Тройное уточнение названия этой книги вполне объяснимо. Едва ли найдётся в русской церковной истории второй половины XX века деятель такого масштаба, о значении которого будут спорить ещё не одно поколение. Авторская позиция поэтому вполне оправдана — дать «портрет на фоне времени», показать историю Церкви через историю жизни одного из её сынов, поделившись собственными и чужими воспоминаниями и о самом митрополите Никодиме, и о его эпохе.
Светские журналисты и биографы в подобной ситуации используют штампы наподобие «противоречивая, но яркая фигура», «дитя своего века» и так далее. Сам автор по этому поводу замечает: «Почти в каждом упоминании о владыке Никодиме звучит определение: “дипломатичность”. Возможно, здесь и спрятано зерно этих возможных кажущихся противоречий. Каким должен был быть и оставаться иерарх в ту пору, когда глава Советского Союза объявляет, что покажет всему миру “последнего советского попа”? Владыка знал и понимал главное — необходимо сберечь и сохранить Церковь, паству и священство» (С. 100).
Монография о. Августина убеждает ещё раз — никакой противоречивости в действиях и мыслях митрополита Никодима как раз не было. И то, что в книге отсутствует хотя бы предварительная попытка реконструировать именно богословское мировоззрение (в данном случае больше бы подошло слово «убеждения») иерарха — главное упущение предпринятого труда.
Труд же этот, действительно, внушает уважение. На шестистах страницах (не учитывая составленной автором библиографии трудов ленинградского архипастыря) рассказана не просто биография митрополита Никодима, а, по сути, история Церкви трёх послевоенных десятилетий. При этом попутно даётся рассказ и о лицах, с которыми работал митрополит Никодим в тех местах, что служат призмами для биографа. Это, конечно же, ОВЦС, ленинградская кафедра и ленинградские духовные школы.
Приходится признать, что не всегда этот рассказ следует своей цели. Не совсем понятно, на кого рассчитаны детализированные рассуждения автора о природе советской власти в сравнении с германским нацизмом, анекдоты о Ленине и первом российском президенте, многостраничные экскурсы в историю образования государства Израиль и особенности устройства партийной номенклатуры (описание которой откровенно заимствовано из известной книги Восленского). Из шестнадцати страниц очерка о протопресвитере Виталии Боровом десять посвящены особенностям советско-германских отношений накануне и в начале Второй мировой войны. И уж совершенно очевидна неуместность сравнений поведения митрополита Никодима с действиями его преемника по кафедре, владыки Антония (Мельникова). Заповедь «поминать наставников» всё же не предполагает обязательного очернения памяти других лиц, могущих быть (и бывших!) наставниками для других…
Справедливости ради заметим, что сам архимандрит Августин считает свой труд лишь собранием очередных «мелочей архиерейской жизни», из которых должен сложиться «живой портрет митрополита Никодима». В действительности, у читателя, скорее, останется в памяти множество мелочей самой эпохи советской (а не церковной) истории, чем цельный портрет лица, который должен был стать этой эпохи выразителем. Кроме того, может сложиться впечатление, что столь пристальное внимание автора именно к гражданской истории России XX века призвано объяснить внешние условия существования «плененной Церкви» за счёт анализа внутренней жизни Церкви. То, что эта жизнь определялась внешними условиями, не означает всё же, что она ими и исчерпывалась.
Между тем, принципиально важные для работ такого рода темы освещены в двух маленьких главках с названиями «Иноверие и инославие» и «Всемирный Совет Церквей». Вспоминая здесь своё участие в одной из экуменических конференций, автор несколько растерянно пишет: «Путешествуя по кенийской саванне, бороздя воды озера Виктория, поднимаясь на Килиманджаро, осматривая закоулки арабских кварталов на Занзибаре, иногда с грустью вспоминаю владыку Никодима: “За что боролись?”» (С. 208). Увы, в этой книге читатель ответа не найдёт.
Отношения с Ватиканом, описания которых ждёт читатель любой книги о митрополите Никодиме, рассмотрены в последней главе «Первый и Третий Рим». Напомнив, что первоначальная реакция Московского Патриархата на предстоящий созыв Второго Ватиканского Собора была негативной, архимандрит Августин коротко замечает: «В 1962 году что-то произошло. С начала 1962 г. владыка Никодим прекратил острые выступления в адрес Римско-католической Церкви и обратился (через Совет по делам религий) в правительство со специальным докладом «Мысли в отношении Католической церкви», где убедительно аргументировал необходимость участия наблюдателей от Русской Церкви во Втором Ватиканском Соборе» (С. 559). Увы, при описании того, что же «произошло» в 1962-м году, автор лишь цитирует известные воспоминания архиеп. Василия (Кривошеина) и прот. Виталия (Борового), игнорируя при этом известную недавнюю работу на эту тему историка О.Ю. Васильевой, где это «что-то» описано вполне досконально.
Возвращаясь к названию книги, замечу, что оно скорее соответствует последней своей части в сочетании со второй. Действительно, эта работа Августина передаёт воспоминания современников об эпохе митрополита Никодима более, нежели о нём самом. Сведения о ленинградском архипастыре, почерпнутые из книги и не касающиеся бытовых воспоминаний его окружения, вряд ли превышают официальные сведения о его жизни и деятельности. Конечно, и это — уже важное достижение на фоне той мифологии, которая не только встречается в околоцерковной среде, но и влияет на исторические оценки многих авторов, изучающих ту эпоху и личность митрополита Никодима.
Тридцать лет прошло со дня смерти этого человека Церкви, но, к своему стыду, русская историческая и богословская наука не создала ещё серьёзного исследования его деятельности, которое выходило бы за рамки просто воспоминаний. Будем надеяться, что для этой задачи книга архимандрита Августина послужит необходимым источником.