I

Крылатое выражение римского историка Корнелия Непота (94-24 до Р.Х.) «si vis pacem, para bellum» давно уже стало афоризмом[1]. Помимо широкой известности, эта фраза отображает и весьма любопытные социально-исторические перемены в жизни древнего общества. Данный афоризм мог появиться только в лоне достаточно развитой политической культуры. Эволюция конфликта, от примитивных бытовых стычек с соседним стойбищем до походов на огромные расстояния во имя стратегических интересов, привела к пониманию того, что мир и война — это не случайности, а настоящее искусство. Чем более сложной становилась внешняя политика государства, тем больше усилий требовалось для поддержания его мирного существования. Привычный статус-кво, когда общество либо воюет, либо живет мирной жизнью, изменился. Появляется новое состояние: мир и война одновременно.

В наше время эта идея стала столь популярной, что легла в основу французской концепции «Вооруженного мира» (Paix armée), английской консервативной доктрины «К миру через силу» (Peace through strength) и даже принципа «Pax Americana» времен холодной войны.

Развитие данной идеи в древнем обществе также имело существенные следствия. Воин постепенно начинает выделяться из среды хлебороба, пастуха или охотника, а война становится настоящей наукой. В греко-римском мире, со свойственным ему академизмом, к ней подошли обстоятельно. Появляется целая литература, связанная с военным искусством: тактика[2], стратегикон[3], полиоркетика[4] и, конечно же, искусство искусств, параскевастика[5].

Параскевастика – наука о подготовке воины и поддержании боеспособности целой армии. Поскольку боеспособность связана не только с укомплектованностью, материальными запасами и обученностью личного состава, но и с моральной устойчивостью воина, это военное искусство развивалось в двух направлениях: внешнем и внутреннем. С одной стороны, параскевастика заботилась о поддержании физической формы и военных навыков, с другой стороны, предметом ее заботы становился боевой дух и моральная атмосфера армии.

Параскевастику можно встретить еще в ветхозаветных книгах, например, в 3 и 4 Книгах Царств, а также в книге Иисуса Навина, которая является как бы сборником реляций с поля боя. Этой науке посвятил несколько глав своего трактата «О военном деле» римский историк V века Публий Вегеций Ренат. О ней писали и думали практически все крупные военные деятели: от императора Юстиниана Великого до Наполеона Бонапарта.

В исследовании взаимоотношений христианской веры и византийской армии параскевастика так же занимает видное место. Под ней мы понимаем меры, которые предпринимали военные стратеги для поддержания духовного состояния своего войска, а также сохранения его триумфального настроя и уверенности в божественном проведении.

II

Согласно логике византийских стратегов, всё самое важное происходит накануне битвы. За несколько дней до решающего сражения религиозная жизнь византийского солдата входила в самую активную фазу. Важно было всё: пост, молитва, причастие, окропление святой водой и, конечно же, личное следование нравственным нормам. За этим следили строго. Порою так строго, что принцип христианского милосердия затмевал беспощадный военно-полевой суд. Любая провинность по части Заповедей Божьих каралась с той же строгостью, с какой могло караться военное преступление. Стратеги полагали, что в считаные дни, которые остаются до начала битвы, любой проступок отдельно взятого воина мог повлиять на Высшее благоволение, а значит на судьбу всей операции. Причем сразу после сражения или задолго до его начала солдат мог жить обычной жизнью сурового мужчины.

Эту духовную мимикрию нередко описывают византийские историки и некоторые церковные авторы. Уже упоминавшийся нами византийский хронист Михаил Атталиатис, будучи очевидцем похода императора Романа Диогена против сельджуков в 1068 году, весьма красочно повествует об одном эпизоде, который демонстрирует чрезмерно жестокое отношение императора к любым слабостям его солдат накануне сражения. Как известно, битва при Манцикерте (1071 г.) явилась решающим эпизодом в борьбе «красавца армянина»[6] против турок. В результате поражения византийской армии император был пленен, восток Малой Азии, включая Армению, навсегда потерян, а в последующее десятилетие почти весь полуостров был занят тюркскими кочевниками. В предыдущей публикации мы уже приводили некоторые «духовные аргументы» из арсенала Атталиатиса, которыми последний пытался объяснить причину поражения христианской армии от неверных. Любопытен и следующий инцидент, произошедший в стане византийцев незадолго до рокового дня. Несмотря на всю гротескность этой истории, именно она в глазах Атталиатиса стала одной из причин того, что Бог покинул византийцев, сменив милость на гнев.

Некий воин украл у турка осла. Казалось бы, пустяк. Но не будем забывать про логику византийских стратегов – главное не спугнуть удачу (Высшее благоволение)! В результате, виновный был приговорен к ампутации носа (sic!). Прежде чем искалечить, бедолагу привели к императору. Провинившийся воин на коленях умолял Василевса пощадить его за этот незначительный в реалиях войны проступок. Пикантность этой драме придает тот факт, что воин, как об этом повествует Атталиатис, стал взывать «к почитаемой Влахернской иконе Пресвятой Богородицы, которую верующие во Христа императоры имели обычай возить с собой в течение всех своих военных экспедиций, веря в нее, как в сокровенное оружие. Но даже пред ликом божественного образа самодержец остался непреклонен к призыву проявить милосердие. Несмотря на то, что бедолага вопил от боли и громко стонал в присутствии императора, всей армии и святой иконы, ему отрезали нос»[7].  

В отличие от императора, считавшего себя гарантированно благочестивым по факту наличия в его стане чудотворного образа, историк Атталиатис демонстрирует нам иное нравственное сознание. Он полагает, что подобная логика стратегов имеет некоторый изъян, что даже чудотворная икона не поможет войску императора при жестоком нраве руководства. Атталиатис предвидит божественную кару, которая должна обрушиться на Василевса за его немилость.  

 Для нас сегодня подобная духовно-нравственная оценка действий императора Романа IV, может быть, является очевидной истиной. Мы понимаем, что Бог взирает на сердца и намерения. Реликвии и «показухи» ничего не гарантируют. Однако «принцип Атталиатиса», назовем это так, не всегда находил понимание в обществе, где основную роль играла не совесть, а наличие почитаемых религиозных артефактов.

Интересно, что составители византийских хроник оставили нам примеры понимания этого «принципа», так сказать, от обратного. По их представлению, византийская армия могла потерять Высшее расположение не только из-за духовных ошибок своих полководцев, но и по причине «правильного» духовного поведения со стороны врага.

Византийская принцесса Анна Комнина в своей мемуарной «Алексиаде» не раз пыталась объяснить политические неудачи и военные поражения своего отца, императора Алексея I Комнина, мистическим проведением. Неизвестно, что стало поводом подобных мотивов первой византийской женщины-историка: может, ее пребывание в монастыре; может, невозможность иных оправдательных причин, – но аргумент «так было угодно Небесам» стал ее излюбленным приемом. Одно из событий, описываемое в «Алексиаде», где мы вновь встречаем апелляцию к таинственным материям, произошло осенью 1081 года. Флот нормандского герцога Роберта Гвискара (Guiscard) начал длительную осаду города Диррахий (нынешний албанский город Дуррес), одного из важнейших византийских городов в Адриатике. На помощь обороняющимся прибыл сам император Алексей Комнин. Основной костяк византийской армии состоял из наемников-англосаксов, которые бежали из своей страны после нормандского завоевания. Знаменитая битва при Гастингсе 1066 года практически уничтожила всю английскую аристократию, лишив страну возможности централизованно бороться с захватчиками. В результате, нормандский герцог Вильгельм стал новым королем Англии, а английский народ оказался в униженном положении. Даже английский язык в последующие три века считался простонародным наречием. Вся правящая верхушка Британии говорила по-французски. Понятно, что у англосаксов или, как их называет Анна, «варягов» были личные счеты с Гвискаром. Когда варяги, вооруженные тяжелыми секирами, пошли в атаку, фланг нормандской армии был смят и обратился в бегство. Но вскоре случилось чудо. Нормандцы восстановили порядок в своих рядах и полностью уничтожили врагов. Мужественно сражавшийся в центре англосаксов Алексей Комнин понял, что шансы на победу утеряны, и отступил. Через несколько месяцев Роберт взял Диррахий[8]. Анна Комнина, весьма красочно описывая эти события, напоминает, что Роберт Гвискар, прежде чем вступить в решительный бой, направился к алтарю святой Феодоры, и там, «в течение всей ночи искал благосклонность Бога», а все «нормандцы причастились Божественных и Непорочных Таин. Только после этого Роберт повел свои войска в битву», – патетично заканчивает свой рассказ Анна[9]. Знала бы она о своем «герое» то, что знали о нем иные авторы. Например, бенедиктинец Амат из монастыря Монте-Кассино, который не менее красочно описал разграбление монастырей южной Италии войсками Роберта[10]. Даже официальные хронисты нормандцев, такие как Годфред Малатерра или Вильгельм Апулийский, не умолчали о фактах грабежей мирного населения и святых обителей солдатами Гвискара[11]. Кстати, именно два последних автора рассказывают множество историй, в которых Роберт продемонстрировал свои хитрость и изворотливость, за что и получил прозвище «Гвискар», означающее «Хитрец». Не удивительно, что Хитрец накануне решительного сражения, от исхода которого зависела судьба всей его экспедиции, вдруг стал благочестивым молитвенником, а его солдаты, недавно грабившие калабрийские монастыри, примерными христианами. Логика понятна: показное благочестие Романа Диогена в канун битвы при Манцикерте и суперрелигиозность Роберта Гвискара у стен Диррахия – всё это рецидивы того древнего магического представления, согласно которому для расположения к себе высших сил достаточно принести им жертву и почтить кумирницу. Христианские Таинства и святыни, являясь по сути чем-то совсем иным, отличным от языческих амулетов и оберегов, нередко встраивались в привычный религиозный контекст, ко всеобщему одобрению невзыскательной публики.

III

Впрочем, нет ничего удивительного в желании человека перед лицом внезапной смерти хоть на секунду прикоснуться к святости. Христианская история знает много примеров, когда за какие-то минуты до кончины последние негодяи становились первыми небожителями. К тому же армия не терпит духовного вакуума. Солдат и офицеров необходимо регулярно мотивировать. И к концу первого тысячелетия византийская параскевастика или, как бы мы сейчас сказали, духовное окормление воинов, стала весьма развитой системой ритуалов и традиций.      

Император Лев VI Мудрый, автор юридических сборников и церковных стихир, составил в том числе и знаменитый учебник по военному делу, так называемую «Тактику Льва», где подробно описывает параскевастику своего времени. Согласно Льву VI, за пару дней до начала битвы священники благословляют знамена и отдают их знаменоносцам различных подразделений. Церемония освящения боевых знамен, по-видимому, играла важную роль в религиозных представлениях римлян. Точно такие же инструкции можно встретить и в «Стратегиконе» императора Маврикия (конец VI века), который все свое правление непрестанно воевал, сдерживая границы Империи в рамках старого римского мира[12]. Лев VI повторяет подобные предписания в другом своем произведении «Наумахике». Он указывает, что перед каждым походом боевых кораблей необходимо освящать те знамена, что развиваются на мачтах дромонов. Кроме того, Лев Мудрый обязывает священников читать специальные молитвы «о благополучном свершении похода на врага» во время Божественной литургии[13].  

Что касается обычая всеобщего причащения Святых Христовых Таин накануне сражения, то он встречается уже в VI веке, несмотря на то, что всего двести лет отделяет его от 128 письма святителя Василия Великого, предписывающего воинам воздерживаться от причастия в течение трех лет по причине «нечистых рук»[14]. Как видим, всего за два века духовная практика поменялась кардинально. И вот уже поэт Флавий Корипп в середине VI века свидетельствует нам об этом факте, как о чем-то знаменательном. Корипп, будучи ревнителем старинного классического эпоса, составил целую поэму «Иоаннида», в которой воспел подвиги Иоанна из Троглита, одного из лучших военачальников эпохи Юстиниана. Иоанн получил должность магистра армии Африки и удачно воевал с маврами. В 548 году, прежде чем вступить в решительную схватку с арабами, он приказал священнику, служащему Литургию, причастить всех своих воинов и орошать престол своими слезами. Корипп пишет, что тем самым все римское войско одновременно было очищено от грехов и освящено[15].  

Особенно тщательно за соблюдением подобного обычая следили императоры Македонской династии (867–1056). Император Лев VI предписывает своим полководцам помнить, что за день до сражения армия должна пройти через обряд очищения от грехов. Для этого необходимо читать молитвы на протяжении всей ночи. А для уверения в том, что помощь Божия пребывает с воинами, все солдаты должны получить благословение от священников, и только после этого, бодро и уверенно, идти в бой[16].

Основные принципы византийской параскевастики сложились уже к концу первого тысячелетия. Последующая традиция лишь уточняла детали ритуалов.

Император Никифор II Фока в 965 году составляет военный трактат «Praecepta Militaria», в котором излагает стратегию византийской армии. Это один из самых интересных документов, рассказывающий в мельчайших подробностях о военном искусстве конца IX века. Никифор описывает различные варианты ведения военных кампаний, особенности построения боевых рядов и даже размышляет о деятельности разведки и шпионов. Помимо прочего в завершение трактата находим целую главу, посвященную религиозным церемониям и обрядам. По сути, трактат лишь уточняет те инструкции по духовной подготовке воинов, которые находим в сочинениях Льва VI. Тем не менее, многое в «Praecepta Militaria» настолько интересно, что достойно отдельного цитирования:

«Когда враг приближается, необходимо определить, когда и каким образом будет протекать сражение. Как только план составлен, главнокомандующий армии должен собрать вместе всех полководцев, офицеров и все подразделения согласно их порядку, побуждая их, или даже приказывая, совершить обряд очищения от грехов. Они должны на протяжении трех дней перед битвой поститься, воздерживаться от мяса, и употреблять пищу только один раз вечером. Каждый из них должен изгнать из сердца всякую злобу на ближнего, а также воспоминания об оскорблениях и распрях. Кроме того, они должны покаяться пред Богом в иных своих грехах, не возвращаться к прежним ошибкам, но пребывать в раскаянии таким образом, чтобы быть приятными Богу. Когда все это будет завершено, в самый канун битвы, священники должны совершить бескровную Жертву и, по завершении Литургии, вся армия должна причаститься Святых и Непорочных Таин. Таким образом, получив уверение и ободрение своей веры в Бога, солдаты маршируют с отвагой против врага»[17].

Несмотря на схожесть идей, тем не менее, интонации двух текстов различаются. Ритуалы, которые для Льва VI играли хоть и важную, но все-таки неосновную, желательную роль, для армии Никифора становятся одним из ключевых моментов в подготовке к сражению. Трехдневный пост перед битвой понимается не просто как хорошее духовное упражнение, но как наилучшая гарантия для получения божественной помощи.

«Praecepta Militaria» контрастирует и с предписаниями, которые находим в «Тактике» императора Маврикия. В конце VI века для уверения в благополучном исходе сражения нужно было заботиться лишь о том, чтобы прежде, чем отворятся двери лагеря, и армия начнет наступление, священники не преставая возносили свои молитвы. Духовенство, генерал и офицеры все вместе должны в течение определенного времени повторять «Кирие элейсон», а затем, в надежде на божественное благоволение, покидая лагерь, восклицать три раза «nobiscum Deus» (с нами Бог!)[18]. Маврикий нам ничего не говорит о всеобщей исповеди, причастии и обязательном примирении между воинами. Впрочем, учитывая, что в VI веке эта традиция уже упоминается Кориппом, вполне возможно, что она по каким-то причинам просто умалчивается в «Тактике» императора Маврикия, или пока еще носит локальный характер.     

IV

К сожалению, у нас нет свидетельств конца первого тысячелетия о том, какие же религиозные церемонии проводились после сражения, когда войско возвращалось в лагерь. Но можно предположить, что солдаты продолжали участвовать в Таинствах Церкви наряду с прочими верующими. Следовательно, к этому времени канон Василия Великого, предписывающий трехлетнюю епитимью, повсеместно игнорировался. Как каноническое право того времени относилось к данному правилу Кесарийского святителя – это отдельный вопрос. Одно можно сказать с уверенностью, канонисты X века видели всю сложность проблемы, поэтому предпочитали умалчивать о предписании святителя Василия.   

К концу первого тысячелетия Церковь действительно столкнулась с непростой дилеммой. В эпоху, когда на римском престоле восседали императоры язычники, а о какой-либо миссии в армии невозможно было мечтать, христианские авторы, по преимуществу, придерживались последовательного пацифизма. И Тертуллиан, и Иустин Философ, и автор «Апостольского Предания», и Ипполит Римский под страхом отлучения запрещали христианам проливать кровь. Эпоха христианских императоров демонстрирует уже более компромиссный вариант, чему подтверждением является канон Василия Великого: убийство неизбежно, однако и духовное наказание за вынужденное пролитие крови следует применять.   

Со временем пред лицом новых врагов Империи, религии которых нередко поощряли убийство и войну, византийским императорам приходилось искать новые духовные мотиваторы и для своей армии. Предыдущие парадигмы требовали переосмысления. Представление о том, что «мир лежит во зле» (1 Ин. 5:19), не могло объяснить всю сложность современной жизни. Зло остается злом, но мир-то изменился. Он стремился теперь стать христианской ойкуменой. Как же быть с теми, кто ценой собственной жизни вынужден служить этому миру? В поисках ответа на этот вопрос христианское общество погружалось в тяжелую и беспрецедентную для себя реальность, когда не убивать было нельзя, но и благословлять убийство было еще аномалией. Конечно, пессимизм по отношению к воинскому служению постепенно изживал себя, но и оптимизм казался пока чем-то неестественным. Неизбежность выбора заставляла Церковь все чаще применять на практике принцип духовной икономии (послабления).

Вскоре новые реалии сформируют и новую героику. Один из биографов преподобного Иоанникия Великого, некий Петр, подчеркивает, что его герой, будучи солдатом армии Константина V, вел себя на поле битвы столь воинственно, что был похож на Давида, выступающего против Голиафа. Речь шла о военной операции 756 года. Император иконоборец Константин V высадил десант в устье Дуная и нанес сокрушительное поражение болгарам в битве у Маркелли. Петр не только восхищается тем, с какой виртуозностью воин Иоанникий обезглавливал грозных болгар, но и отмечает, что прежде чем истребить врагов империи, его герой призвал Бога в помощь и уповал больше на свою веру, чем на оружие[19].

К IX столетию запрет на пролитие крови, который был свойственен христианской традиции первых веков, полностью устраняется, о чем наглядно свидетельствует традиция византийской параскевастики того времени. Канон Василия Великого может быть еще и фигурировал в канонических сборниках, но все больше походил на музейный артефакт. А уже к XII веку, когда византийская армия была невероятно активна, правоведы однозначно определяют, что канон Кесарийского архиепископа применяться не должен.