есть поэтому истинная мера, измеряющая бесконечную окружность. И тем самым она есть равенство и совпадение всего, что в конечном бытии, как видно, случается переменчивым, различным или противоположным.

Таково дополнение [или завершение] теологии, через которое можно достичь всего доступного теологическому познанию, т.е. всего доступного познанию совершеннейшим способом, каким можно знать человеку в этом мире.

14 Все, доселе скрытое от теологов и неизвестное исследователям[82], через это «скругление квадрата» можно будет узнать вышеизложенным способом в той мере, в какой оно доступно познанию человека. Например, когда Бога называют «theos» от видения и спрашивают, каким образом Он видит, то отвечают: таким же, каким измеряет, ибо бесконечный круг охватывает все способы высказывания, и вся теология подобна тому кругу, в котором всё едино[83]. Поэтому «видеть» для Бога – не иное, чем «измерять». И как Бог есть мера Себя Самого и всех и каждого, так Он - и способность видеть. Способность видеть и само видение в Боге суть то же самое, и то, что Бог есть способность видеть для видящих, означает, что Он видит все. И если спросят, не по-иному ли обстоит с Ним дело, когда Он видит Себя и когда видит сотворенные вещи, ответим: бесконечному равенству, которое есть мера вещей, не подходит инаковость, но тождество. Смотря на Себя, Он смотрит вместе с тем и на всё сотворенное и ни в коем случае не порознь на Себя и на другие вещи. А видя сотворенное, вместе с тем видит и Себя, ведь сотворенного, поскольку оно сотворенное, не увидеть в совершенстве, не видя творца, и следствия, поскольку оно следствие, в совершенстве не увидеть, не видя причины. Зрение Бога предельно совершенно, и видя Себя как причину, Он видит и всё причиненное, и видя причиненное как причиненное, видит и Себя как причину. В Боге совпадают «измерять» и «быть измеренным», поскольку Он есть и мера, и измеренное, так же совпадают «видеть» и «быть увиденным», так же – «видеть Себя» и «быть увиденным Собою», «видеть творения» и «быть увиденным в творениях» [84].

Точно так же и если спросят о творении: творение в Боге есть видение. «Творить», «видеть», «понимать», «хотеть», «измерять», «делать», «действовать» и т.п., что мы приписывам Богу, надо брать как имена бесконечного круга. Отсюда не более нелепо сказать, что Бог творит Себя и все вещи, чем что Бог видит Себя и все вещи, и что творить всё означает быть творимым во всем. Но слова человеческие, будучи приписаны конечным вещам, не годятся божеству. Как конечная окружность называется «окружностью» для различения от конечной прямой, так и бесконечную окружность мы сходным образом зовем «окружностью», но тем не менее имя «окружность» не соответствует [здесь] намерению [его] установителя, потому что это - не окружность, раз не отличается от прямой. Так же и обо всем. Поэтому не следует путаться в значении слова, но необходимо смотреть на совпадение, высшее равенство и простоту этого круга, где все слова суть одно, и тогда то, что кажется нелепым, станет приемлемым через другое слово, которое, будучи другим для нас, там – не другое, но в действительности – синоним.

Вот краткое изложение «Теологического дополнения», изображенного в «Математических дополнениях», во славу Бога всегда благословенного. Аминь.

[Эпилог[85]

1. Прямую линию можно уравнять с окружностью по подобию движения созерцательной жизни человеческого ума от веры в его истину, что она есть, в видении её, что она есть, устроенного поступательно и возвратно.

2. [Возьмем] круг, вписанный в многоугольник, а равно и описанный около него же. Через их промежуточное совпадение в общей периферии такого рода [бесконечных] углов [видно], каким образом Бог – альфа и омега всего – есть триединая мера всех сотворенных вещей.

3. По свидетельству Философа, то, от чего ничто ничем не отличается, есть «то же». В этом смысле истинная квадратура круга обнаруживается в абсолютном, предшествующем их различиям, единстве всех вещей, в совпадении и в свободном от всякой доступной чувствам и воображению материи равенстве.

4. Поскольку бесконечность абсолютного равенства выходит за все сущностные определения вещественных различий, то тем самым одна и та же идея - у кругов и многоугольных фигур, определенных по родам количества и качества.

5. Как круг возникает из центра при посредстве обводимой прямой линии, так Сын Божий – от Своего Отца – как бы центрального сердца, а от Обоих – Святой Дух как Их общая связь – прообраз, который развертывается в происхождении и завершении всякого творения.

6. Если абсолютную бесконечность представить доступным уму образом через прямизну, лишенную начала, середины и конца, и оттого вечную, откуда отпадает по способу недостатка кривизна, то необходимо, чтобы триединая бесконечность начала, середины и конца во всесторонне искривленном круге зависела от этой самой бесконечной простоты прямизны как измеренное от меры.

7. Наподобие того, как в этом мысленно вращаемом (как показано) круге его окружность касается линии, проведенной из центра, в точке, так длительность временного обращения, как бы ни различалась она [с другими обращениями] формой своей кривизны, без всякого различия фиксируется (figitur) вокруг того же «теперь» вечности.

8. Бог, создатель всего, непосредственно творит из ничего точечную потенцию первой материи и из нее возводит вышеописанным способом различие творений, которые, объятые Его нетварным бесконечным кругом, сообразуются этому кругу во множестве форм.

9. Бесконечная прямизна оттого, что содержит все в неуклонной актуальности и своим неисчислимым единством исключает численное множество углов и фигур, образованных по видам через определение концов или пределов схождения линий, необратимо превосходит, тем самым, бесконечную кривизну круга.

10. Данной прямой линии можно приравнять окружность, но не наоборот, вследствие необратимой (inconvertibilem) зависимости измеренного от меры, лишенности от обладания, последующего от предшествующего. Так прямой взгляд тварного ума не может сравняться с окружной перспективой божественного провидения, в отличие от противоположного.

11. Абсолютная бесконечность Бога, неопределимая в простоте, стягивается к различию приписываемыми смыслами слов, обозначающих единообразную простоту божественной сущности, жизни и разума от своей частной истины.

12. Для данной окружности нельзя получить – без предвосхищения основания (petitione principii) – равной ей прямой, кроме как, пред-положив (ex praesuppositione), как показано, обратное равенство, - в силу того, что в совпадении этих бесконечных линий первая есть мера второй.

13. Отсюда как заключение явствует, что в описанном круге Бога все бесконечные совершенства, которые приписываются Ему номинально, совпадают в реальности и участвуют в тождестве - по подобию круга, необратимо схватывающего (inconvertibiliter compraehendentis) все многоугольные фигуры.]