Заголовок нашей статьи на первый взгляд может показаться парадоксальным. Мы хотели бы подчеркнуть, что для повседневного мира сельских жителей в советский период фигура юродивого оставалась узнаваемой и понятной. В ХХ в. почитание юродивых не только сохраняется, но и обогащается новыми именами[1]. В нашей работе мы обратимся к случаю почитания юродивого Федора в Сосновском районе Тамбовской области. Он оставался незаметным как для советской репрессивной машины, так и для нескольких исследовательских групп религиоведов, социологов и этнографов, работавших в регионе в период с начала 1950-х по 1970-е гг. После смерти Федора не сложилось его особого почитания, но рассказы о чудесной помощи Федора остаются многочисленными и разнообразными. Мы предполагаем, что анализ подобных рядовых фигур юродивых в советском религиозном ландшафте и характер воспоминаний о них сегодня позволят прояснить народное восприятие феномена юродства и набор приписываемых ему черт.
Сосновский район — по-своему уникальная территория. Нам известны как минимум четыре масштабных исследовательских проекта, связанных с изучением религиозной жизни, которые были реализованы в регионе во второй половине ХХ в. В итоговых публикациях повседневная жизнь верующих практически не нашла отражения. Ученые обращаются либо к поискам нового, советского человека, либо к описаниям отдельных пережитков (которые, согласно принятой в тот период риторике, могут сохраняться только у наиболее отсталой части местных жителей).
В начале 1950-х гг. перед советскими этнографами была поставлена задача описания нового колхозного быта, сложившегося в результате социально-экономической политики. Институт этнографии АН СССР после долгих поисков[2] остановил свой выбор на селе Вирятино, расположенном в плодородном Центрально-Черноземном регионе. К середине ХХ в. эта территория действительно могла быть названа образцовой — передовые колхозы, значительная доля сельского населения, занятого в полеводстве и животноводстве, железная дорога с узловой станцией в райцентре, аэродром, связывающий местные густонаселенные земли вдоль реки Челновой с Тамбовом. Материалы этой экспедиции, проходившей в районе в 1952–1954 гг., легли в основу монографии «Село Вирятино в прошлом и настоящем»[3], где подробно описан новый колхозный быт передовой советской деревни и кратко отмечено, что в этом быту сохраняется влияние отдельных пережитков старого, «в особенности религиозных предрассудков»[4]. Только по материалам полевых дневников этой экспедиции[5] мы отчасти можем проследить характер религиозной жизни местного населения, однако эти свидетельства сознательно не были отражены в монографии.
В 1959 г. все в той же Тамбовской области силами Института истории АН СССР проводилось исследование «религиозных пережитков». Фактически работы велись во исполнение постановления ЦК КПСС «О недостатках научно-атеистической работы» (1958 г.). Рядовым жителям села и их взглядам не было места в этом исследовании. Речь шла об изучении представителей «старого русского сектантства», протестантских церковных организаций, а также радикальных «православных религиозных групп, не признающих ныне действующей православной церкви»[6] (так называемых истинно-православных христиан (ИПХ) и истинно-православной церкви (ИПЦ)). Тут стоит вслед за А. С. Лавровым отметить, что «старообрядчество и сектантство до 1980-х гг. вообще были почти единственной разрешенной темой религиоведческих штудий»[7]. То есть вопрос о повседневной жизни верующих на том этапе вряд ли мог быть сформулирован публично. На основании собранных материалов была издана работа «Современное сектантство и его преодоление»[8]. Среди интересных выводов, к которым приходят исследователи, можно назвать следующие: в сельском хозяйстве и на производстве занято около 30% сектантов, большинство носителей религиозного мировоззрения — пожилые и малообразованные сельские жители, главным образом женского пола. В качестве наиболее реакционной группы верующих исследователи называли представителей ИПХ и давали им следующие характеристики: «Центром деятельности были домашние монастырьки, сохранялись традиционные догматика и культ, наибольшим влиянием пользовались “блажененькие”[9], “прозорливцы”, старцы»[10]. Упоминаются в этой работе и местночтимые юродивые, в том числе Настя Вирятинская и Любовь Кислякова[11], но описываются они как лидеры «горстки фанатиков и изуверов»[12]. Таким образом, согласно проведенному исследованию, носителями религиозных взглядов оставалась незначительная часть пожилого необразованного населения, не имеющего влияния на передовое большинство местных жителей. Наиболее активные верующие маркировались как изуверы, в качестве главных мотивов их деятельности называлась борьба с властью (контрреволюционная, антисоветская деятельность), что вполне соответствовало и формулировкам следственных дел против верующих в регионе в тот период.
В 1965 г. по итогам работы в пяти областях СССР (Ивановской, Псковской, Тамбовской, Ярославской и Ровенской) было опубликовано социологическое исследование «Особенности современного религиозного сознания»[13]. Согласно архивным материалам, в ходе бесед с населением Сосновского района был выявлен в целом достаточно высокий уровень религиозности местного населения, зафиксировано наличие икон в большинстве домов опрашиваемых, кроме того, в полевых дневниках отражены рассказы местных жителей о блаженной Насте Вирятинской[14].
Наконец, в 1960–1970-е гг. в этом районе работал А. И. Демьянов, написавший книгу «Истинно-православное христианство» (1977)[15]. В этой работе опять-таки доказывалось, что религиозное мировоззрение — удел немногих пожилых, малограмотных, антисоветски настроенных селян. С точки зрения Демьянова, детальное описание таких низовых групп — залог эффективной борьбы с их последователями. Однако повседневная религиозная жизнь в регионе вовсе не исчерпывалась представителями групп ИПХ, да и само деление верующих на ИПХ и не ИПХ было крайне условно.
На первый взгляд эта территория уже хорошо описана и изучена историками и этнографами, однако целый ряд явлений, важных для сельского ландшафта, не попал в поле зрения исследователей или был сознательно ими проигнорирован. Задача описания образцового колхозного быта и демонстрации отмирания религиозных пережитков плохо стыковались с фиксацией проявлений повседневной религиозной жизни в советской деревне. Если верующих и замечали, то только как представителей «антиобщественной изуверской секты ИПХ»[16]. Стоит отметить, что такой взгляд оказался крайне устойчивым. Даже в недавних исследованиях об этом периоде фактически просто цитируются работы Клибанова и Демьянова[17].
В нашем исследовании мы бы хотели внимательно присмотреться к религиозной стороне жизни советского колхозника и рабочего, оставшейся за кадром масштабных исследований тех лет. В качестве источников мы опираемся на архивы упомянутых экспедиций (АИЭА РАН Ф. 32. Оп. 4; ОР РГБ Ф. 648), а также на собственные полевые материалы, собранные в ходе работы в регионе в 2018–2022 гг.
В Сосновском районе на протяжении всего ХХ в. продолжают сохраняться и поддерживаться традиционные формы крестьянского благочестия: участие в ближних и дальних паломничествах, почитание и регулярное посещение местных святых мест (колодцы, источники, озера, камни), оказание помощи странникам и нищим, почитание монахов, старцев, черничек, юродивых. В то же время наиболее активные верующие подвергаются преследованиям со стороны государства — выселение, ссылка, лишение родительских прав, принудительное лечение в психиатрических клиниках и т. п. Но и в условиях гонений люди продолжают участвовать в религиозных практиках.
Часть местного населения уклоняется от вступления в колхозы (в том числе по религиозным мотивам). Кто-то продолжает дореволюционные отходнические промыслы — на шахтах, торфоразработках, кто-то занимается шитьем или плотничает и т. п. Часть верующих (в следственных делах они проходят под общим названием ИПХ) не только не вступают в колхоз, но избегают любых контактов с государством (не получают пенсии, пособия, не платят налоги, не участвуют в выборах и т. п.). Такие верующие становились заметны — о них есть обличающие статьи в местных газетах, их отчасти описали в своих работах исследователи, некоторые имена встречаются в материалах уполномоченного по делам религий и в следственных делах. То есть значительная часть архивных материалов касается именно не слишком многочисленной и в некотором смысле маргинальной группы верующих, что отчасти искажает нашу исследовательскую оптику.
Большинство местного населения было включено в колхозное производство, а с 1960-х гг. работало в совхозах. Многие колхозники в той или иной степени участвовали в местных религиозных практиках, но эта сторона их жизни оставалась практически незаметной в публичном пространстве. В этих повседневных практиках играли определенную роль и местные юродивые. Помимо уже упомянутой Насти Вирятинской были и другие почитаемые народом фигуры. В этом смысле примечательно упоминание юродивого Федора Дереха[18], что было зафиксировано нами в ходе полевой работы в регионе. Федор Ефимович Садовиков (ок. 1916 — ок. 1973) не упоминается в отчетах уполномоченного по делам религий, он отсутствует среди фигурантов следственных дел в отношении верующих в регионе, нет о нем упоминаний ни в архивных, ни в опубликованных материалах советских экспедиций. На первый взгляд это обычный сельский дурачок, инвалид, попечением которого занимались его близкие родственники. Однако в беседах с местными жителями и спустя полвека мы фиксируем нарративы о чудесной помощи и советах этого юродивого.
Федор родился в многодетной крестьянской семье села Титовка[19]. Его раннее детство пришлось на переломную эпоху в жизни страны: Первая мировая война, революционный 1917 год с погромами имений и ростом бандитизма, установление советской власти, вспышки недовольства ее политикой на селе, подавление локальных мятежей, конный рейд генерала К. К. Мамонтова в 1919 г. и, наконец, апогей жестокого социального противостояния на Тамбовщине — крестьянское восстание под руководством А. С. Антонова 1920–1921 гг. («антоновщина»). Отец Федора, Ефим Садовиков, был грамотным, занимал какую-то мелкую должность, вероятно в волисполкоме («писарчук», как указала наша собеседница), что говорит о поддержке им новой власти. Внучатая племянница Федора так описывает события того времени:
Я тогда у мамы спрашивала. Я, грю, мам, а как вот Федя вот родился, как он стал предсказывать? Она мне рассказала. Он, говорит, нет, он рожденный был нормальный, как и все дети. Всё нормально, всё, говорит, хорошо всё. Вот. А когда вот там, значит, я говорю, у них отец был, он какой-то очень у них грамотный был. Он писарчук, он все дела делал. Вот, когда тридцатые годы[20], вот эти банды там Антонова гоняли, там Котовский эти все, там же ведь это всё. И вот они в их дом ворвались, белогвардейцы, мне мама рассказывала <…> И ворвались к ним в дом и стали пытать мать: «Где ваш муж?» А он, значит, или убежал, или там спрятался где-то, в общем не было его. А они прибежали, значит, нужен был их отец, что у него списки там всех этих коммунистов там или кого там… печать была сельский совет… активистов этих… вот… А она говорит: «Я ничего не знаю». Ну в общем она не говорила им ничего этим. И они говорят, чтобы… все дети эти взрослые разбежались, а Федя лежал… раньше люльки были — в люльке, маленький был… не знаю, сколько лет, ну маленький совсем в люльке… Ну сколько там, годик или сколько… вот… И они, значит, чтобы мать, значит, сказала, где… они стали этого Федю хлестать нагайками. И они его били и били у неё на глазах, у матери. «Если ты нам не скажешь, мы его забьем до смерти». И они, говорит, его били там пока он всё… там… ну как чурочка окровавленный весь, синенький… Мать там в обморок, конечно, всё, всё, всё… Скорее всего, не знаю, сказала — не сказала. Да нет откуда, если он там с коммунистами где-то или что там… Вот… И Федю в общем забили. Дело в том, что Федю забили до смерти — мама говорит. Забили его, ну что, ребенок… Представьте, нагайкой взрослые люди стали хлестать его в качке, раньше люльки были… Ну как бы без признаков жизни. И вот мама говорила, вроде бы его уже собрались там и как бы хоронить на третий день, всё… стали его мыть там, теребить, а он вдруг ожил и запищал. Вот, представляете, да, двое суток, всё уже, мертвый был ребенок, забитый. И вдруг он вот таким образом ожил. Ожил, порозовел. И всё. И вот с тех пор, мама говорит, он стал расти, но вот стал такой вот блаженный… Господь Бог вернул что ль его, что ему надо было жить. Вот, может быть, действительно в виде проводника что ли какого между людьми и с Ним, что Он ему мог что-то… Ну вот кто знает (ПМА 2020: Р.В.).
В житийной литературе о юродивых обычно сообщают подробности принятия ими этого подвига. Какое-то экстраординарное происшествие резко меняло судьбу такого человека, вследствие чего он решался на столь необычное переустройство образа жизни. Например, для Прокопия Вятского таким событием стал удар молнии, для блаженной Ксении Петербургской — смерть супруга и т. п. У Федора, судя по представленному рассказу, такое событие тоже имело место, но произошло оно в самом раннем его детстве. Современникам происшествия и последующему поколению эта история семьи Садовиковых, вероятно, была известна. «Особенности развития» мальчика быстро обратили на себя внимание, окружающие увидели в нем очередного «сельского дурачка», «глупо́го». Таким он и оставался для части односельчан. Так, в рассказах местных учительниц Федор описывается следующим образом:
Он на самом деле был дурачок. На самом деле он был глупый. Но люди в него верили. Вот. Приходили к нему, спрашивали. Но я так бы сказала — не обладал он ясновидением… ничего. Помню, я была девчонкой. Ведь он старше меня. Всё время бегали за ним: «Федя, когда война кончится?» — «Два дня», — вот весь его ответ. «Два дня, два дня» (ПМА 2020: А. И.).
Аналогичное свидетельство другой учительницы, соседки Федора:
Соб.: Ну вот что о нем [о Феде] можно рассказать? <…>
Инф.: Глупой он был, глупой был.
Соб.: Считался таким глупеньким, да?
Инф.: Да, да. Не считался, а в самом деле был глупой.
Соб.: Да? А почему его вот так почитали?..
Инф.: Ну, у нас почитали глупых всегда… (ПМА 2020: Г-ва).
Верующие из Титовки и окрестных сел воспринимали Федора в качестве блаженного, святого, Божьего человека. А отношение к таким в народном православии было особым. Люди, услышав о юродивом, отправлялись за десятки километров, зная, что без труда отыщут его («Водитель, остановите, где тут Федя живет»). Посетители старались расположить его к себе или отблагодарить нехитрыми приношениями («Приносили ему поесть, там, одежды приносили»). В рассказах и быличках о Федоре мы обнаруживаем все основные мотивы житийной литературы о юродивых. Согласно классификации, предложенной филологом Т. Р. Руди, можно выделить следующие ключевые мотивы этого типа житий: уход из дома и странничество; противопоставление внешнего «похабства» внутреннему благочестию; гонение, «пхание и биение» за эпатирующие поступки; нагота; говорение «притчами»; наличие наперстника и др.[21].
Мотив ухода из дома и странничества отчасти присутствует в нарративах: большую часть года Федор проводит на улице, ходит по деревне или в соседние населенные пункты: «Ну так он бегал, таз привяжет за веревкой, возит за собой таз. Ходил по домам, кормили его. Вот. Но люди к нему приходили» (ПМА 2020: А. И.). «Он у нас ночевал, заходил к нам» (ПМА 2022: А. Н.). Для наших респондентов было важно указать на взаимодействие с юродивым, кормление[22]:
Инф.: Он ходит, в окно постучит. Выходишь: «Федя, заходи, я тебя покормлю!». Он еще не к каждому пойдет.
Соб.: А почему?
Инф.: Иной [хозяйке] скажет: «Научись Богу молиться, потом я к тебе есть пойду!»
Соб.: Серьезно? Он видел, кто молящийся, а кто нет? Чувствовал?
Инф.: А как же он не видел? У нас ведь церковь была. Вон в этом, Каменном броде. И вот они… Он туда тоже ходил, в эту церковь (ПМА 2021: А-ва).
В этом диалоге есть черты второго мотива — противопоставление внешнего «похабства» внутреннему благочестию. В этой бинарности некоторые исследователи усматривают ключевую черту юродства (в духе перформативного подхода): «Юродство обретает смысл только в том случае, если развертывается в толпе, на глазах у людей, если становится общедоступным зрелищем. Без постороннего глаза, без наблюдателя оно попросту невозможно… Только наедине с собой, как бы в антракте, — ночью, а иногда и днем, если никто не видит, юродивый слагает с себя маску мнимого безумия»[23]. Такое осмысление темы юродства в терминах рационализма, перформативности, приведшее к идее необходимости добровольного принятия подвига юродства, — продукт эпохи модерна. Ю. М. Лотман критикует этот подход: «”для себя” он (юродивый) реализует не игровое, а однозначное и серьезное поведение»[24]. Для большинства наших респондентов важна богоизбранность юродивого, подтверждаемая его пророчествами и чудесами, а не сознательность выбора им этого пути.
Мотив гонения и биения юродивого мы встречаем во многих рассказах. Беззащитный и беззлобный Федор становился объектом насмешек и издевательств:
Его обижали все. Ведь народ-то жестокий. Сейчас-то жестокий, а тогда тем более. Взрослые ребята, бывало, тазик у него отберут, выбросят в крапиву. Он лазиет, они гогочут все, смеются… А так вот она говорила [сестра Феди], что обижали там все, вот молодежь особенно. Парни там на дом кирпичи бросают. А у них соломенная крыша тогда была. И поджигали их. Вот. И они днем никого не пускали, всегда были взаперти (ПМА 2020: Р.В.).
Следующий мотив — нагота юродивого — представлен лишь отчасти. Респонденты отмечают привычку Федора ходить босиком: «А летом, весной, осенью, сколько помню, он всегда босичком бегал. Босичком, на нем всегда коричневая вот какая-то рубаха исподняя длинная, там типа шаровар такие…» (ПМА 2020: Р.В.). «Зимой он ходил разумши. Предсказывал всё, перед войной» (ПМА 2021: Л-ва).
В последнем описании мы встречаем и упоминание дара пророчества. В ряде рассказов упоминается, что Федор говорил «притчами». Именно способность Федора предсказывать будущее отмечается большинством наших респондентов:
Люди к нему все ходили. Он всем угадывал и всем предсказывал. <…> Вот выхожу я из магазина. А он шумит: «Горят! Горят! Горят!» Ну, на этом месте вечером загорелось. Дом. И дом сгорел. Рассказывал, все беды, какие будут, всем (ПМА 2021: А-ва).
Инф.: Он мог сказать. Приехала к нам женщина из-под Тамбова, у них там река. У них мальчик трех-пяти годов пропал. Она приехала к Феде. У них река, как два ручья, как в Сабуровке, два русла. Она говорит: «У меня мальчик пропал, дядя Федь!» А он говорит: «В лесу». Он говорит: «Матушка, иди».
«Как? Он один не переплывет».
«В лесу». Федор ей говорит: «Ехайте. Переплывайте реку, ищите в лесу». Переплыли реку отец с матерью, а он сидит под кусточком (ПМА 2021: Л-ва).
После смерти родителей, Федор остался на попечении старшей сестры — Раисы:
Она трактористкой работала, она комсомолкой была, она была очень активная, красивая была. Замуж выходила. У ней была девочка, ребенок. Но в детстве девочка якобы умерла у ней… И вот она с Федей осталась... Она туда [в церковь в с. Советское] ходила, бывало. Ну последнее время вряд ли она туда ходила. Это праздники-то она не пропускала. Она сама постоянно молилась. Она вот... она раньше и по покойникам читала ходила. Так вот. Крестины-то она, не знаю, наверно, крестила (ПМА 2020: Р.В.).
Именно Раиса могла выступать в качестве наперстника, толкователя:
А предсказывал — да. Предсказывал он вот даже моему брату… Он собрался жениться когда, приехал он туда в деревню и пришел к ним. И говорит: «Я собрался жениться. Федя, ты как мне советуешь? Я там нашел себе жену. Ты что скажешь про нее?» А он — раз, и на печку залез и свернулся калачиком и лежит. Затих так. А тетя Рая [сестра Федора], она как вот его вот эти жесты, его язык переводила, т. е. вот эти жесты, вот эти какие-то непонятные там действия она переводила. И она <…> тогда сказала: «Жить будешь хорошо, жена будет покладистая, тихая, но видишь он за голову держится. Она, — говорит, — у тебя будет больная, будет всю жизнь головой мучиться». Ну так и случилось. Жена у него отличная, такая хозяйственная. Это чудо, а не жена. Но всю жизнь вот голова — и мигрень у нее, и там в общем… Вот видите, как. Всё предсказывал, да (ПМА 2020: Р.В.).
Местные жители также следили за действиями Федора и иногда пытались сами их интерпретировать:
И он там хлеба куски собирал или ему там давали. И он всегда этот хлеб вот в тазике возил, возил. И что вот интересно <…> что он вот этот хлеб не зря собирал. Он вот предсказывал: у кого, не дай Бог, какая-то беда, вот, ну кто-то умрет или погибнет там где-то. Ведь тогда очень много в шестидесятых годах уезжало, в пятидесятых там годах. Вот. И он всегда эти куски вот к этому дому подносил. <…> Вот принесет если, не дай Бог, к кому-то, под окно сложит эти куски, обязательно… даже еще вот эти жители не знают еще, что это беда, а он уже знал, что в этом доме или кто-то на стороне умрет. Вот, допустим, там где-то родственник в каком-то городе или где-то там… Уезжали же тогда на заработки… Вот так, даже такое было (ПМА 2020: Р.В.).
Таким образом, в рассказах о Федоре мы встречаем весь набор свидетельств, обычно относимых к святости юродивого или блаженного. Один из авторов XIX в. так описывал их назначение в деревне: «…простой народ вообще неправильно смотрит на юродивых — считает их за прорицателей. Пропадет ли у кого лошадь, шуба и т. п., заболеет ли кто — спешат к юродивому, если он есть вблизи, узнать, кто украл, или выздоровеет ли больной; и здесь, с большим вниманием следят за юродивым: все его слова и действия принимают на свой счет и отыскивают в них прорицательный смысл»[25].
В советском сельском социуме юродивый продолжает выполнять те же функции, что и в дореволюционном. Вопросы, с которыми идут к блаженному, меняются лишь отчасти. Сохраняется круг тем о хозяйстве и торговле:
Если кто-то вот остановит: «Федь, то-то… А у меня корова отелится или не отелится?» Это взрослые там что-то спрашивают у него. И он всегда отвечал: «Да, да, да, да». Или там скажет: «Нет. Рано». Или там что-то такое скажет, что-нибудь даже… такое… Ну его всегда, если видели, старались спросить (ПМА 2020: Р.В.).
Как я помню, был пацаном, у меня мать и сестра ездили продавали… торговали семечками, в Сибирь ездили. И вот... А он бегом бегает, Федя этот ходил. Вот. Он ее Санькой звал: Санька, Санька. Она Александра. Вот. Он бежит, она его останавливает: «Федь, вот собираюсь с семечками ехать. Ехать мне?» Он: «Санька, не ездий, не ездий, не ездий!» Она не послушала его, поехала. И у ней там милиция все семечки отобрала. И вот она приехала и говорит: «Что я натворила! Он же говорил: “Не ехай пока”». Пока, он сказал, не ехай-то. Вот (ПМА 2020: Ф.И. А-в).
Но появляются и вопросы об экзаменах и поступлении в учебные заведения:
И вот с подругой приезжаем из Тамбова, она с другого села. Она его спрашивает. «Я, грит, щас его спрошу». Поступим мы толь в институт, толь в техникум, щас уже забыла. Он говорит: «Ты не поступишь» — на нее. А вот ты сдашь экзамен на хорошо. Приходит, экзамены сдавали в августе. Я сдаю всё хорошо. Тоня не прошла: не сдала (ПМА 2020: М. К.).
Этот ручеек визитеров не прекращался вплоть до кончины Федора. Его похороны запомнились большим стечением народа:
А он тут как-то или в конце ноября, или в начале декабря умер. <…> А у него сестра тут была еще. Она и схоронила. Две племянницы. <…> Помогали соседи. Все к нему ходили. Народу было очень много, конечно. Все с ним прощались (ПМА 2020: М. К.).
[Когда хоронили] налетала голубей тьма-тьмущая. Ну, тьма-тьмущая голубей налетала. Его похоронили. Прям слетелось сразу сколько. Водителей приезжало очень много. Какие обращались к нему (ПМА 2021: Л-ва В.).
Таким образом, в нарративах о Федоре присутствуют все основные мотивы житийной литературы об этом типе святости. Однако мы не встретили попыток письменной фиксации этих рассказов. Его могила не только не почитается, но и вообще не отмечена на кладбище табличкой с именем. То есть мы не зафиксировали никаких следов конструирования образа юродивого заинтересованными лицами или особого культа, сложившегося посмертно. Пример почитания Федора Дереха позволяет нам поставить под сомнение релевантность конструктивистского взгляда на тему юродства и старчества в религиоведческих исследованиях. С точки зрения современных исследователей Ж. В. Корминой и С. А. Штыркова, можно выделить два типа святости в ХХ в. — новомученики и блаженные старицы. В своем исследовании об этом втором типе авторы выражают уверенность, что «современные святые порождены исключительно творческим воображением авторов житийной литературы»[26]. Рассматриваемый нами пример почитания Федора интересен уже потому, что в этом случае никакой житийной литературы не появилось, почитание носит исключительно локальный характер и фиксируется сегодня в виде разрозненных быличек и автобиографических нарративов. Кроме того, гендерный аспект в нашем примере также не соблюдается. В указанном регионе мы зафиксировали сохранение почитания и других непрославленных фигур — старца Симеона, старца Прохора, а также уже упомянутой блаженной Насти и некоторых ее учениц[27].
На наш взгляд, почитание юродивых в рассматриваемом регионе было логическим продолжением существовавших в дореволюционный период религиозных практик, которые продолжают воспроизводиться и в советский период. Пример с почитанием Федора — типичный образец трансляции устойчивого опыта, характерного для традиционной культуры православного крестьянства Тамбовской области. Поиск помощи и заступничества у юродивых в советский период становился особенно значимым в ситуации утраты легитимных религиозных лидеров, гонений на верующих, закрытия храмов и монастырей.
Вслед за А. С. Лавровым мы считаем, что юродство — это специфическая «константа русской религиозности»[28]. Распознавание в одном из местных жителей, отличающимся девиантным поведением, юродивого демонстрирует сохранение стереотипного опыта, санкционируемого традицией. Тут стоит добавить, что, с точки зрения общества модерна, нет юродивых, есть только ненормальные, которые нуждаются в изоляции и/или лечении[29]. Для учителей как носителей советской культуры, как было показано выше, Федор и был просто сельским дурачком. Более широко известная в регионе юродивая Настя Вирятинская и ряд ее последовательниц были подвергнуты принудительному лечению[30], а Федор Титовский избежал этой участи.
Поток посетителей к «Настюне» был гораздо больше. Одна из наших информанток, например, дала такую характеристику событий: «У Настюни книга была большая, а у того листок», имея в виду прозорливость Федора. Согласно предложенной метафоре, Федор был подобен одной из страниц в огромной книге религиозной жизни местного крестьянского сообщества. Он не был уникальным, исключительным, такие сюжеты фиксируются в лонгитюдных полевых исследованиях в Костромской, Новгородской, Тамбовской и других областях. Внимательное рассмотрение подобных сюжетов позволяет обогатить наши представления о тех авторитетах и ценностях, которые организовывали крестьянскую повседневность верующих в советский период.
Список литературы
Алымов С. С. Неслучайное село: советские этнографы и колхозники на пути «от старого к новому» и обратно // Новое литературное обозрение. 2010. №. 1 (101). С. 109–129.
Андрианов Н. П., Лопаткин Р. А., Павлюк В. В. Особенности современного религиозного сознания. М., 1966.
Антоновщина: cб. статей, очерков, воспоминаний и других материалов к истории эсеробандитизма в Тамбовской губернии. Тамбов: Изд-во Тамбовского губкома Р. К. П. «Коммунист», 1923.
Беглов А. Л. Эсхатология в СССР как религиозная и политическая практика // Конфессиональная политика советского государства в 1920–1950-е годы: Материалы XI Международной научной конференции. Великий Новгород, 11–13 октября 2018 г. М., 2019 (История сталинизма. Дебаты). С. 17–30.
Воронцова Е. В., Алленов А. Н., Елагина В. С., Коршикова Е. А. Деревенские святыни: сб. статей, интервью, документов. М.: Изд-во ПСТГУ, 2021.
Воронцова Е. В., Елагина В. С. История блаженной Насти Вирятинской: прикрываясь религиозными предрассудками вела антисоветскую агитацию // Государство, религия, Церковь в России и за рубежом. 2021. № 3. С. 244–270.
Демьянов А. И. Истинно православное христианство (ИПХ): Критика идеологии и деятельности. Воронеж, 1977.
Замятин И. Аникуша (Эпизод из истории местного раскола) // Тамбовские епархиальные ведомости. 1878. № 10. Приложение. С. 5–6.
Кормина Ж., Штырков С. Старица и смерть: заметки на полях современных житий // Государство, религия, церковь. 2014. № 1 (32). С. 107—130.
Лавров А. С. Колдовство и религия в России 1700–1740 гг. М., 2000.
Лавров А. С. Юродство и регулярное государство (кон. XVII — перв. пол. XVIII в.) // Труды Отдела древнерусской литературы. СПб.: Дмитрий Буланин, 2001. Т. 52. С. 432–447.
Левин О. Поездка в Ялтуново // Тамбовские епархиальные ведомости. 2021. № 8 (164). С. 46–48.
Лихачев Д. С., Панченко А. М., Понырко Н. В. Смех в Древней Руси. Л.: Наука, 1984.
Лотман Ю. М., Успенский Б. А. Новые аспекты изучения культуры Древней Руси // Вопросы литературы. 1977. № 3. С. 148–166.
Митрохин Л. Н. Реакционная идеология «Истинно-православной церкви» на тамбовщине // Вопросы истории религии и атеизма. М., 1961. Вып. 9. С. 144–160.
Мороз А. Б. Местные чудаки и оригиналы: типичное и/или уникальное // Уникальное и типичное в славянском фольклоре. М.: Изд-во РГГУ, 2019. С. 205–229.
Морозов Е. А. Против религиозных заблуждений — во всеоружии знания. Воронеж, 1966.
Никольская З. А. К характеристике течения так называемых истинно-православных христиан // Вопросы истории религии и атеизма. М., 1961. Вып. 9. С. 161–188.
Руди Т. Р. О топике житий юродивых // Труды Отдела древнерусской литературы. СПб.: Наука, 2008. Т. 58. С. 443–484.
Село Вирятино в прошлом и настоящем: Опыт этнографического изучения русской колхозной деревни / ред. П. И. Кушнера. М., 1958.
Словарь русских народных говоров. Вып. 8. Л.: Наука, 1972.
Современное сектантство и его преодоление (по материалам экспедиции в Тамбовскую область в 1959 г.) // Вопросы истории религии и атеизма. М., 1961. Вып. 9.
Фуко М. Ненормальные: курс лекций, прочитанных в Коллеж де Франс в 1974–1975 учебном году. СПб.: Наука, 2005.
Шеваренкова Ю. М. Новомученица Дунюшка Суворовская: житие устное и книжное // Живая старина. 2012. № 1. С. 11–14.
Щепанская Т. Б. Культура дороги в русской мифоритуальной традиции XIX–XX вв. М.: Индрик, 2003.
[1] См., напр.: Шеваренкова Ю. М. Новомученица Дунюшка Суворовская: житие устное и книжное // Живая старина. 2012. № 1. С. 11–14; Мороз А. Б. Местные чудаки и оригиналы: типичное и/или уникальное // Уникальное и типичное в славянском фольклоре. М., 2019. С. 205–229; Левин О. Поездка в Ялтуново // Тамбовские епархиальные ведомости. 2021. № 8 (164). С. 46–48 и др.
[2] См. подробнее: Алымов С. С. Неслучайное село: советские этнографы и колхозники на пути «от старого к новому» » и обратно // Новое литературное обозрение. 2010. № 1 (101). С. 109–129.
[3] Село Вирятино в прошлом и настоящем. Опыт этнографического изучения русской колхозной деревни / ред. П. И. Кушнер. М., 1958.
[4] См.: Там же. С. 278. Значительная часть полевых материалов не вошла в монографию.
[5] Полевые материалы хранятся в архиве ИЭА РАН: АИЭА. Ф. 32. Оп. 4.
[6] Современное сектантство и его преодоление (по материалам экспедиции в Тамбовскую область в 1959 г.) // Вопросы истории религии и атеизма. М., 1961. Вып. 9. С. 5.
[7] Лавров А. С. Колдовство и религия в России 1700–1740 гг. М., 2000. С. 17–18.
[8] Там же.
[9] Исследователи приходят к выводу, что почитание юродивых, блаженных остается уделом немногочисленных пожилых фанатиков.
[10] Митрохин Л. Н. Реакционная идеология «Истинно-православной церкви» на Тамбовщине // Вопросы истории религии и атеизма. М., 1961. Вып. 9. С. 158–159.
[11] См. подробнее: Воронцова Е. В., Елагина В. С. История блаженной Насти Вирятинской: прикрываясь религиозными предрассудками вела антисоветскую агитацию // Государство, религия, Церковь в России и за рубежом. 2021. № 3. С. 244–270.
[12] Никольская З. А. К характеристике течения так называемых истинно-православных христиан // Вопросы истории религии и атеизма. М., 1961. Вып. 9. С. 173.
[13] Итоги этой работы см.: Андрианов Н. П., Лопаткин Р. А., Павлюк В. В. Особенности современного религиозного сознания. М., 1966.
[14] См.: ОР РГБ Ф. 648-55-1.
[15] Демьянов А. И. Истинно православное христианство (ИПХ): Критика идеологии и деятельности. Воронеж, 1977.
[16] Морозов Е. А. Против религиозных заблуждений — во всеоружии знания. Воронеж, 1966.
[17] См., напр.: Беглов А. Л. Эсхатология в СССР как религиозная и политическая практика // Конфессиональная политика советского государства в 1920–1950-е годы: Материалы XI Международной научной конференции. Великий Новгород, 11–13 октября 2018 г. М., 2019 (История сталинизма. Дебаты). С. 17–30.
[18] Дерех — происходит, вероятно, от диалектного дерь — ветошь, рваная одежда, тряпье (Словарь русских народных говоров. Л., 1972. Вып. 8. С. 27).
[19] Население Титовки в 1911 г. составляло порядка 1300 человек. На сегодняшний день население менее 200 человек.
[20] Трагическое событие в семье Садовиковых действительно могло иметь место в период Тамбовского восстания. Но информант ошибочно перемещает эти события в 1930-е гг. Село Титовка находилось в зоне действий одного из повстанческих отрядов. В советской публикации 1920-х гг. помещено такое свидетельство: «Бандит Бадов с немногочисленной своей бандой имел пребывание в районе села Чекмари к северу от Тамбова и своими налетами производил разрушение в окрестных селах и деревнях, забирая скот и другое имущество, разоряя коммунистов и всех крестьян, верных Советской власти» (Антоновщина: сб. статей, очерков, воспоминаний и других материалов к истории эсеро-бандитизма в Тамбовской губернии. Тамбов, 1923. С. 53).
[21] См.: Руди Т. Р. О топике житий юродивых // Труды Отдела древнерусской литературы. СПб., 2008. Т. 58. С. 448–459.
[22] Т. Б. Щепанская называет кормление странников вариантом милостыни (cм.: Щепанская Т. Б. Культура дороги в русской мифоритуальной традиции XIX–XX вв. М., 2003. С. 428).
[23] Лихачев Д. С., Панченко А. М., Понырко Н. В. Смех в Древней Руси. Л., 1984. С. 85–86.
[24] Лотман Ю. М., Успенский Б. А. Новые аспекты изучения культуры Древней Руси // Вопросы литературы. 1977. № 3. С. 163.
[25] Замятин И. Аникуша (Эпизод из истории местного раскола) // Тамбовские епархиальные ведомости. 1878. № 10. Приложение. С. 5–6.
[26] Кормина Ж., Штырков С. Старица и смерть: заметки на полях современных житий // Государство, религия, церковь. 2014. № 1 (32). С. 107–130.
[27] См.: Воронцова Е. В., Алленов А. Н., Елагина В. С., Коршикова Е. А. Деревенские святыни: сб. статей, интервью, документов. М., 2021.
[28] Лавров А. С. Юродство и регулярное государство (кон. XVII — перв. пол. XVIII в.) // Труды Отдела древнерусской литературы. СПб., 2001. Т. 52. С. 443.
[29] См.: Фуко М. Ненормальные: курс лекций, прочитанных в Коллеж де Франс в 1974/1975 учебном году. СПб., 2005.
[30] См.: Воронцова Е. В., Елагина В. С. История блаженной Насти Вирятинской…
Источник: Воронцова Е. В., Алленов А. Н. Обычный советский юродивый: случай Федора Дереха // Вестник ПСТГУ. Серия I: Богословие. Философия. Религиоведение. 2023. Вып. 105. С. 101-116.