Публикуемые фрагменты дневников настоятеля Казанского собора Петрограда протоиерея Николая Чукова расскажут о сборе пожертвований для голодающих в 1921–1922 гг., о последующем насильственном изъятии властями церковных ценностей в одном из главных соборов России, о публичных выступлениях обновленцев и их дальнейшей преступной деятельности, а также о том, как Академия Наук, Академия Художеств, Эрмитаж, Русский музей, Отдел охраны памятников искусства и старины и Главмузей участвовали в спасении иконостаса кафедрального собора. Текст дневников приводится в авторской редакции.

Церковь накануне серьезных тяжелых переживаний,
а мы - испыта­ний, может быть, исповедничества...

Прот.Н.Чуков. Дневник. 6/19 мая 1922 г.

К 1920 году Петроградское духовенство смогло восстановить более или менее терпимые условия церковной жизни, нарушенные двумя революциями. Церковь научилась жить без помощи государства. В условиях полного разрушения системы высшего, среднего и низшего духовного образования и отделения школы от Церкви, Закон Божий преподавался детям в кружках при храмах, а в Александро-Невской лавре было открыто пастырское училище. 70 городских приходов объединилось в «Общество православных приходов Петрограда и его губернии». Это была достаточно большая организация, в правление которой входило 200 человек – по три человека от прихода. Епархиальные советы, заменившие в 1918 году духовные консистории, в 1920 году были ликвидированы советскими властями, что привело к разрушению системы епархиального управления, и правящие архиереи оставались практически без всякой помощи в управлении епархиями. Зародившаяся осенью 1919 года в Петрограде общественная организация «Общество приходов», официально не входя в состав управления епархии, отвечала за взаимодействие приходов и поддержку их жизни, ходатайствуя перед властью по их делам, так или иначе оказывая правящему архиерею помощь в поддержании церковной жизни в епархии. На средства «Общества» приходов и частные пожертвования был открыт Петроградский богословский институт – первое высшее духовно-учебное заведение, существовавшее в совершенно новых условиях: без дотаций от государства и от центральной церковной власти. Институт собрал лучшие богословские силы, оставшихся без дела профессоров закрытой СПбДА, а также профессоров университета и членов Академии Наук. Институт имел статус государственного вуза, поскольку был зарегистрирован в совете высших учебных заведений Петрограда. Общественная организация «Общество приходов», в правление которого вошли видные православные юристы, также добилось госрегистрации.[1]

В декабре 1920 года настоятель университетской церкви всех святых в земле Российской просиявших ректор Петроградского Богословского института, член правления «Общества приходов» протоиерей Н.Чуков, по просьбе причта Казанского кафедрального собора, митрополитом Петроградским Вениамином был назначен его настоятелем.

Он писал в дневнике: «15/28 декабря 1920 г. Прошло уже полторы недели после моего первого вступления в Казанский собор. Осматриваюсь, знакомлюсь с порядками, ли­цами и положением дела. 6-го числа служил литургию в предстоянии Маренина и с Рождественским (прот. Василий и прот. Дмитрий, предыдущий настоятель и ключарь – Л.А.). 13-го числа служил (накануне – всенощное) ли­тургию сам в сослужении с Рождественским и Прозоровым. В оба раза говорил слово. Народу было много. Служение мое, как и проповедание, видимо, понравились: это говорили и мне прямо некоторые из прихожан и староста, который, между прочим, сообщил, что прихожане выражали благодарность приходскому со­вету за избрание. И, слава Богу! Сегодня служил первую очередную литургию (будничную, если не считать воскресной). Поминал всех служивших в соборе с основания (есть синодик). Теперь, когда служишь в таком соборе, который является до некоторой степени центральным не только для Петрограда, но и для России (сюда стекаются богомольцы со всего города ежедневно; сюда шлют письма с просьбой о молитве из разных концов России; сегодня из Киева, было), как-то считаешь себя, нравственно обязанным молиться за Россию и в сердце и в мысли молитвенно объединять всю ее, ныне разрознен­ную, разорванную, страдающую. Это особенно сродно моему всегда яркому национальному чувству...».

В 1921 г. в результате сильнейшей засухи и кризиса аграрной политики советской власти миллионы людей в России оказались на грани голодной смерти.[2]

На протяжении всей своей истории Русская Православная Церковь неизменно и в первых рядах участвовала в делах милосердия в годы испытаний, приносимых войнами, неурожаями, эпидемиями, и Казанский собор уже летом 1921 года начал сбор средств.

В 1922 году  в епархии уже шли сборы для голодающих, уточнялся конкретный порядок проведения этой акции милосердия так, чтобы приобретенное продовольствие дошло непосредственно до голодающих. В то же время, с  февраля 1922 года, как это видно из дневника прот. Николая и как известно из других источников, начался новый натиск на Церковь в форме запреще­ния Закона Божия, проповедей, закрытия храмов, травли духовенства в печати и т.д. Многотысячный крестный ход на Неву в Крещенский сочельник 1922 года, описанный в публикуемом здесь дневнике о. Николая, стал последним.

«Эмигрантский Собор в Карловицах 1921 г., провозгласивший главной целью Русской Церкви восстановление монархии, способствовал, как известно, обострению отношений между советской властью и Церковью».[3]

Дневниковые записи прот. Николая подтверждают данные публикаций, помещенных в книге Л.Регельсона «Трагедия Русской Церкви» о том, что сведения о Ι Карловацком Всезаграничном Соборе, состоявшемся в ноябре-декабре 1921 года, дошли до России в начале января 1922 года. Призыв Собора к эмиграции молиться за восстановление в России монархии Дома Романовых и обращение к Генуэзской конференции за помощью в борьбе с большевиками поставили под удар Православную Церковь в России: «Св. Патриарха Тихона несколько раз вызывали на допрос, но без предъявлений покамест определенных обвинений».[4]

В феврале 1922 года едва наладившееся хрупкое равновесие в отношениях с властями было нарушено.

Участник Собора, митрополит Евлогий, не подписавший «Обращения», писал: «Я уговаривал наиболее влиятельных монархистов: «Поберегите Церковь… Патриарха. Заявление несвоевременно. Из провозглашения ничего не выйдет. А как мы отягчим положение! Патриарху и так уже тяжело… Только злой дух мог продиктовать «Обращение», принятое на Карловацком съезде…».[5]

Патриарх Тихон был вынужден осудить Карловацкий Собор и отдать распоряжение о прекращении деятельности ВЦУ с передачей власти над русскими приходами митрополиту Евлогию (Георгиевскому).

Многие добрые люди в Европе откликнулись на голод в России. Профессор богословия Фрайбургского университета, католик герцог Максимилиан Баденский выразил горячее сочувствие Русской Церкви и русскому народу в годину страшных бедствий и выслал митрополиту Евлогию деньги на семена, которые просил препроводить на имя Патриарха. Митрополит Евлогий купил вагон пшеницы, который с помощью немецкого Красного Креста дошел до Саратовской губернии.[6]

Предложила свою помощь Америка. Образованный в июле 1921 года общественный «Всероссийский Комитет помощи голодающим», с помощью которого был заключен договор с (АРА) American Relief Administration (Американской администрацией помощи), сослужив свою службу, уже через месяц был ликвидирован, так как с 10 по 20 августа 1921 г. в Риге состоялись переговоры между директором АРА в Европе В. Брауном и замнаркома иностранных дел РСФСР М.М. Литвиновым, которые завершились подписанием соглашения об оказании помощи Советской России. Помощь АРА отнюдь не была безвозмездной: за одно только обеспечение ее деятельности советы должны были заплатить 14 млн. золотых рублей, не считая стоимости продовольствия.[7]

На расчеты по договорам с АРА нужны были деньги: Ленин давно мечтал о прорыве «золотой блокады» и доступе к американским банкам «для реализации нашего золота», как он говорил об экспроприированном за пять лет правления. Троцкому нужны были деньги на Красную Армию и т.д. Поэтому первоначально обещанное Церкви самостоятельное, независимое и адресное добровольное участие в помощи голодающим, от которого ничего «не перепало бы» советам, декретом ВЦИК от 16 (23) февраля 1922 г. было отвергнуто, так же, как ранее был закрыт «Всероссийский Комитет помощи голодающим».

Обращения Карловацкого Собора дали повод, а оживившиеся обновленцы, давно мечтавшие «взорвать Церковь изнутри», не только помогли советской власти в грубом насильственном изъятии церковных ценностей, но и произвели раскол, что было, похоже, не менее важно для власти, чем овладение церковным серебром.

В личном архиве митрополита Григория сохранилось поздравительное письмо Святейшего Патриарха Тихона, датированное январем 1922 года, викарию Петроградской епархии, архиепископу Ямбургскому Алексию (Симанскому), впоследствии Патриарху Московскому и всея Руси, с особым праздничным Рождественским приветом Казанскому собору и соболезнованиями по поводу кончины бывшего настоятеля собора прот. Василия Маренина. Епископ Алексий передал письмо настоятелю собора прот.Н.Чукову. Патриаршее послание собору было последним, т.к. уже в июле 1922 года Казанский кафедральный собор был захвачен обновленцами. А весной 1923 года во избежание такого же захвата обновленческим ПЕУ самораспустился и Петроградский Богословский институт.

Публикуемое здесь патриаршее приветствие в Рождественский сочельник 2009 года было передано в дар Казанскому собору.[8]

В публикуемых ниже фрагментах дневника прот.Н.Чукова, некоторые из которых видят свет впервые, читатель увидит, как Русская Православная Церковь в 1922 году отвечала на жестокие вызовы того времени.

 

Протоиерей Н.Чуков (митрополит Григорий). Дневник 1921 -22 гг. Фрагменты

 

1921 год

14/27 июля. Среда

В понедельник было заседание правления. Избрали по предложению Митрополита комиссию для организации сбора пожертвований на голодающих, но прежде поручив ей выяснить юридическую возможность этой организации для Церкви и желательность активного участия в раздаче.

15/28 августа

В пятницу, 13/26, служил в лавре с Митрополитом… торжественно праздновали день именин Патриарха: 51 человек (священников) причащались за литургией; на молебен вышло человек 70; одних митр - 16. В пятом часу Владыка служил молебен в институте для правления; был чай, беседа. Разговоры об областном Комитете помощи голодающим, который будто бы дня два как самораспустился, а потом восстановился снова. Слухов вообще всяких много. Конкретно только известно, что арестовано много моряков, почему - неизвестно. Вчера за всенощной я читал воззвание Патриарха о помощи голодающим, собрали больше 300 тыс. Сегодня читал протодиакон. Суммы еще не знаю. Вчера вечером звонил ко мне А.С.Николаев, сообщил, что он был у о.Акимова, «поднял его», вчера был сбор в храме, и дал сразу 600 тыс.

24 августа/6сентября

Вчера вечером было заседание правления. Долго дебатировался вопрос о сборе на голодающих (вследствие закрытия Комитета всероссийского).

27 ноября/10 декабря

Вечером в четверг были с женой и Борей у о. архим. Досифея на ужине (Г.Г. Степанов, настоятель Феодоровского государева собора – Л.А.). Был Митрополит, Преосв. Венедикт (Плотников – Л.А.), Преосв. Петр (Полянский, епископ Подольский, викарий Московской епархии – Л.А.) (только что освобожденный), и др. Мы беседовали больше с Новицким, который, между прочим, как будто думает отойти от правления Общества приходов, как и от правления института. Недоволен тормозами, которые все время приходится испытывать в деятельности, и как будто каким-то недоверием Митрополита.

Я всячески настаивал на необходимости продолжать работу в правлении Общества, ибо с его уходом оно падет; а между тем его существование весьма необходимо и полезно в нынешнее время и - независимо от характера вопросов, им разрабатываемых - в смысле приучения и духовенства и мирян к взаимному внимательному отношению и к совместной церковной работе. Это влияние особенно заметно при сравнении, например, наших Петроградских Владык с провинциальными (взять хотя бы того же Преосв. Петра), в которых еще очень много «старого» держания себя. Сегодня вечером наконец освободили Борю (сына – Л.А.) из заключения, после 9-месячного сидения. Слава Богу! Вчера Владыка почему-то причислил к нашему собору тамбовского свящ. Смоктуновича без предварительного со мной разговора. Это вызвало разговоры среди причта; вызовет и в приходском совете. Надо поговорить.

1/14 декабря. Среда. 9 часов вечера

Сегодня исполнился год со дня моего назначения в Казанский собор. Слава Богу! За это время несколько упорядочилось дело вообще: надзор за чистотой собора увеличился вследствие увеличения числа сторожей; улучшилась охрана ночная (вместо одного два человека); увеличен штат соборных псаломщиков и найдены лица (Капецкий и Терехов); упорядочено богослужение (уставность пения, чтения), установлены известные отношения (принципы) в приходском совете к причту, к его содержанию, к расходованию вообще (чрез финансовую комиссию); приняты меры к упорядочению отчетности денежной и материальной по собору; организовано законоучительство на правильных началах. В смысле взаимоотношений - установлены со всеми хорошие... Вчера вечером служил с Митрополитом в университетской церкви; встретил много старых знакомых. Лозинский по обычаю суетился…

Среди двух Александров Ивановичей - Боярского и Введенского идет недовольство циркуляром Патриарха, а, кстати, и Митрополитом и нашим правлением Общества приходов. Обвиняют в реакционстве, думают сорганизовать протестующую группу, завести журнал и всячески отстаивать новшества, против которых высказался Патриарх, и высказался совершенно резонно.

11/24 декабря. Суббота

В четверг закончил курс своих лекций. А вчера служил молебен по окончании триместра. Днем вчера было пастырское собрание по докладу Чепурина …Доклад задел за живое «новаторов», и с речами выступили Введенский, Чокой, Платонов, Боярский, Заборовский.

Введенский говорил против механизации нашей церковной и богослужебной жизни и указывал на иное - внутреннее, а не внешнее единение. Говорил хорошо, сравнил механизацию нашу с католической, выявил, что православие - это море, объединяющее все возможные течения и пр.

Чокой говорил отрывочно и о валенках, соблюдении уставной грамоты, о царских вратах и др. Платонов говорил, что не эти нарушения церковной жизни являются причиной появления Тарабаевых, а слишком большое несоответствие нас, пастырей, тому идеалу, какой представляется верующей массе.

Боярский говорил, что этими «новыми» способами (общая исповедь, Иеремия, и др.) он вел людей ко Христу в тот момент, когда масса стояла на распутье, когда ниоткуда не было никаких указаний, а подвел их ко Христу, и теперь если запретят это, то он в затруднении, кого же больше слушать - их, или своей совести. Заборовский поддерживал новаторов, считая их «огоньками», которые влекут...

Жаль, что не было Митрополитом оглашено послание Патриарха. Вопрос тогда упростился бы, и речь должна была бы свестись на способы охранения дисциплины.

 

1922 год

7/20 января. Пятница

В сочельник освещение воды в Казанском соборе совершал Преосв. Алексий (Симанский – Л. А.). Народу было не особенно много. Служба прошла более чинно и торжественно, чем в прошлом году. Но вообще в соборе очень холодно и это не дает возможности быть в соответ­ствующем настроении... Вчера, в Крещенье, служил в Исаакиевском соборе, где слу­жили Митрополит, оба викария и много духовенства со всех церк­вей (где литургии были назначены на 9 часов утра - распоряжение неудобное, меняющее и общепринятый порядок, и безусловный). У нас в Казанском соборе впрочем, служили по обычаю, в 10 часов утра. Народу на крестном ходе на Неву было очень много - вероят­но, тысяч 50. Устал порядочно. Потом обед у Богоявленского, в небольшом кружке…За обедом Митрополит сообщил о приезде Аксенова (юрист, близкий знакомый Патриарха, в 1922 г. – арендатор б. епархиального свечного завода – Л.А.) из Москвы. Патриарх недоволен заграничными епископами, которые ввязывают­ся в политику, участвуют в устраиваемых эмигрантами съездах, выносят резолюции в духе прежних, совершенно не представляя положения духовенства в России, обращаются даже с воззваниями сюда, все, по-прежнему смотря на взаимоотношение Церкви и го­сударства и, видимо, желая их прежнего единения. Меня особенно удивляет непоследовательность Митрополита Антония Храповицкого, кото­рый участвует там, на съездах, говорит о единении государства и Церкви, а между тем в 1905 году первый высказывался против засилья обер-прокуратуры.

5/18 февраля. Суббота. 3 часа дня

Устал за вчерашний день – день именин. Начну с утра. Слу­жил сам позднюю литургию в соборе. На молебен (с акафистом, пе­ренесенным со среды вследствие праздника Сретения) выходил Преосв. Алексий и некоторые из нашего духовенства. После молебна, на солее староста с членами приходского совета поздравил меня и поднес просфору. Тут же поздравили некоторые богомольцы и некоторые студенты… После обедни прошли ко мне на стакан чаю (с пирожком) Либин, Надежин, В.А. Симанский, Е.Ф. Тураева, В.А. Фатеев, Н.А. Афанасьева, З.Н. Немова, Ф.Л. Золотов. Потом заходили П.А. Иткин и В.Б. Шкловский. В 4 часа к обе­ду пришли: М.В. Иславин, К.М. Сопетов, Преосв. Венедикт, Э.О. Юрша, И.П. Акимов, С.И. Зинкевич, Л.К. Богоявленский… Долго ждали Владыку-Митрополита, который был на заседании благочинных в помещении Богословского института и пришел только в 5 с половиной часов; с ним – Преосв. Алексий, Новицкий и Д.В. Рождественский.

Обед прошел непринужденно, в разговоре при­нимали участие все, что особенно приятно, ибо обыкновенно в по­добных случаях разговор сосредотачивается только около Митропо­лита и на церковные темы, а присутствие Иславина (бывший новго­родский губернатор и член нашего приходского совета) и Ядрышева (моего товарища по гимназии) внесло разнообразие. Получил письма от С.М. Любецкой, Сони, игуменьи Ангелины (Сергеевой - Л.А.). В 7 часов все прошли в Богословский институт, где «открывался» портрет Патриарха и служился по этому поводу молебен в церкви Троицкого подворья. На молебен собралось около 25 священников и много народа, студенты, профессора, члены правления Общества приходов. Пред молебном я сказал слово о значении Патриарха для Богословского института, Русской Церкви и русского народа. Затем прошли в аудиторию (Митрополит в мантии). Там архидиакон провозгласил «большое» многолетие Патриарху, и в это время порт­рет был открыт. Затем Л.Д. Приселков прочитал реферат о патриар­шестве в России – очень интересный и глубокий.

Я пригласил всех к чаю. Но в следующей комнате-аудитории неожиданная остановка: студенты поднесли мне просфору и пирог, а И.Д. Дмитрюков сказал речь, приветствуя с ангелом, и благодаря за простые добрые отеческие отношения. Я ответил, подчеркнув, что не противился устройству этого праздника только ради большего единения. Этим, я думал, все и закончилось. Не тут-то было: Чепурин нео­жиданно выступил с большой речью ко мне, где также от лица соработников по Богословскому институту и Обществу приходов сер­дечно приветствовал, характеризуя меня со стороны деликатного ведения дела в совете, уменья привлечь к себе всех, отданности работе по институту тогда, когда никто почти не шел на работу. Дал и историческую картину постепенного знакомства со мной пе­троградцев, для которых я заменил многих ушедших. Я коротко ответил благодарностью; сказал, что это обращение меня обязыва­ет еще больше, но в нем я вижу и поддержку в работе. Затем пе­решли дальше, где был прекрасно и обильно обставлен чай.

Спустя некоторое время Митрополит с членами Комиссии помощи голодающим ушел вниз, а я остался и тут, в тесной группе студен­тов и некоторых профессоров, полилась дружная беседа, носившая, однако характер отдельных речей, в которых рассматривался до­клад Приселкова, «воскурялся фимиам» мне, Щербову, студен­там, как и вообще Богословскому институту. Пришлось и мне в конце снова отвечать. В общем, впечатление от этой части вечера – очень теплое, но от неожиданного чествования ранее все время чувствовал себя неловко.

В конце я зашел еще в заседание Комиссии, где, несмотря на долгое время, еще ни к чему не пришли, и только решили со­браться в понедельник, в 5 часов, чтобы вызвать и выслушать конспекты предполагаемых в помещении бывшего Дворянского собра­ния речей Введенского и Заборовского на темы: «Церковь и голод» и «Так что же делать?».

9 часов вечера. В 4 часа заходил взволнованный Новицкий с сообщением, что сегодня в «Правде» отпечатано «воззвание» свящ. Введен­ского «Ко всем русским и западным христианам» о помощи голода­ющим. Это - не смотря на всяческое предупреждение, чтобы, без ведома Митрополита, пока никаких шагов не предпринимать. Удиви­тельное стремление выделиться, выскочить и нашуметь! Я посо­ветовал обратиться завтра с письмом к Митрополиту официально от имени председателя правления Общества приходов с просьбой о серьезных мерах к ограничению этой партизанщины в разных об­ластях церковной жизни.

Тут, в данном вопросе, налицо следую­щие факты: 1) выступление без благословения Митрополита; 2) затрагивание вопроса о церковных ценностях, еще не обсужденного в комиссии и не выясненного в смысле порядка его осуществления; 3) обращение в газету, на страницах которой только что издевались над духовенством. Надо это высказать в письме и в заседании ко­миссии в понедельник.

Завтра, в воскресенье, думаю, после Евангелий, за поздней литургией, в Казанском соборе выступить со словом о помощи голо­дающим и сам пойду собирать.

 

10/23 февраля. Четверг

Сегодня именинница жена. Служил в соборе раннюю; дома с детьми – молебен. Настроение – хорошее, а события – тревожные: стрем­ление к отобранию церковных ценностей все ярче и ярче вырисовы­вается. Сейчас приходил прот. Пигулевский (из Театральной церкви) за удостоверением, что антиминс сдан им в наш собор. Власти будто бы угрожают ему арестом, если до 12 часов не представит этого удостоверения. Странно. Зачем это нужно? Ведь антиминс – не «ценность материальная», а одна из необходимых принадлеж­ностей богослужения. По-видимому, не уясняют пределов своих полномочий...

В воскресенье вечером служили в соборе покаянный молебен. Преосв. Алексий говорил слово; служба прошла умилительно…

В понедельник, в 5 часов, была комиссия с Митрополитом по вопросу о голодающих. Пробрали Введенского за выступление. Высказывались все, даже его содокладчик - о. Заборовский. В конце концов, кажется, он восчувствовал. Наверху в это время происхо­дило заседание правления Общества в присутствии представителя правительственной комиссии «Помгола» - Канатчикова. Он все на­правлял к необходимости выступления Митрополита по вопросу о церковных ценностях. Ему высказывали попутно о странном поведе­нии власти в отношении Церкви и раздражении верующих запреще­нием Закона Божия, проповеди, закрытием храмов, травлей духовенства в печати и т.п. Наметили в пятницу созвать комиссию для разработки вопроса об отдаче церковных ценностей.

Между прочим, в комиссии и в правлении я сообщил о посещении меня корреспондентом «Петроградской правды» в воскресенье. Явился субъект, довольно нескладно говорящий, с просьбой (к «видным представителям духовенства») высказать свой взгляд на вопрос об отдаче церковных ценностей на помощь голодающим по примеру древней Церкви, всегда приходившей на помощь народу. Я ответил, что принципиально, конечно, не приходится говорить что-либо против - вопрос ясен. Но вот факты: когда появилось первое известие о голоде, в августе 1921 года, Митрополит немедленно обратился к приходам и образовал Центральную комиссию для орга­низации помощи голодающим, но... через неделю нас закрыли. По­мощь приняла партизанский, так сказать, характер - по отдельным церквам.

Теперь нас снова зовут и мы идем: опять у Митрополита составлена комиссия для планомерной работы, но... что ни день, то в газетах травля духовенства, положительно выводящая из ду­шевного равновесия и недопустимая. Затем, помощь может быть организована и очень сильная (сегодня, в воскресенье, я сказал несколько слов после Евангелия, пошел сам собирать и наполовину пустой собор дал до трех миллионов), но... население высказы­вает неуверенность, что собранное в целом дойдет до голодающих; нужны на местах контрольные ответственные аппараты в самых широ­ких размерах, чтобы население спокойно и уверенно относилось к этому. Наконец, что касается церковных ценностей, то, хотя Цер­ковь и знает эти примеры, но всегда смотрела на них, как на яв­ление чрезвычайное, допускаемое лишь после того, как будут ис­черпаны все другие средства, причем ограничивала это известны­ми условиями (сосуды - деформированы руками священнослужителей и т.п.). Боюсь, что корреспондент переврет все это в печати. Вчера вечером был на годичном акте районных Богословских курсов в Эстонской церкви. Прошло торжественно. Пришлось при­ветствовать.

14/27 февраля. Чистый понедельник

В субботу служил в соборе Преосв. Алексий - именинник. Во время причастного стиха я поднес ему просфору от причта. Потом были «блины» у старосты Сопетова, где были все служащие, члены хозяйственного отдела Общества приходов (Максимов, Ковшаров, Вильямс, Новицкий). После прошли в институт на заседание правления, где беседовали об отношении к проекту изъятия ценностей.

Постепенно выясняется положение. Общее отношение - довольно от­рицательное: все говорят о неуверенности в достижении цели и об освященности предметов. Если бы предоставлено было Церкви право самостоятельно и непосредственно ведать дело помощи, тогда - говорят - вопрос иной: жертвы возможны и нужны, но и тут надо идти по градации: сначала вещи обычного употребления, потом ве­щи освященные, священные и, наконец, святыни. Два последних раз­ряда не должны быть тронуты. Таково общее мнение. Во всяком слу­чае, говорят, было бы желательнее не касаться церковного имущест­ва и, если надо, устроить за границей заем и употребить его вместо церковных вещей…

Новицкий вчера уехал в Москву к Патриарху за справками относительно линии поведения в вопросе изъятия церковного иму­щества. А я уже жду, что не сегодня-завтра явятся к нам в собор за этим... Время острое.

Вчера вечером вечерня и чин прощения прошли очень умили­тельно.

22 февраля/7 марта. Вторник

На первой неделе поста у нас в соборе до некоторой степени нарушился порядок чтения Великого канона - Преосв. Алексий хотел сам читать, поэтому в понедельник я пришел позднее, Оказалось, что Владыка переменил решение и читает только во вторник и чет­верг. В понедельник читал ключарь, почему-то на солее, поспешно, без впечатления, певчие тоже пели попросту. Со вторника я завел чинность (даже люстру); сам читал в среду. Преосв. Алексий служил литургию в среду, пятницу и субботу (пе­ренос праздника св. Гермогена с четверга). Исповедников в пятницу было человек 200. Я завел в течение поста регистрацию прихожан, что надобно делать ежегодно (проверять); одновременно подписывают и договор с властью о приеме храма и имущества…

В субботу, в час дня, было заседание Комиссии помощи голо­дающим с президиумом правления Общества и с благочинными. Новицкий сообщил о своей поездке к Патриарху, а затем Митропо­лит сообщил, что его вызывают в Смольный по вопросу об изъятии ценностей. Обсуждали; направление складывалось довольно ясное - отрицательное. Затем был приглашен Введенский, прочитавший тезисы своей лекции и выслушавший ряд замечаний, к которым, од­нако относился неодобрительно. В предисловии к своей речи он заявил о мучениях своей совести при общей спячке, и это вызва­ло (в конце) замечание Новицкого о том, что он забывает, что правление Общества давно заботится об этом, а не «спит».

Это последнее создало инцидент: Введенский на другой день написал письмо Новицкому, довольно беспорядочное и резкое, и приложил заявление своего приходского совета о выходе из состава Обще­приходского собрания из-за отрицательного будто бы отношения правления к вопросу о помощи голодающим. Обычная его пере­держка.

В воскресенье я служил в Исаакиевском соборе, где за при­частным Владыка собрал все бывшее там духовенство около престо­ла и просил помолиться о нем ввиду его вызова в Смольный. Это вызвало обсуждение вопроса духовенством после литургии, где бы­ло решено оповестить об этом и паству.

Вечером у нас в Казанском соборе была торжественная вечер­ня. Служил Преосв. Алексий. Говорили речи: Чепурин, Заборовский, Митроцкий; вначале сказал Преосв. Алексий, а в конце, перед молебном я. Я говорил по поводу обращения Митрополита, о молитве за него. Говорил горячо и сильно; настроение было при­поднятое; были даже истерики...

Вчера было заседание правления, на которое явился Митропо­лит, рассказавший о посещении Смольного; осветил все и Ковшаров, сопровождавший туда Владыку вместе с Заборовским. По сло­вам Владыки, результаты будто бы превзошли ожидания; твердость и мужество Владыки, письменно представившего свой ясный взгляд на это вопрос, сделали то, что принудительное отобрание не бу­дет применено, будет лишь добровольное пожертвование, устроит­ся самостоятельная работа Церкви в этой области, ей будет дана возможность открывать питательные пункты, приобретать хлеб и т.п. Было высказано даже, что им хотелось бы и впредь жить в добро­соседских отношениях так же, как жили доселе. Учреждена комиссия с нашими представителями. Словом, как будто вопрос налажи­вается, как будто «блестящая победа».

27 февраля/12 марта. Воскресенье. 9 вечера

Перечитал последние строки и... грустно улыбнулся, потому что победа эта далеко не так блестяща, оказалась, как ее пред­ставили. В пятницу представители Митрополита – Новицкий и Н.М. Егоров были уже в заседании Комиссии по изъятию ценностей в помещении Государственного банка и им пришлось усиленно наста­ивать на том, что они не уполномочены говорить дальше пределов заявления Митрополита, в то время как там настаивали на обсуж­дении способов изъятия, обвиняли нас в саботаже и т.п.

Вчера поэтому экстренно собрались в квартире Аксенова с Митрополитом несколько человек (Богоявленский, я, Платонов, Чельцов, Новицкий, Ковшаров и Егоров) для обсуждения положения и решили, что Владыка должен обратиться в комиссию с заявлением, где должен прямо выяснить наше отношение к вопросу, и затем по­ставить в известность и паству. Заявление Владыка поручил напи­сать Богоявленскому, а проредактировать - нам с Новицким. Мне лично Владыка поручил к понедельнику подготовить проект практических шагов нашего поведения в случае прихода комиссий по изъятию.

17-4 марта. 1922 г. Пятница, 8 ч. вечера

Неделя событий. В понедельник, в заседании Правления Вла­дыка огласил текст своего заявления. Затем обсуждали практичес­кие шаги поведения. Владыка ушел. Долго мудрили и так, и сяк; в общем, мои положения почти совпали с положениями Платонова и Чиркина.

Во вторник, в два часа, в заседании Комиссии Помгола (цер­ковной), Новицкий сообщил результаты посещения им с Егоро­вым Губернской комиссии Помгола в Государственном банке. Резуль­таты плачевные: члены пришли в негодование и ярость, обвинили в саботаже, грозили «забрать Митрополита и других», «расправить­ся» и т.п. В конце заявления Митрополита (о чем он говорил и в Смольном), что он обратится к верующим с указанием, что отдача предметов освященных повлечет отлучение и прочее.

Это обращение рассматривалось, очевидно, как агитация сре­ди верующих. Кондратьев, председательствовавший в комиссии, уехал в гневе и раздраженный в Смольный. В результате, оттуда было дано распоряжение срочно произвести изъятие ценностей в Казанском со­боре, и я в 4 с половиной часа дня получил повестку из церковно­го стола 2-го городского района с предложением срочно избрать пять представителей и явиться в среду, в 12 с половиной часов дня, в собор, куда прибудет и Комиссия по изъятию ценностей.

Я в это время был в институте на заседании; туда и принесли мне повестку Аня и Верочка (дочери – Л.А.). Кстати, в институте были еще и некоторые из лиц, присутствовавших в Комиссии Помгола. Я сообщил и Совету и им, о полученной повестке. В 9 часов вечера я экстренно созвал приходской совет. К этому времени в соборе уже знали, и весть об этом быстро распространилась. На совете я осведомил о последнем послании Патриарха, об указаниях Митрополита, о полученной повестке.

Была обсуждена линия поведения. Решили: избрать представителя­ми приходского совета: Сопетова, Савина, Козлова, Нешумова и Акимова; вручить им опись и ключи от ризницы. Наметили план: я выхожу из алтаря, ознакомляюсь (на солее) с мандатами прислан­ной комиссии, представляю избранных приходским советом предста­вителей, заявляю, что духовенство по каноническим основаниям (да и по юридическим - советским, как не участвующее в подпи­сании договора), не может принимать участия, и устраняюсь, пре­доставляя слово Сопетову, который заявляет, что они не имеют пол­номочий от прихода на выдачу чего-либо без общего собрания при­хожан. Кроме того, решено пригласить к участию представителей Главмузея, в ведении которого находятся некоторые исторические и художественные предметы.

Наутро все устроилось как пописанному. Богослужение за­тянулось до часу дня. Народу к концу службы набралось тысяч до пяти. Во время акафиста мне сообщили, что комиссия уже в храме. Временами слышался шум (разговоры), была даже истерика. Я нер­вничал, боясь, как бы не сорвалось собрание, как бы не ушла ко­миссия. После богослужения я в епитрахили вышел на солею, ожи­дая прихода членов комиссии для объяснений. Но около выручки, где они находились, начался такой шум и крики, что я принужден был поспешить туда. Еле-еле удалось кое-как немного успокоить народ, особенно женщин.

Прошу членов комиссии идти за мной к солее: отказываются, боясь толпы. Я пригласил их идти вместе со мной. Пошел, прихожу на солею, оглядываюсь - их нет. Успоко­ив опять народ, посылаю диакона Капецкого в стихаре за ними; тот прокладывает дорогу и, наконец, приводит. Стали за мной на солее. Я называю себя, спрашиваю, с кем имею дело. Оказывается, что они уже предъявили мандаты за выручкой, и они записаны. Тог­да я, громко обращаясь к комиссии и народу, сообщаю, что по повестке собрал приходской совет, избрали 5 человек представите­лей, называю их имена и представляю их. Кроме того сообщаю, что приглашены и представители Комиссии по охране памятников искус­ства и старины. Начался шум, крики, что ценности не будут отданы. Один из представителей присланной комиссии Семен Степанов, бывший в детстве исполатчиком-певчим, а ныне, как заявил, «не принадлежащий ни к какой религии», обратился к народу с успокоитель­ной речью, сказав, что они пришли, как посланные только перего­ворить; что Казанский собор - единственный в России памятник подобного рода; что, может быть, ничего оттуда и не будет взято, но что надо же помочь голодающим... Крики прерывали постоянно его речь, и мне с трудом удавалось восстанавливать порядок. Сре­ди криков было слышно, что ценностей не отдадут, что голодны сами, что до голодающих ничего не дойдет и т.п. Словом, настро­ение было очень приподнятое.

Я предоставил слово Сопетову, как заранее было условлено, что духовенство участвовать не может. Сопетов сказал то, что предполагалось накануне (что они без общего собрания прихожан не считают себя полномочными в распоряжении церковным имущест­вом). Речь его была одобрена криками: «правильно», «верно». Положение определялось. Тогда Степанов, пользуясь высказан­ными Сопетовым условиями, предложил счесть настоящее многолюднее собрание верующих за общее собрание прихожан, и вырешить вопрос о ценностях по существу.

Я еще раз переспросил его, признают ли члены комиссии на­стоящее собрание за голос общего собрания и, получив утверди­тельный ответ, предложил собравшемуся народу в категорической форме вопрос: выдавать что-либо из церковных ценностей или нет? Ответ получил самый решительный и единогласный - нет. Тогда я, обратив внимание на ужасы голода, предложил пожертвовать на го­лодающих своими ценностями взамен церковных, что было принято всеми с готовностью. Я указал на субботу и воскресенье, как дни сбора в храме пожертвований на голодающих взамен отдачи церковных ценностей. На этом собрание закончилось, и я с членами приходского совета проводил представителей комиссии до выхода. Затем начал­ся благодарственный молебен, а я поехал к Митрополиту с докла­дом и, не застав дома, оставил письмо.

В течение дня было большое движение народа в соборе и около; был выслан отряд милиции, были (на улице) выступления красноармейцев, которым и отвечали; было несколько арестов на площади.

В общем, нам первым пришлось выступать официально по этому волнующему вопросу; по-видимому, вопрос был у нас проведен в форме корректной и законной. Это, кажется, произвело впечатление, хотя трудно сказать, во что, в конце концов, выльется. Сегодня есть слух, что из Москвы на сообщение о казанском инциденте было кратко отвечено: «соблюдать осторожность».

Вчера я созвал приходской совет, чтобы обсудить дальней­шее поведение. Предложил обратиться в Отдел охраны памятников искусства и старины с просьбой произвести регистрацию того, что не может быть изъято - на случай нового посещения. Предложение было принято, хотя староста почему-то соглашался лишь «принципиально», по поводу чего у меня с ним вышли горячие пре­рекания. Ожидая возможных налетов и даже просто грабежей, кото­рые в последнее время участились, я предложил, вместе с тем за­переть подальше все ценное, что имеется в соборе, и ключей в соборе не держать. Собрание затянулось до полуночи. Сегодня снес бумагу в Отдел охраны, где обещали принять меры.

6/19 марта. Воскресенье. 4 часа дня

Вчера торжественная всенощная; народу было очень много - тысяч около 8-10; это, вероятно, в связи с событиями. После «Бог Господь» я обратился со словом, о помощи голодающим, объяс­нил решение «общего собрания» 15 марта о замене церковных ценнос­тей своими – личными, и пригласил всех к пожертвованию деньгами и вещами. Собрали много: целый мешок деньгами и много ценных предметов; предметы продолжают поступать и сегодня. Сегодня после Евангелия я снова говорил, и опять был сбор, хотя и меньше вчерашнего, потому что и народу было меньше. Все интересуются, расспрашивают; масса всяких слухов и легенд...

25 февраля / 10 марта у нас (дома – Л.А.) было нечто вроде «налета». Я подал заявление в жилищный отдел о закреплении за собой бес­хозной обстановки, оставшейся от Трейберга. Приходил агент осмат­ривать, а с ним явился и еще какой-то субъект; все переписали. В пятницу вламывается орда чуть не в 10 человек и забирает до 40 предметов самых лучших - весь кабинет и всю большую спальню. Оказывается, понадобилось обмеблировать квартиру инспектора Политического отдела Петроградского округа по Английскому проспекту (к сожалению, не знаю номер дома и квартиру). Теперь с неделю все жду или ордера о закреплении остального или еще налета и вывоза.

7/20 марта. Понедельник. 9 утра

Настроенный реакционно, народ подходит, спрашивает о резуль­татах по поводу изъятия ценностей, сочувствует, называют меня даже «Мининым» (возможно, за фразу «отдадим все свое, но сохранив цен­ности церковные»).

Вечером был в Богословском институте. Там собрание студен­тов с Митроцким. Была игумения Ефросиния (Арсеньева) из Тайц. Просили меня подробно рассказать о происшедшем в соборе. Я со­общил. По частям уже знали. Говорят, что их ректор с достоинством провел кампанию. Одна дама в соборе сообщала, что, как ей сказал какой-то красный командир, на сегодня предполагается «налет» на собор. Думаю, что это - легенда.

8/21 марта. Вторник. 10 вечера

Вчера в правлении Богословского института доложил по акту о происшедшем у нас в соборе (просили информировать), сообщил и результаты сбора. Вынесли благодарность мне и Сопетову.

Сегодня после литургии неожиданно получаю повестку: требу­ют явиться на Гороховую 2 (в ГПУ – Л.А.), комн. 218, к сотруднику Шибову, к 3 часам дня. Пошел.

- Вы говорили 18 марта в Казанском соборе проповедь?

- Да, говорил, вечером за всенощной.

- Что Вы говорили?

Я объяснил, что целью моей проповеди было расположить веру­ющих к пожертвованию личных ценностей и других предметов на го­лодающих, взамен ценностей церковных. Так как поводом для мо­ей проповеди было постановление общего собрания верующих, бывше­го 15 марта, то я объяснил причины, побуждавшие собрание вынес­ти такое решение; их три: 1) совесть верующих не может мириться с тем, чтобы сосуды, в которых совершалось Таинство Св. Причаще­ния, пошли на другое употребление; 2) канонические правила, за­прещающие это; и 3) примеры истории (одно слово, неразб. – Л.А.).

С другой стороны я указал, что история Церкви знает и примеры от­дачи священных предметов (и каноны это предусматривают) на выкуп пленных и на помощь голодающим; но - лишь когда исчерпаны все другие средства - и в виде слитков, в которые должны быть пере­литы сосуды руками священнослужителей. Объяснив эти причины ре­шения общего собрания, я указал на ужасы голода и призвал к по­жертвованию личных ценностей и средств, в результате чего за два дня было собрано 29 миллионов и около 60 предметов золота и се­ребра.

Все это я собственноручно изложил в протоколе. Затем речь шла около этого же предмета: об «агитации» (таковою сочли запись диаконами исповедников в храме), почему у нас такое «злобное» настроение? Каков мой личный взгляд? Решение власти - все равно провести изъятие, роль Митрополита и др.

В конце концов, Шибов признал меня не подлежащим задержанию, сказал «спасибо» за охранение членов комиссии в соборе 15 марта, предупреждал («Бога ради») не обострять этого вопроса, и просил даже, в случае посещения комиссии и изъятия, повлиять на толпу, чтобы она не реагировала резко, а допустила необходимое изъятие. С таким «напутствием» я удалился, пробыв на Гороховой око­ло часу.

14/27 марта. Понедельник. 9 утра

Лежу в постели: малокровие мозга в связи с общим малокро­вием, замедленная деятельность сердца от усталости. Эти две не­дели нервного подъема не прошли даром. На другой день после по­сещения Гороховой (что также трепало нервы) заболел…В собор служить не ходил. Заходили ко мне Преосв. Алексий и Сопетов. В газетах идет травля духовенства. Вчера в фельетоне проби­рали меня и Митрополита (меня - без имени) в виде обличения, мол, Христом, приходившим с «Миколой Угодником» (шарж по Достоевско­му – «Великий инквизитор»).

8 часов вечера. Третьего дня, 25 марта, в субботу в газетах «Правда» и «Красная газета» появилось письмо за подписью 11 священников и 1 диакона (Боярский, Альбинский, Введенский, Попов, Запольский, Гремячевский, Сыренский, Воскресенский, Белков, Красницкий, диакон Скобелев и кто-то еще), обращенное к церковным лю­дям и призывающее их к пожертвованию церковных ценностей. При этом говорится о двух взглядах среди церковных людей, что поло­жительный взгляд поддерживается «популярными» архипастырями, что с ним «принципиально» согласен и Митрополит и Патриарх, что условия приемлемы: отсутствие насилия и самостоятельная церков­ная благотворительность.

Письмо вызвало большое смущение среди духовенства и верую­щих. Ну, относительно всей вообще подписавшейся компании удив­ляться не приходится, но как подписался Боярский?!

Сегодня у меня перебывало очень много народу… Тураева сообщила, что кто-то видел Боярского, который сказал, что подписал письмо, поставив усло­вия, которые были приняты. Новицкий сообщил уж и совсем удивительную вещь: сын о. Попова купил в субботу газету и показал от­цу, который с удивлением увидел свою подпись под письмом... Ин­тересно это выяснить.

Я сообщил свои мысли Новицкому для сегодняшнего засе­дания правления Общества приходов. По моему мнению, надо: 1) запросить обо всем подробно Боярского, как члена правления, и уже потом выносить что-либо о подписавших; 2) избрать деле­гацию к Митрополиту, прося его вызвать сначала Введенского, а потом и остальных и, в присутствии викариев, строго предупредить, что если в первый раз он оставил без внимания воззвание Введенского в газетах, думая, что общее отрицательное отношение остепенит Введенского, то теперь, когда во второй раз помимо Митрополита обращаются священники к верующему народу вопреки всем каноническим порядкам, он строго предупреждает их об этом; но если и в третий раз последует что-либо подобное, то... будут приняты репрессии.

Тураева сообщила, что Платонов у себя в Андреевском соборе, в воскресенье, тоже что-то такое говорил к народу, что взволновало многих.

Пищулин сообщил сегодня, что Введенский у себя в церкви открыто, заявил, что письмо составлял он; что заявление Митрополита составляли окружающие его «профессора» (разумея Новицкого); что сам Митрополит философски не образован; наконец, и о нашем соборе: что «в нем происходило беснование»...

Удивительно, как люди своеобразно воспринимают события! В чем же было беснование? Верующие стоят на защите церкви, кото­рую все время преследуют. Психология - и помимо ценностей - яс­на. Однако взамен церковных, поступаются своими личными средства­ми, только чтобы не нанести ей ущерба. Собрали уже до 200 мил­лионов. Теперь я принимаю меры к тому, чтобы Отдел охраны па­мятников искусства точно установил, чего нельзя касаться с точки зрения исторической и художественной. Когда это будет сдела­но, и если будет нужда (помощь голодающим несомненная - через Американскую миссию), тогда можно будет, с ведома общины, жертвовать сначала лом, а потом и все возможное из остального. Все это планомерно и с полным усердием. Откуда же эти крики о «бесновании», о безчувственности, о крови на руках и т.п.?! Удивительно!

15/28 марта. Вторник. 12 часов дня

Сейчас были у меня староста собора Сопетов… расска­зал про вчерашнее собрание правления Общества приходов и рас­сказал вещи весьма неутешительные. По обычаю, масса пустых разговоров, только затягивающих время. Конкретного ничего не вырисовывается и не вынесено. Как поступать дальше со сборами, куда их направлять и вообще - ясного ничего по вопросу о помо­щи голодающим. Избрали «продовольственную» комиссию, которая должна заботиться об устройстве столовых; в нее ввели людей, практически неумелых, кроме разве Ковшарова. Казначеем, кото­рый должен быть коммерсантом и уметь быстро реализовывать цен­ности, избрали совершенно неподходящего для этой роли о. Зинкевича...

Направление сборов – по инструкции – через благочинных. Но забыли, что затем эти сборы должны направляться в правительственную комиссию Помгола, а между тем верующие высказались за непосредственное направление их к Митрополиту. И тот вчера «об­лил холодной водой» Сопетова, когда на доклад последнего о пред­ставлении ценностей Митрополиту, сказал ему: «А чего я с ними буду делать?». Словом, неразбериха. Платонов защищал под­писавших письмо 12-ти, Чельцов находил, что они помогли сдвигу (это отчасти, правда, а то наши «комиссии» топтались на месте). Осуждать их не решились, представить их вниманию Митрополита – тоже…

16/29 марта. Среда. 6 часов вечера

…Рассказывал Новицкий (а еще раньше него - староста), что накануне в правлении обозначилось резко отрицательное от­ношение к «Письму 12-ти»; защищал только Платонов. Сегодня Но­вицкий был у Митрополита и доложил вчерашний журнал. Владыка сказал, что призовет Введенского и Боярского и будет говорить с ними в присутствии викария и одного священника. Других призы­вать не думает. И это хорошо, если будет исполнено. Вчера со старостой обсуждали вопрос о содержании служащих, певчих и духовенства. Выходит на апрель с наградными - около 240 миллионов!

19 марта/1 апреля. Суббота. Утро

…Вчера в соборе была Комиссия по охране памятников искусства (С.Н.Тройницкий (директор Эрмитажа (1918—1927), известный геральдист и искусствовед, один из основателей журнала «Старые годы» – Л.А.) и Г.И.Котов (академик архитектуры – Л.А.)). Осмотрели все и зарегистрировали очень многое, как интересное с точки зрения старины или худо­жественности.

23 марта/5 апреля. Среда. 10 часов утра

…Вчера вечером у меня неожиданно собрался президиум правления Общества приходов: Новицкий, о. Сергий (Шеин – Л.А.), Чепурин, Богоявленский, Елачич и Зинкевич. Новицкий рассказал последние события, чтобы уяснить вопрос, что делать дальше и какой политики держаться? Дело в следующем: в четверг вечером Н.М. Егоров сообщил Новицко­му, что, как говорит Введенский, власти, пойдут на уступки в деле участия духовенства в помощи голодающим. Новицкий решил проверить это и, сообщив Митрополиту, отправился в пятницу с Егоровым к Введенскому.

На прямой вопрос Введенский отве­тил, что власти пойдут на уступки, если Митрополит еще раз обра­тится к ним. Новицкий ответил, что Митрополит уже два раза пи­сал, но письменного ответа не имел; теперь естественно дело за властями - пусть они напишут свои требования. Введенский согла­сился достать этот ответ недели через полторы; уступки же, фор­мулируемые Новицким, сводились к тому, чтобы наши представители в качестве членов комиссии были: 1) в Лондоне при покупке хлеба; 2) во Внешторге; 3) во Всероссийской Центральной комиссии Помгола; 4) здесь в Губернской комиссии и 5) при распределении на местах. Все это Введенский обещал определенно, как приемлемое для власти (!).

Новицкий сообщил это Владыке, предупредив, что все перего­воры велись честно, что ответ власти предварительно будет обсуж­ден правлением, и затем он будет (может быть, по исправлении влас­тями) официально направлен к Митрополиту. Таким образом, позиция была намечена правильная. Надо было только ждать. Между тем произошла перемена.

В понедельник утром к Митрополиту были вызваны Введенский и Боярский. В присутствии Преосв. Венедикта шел разговор. Влады­ка сурово принял их и выговаривал за «Письмо 12-ти», назвал его «предательством», вызвавшим арест 11 священников (Виногра­дов, Н.Клементьев, Н.Комарецкий, Котов и др.). Боярский начал плакать. А Введенский по обычаю «заговаривать». И заго­ворил... Подловил Владыку на том, что он освободит арестованных, и этим уговорил Митрополита назначить комиссию для переговоров с властью из Введенского, Боярского, Егорова и Новицкого. Митро­полит согласился.

На вторник уже Введенский должен был быть у Митрополита в 9 часов с Егоровым; и, говорят, был, и по­казывал Акимову какую-то «бумагу» с уступками. Так нача­лось «сношение» Митрополита с властями через «предателей». Новиц­кий отказался от участия в комиссии с этими отцами ввиду совер­шенно отрицательного отношения к ним правления. Митрополит сошел с позиции. А по-моему, напрасно Новицкий отказался: надо было довести дело до конца и окончательно выяснить роль Введенского.

Одновременно и другое событие. Платонов, которому, очевидно, лавры Введенского не давали спать, задумал весь Василеостровский район подвигнуть на соглашение. Заготовив резолю­цию, он провел ее у себя в приходском совете очень ловко, побы­вал у Митрополита, уговорил его «дать благословение», и эту ре­золюцию провел в воскресенье на общем собрании своего прихода, разослав ее для руководства и во все приходы благочиния. Сущ­ность ее сводится к выкупу, но, по остроумному резюме Чепурина, «если не удастся ничего, то отдать все»...

Как ни невероятно, но Митрополит вчера утвердил эту резолю­цию, о которой накануне в правлении было много дебатов, и кото­рая тоже вызвала отрицательное к себе отношение. Но Платонов успел с утра пораньше забежать к Митрополиту, а Зинкевич и Но­вицкий пришли с журналом правления позже, и запоздали доложить Митрополиту решение правления. Таким образом, победил тот, кто прибежал первым...

В конце концов, решили в правлении больше не касаться во­проса о помощи голодающим из церквей; заниматься только обычны­ми делами, и предоставить Митрополиту самому выпутываться из по­ложения, поскольку нет единообразия в политике. Я решил действовать сепаратно, спешу получить скорее акт охранной комиссии, дабы сохранить, хотя возможное.

29 марта/11 апреля 1922 г. Великий вторник

На прошлой неделе, перед Благовещением, было много исповедников. Причащалось за ранней около 700 человек, и за поздней - около 200. В Благовещение служил не епископ, а я, также и в Вербное воскресе­нье, потому что Преосв. Алексий должен был быть на хиротонии Преосв. Николая (Ярушевича – Л.А.) и Преосв. Иннокентия (Тихонова – Л.А.). На этот раз я, вследствие бывшей болезни, не участвовал в наречении ни того, ни другого, как не уча­ствую в Умовении ног в четверг - служу у себя.

Исповедники на этот раз - сознательные, и исповедь в общем оставила во мне удовлетворительное впечатление: люди думают, пере­сматривают себя… Есть и чудные чистые типы молодых людей, доставляющих отраду.

Тураева на днях была, долго беседовала о себе и своих переживаниях, вчера утром исповедовалась, а вечером приняла тайный постриг. К сожалению, я не мог присутствовать на постриге, потому что вчера днем было у Владыки собрание всех настоятелей в связи с событиями об изъятии ценностей.

Утром вчера встретил в соборе Боярского. Разговорились. Сооб­щает, что был с Введенским парламентером от Митрополита в Смоль­ном, добились некоторых уступок и отсрочки событий, которые грози­ли принять чрезвычайный характер: из Москвы предложено Смольному, под личную ответственность, произвести выемку всех ценностей, моби­лизовав для этого весь высший аппарат, не считаясь со стариной. Это будто бы предполагалось сделать с субботы до вторника. Но переговоры отсрочили дело; сегодня он будет делать об этом доклад в лавре.

Заговорили о «Письме 12-ти». Рассказывает, что подписал «на ходу». Дело было так: в четверг вечером (за неделю до Благовещения) во время лекции в институте, дьякон Скобелев приносит ему записку от Введенского с просьбой немедленно прибыть по чрезвычайно важному делу. Думал, что дело может стоять в связи с его личным «делом» (арестом) в виду близких сношений Введенского с Пашкевичем, у которого теперь все дела, ведомые следователем Риксом. Боярский поспе­шил, и застал у Введенского группу священников. Ему сразу предло­жили (Евгений Белков) прослушать проект обращения к населению об образовании «Братства вселенского православия».

По прочтении пред­ложили высказать свой взгляд и подписать. На желание Боярского вы­слушать, что скажут другие, ему ответили, что желательно иметь его мнение, потому что другие уже обсудили и признали всё приемлемым без изменений. Тогда Боярский заявил, что он находит с внешней стороны обращение неприемлемым по многим неподходящим и резким выражениям («обман» относительно Церкви и т.п.), а по существу считает это «взрыванием Церкви», находит такой метод борьбы для себя совершенно неприемлемым. Спорили с 8 до 11.30. К нему присоединил­ся о. Раевский, и вопрос был решен отрицательно. Таким образом, готовились новые Лютеровские тезисы…

Затем предполагалось, что вместе с обращением от лица Братства вселенского православия будет одновременно опубликовано письмо о помощи голодающим. Когда провалилось первое, стали говорить о вы­пуске второго просто от группы священников. Мысль о недопустимости с дисциплинарно - канонической точки зрения не приходила в голову (это и понятно, потому что готовилось совершенно определенное ре­волюционное выступление, при котором о дисциплине, конечно, не может быть и речи, ибо пошли гораздо дальше). Боярский торопился, и тут «на ходу» ему дали это письмо, для каких угодно исправлений, только чтобы подписать его. Он кое-что вычеркнул, кое-что исправил и, сог­ласно с основной мыслью о необходимости для Церкви идти на помощь голодающим, подписал. На Боярского это похоже, хотя, конечно, легко­мысленно.

Рассказал Боярский еще и про то, что «больше ни в одну комиссию с Введенским не пойдет...». Это потому, что полномочия, данные им Митрополитом и бывшие у Введенского, оказались, по мнению Боярского, или сфабрикованными Введенским в Смольном или, во всяком случае, заранее сообщенными им туда.

Слышал он и о том, что Введенский разъезжал по военным училищам и говорил молодежи речи о необходимости изъять ценности из церк­вей и таким образом подготовлял тот разгром церквей, о приостанов­лении которого сам же как будто заботился. Удивительно и позорно!

Вчера у Митрополита было собрание всех настоятелей церквей. Продолжалось с 1 до 5 часов. Началось с того, что Митрополит изложил по по­рядку все обстоятельства минувшего месяца в связи с делом помощи голодающим. Как появилась статья Введенского, как он призывал его, как Введенский обещал ему ничего не печатать без ведома Владыки, как потом все-таки, без ведома его, появились статья и письмо 12-ти... Как он призывал Боярского и Введенского, как наложил на них по­слушание переговорить вместе о тех уступках, о которых они писали в своем письме. Переговоры эти состоялись и свелись к тому, что не будет насильственного изъятия, если Митрополит обратится к верую­щим с воззванием и призовет к пожертвованиям. Это воззвание Митро­полит приготовил; сущность его сводится к успокоению, к заявлению, что Церковь и раньше не агитировала и политики не касалась, к призыву жертвовать и выкупать церковные ценности.

Говорили много. Боярский и Введенский, которым неприятно было выслушивать перед почтенным собранием горькую правду об их действиях, оправдывались: Боярский тем, что «на ходу» подписал письмо и отвечает только за главную мысль; Введенский тем, что он знает канонические правила и не видит вины в том, что без епископа обратился к верую­щим! Акимов и Кедринский порядочно наговорили тоже горького и Боярскому и Введенскому. В общем, все были единодушны против Боярского, Введенского и отчасти Платонова.

Собрание, хотя и длилось долго, но едва ли было продуктивно. Воззванием Боярского и Введенского остались недовольны и, когда мы с Преосв. Венедиктом ушли к Зинкевичу, они остались у Митропо­лита и, думаю, постарались изменить в воззвании многое по-своему. А сегодня уже появились плакаты с воззванием к церковному наро­ду, где Митрополит опять поносился. Стоило ли огород городить?..

Сегодня Б.Н.Молас (юрист, сотрудник отдела охраны памятников искусства и старины Наркомпроса – Л.А.) приглашал меня в Отдел охраны памятников искусств. Там оказался комиссар Ерыкалов. Оказывается, что вчера было собрание (очевидно, в Смольном), на котором решено с 20 апреля (Святой четверг) приступить к полному изъятию ценностей со всех соборов и церквей. Ерыкалов настоял только на том, чтобы предоста­вить приходским советам (ввиду отсутствия в районах упаковочных материалов) самим снять и упаковать всё зарегистрированное как художественное и отправить всё в Эрмитаж на хранение в качестве фонда на случай возможной реализации. «Все-таки есть надежда, что это сохранится, или по миновению времени, вернется» - добавил Ерыкалов.

Что касается нашего собора, то ввиду того, что снятие иконоста­са приведет художественную работу в негодный вид, допущено оставить его в неприкосновенности (тоже в качестве фонда) на месте. Я уяснил необходимость такой же меры и в отношении главного престо­ла, на что Ерыкалов согласился.

Хотелось бы отстоять нетронутым всё зарегистрированное, но удастся ли? Сегодня пойду по этому поводу к директору Эрмитажа С.Н. Тройницкому.

14/27 апреля. Четверг

В соборе торжественно праздновали мой 25-летний юбилей священства. Служил Владыка-Митрополит с двумя викариями: Алексием и Венедиктом (Плотниковым – Л.А.). Сослужили, кроме своих, Знаменский, Чепурин, Пищулин, Зинкевич. На молебен пришли: Аникиев, Митроцкий, Кьяндский, Хазов, Богоявленский. Молебен с благодарственным прошением.

После литургии на солее были приветствия: говорил Владыка - Митрополит, вспоминал дни юности и нашу близость, наши беседы и мечты о будущей деятельности. Потом в жизни он все время следил, как эти мечты я осуществлял в жизни. Благословил иконой Спасителя. Сердечно приветствовал Рождественский от причта и поднес просфору. Подчер­кивал кротость и смирение. Затем от прихожан, приходского совета, певчих и служащих поздравлял староста Сопетов, поднес икону Казанской Божией Матери и характеризовал мою деятельность разностороннюю раньше и всегда энергичную, с вхождением во все детали.

Чепурин с Щербовым поднесли икону Цареградской Божией Матери, и первый приветствовал речью о моей деятельности сначала в низших школах, потом в средних и высших. Приводил отзыв Преосв. Арсения (по-видимому) о моей «исключителъной» работе по школам, о моем участии на Общеземском съезде и отстаивании там таких принципов, при господстве которых не было бы раздора между ведомствами, о моем влиянии в семинарии на большее число подготовленных к пастырству, на такт и прочее. Затем от студентов говорил Скородумов (не за­помнил о чем) и от Университетской церкви о. Лозинский.

Я отвечал кратко, вспомнил Преосв. Павла, под влиянием которого вырос и изменил путь жизни. Сказал, что всё - от Господа, благодарен, а их прошу помолиться о даровании сил на дальнейшее служение.

Многолетием мне закончилась церковная часть, затем перешли на Казанскую 4. Там - пир и чай. Андреев сказал небольшую речь о талантах, а о. Чепурин поднес 20 млн. на бедных студентов.

Днем у меня Митрополит обедал с Новицким и молился. Затем перебывало много народа: депутация от Университетской церкви (Глазенап, Бенешевич, Лобачев и Бойко), А.С.Николаев, Е.А.Шеина, Иславин, о. В.Добронравин, Л.И.Жижиленко, Л.В.Безобразов, Н.К.Ядрышев, М.М.Расторгуев, о. В.Хазов. Закончилось лишь к 12 часам ночи. Устал сильно. Чест­вование вышло уж очень торжественно и довольно сердечно. Прихожа­не многие приветствовали. Иные не знали и после поздравляли. Устро­ил всё Сопетов, да Новицкий со Щербовым. Спасибо им!

17/30 апреля. Воскресенье. 9 часов вечера

Разгром правления Общества приходов. Сегодня за литургией прине­сли записку, что в 12 ночи арестован Новицкий. Потом уз­нал, что арестованы Преосв. Алексий, Богоявленский, Зинкевич, Кедринский, Бычков, Акимов, Чепурин, И.А.Карабинов, В.И.Яцкевич, Приселков, Ковшаров, Ладыгин. Предполагались аресты: Преосв. Венедикта (не за­стали дома), Аксенова (болен), Сопетова и Малиновского (засада) и, может быть, и еще. Каким-то чудом уцелели прочие, но надолго ли?

Аксенов, у которого я сейчас был, сообщил, что у него был обыск, причем взято мое к нему письмо о предполагавшемся у него на квар­тире собрании нескольких человек с Митрополитом. Жду ареста и я. Надо думать, что всё это стоит в связи с делом Введенского, кото­рому Владыка предложил явиться во вторник в пастырскую комиссию для объяснений в связи с последними выступлениями и с организаци­ей Христианского вселенского братства. Он ответил Митрополиту письмом в довольно неприличной форме о том, что он не считает пастырскую комиссию судом, что он явится туда на два часа, но при условии, что там не будет мирян, что ничего не может сказать боль­ше того, что уже сказано печатно, и что, в конце концов, очень не понравится многим и особенно некоторым.

А недели три тому назад мне Юрий Петрович сообщал, что Введенский «предупреждал» Митрополита, что «Смольному стал известен список членов правления Общества» (конечно, через него или Белкова). Таким образом, надо думать, что все эти аресты дело рук Введенского, расправляющегося с теми, кто в пастырской комиссии критиковал его доклад, или намеревался обсуждать его «платформу».

Сейчас Е.М. Лазаревская сообщила, что Боярский очень возмущен будто бы этим, хочет быть у Введенского, а затем - у меня. Я сказал ей, чтобы передала Боярскому - пусть идет к Введенскому и требует освобождения арестованных, потому что, как говорил он Митрополиту: «ключи от Шпалерной у него» (на Шпалерной ул. находился Дом предварительного заключения – Л.А.).

Всё это сделало большой переполох в обществе. Ко мне заходили справляться, благожелали по - хорошему. Ну, как Господу угодно!

19 апреля/2 мая. Вторник. 9 часов утра

Разговор везде только об арестах. Вчера узнал, что еще арестованы: Елачич, прот. Дроздов и Козакевич. Арест последнего наводит на подозрение о шпионаже в самом правлении. Дело в том, что Козаке­вич - не член правления и был в заседании единственный раз, ког­да оно происходило с Владыкой - Митрополитом, и где наговорили Вла­дыке откровенно много неприятного по поводу его воззвания и полномочий Введенскому с Боярским. Козакевич верно говорил об этом. И у меня закрадывается мысль, что, не сообщил ли об этом Введенско­му Н.М.Егоров (брат отцов Льва и Гурия – Л.А.) - его приятель и вообще слывущий в правящих кругах за «своего», но держащийся лавры, монашеского кружка и пр., словом, лавирующий и с «нашими», и «вашими»...

Только этим и можно объяснить арест Козакевича, если, конечно, не присутствует также тут что-либо «личное» (Козакевич живет в районе Введенского). Кстати, еще одна деталь. В пятницу (когда Введенский послал уже письмо Митрополиту с угрозой), в Смольном были предста­вители Александро-Свирской часовни, с ходатайством оставить ри­зы на иконах в приделах, ибо изображения там неполные. Им пришлось долго ждать, потому что тот, с кем им надо было говорить, был занят.

И вот, в конце концов, они видят, что из кабинета выходит Вве­денский и с большой любезностью прощается с представителем Смоль­ного (говорил о. Хазов). Соображая обстоятельства, можно думать, что именно тогда Введенский указал на своевременность «изоляции» определенных лиц, определив и самих этих лиц.

Сегодня хотел быть у меня Боярский. Интересно, что он скажет от Введенского. Во всяком случае, надо, думается, воздействовать на него. В этом смысле я посоветовал вчера о. Льву просить Н.М.Его­рова поговорить с Введенским, рассказав свой взгляд на все эти события, как вызванные именно Введенским.

Необходимо было бы съездить к Митрополиту, чтобы и он вызвал к себе Введенского и определенно сказал ему, что вся вина в нем - Введенском, и что он обязывает его освободить заключенных под уг­розой запрещения. Подожду еще сегодня и затем поеду.

5 часов вечера. Боярский всё еще не был - жду. Сейчас в собор заходил А.С.Николаев, а раньше К.П.Мелехов, не застав меня дома. Последний вообще, чтобы узнать о положении дела и особенно об изъятии ценностей, а первый - по делу об арестах. Он думает, что дело стоит шире, что власть, учитывая понизившуюся после Пасхи (естественно) кривую верующих масс, надавила на верхушку Церкви за упорство во взглядах на изъятие ценностей, а здесь Введенский только мог помочь указанием, кого именно забрать.

Я рассказал ему свои подозрения относительно участия Введенско­го, его привлечении в пастырскую комиссию, его письма Митрополиту и естественных для него шагов после этого, его застращивание раньше, о сообщении списка членов правления в Смольный, о возмож­ной высылке Новицкого в Архангельск. Последнее смутило Николаева, и он думает, что для иных этим может трагично кончиться эта, пока еще, трагикомедия. В частности, ему хотелось бы помочь старику Акимову. Я сказал о своих шагах через Боярского, и Егорова на Вве­денского. У него явилась мысль отправить матушку Акимова к Вве­денскому, под видом того, что известны большие связи Введенского, и может ли он помочь особенно ввиду болезни Акимова. Сейчас встретился с Карсавиным, и тоже речи о том же. Удивляет­ся Боярскому который, вообще-то, человек порядочный.

21 апреля/4 мая. Четверг. 9 часов утра

Вчера сразу после литургии поехал в Андреевский собор на отпева­ние о. прот. И.И.Добронравова. Служил Митрополит с Преосв. Венедиктом и Иннокентием. Мне надо было видеть Митрополита. После отпевания в церк­ви, дорогой и в квартире покойного обменивались мыслями по поводу аре­стов… тут выяснилось, что:

1) Боярский был у Митрополита и сообщил уже ему всё, известное и нет, оставил ему и копию письма, посланного Введенскому. Письмо - хорошее, позиция занята правильно, и тон определенный, хотя в начале и есть некоторые неприемлемые вещи. Он пишет, что власть слишком внимательна к группе 12-ти и особенно Введенскому, что арест церковно-общественных деятелей в угоду этой группе - это такая медвежья услуга, при которой необходимо скорее отмежеваться от власти, чтобы не быть слепыми орудиями ей и в интересах их собственного дела - церковной реформы, что он лишь в этом случае готов работать вместе, что иначе, при всей солидарности идей­ной и личного усилия, он предпочтет лучше страдать с Церковью, терпя её недостатки, чем быть с ними...

В Москву Боярский едет нарочно, чтобы уберечь Введенского от крайностей, на которые его могут там тянуть. Всё это хорошо, если бы дейст­вительно было так. Но неуверенность в том, что сам же Боярский как ди­тя, - слишком увлекающийся...

2) Введенский был у Митрополита во вторник и предполагал быть еще вчера. Митрополит еще не послал ему выработанной на заседании в суббо­ту резолюции, а только на словах ему сказал, что он пригласил его в пастырскую комиссию не для суда, а для беседы, чтобы он мог реабилити­ровать себя от обвинений в церковном расколе. На это Введенский сооб­щил Владыке уже составленный, а, может быть, и раньше выработанный и сознательно проводимый план: он готов себя реабилитировать, можно - вместо арестованных - избрать новое правление (Общества приходов – Л.А.) и новую пастырскую комис­сию(!), где он и может это сделать, и тогда вообще можно все дела цер­ковной жизни поставить на иную дорогу и вести по другой линии - к церковной реформе.

Удивительно просто и скоро: консервативное правление посадил на Гороховую, а вместо него изберем либеральное и новый курс церковной политики, что и требовалось... А те пусть сидят, а полномочия до де­кабря - это не важно, - а на уполномоченных, избираемых от приходов, оче­видно, можно повлиять, надавить и т.п. И наглость и легкомыслие!

3) Митрополиту я настойчиво советовал непременно и немедленно осведомить Патриарха о здешних событиях и роли Введенского, сказать, чтобы, когда явится в Москву Введенский с Боярским, Патриарх знал бы их линию поведения и взгляды здесь, чтобы так и вести с ними разго­вор. А то Введенский всё может представить в своем освещении и вве­сти Патриарха в какое-либо неудобное положение.

Стало известно еще, что арестован Г.Ф.Чиркин, ярко выступавший в правлении. Козакевич не арестован. Кедринский арестован по другому делу – относительно «сокрытия» ценностей. Кажется, и Дроздов по такому же делу.

Я принял меры к тому, чтобы разные приходы взяли на себя заботу о питании заключенных и помощь семьям. О Новицком и Преосв. Алексии бу­дем заботиться мы, о Карабинове и Приселкове я просил через Нину Никитину (дочь прот. Александра Никитина, б. настоятеля ц-ви синодального подворья в СПб, студентка Петроградского Богословского ин-та – Л.А.) - Вознесенский и Спасо - Сенновский приходы, другие приходы - о прочих. Вчера после молебна просил студентов поговорить с настоя­телями своих приходов об этом.

Вчера ко мне явились трое из района по поводу изъятия ценностей из собора. Говорят, что вечером должно быть окончательное заседание комиссии в Смольном, решается вопрос о музейных храмах и, в частности, о нашем соборе. Будто бы решается - и с наклоном в дурную сторону - и вопрос о нашем иконостасе. Договорились, что они придут в пятницу, в два часа, а мы к этому времени подготовимся (представители приход­ского совета, подготовка пожертвованных ценностей для выкупа, взвеши­вание, описи и т.п.). Ключарь - струсивший, как рассказывали, - тоже прибежал, просит проверить всё. Будем проверять, хотя это дело его было бы. Сегодня же и приходской совет.

Вечером вчера был молебен перед началом учебного года. Я сказал речь. После молебна ознакомил с положением об институте. Шустов озна­комил подробно с учебным планом. Отец Макарий (Звездов, студент и казначей института – Л.А.) прочел только что принятое в совете положение о студенческой коллегии. Этим закончилось. Поступающих пока человек 30, но люди ярко выраженного религиозно­го направления.

1 час дня. Сейчас узнал (сведения идут из Гороховой), что арестованным грозит высылка в Москву, что имя Акимова называлось особенно в связи с его резкими выступлениями (очевидно, на собрании настоятелей у Митрополи­та), что всё дело связано не столько прямо с церковными ценностями, сколько с личностью Введенского(!).

Новицкий прислал домой записку, что сегодня утром его переводят на Шпалерную, просит не беспокоиться о нем, беспокоится сам об Окса­не (дочери – Л.А.) - записка передана из корпуса одиночек № 1, камера 30.

Дело помощи арестованным налажено: Нина Никитина побывала у раз­ных священников и устроила. О Карабинове будет заботиться Вознесенское братство.

Да - еще. «Профессор-канонист» и «старик-профессор Духовной акаде­мии из Казанского собора» (очевидно, Бенешевич и Налимов), не арестова­ны потому - как передавалось с Гороховой, - что они люди науки и, как таковые, иначе выступать не могли, как выступали. Обо мне ничего не говорилось, по крайней мере - не было слышно.

22 апреля/5 мая. Суббота. 11.30 вечера

Сейчас только пришел домой после целого дня событий. Начну по по­рядку.

Вчера, в четыре часа, пришел к Аксенову, осведомил его о событиях и, в разговоре, он подал мысль, чтобы Владыка-Митрополит побывал сам в Смольном и походатайствовал за заключенных. Я сегодня утром написал об этом письмо Митрополиту и срочно отправил его с Борей. Тот вер­нулся и принес мне ответ письменный, в котором Митрополит пишет, что примет к сведению и возможному исполнению мысль, а меня приглашает к себе вечером, чтобы возложить поручение представительствовать в Губкомпомголе, что этим делом можно послужить и общецерковному делу, что Рудинский в качестве представителя уже уехал в голодающие гу­бернии.

Вечером, в семь часов, я был у Митрополита и получил «мандат». Ника­ких подробностей указать не мог, и просил завтра побывать в Смольном и сообщить ему. Сказал только, что Боярскому хотелось войти в эту комиссию. Увидим, что будет...

С утра сегодня подготовился к посещению собора комиссией по изъятию, составил ведомость и определили вес всего. В общем 122 пуда ве­са. Сдать можно до 35 пудов, хорошо бы выкупить около 80 пудов с ико­ностасом и престолом, а без них - всего около 3-5 пудов. Это-то пустяки, конечно!

В два часа пришли и занялись проверкой - перевесили все сосуды, кресты и всю мелочь. И всю мы выкупаем. Затем осмотрели иконы, наметили те, которые мы выкупаем, которые будут приняты, и которые оставляем под вопросом. Этим и закончили. А в восемь часов хотели придти для самого принятия; я не был, потому что был у Митрополита.

Перед началом договорились, что они имеют инструкцию брать всё - и эрмитажное, но отдельно упаковывать, что и иконостас подлежит снятию. Я сказал, что мы попытаемся выкупить, что можно, и просил об отсрочке. Они согласились до понедельника до вечера. Надо за это время напрячь силы к сбору. Завтра буду уяснять этот вопрос.

23 апреля/6 мая. Суббота. 4 часа дня

С утра виделся со старостой. Вчера вывезли из собора 22 пуда серебра и 60 золотников золота, в час ночи. Собор к моменту вывоза был окружен солдатами. На вид сегодня мало что изменилось. Явилась мысль: может быть, не выкупать иконостаса, а вместо него сделать новый, такой же, но из белого металла. Думаю, так и сказать людям в проповеди. Владыка благосло­вил.

Был в Смольном. Заседание совета во вторник, в 4 часа. Я буду равно­правным членом, буду включен в президиум (Смольный, комн. 84).

На пути туда меня обогнал на автомобиле Введенский с Бакаевым (с 1917 г. член Петросовета и губисполкома, председатель Петроградской ЧК, а с 18 марта 1922 года ответственный Петроградского Помола – Л.А.). На обратном пути ехали вместе с ним к Митрополиту. Сообщил, что будут свидетельствовать мощи св. Александра Невского, что возьмут раку. Относите­льно арестованных старается усиленно распространять слух, что они взяты персонально: Преосв. Алексий за монархическую агитацию(!), Новицкий - как личный секретарь Керенского(!), Богоявленский – «недоумеваю» - вероятно, как крупная личность или по болтовне Зинкевича. «А Акимов?» - спросил я. «Не знаю». Все будто бы значились в проскрипционном списке. Но тогда почему все одновременно и именно в данный момент? В конце кон­цов, договорился до того, что сказал, что арестованы «и персонально, и как члены правления». Сообщил еще, что Преосв. Алексий и Новицкий - в одиночках, что выпускать будут по ликвидации церковных ценностей.

Собирается ехать в Москву. Боярский не едет, потому что ЦИК Помгола не дает ему командировки (они еще числятся как представители Митрополита). Говорит, что Кремль готов созвать собор «не разбойничий, а настоящий, канонический, с Патриархом». Пункт 13 об отделении Церкви пересматривается, могут дать права юридического лица, права законоучительства, апологии и т.п. при условии аполитичности и лояльности. «Вообще, представляются возможности больших перспектив в Петрограде». Почему только в Петрограде?

О Патриархе сообщил, что он чуть ли не под арестом, что Кузнецов дал заключение, очень не в его пользу о толковании им канонов, что он выпустил 5 апреля третье воззвание, что в Москве арестовано 53 священника, и что ожидается еще здесь масса арестов в связи с сокрытием ценностей.

По поводу речи Карсавина в Дворянском собрании (говорил против них) говорит, что он набросил тень на Богословский институт. Заговорил о 9 июня и Петрозаводске – по-видимому, приглашали.

Видно все-таки его большое участие во всем деле - недаром усилен­но подчеркивал «персональность» ареста.

Заходила Е.А.Шахматова (Масальская) и сообщила, что в Академии наук совместно с Академией художеств было собрание, где решено протестовать против постановления об иконостасе Казанского собора; сегодня Ольденбург и Марр поехали к Зиновьеву, отправляется нарочный к Тро­цкому и Троцкой о том же. Дай-то Бог!

24 апреля/7 мая. Воскресенье. 7 часов вечера

Жду старосту, чтобы идти для продажи пожертвованных бриллиантов на покупку серебра на выкуп. Вчера вечером за всенощной призывал верующих к жертве и пояснил, что хотелось бы выкупить всё, но едва ли хватит средств и потому, если бы не хватило, тогда собранное упот­ребили на сооружение нового иконостаса.

Вечером разбирали пожертвованное. Сегодня за литургией опять призы­вал к пожертвованиям. Приносят много! Но надо гораздо больше. Ювелир все время переплавляет лом в слитки.

Вчера жена слышала от Безобразова, что по сообщению лица, имеющего какое-то близкое отношение к Шпалерной, арест произведен именно как членов правления Общества приходов, «которое недовольно большевиками», что Новицкий сидит вместе с Зинкевичем, что вообще сидят по двое, чувствуют себя хорошо, высылка в Москву пока не грозит, а после суда - неизвестно.

Помощь заключенным организована, оповещены приходы, ко мне приходили из Экспедиции, собирают везде, я указал, кому носить.

26 апреля/9 мая. Вторник. 12 часов дня

Сегодня иду в Смольный на заседание Комиссии Помгола; подготовился к вопросу о Казанском соборе. Там же должен побывать в адми­нистративном отделе по поводу регистрации Общества при­ходов. Вчера с нарочным была получена повестка с предупреждением, что в пятидневный срок со дня её получения Общество будет закры­то, если мы не явимся для регистрации, согласно данных указаний. К сожалению, никаких указаний не имею. Новицкий в день ареста гово­рил что-то, что надо устав немного переделать и только. Объяснюсь. К сожалению, ушла и секретарша, так что никаких сведений у меня нет даже по членам правления.

Об иконостасе вопрос в нерешенном состоянии. Вчера я отпра­вил в район просьбу приходского совета отсрочить до пятницы сня­тие его, мотивируя тем: 1) что два дня совершенно недостаточны, 2) что и инструкция говорит о 7 днях и 3) что не окончить работу сня­тия слепков с иконостаса. Район не мог этого разрешить и посланный (В.П.Акимов) ездил к Бакаеву, который своей властью отсрочил еще на два дня, до среды, а о больших сроках доложит сегодня Губкомпомголу.

Народ несет и несет ценности. Трогательно, но всё это ведь кап­ля сравнительно с тем, что нужно: нанесено пока около 3 пудов серебра, до 1 фунта золота: монеты, серьги, кольца, броши, несессеры, письменный прибор, крест с тел снимают... А надо за один ал­тарь 10,5 пудов, а за иконостас - 62 пуда, престол - 11 пудов и т.д. Возмущение народа - огромное, ропот нестесняющийся. Оказывается, академики не были допущены Комаровым к Зиновьеву. Академия наук сочла себя оскорбленною и вчера, говорят, было экстренное заседание её. Что вынесено, не знаю. Общество художников, по слухам, обращается в Москву и предлагает, если государство не согласится оставить ико­ностас, пусть оставит его за выкуп их художественными произведени­ями. Ввиду всего этого очень важно отсрочить снятие возможно доль­ше.

11 часов вечера. Поздно пришел домой - долго идти от Смольного (до Невского пр. – Л.А.), дождь. В два с по­ловиной часа был у Ларионова. Разъяснил, что у Общества приходов может быть только хозяйственная деятельность. Это совсем суживает нашу деятельность, так что теряется смысл существования Общества. Но так как члены сидят, то надо пока зарегистрироваться. Пусть по освобождению сами обсудят, быть или не быть. А прикрытие самостоятельное сейчас может дать повод думать, что мы испугались, потому, что занимались будто бы недозволенным. Попрошу Аксенова редактировать. Срок до понедельника.

Заседание совета Компомгола началось с запозданием, в 5 часов, и кончилось в восьмом часу. Было около 20 человек, из них человек 6 евреев. Первый раз я присутствовал в заседании большевистского уч­реждения. Обстановка та же - ковры, зеленое сукно. Только вид сидящих - смешанный: евреи одеты обычно, наши как товарищи: в пальто, брюки за голенищами, с трубками, в шапках. Я пришел рано и сидел на диване сначала один - понемногу начали собираться.

Входят все в шапках, я без шляпы. Понемногу, сначала евреи, начинают снимать шапки и в конце заседания только 4 товарища сидело в шапках, остальные - без. С внешней стороны собрание велось в порядке, рука набита к этому. Председатель Пахомов, по-видимому, интеллигентный рабочий, говорит нелитературно, но складно и очень длинно, голова хорошая, очень решительный. Кондратьев, завотделом управления, еще сравнительно молодой человек, типа приказчиков, говорит тоже складно, возможно, что из интеллигентов, деловитый. Представитель финотдела, кажется, из евре­ев, но интеллигентный. Представитель Рабкрина Зейлигсон - еврей, интеллигент, очень деловой, знающий свое дело и уверенный в себе. Поведение евреев подчеркивающе благородное, особенно в вопросе по изъятию ценностей и обложения верующих магометан. Я сидел, молча - первый раз, ибо мне еще ничего не было доложено, мандат предъявил председателю, который сказал, что я буду включен в президиум.

Из доклада Пахомова видно, что Компомгол последние два месяца при­нялся за работу очень серьезно, а раньше всё шло хаотично. От хаоса не освободились и теперь. Не реализованы пожертвования и отчисления фабриками - до 50 миллиардов. Залежи хлеба - по несколько месяцев... Председатель жалуется, что масса комиссий только мешает, не скоординированы, разрознены, и в Губкоме нет очень многих сведений, делается ли что-либо там. По-видимому, сейчас, нет надобности выпускать новые обложения, надо только реализовать старое, собрать общегражданский налог (до 250 миллиардов, из которых получено только 26). Интересно, что обложение увеселительных мест дает ежедневно от двух до трех миллиардов! При таком доходе, что значат церковные цен­ности... и был ли смысл в их изъятии, когда, например, все ценности Казанского собора могут быть покрыты в 10-15 дней увеселительным сбором.

Кондратьев информировал, что изъятие ценностей подходит к концу, остались большие храмы, как Казанский, Исаакиевский соборы и лавра, они отложены до пятницы. Москва понуждает сильнее и сильнее, предпо­лагая намеренную затяжку. Так как в Москве было много недоразу­мений, а здесь мало или почти без недоразумений прошло, то Москва относится очень подозрительно к Питеру, подозревая его в халатно­сти и мирволении.

Возможно, что пришлет и контрольную комиссию. На самом деле этого нет. На местах не представляют описей, что обращает внимание, особен­но в виду открываемых «кладов». Назначены следователи. Что до инославных, то они обложены тоже (мыслящему ясно, что нечего изъять в мечетях и синагогах), польские храмы тоже без всяких исключе­ний будут изъятию подвергнуты.

От Ларионова узнал, что он намерен на этих днях проверить, где ведется преподавание Закона Божьего (групповое), и привлечь священ­ников к суду. Надо сегодня сходить в Рабкрин и предупредить Чельцова и Пакляра. Староста вечером сообщил, что 9,5 пудов серебра готово уже. Слава Богу!

28 апреля/11 мая. Четверг. 10 часов утра

Вчера с утра был у Аксенова посоветоваться с ним об уставе Общества. Оказывается, у него уже готов текст (по просьбе Новицкого), только с введением в него богослужебных и богословских вопросов. Сегод­ня посылаю Борю к Португалову на одобрение и - в случае такового - буду готовить его. Приходил Огнев, и я просил его предупредить о.о. Лебедева и Венустова и г. Бирмерт о подписи. От Аксенова узнал (со­общил ему о. Лев), что Митрополит написал, было, короткое и официаль­ное письмо, но, по-видимому, после беседы с Н.М.Егоровым, взял его обратно и таким образом, оставил без внимания мысль о личном ходатайстве. Печально...

Там же узнал, что Введенский, Белков и Красницкий уехали в Моск­ву, что Введенский прислал Боярскому записку о том, что «Смольный» ему не доверяет и не дает командировки, на что Боярский будто бы ответил резким письмом и в результате - слухи о подписании ордера на арест Боярского! Получается впечатление, что Введенский – «един от них», определенный агент преследующего духовенства правитель­ства... Насколько всё это правда - трудно разобраться. Дальнейшее покажет!

…Вечером я заходил к Кедринскому, который в субботу был освобожден. Говорит, что вопросы (при допросе) касались исключительно пра­вления, его заседаний, собрания с Митрополитом, вынесенного постанов­ления. Таким образом, совершенно ясно, как и предполагал, что арест не персональный, а групповой, как членов правления или лиц, причастных к нему.

29 апреля/12 мая. Пятница. 6 часов вечера

Вчера был днем у Митрополита, доложил о заседании Компомгола, представил журнал Богословского института. Он сообщил о событиях в Андреевском приходе, где Платонов проявляет большое нетерпение относительно назначения настоятеля. Через день после заседания при­ходского совета, постановившем отложить этот вопрос, до окончания 40-го дня, он разослал повестки об экстренном заседании с предупреж­дением, что оно будет считаться законным при всяком числе собравшихся. Неожиданно такая повестка собрала большое число членов и поставленный на голосование вопрос дал 8 - за избрание настоятеля и 15 - за отложение вопроса. Теперь Митрополит думает, кого бы туда назначить посолиднее, чтобы обойти Платонова.

С чьих-то слов Митрополит подозревает, что о последнем (пасхальном) заседании правления даны сведения властям Платоновым. Я больше думаю о Егорове, хотя, может быть, и ошибаюсь.

Вечером вчера был у Аксенова, сообщил ему, что Португалов одобрил устав Общества приходов в измененной редакции, посоветовался с ним от­носительно формулировки расписки, какую должны учинить под актом члены Комиссии по изъятию церковных ценностей.

Сегодня утром в соборе был Преосв. Алексий, выпущенный вчера из Шпалерной. И его спрашивали только о заседании правления. Он, конечно, мало что мог сказать. Сидел вместе с Приселковым.

Днем я был в Рабкрине (коми. 54, бюро жалоб) у Сергея Ипполитовича Виленского, чтобы узнать постановление по делу законоучительства и о составе приходских советов. Первое сообщено в Москву, второе - при­знано неправильным излишнее вмешательство во внутреннюю жизнь Церкви.

Сегодня вечером - продолжение «изъятия». Приходил днем член комиссии, говорил, что примут выкуп, возьмут некоторые ризы, хоругви, балюстраду. Иконостас же оставят до понедельника.

2/15 мая 1922 г. Понедельник

Идут тяжелые дни, снимается иконостас собора, несмотря на рас­поряжение из Москвы о приостановке. И не найти права!

В пятницу, 12 мая н. ст., вечером, явилась комиссия в собор и заня­лась приемкой серебра и снятием балюстрады. Взамен выкупленных богослужебных предметов, мы подготовили и сдали 10 пудов 23 фунта 6 золотников серебра, и получили расписку, предоставляющую выкуп­ленное в полное распоряжение нас - нескольких представителей при­ходского совета, поименованных персонально. Продолжение работ было отложено на вечер понедельника.

В субботу утром, часов в 12, мы со старостой собирались идти в нарсуд для заверки подписей при регистрации переработанного уста­ва Общества приходов, как жена, а за нею Б.Н.Молас, подают копию телеграммы из Москвы Троцкой, адресованной Главмузею: «Губисполкому послана Председателем ВЦИК Калининым телеграмма: предлагаю изъятие иконостаса Казанского собора и раки Невской лавры приостановить временно впредь до разрешения вопроса в центре». Понятна наша радость. Я немедленно вывесил об этом извещение в соборе, а вместе с тем, послал в райсовет осторожно выяснить, известно ли там об этом. Молас сказал, что в 11 часов дня показывал телеграмму в Главмузее Бакаеву.

Возвратившийся из района о.В.II.Акимов принес тревожные известия, что Бакаев уже дважды приезжал в район и приказал немедленно при­ступить к снятию иконостаса. На намеки Акимова делался вид, что о телеграмме ничего не знают...

Очевидна мысль: поскорее снять иконостас и поставить центр пред совершившимся фактом, и – конец! Так это случилось уже с ракой: в пятницу разобрали, а в субботу пришла телеграмма.

Около 3 часов, двое из района приходили справляться, когда окон­чится всенощная. Я сказал, что около половины десятого, причем прямо заявил, что мне известно о полученной телеграмме, о которой я уже осведомил народ. В 6 часов виделся с Моласом, который сообщил, что вечером к нам явится представитель Главмузея, член Академии А.П.Удаленков, с подлинной телеграммой для защиты иконостаса.

После всенощной, в 10 часов вечера, действительно явились - на этот раз главные лица 2-го района и с ними не прежние рабочие, а человек 10 курсантов 1-й школы. Удаленков долго пререкался, показывая подлинную телеграмму Троцкой, так что, в конце концов, комиссия должна была сдаться, и часть их пошла к Бакаеву за разъяснением, взяв копию телеграммы. Через полчаса они, однако, вернулись с припиской Бакаева: «Указания Главмузея, не подтверждаемые ВЦИК, для нас не обязательны». На основании этого, сейчас же была прервана произво­дившаяся работа по разбору хоругви (не в ней дело, очевидно, а надо было «хоть лист снять», как выразился один из них; цель – понятна), и перешли к иконостасу. Удаленков стал просить начать, по крайней мере, с боковых частей, где нет орнаментальной работы. Стали было возражать, но мое вмешательство и просьба, почему-то возымели действие, и приступили к левой стороне. Проработали час, и так стало темнеть, то закончили. Составили акт. Впечатление было настолько тяжкое, что придя домой, я от волнений очень плохо спал ночь, нервничал и утром, во время ли­тургии. В 2 часа, снова в воскресенье, явились и продолжали разбор хоругви и правую сторону иконостаса. Снимали пока гладкие части, без орнаментов. Утром я послал письмо Ольденбургу, уведомляя его о происходящем и прося принять меры к спасению иконостаса.

Сегодня опять к 2 часам обещали придти. Утром вывозили из собора снятое серебро. А мы после ранней (я служил), занялись переносом даро­хранительницы с престола (очень тяжелая, работало до 8 человек), за­тем о. Золотов с одним из мирян разбирали престол, чтобы охранить алтарь от курсантов, которые с поразительно злобным отношением за­нимались работой вчера и третьего дня.

Все хочется надеяться, что в самый последний момент правда откроется, и иконостас будет спасен. Но... да будет воля Божья!

3/16 мая 1922 г. Вторник. 12 часов ночи

Совершилось! Иконостас и царские врата уже почти разобраны или вернее - разрушены. Ничто не помогло. Вчера днем пришло человек 25; собор был опять закрыт, работали до 5.30 и разрушили много. В 4 ча­са я пошел к Н.П.Сычеву, директору Русского музея, рассказал ему. Он загорелся, и вместе с Котовым Г.И. написали телеграмму в Москву, Кремль, Председателю ВЦИК Калинину, копия Троцкой: «Вопреки Вашей телеграмме разрушение иконостаса Казанского собора начато. Просим остановить гибель памятника, известного всему миру».

Вечером, перед всенощной, меня попросили в собор - оказывается, для переговоров о том, чтобы предоставили им всё послеобеденное время без перерыва на всенощную для работы, со вторника. Пришлось согласиться. И с сегодняшнего дня они работают с 2-х часов до позд­него вечера.

Вчера была торжественная всенощная в левом приделе по случаю престольного праздника св. Феодосия; народу порядочно, все ходят, смотрят, вздыхают, возмущаются, но... что ж поделаешь?

Сегодня с утра я всё ждал отвода из Москвы. Около 12 ч. дня, каких-то два молодых человека приходили в собор и сообщили, что есть благо­приятная телеграмма относительно царских врат. Кто они - не сказа­ли, так и откуда знают. Около 2-х часов приносят телеграмму на имя Жукова от Ятманова (заведующий Отделом музеев Наркомпроса - Л.А.) с извещением, что около 3 часов прибудут он и Бакаев, что до тех пор не приступать к снятию царских врат. Тут же приложена и телеграмма Троцкой Ятманову с сообщением копии послан­ной телеграммы в Смольнинский Губисполком и Бакаеву: «снятие церковных врат Казанского собора задержать. 15.5.1922.Калинин».

В 3 часа явился Ятманов, за ним Бакаев, и сразу отдал приказание «снимать». Первый раз видел его. Глаза бегают, хитрые, подозрительные; странная привычка хихикать и высмеивать в стороне; властные тона; полная несговорчивость ни на какие уступки и резко непримиримое отношение ко всему, что касается какого-нибудь послабления в пользу церкви. При осмотре предметов и икон, все зарегистрированное непре­станно требовал передавать в Эрмитаж. Никакие просьбы не действова­ли. Ввиду того, что он велел отправить в Эрмитаж многое из выкуплен­ного уже (свыше 5 пудов!), я пытался выкупить боковые царские врата - не согласился ни за что! Явилась мысль уже после его ухода выкупить весь оклад около чудотворной иконы. Не знаю, согласится ли завтра…

Завтра, в 2 часа, опять начнут работы! Скорее бы кончали. И нравст­венная пытка, и физическая усталость чувствуется, наконец, от всего происходящего.

Вечером заходил Бенешевич советоваться относительно предлагае­мой ему защиты Патриарха. Дело мудреное, потому что позиция Патриар­ха была в каноническом смысле не особенно тверда.

5/18 мая 1922 г. Четверг. 11 часов утра

Вчера, в третьем часу, снова явились, на этот раз со слесарями, и занялись снятием риз местных икон обоих приделов и царских врат там же. Разрушение иконостаса продолжалось. Весь орнамент, представляющий действительно тонкую, художественную работу, отрывается, мнется, потому что свозиться будет не в Эрмитаж (куда царские врата назначены), а в Горфинотдел. Вечером работали матросы. Отрывание и сдирание производились штыками и шашками. Бронзовые звездочки на арке так отрубали, что они летели чрез весь правый алтарь к Голгофе... Не было аппарата увековечить этот вандализм и отношение «русских» людей к своему художественно-историческому памятнику.

Вчера же в Эрмитаж, в дополнение к отнесенным некоторым сосудам, евангелиям и крестам, - еще 2 креста, 4 евангелия и дарохранительни­цу 1730г., дар Императрицы Анны Иоанновны.

Не понимаю этого акта иначе, как определенное гонение на Церковь: почему непременно необходимо брать всё мало-мальски художествен­ное непременно в Эрмитаж, если есть полная возможность поставить эти вещи на учет и периодически устраивать выставки, на которые и брать их. А то непременно требуют напрестольный крест, рипиды, посох, пото­му что они «работы парижского мастера Ажи», ризу (даже с иконой) Тихвинской Божией Матери, ризу с Ченстоховской иконы Божией Матери. Последнее я уж и совсем не понимаю: цельность впечатления получает от ризы с иконой, а без иконы риза ...совсем не то. Опять же - это исторический памятник, присланный Кутузовым в 1813 году. Почему уби­рать его из Казанского собора?!

Пережил тяжелый момент, когда Ятманов с Бакаевым осматривали со­бор и, намечая ризы в Эрмитаж, а (за компанию...) иконы для реставра­ции (какая связь всего этого с помощью голодающим?), подошли к чудо­творному образу. Риза, конечно, не могла остановить их внимание, но сравнительная древность иконы заставляла опасаться, особенно ввиду проявленной резко тенденциозности осматривавших. Я объяснил, что эта икона - времени Пожарского, что подлинный образ в Казани украден, что «ничего особенного» в смысле иконописном не представляет, словом, всячески старался отвлечь их внимание, и поскорее перевести на другие иконы. Удалось кое-как, хотя в этот момент подошел ключарь, и я очень боялся, что он распространится относительно трещины. Тог­да не избежать бы реставрации, а, может быть, и оставления в музее. Тоже случилось с чтимой иконой свт. Николая, оставили на месте, за­интересовавшись только ризой.

В результате вчерашних «работ» оказалось, что царские врата левого придела пришлось прикрыть завесой: голые доски, к тому же поломанные, снятые иконы. В правом несколько лучше: иконы в царских вра­тах на местах, но рама попорчены. В главном иконостасе во многих местах зияют вместо обшивки дыры, так как снимали орнамент вместе с досками.

Днем вчера приходил в собор К.К.Романов (зав. Петроградским отделом музеев Наркомпроса – Л.А.), вчера же уезжавший в Москву. Я снабдил его сообщением о датах и работах последних в соборе с получавшимися из Москвы телеграммами. Всё это он будет докладывать. Но поздно уже, и разрушенного, ни в каком случае, не вос­становить. Добились своего: «стену» сняли...

К ужасу окончательному – своему, присоединился еще и общий: вчера в «Правде» помещено сообщение об «отречении» Патриарха, проводится пара­ллель между этим и отречением Государя, сообщается, что временно управление Церковью берет на себя группа прогрессивных священников. Надо ждать дальнейших сообщений, чтобы понять происходящее. Но роль Введенского, еп. Антонина и иже с ними – преступна.

6/19 мая 1922 г. Пятница. 1 час дня

Слава Богу! Наконец, вчера к 5 часам вечера закончили «изъятие», сложили всё в нашу кладовую и ушли. Картина неприятная. Народ в значительном числе, любопытствуя, приходил весь вечер, пока я слу­жил всенощную до 8 часов.

С главного иконостас снято всё: остались местами медные посереб­ренные листы, дерево в отверстиях от винтов и гаек, местами испор­ченное штыками, проломанное, местами выворочены доски, которые потом, по окончании работ, были восстановлены. Разбиты в правом боку два зеркальных стекла, разбита мраморная стенка у лестницы, ведущей к чудотворному образу. Оставлена часть украшений только у чудотворного образа, да вернули по нашей просьбе часть украшений к иконе Спасителя. К счастью, оказалось, что снятое не серебряное, как и престольные кресты, и верхний крест с арки. От этого наружный вид много выигрывает.

Пострадали боковые царские врата, особенно северного придела: иконы мы сняли, остались доски, весьма неприглядно высматривающие, так что я завесил их уже завесой.

Вчера Волек (? - Л.А.) и Ильин справлялись от имени Бакаева, когда мы думаем привести всё в порядок, и не надо ли закрыть собор до этого времени. Я сказал, что уже приняты меры к скорейшему восстановлению всего, созываем сегодня художников и рабочих. Хочется за завтрашний день подготовить к служению в воскресенье. Сегодня составляем акт общий.

Вчера вечером был у Аксенова, делились впечатлениями и мыслями. Рассказал ему обо всем нашем соборном по порядку. О заключенных - всё по-старому, освободили Озадовского. Ко мне приходил Л.И.Гиринский (адвокат – Л.А.), желающий организовать защиту из православных. Суд вероятен в конце будущей недели. По-видимому, хотят сосредоточить все дела по изъятию ценностей, одновременно и к ним присоединить и дело о заключенных членах правления Общества приходов. Расчет такой: тут ничего серьезного нет, там вообще на других можно выехать, и, в общем, соорудить «грандиозный» процесс церковников. Недаром Бакаев говорил мне в соборе, что до 75% священников будут привлечены...

По делу с Патриархом и с известиями об отречении, по-видимому, дело обстоит так: вследствие нахождения под судом он передает управление Церковью старейшему из иерархов. По опубликованному вчера в москов­ских «Известиях» официальному сообщению наши батюшки пошли на гнус­ность, и Красницкий предъявил Патриарху ряд обвинений прямо контр­революционных, чуть ли не в обагрении рук кровью, так как были рас­стреляны и т.п.

Да, Церковь накануне серьезных тяжелых переживаний, а мы - испыта­ний, может быть, исповедничества... (Примечание 1928г.: «Как тяжело чи­тать обо всем этом! Особенно когда думаешь о том, что будет в сле­дующей тетради»).

8/21 мая 1922 г. Воскресенье. 6 часов вечера

Вчера, целый день с утра, мыли алтарь, солею, низ иконостаса, накану­не и вечер весь иконостас был вытерт от пыли; столяр устроил рамки для икон. Я сам вытер иконы Боровиковского и стекла, и поместил их на место. Теперь вычищенные они выглядят замечательно хорошо! В 6 часов я совершил водосвятный молебен и окропил алтарь и солею. Престол днем облачили в белую одежду. Скромнее выглядит, но прилич­но. Всенощная собрала много народу, все любопытствуют.

Работы столярные продолжаются у царских врат левого придела. При­ходится спешить с ремонтом и ради благолепия, и ради воскресного приказа Бакаева, который не стесняется угрозой закрыть храм, ес­ли не будет приведен в порядок (пять строк зачеркнуты автором, прочтение невозможно – Л.А.).

По делу о заключенных у меня был освобожденный из-под ареста Н.Чиркин. Его спрашивали о заседаниях правления, не был ли кто из Москвы (очевидно, ищут, не распространялось ли воззвание Патриар­ха), кто и что говорил на заседании с митрополитом на Пасхальной не­деле (он назвал Платонова, Елачича, себя и Богоявленского).

Слышно, что будет суд, хотят сделать серьезный и громкий процесс. Некоторые адвокаты предлагают услуги к защите, но, например, сегодня приходила супруга Елачича, и проповедовала совершенно иное отношение: никакой защиты, Господь защитит это дело правое... Я все - таки посоветовал ей узнать мнение заключенных по этому поводу.

…Из Москвы газетные сведения очень печальные и странные: будто бы Патриарх ушел от управления и согласился на допущение временного комитета по управлению Церковью до Собора из группы прогрессивного духовенства. Не понимаю этого шага, раз есть прямое указание Со­бора, что при суде над Патриархом, он передает управление старейше­му из иерархов. Зачем понадобилось ему вносить смуту в Церковь? Даже, как говорят, если бы ему предъявили и условие: или уйти, или 40 священников будут расстреляны, то и тогда он мог уйти, но сдать уп­равление непременно канонически правильно.

Тогда же, 10 часов вечера. Сейчас пришел от всенощной. Отец Н. Либин вчера и сегодня служил в Леушинском подворье, и виделся с митрополитом, который очень бла­годушен и доволен, что его «хорошо» приняли на Гороховой, куда вызыва­ли для допроса. О чем спрашивали, не говорил, только просил передать старосте, что им интересуются на Гороховой по поводу того, что он говорил на заседании в четверг, на Пасхальной неделе.

В разговоре с митрополитом о. Н. Либин, по его словам, выдвинул два вопроса. Во-первых, необходимость для Владыки послужить в Казанском соборе, который нравственно подвергся особенному поруганию, и ска­зать слово насчет изъятия ввиду событий в Москве с Патриархом, а, во-вторых, подчеркнул особенную благодарность ему за назначения ме­ня, так как только благодаря большому такту, проявленному мной во всем этом деле изъятия ценностей, оно прошло у нас - при громадности работы - без всяких шероховатостей. «Вот на каких людей Вам надо опираться, Владыка, а не на какую-нибудь дрянь!» - закончил он. «Да, да..., о. Николай - хороший человек» - было в ответ, но при слове «дрянь» он взд­рогнул от неожиданности, и вероятно, неприятного чувства собст­венной оплошности в приближении к себе людей, производящих теперь соблазн в Церкви!

9/22 мая. Понедельник. 12 часов ночи

Вчера жена заходила к о. Бычкову, только что освобожденному. Гово­рит, что ему предъявляется обвинение в агитации против изъятия ценностей, в распространении писем митрополита в Исполком, в участии в заседании Пасхальной недели… Заключенные интересуются, предпринимается ли что-либо правлением в отношении их. Жена ответила, что: 1) я писал митрополиту о личном ходатайстве пред Зиновьевым, но безрезультатно, 2) организовал помощь заключенным, 3) организую защиту их. Больше что-либо можно сделать? А правление созывать и нельзя, так как Отдел Управления предполагает закрыть Общество в административном порядке. Приходил Гиринский, но не застал меня дома.

10/23 мая 1922 г. Вторник. 12 часов ночи

Утром был у Аксенова, сообщил ему слышанное от Бычкова. Он все обдумывает дело заключенных и заботится, как бы им помочь. Думаю направить к нему адвоката.

В 1 час дня на пути в собор получаю новость: о. Либин идет ко мне с распоряжением из 2-го городского района о закрытии собора «до полного окончания внутри него ремонта»…Старосты нет, Акимова не мог дозваться. Сходил сам в Отдел музеев - ничего. Льстят себе, что ожидается предание суду Бакаева с Ятмановым, возвращение иконостаса... Был у Г.И.Котова, спросил его указа­ний о ремонте, согласился с моими предложениями: обшить медью, посеребренным порошком - только по фанере. Распорядился о рабочих, показал столярам. Не знаю, успеют ли завтра сделать это. Заготовил бумагу в район с сообщением об исполнении ремонта и разрешении открыть собор ввиду праздника Вознесения Господня.

Вечером служил на подворье всенощную, потом панихиду в Институте. Преосв. Николай сообщал со слов псаломщика Стадника (?), приехавшего из Москвы, что Патриарх не передавал никакой записки, а передал письма к Агафангелу и Вениамину, и только. В 5 часов вечера выпустили Преосв. Венедикта.

11/24 мая, среда, 10 часов вечера

Утром зашел в собор, там до 2 часов ночи работали мастера и обили сегодня всю арку.

В Институте служили до 12.30, потом перешли наверх. Там акт. От­чет читал Н.П.Щербов, речь говорил о. Аникиев о задачах православ­ной мистики. Народу было много. Потом обедали внизу - митрополит, три епископа (Алексий, Венедикт, Николай), архим. Сергий, я и о.П.П.Мироносицкий.

Приходил С.И.Бычков к Митроцкому и рассказывал про свой допрос. Предупреждал, что о. Сопетова все спрашивали: что говорилось по по­воду письма митрополита, и в четверг на Пасхальной неделе. А Чиркин, которого вечером встретил, добавил, что и его следователь тоже спра­шивал и даже приготовил слова из речи «безобразие» и «соглашательство»…

Весь день томился ожиданием результатов о разрешении открыть собор. Все ничего. Пришел в собор и там ждал. Все было приго­товлено для всенощной. Является И.П.Петров и сообщает, что район не имеет права, а в Смольном Бакаева не застал. Я попросил съездить на дом (Галерная 21-2). Приезжает быстро оттуда и сообщает, что не раз­решил и, видимо, недоволен тем, будто бы мы сначала сняли хоругви, а потом вновь поставили их. Я возмутился такой неправдой, и решили трое: я, Сотников и Н.А.Афанасьева съездить лично, объясниться и просить об открытии.

Приезжаем. Принял сурово. Я начал с очевидного недоразумения о хоругвях. «Следственная власть разберет». Я все-таки долго убеждал и, по-видимому, убедил, что ничего подобного не было; рассказал, как я все ждал присылки из района икон для хоругвей, как ждал ука­заний из отдела Музеев и не дождался, пока не пошел сам отыскивать Котова и предлагать ему на одобрение свой собственный план ремон­та.

По вопросу об открытии собора остался неумолим. Посылал было нас в Таврический дворец для переговоров с Комаровым, но я увидел бесполезность этого и перешел к вопросу о том, как и что нам ре­монтировать, чтобы скорее открыть собор. Он говорил о восстановле­нии орнамента хотя бы из гипса. Я уверял, что это совершенно невозможно, а что вычищенная медь будет иметь лучший вид черневых украшений на местах орнамента. Что же касается дерева, то его мы выкрасим с алюминиевым порошком, как и царские врата. В субботу он хотел сам приехать посмотреть. Во всяком случае, для открытия нужно заключение отдела музеев о том, что ремонт собора произведен согласно данным от музеев указаниям, и собор может быть открыт. Тогда Бакаев даст разрешение. Завтра надо повидать Котова и переговорить с ним. Старосту просил озаботиться к пятнице столярами и малярами; серебряник будет.

14/27 мая. Суббота. 10 часов вечера

В четверг, в Вознесение, совершали в соборе службу при закрытых дверях: о. Т.Налимов служил, а я с псаломщиком пели. Потом прибыл архитектор Котов в собор, беседовал о характере ремонта.

Вечером заходил ко мне Л.И.Гиринский по делу защиты Ю.П.Новицко­го. Из разговоров его видно, что мало знаком с делом, вращается мы­слью в московском процессе и строит на нем различные построения. Рассказал ему о правлении Общества приходов и характере его дея­тельности. В восьмом часу пошел к Аксенову и на пути встретил нака­нуне освобожденного М.Д.Приселкова, с которым около часу беседовали.

Рассказал, как его допрашивали на Гороховой и в Ревтрибунале, как содержали в тюрьмах, поговорили о событиях церковных. У Аксенова бе­седовали о наших заключенных. У него есть сведения о том, что митро­полит, как и Преосв. Венедикт, наговорили много лишнего при допросах, будто бы назвал автора первого своего письма, что Преосв. Вене­дикт сказал о колоссальных суммах, получаемых свечным заводом и т. п. Сообщал также, что Ю.П.Новицкий и о. Леонид (Богоявленский – Л.А.) сидят в Выборгской женской тюрьме, камера 54, причислены ко 2-й категории с правом пе­редачи, писем и свиданий. Поэтому я, вечером зашел к П.Д.Новицкой (мать Ю.П. Новицкого – Л.А.), и предупредил её о возможности свидания.

В пятницу, 13/26 мая, был у митрополита. В лавре, на пути, догоняет о. Лев и сообщает «дурные вести». Митрополит увольняется на покой, приехал Введенский и привез эти вести. Иду дальше. В приемной много народа. Жду. Приходит Преосв. Венедикт. Ухожу с ним. Сообщает тоже: Введенский привез известие, что митрополит увольняется на покой, ссылается в Олонецкую губернию; сейчас Введенский в лавре у Преосв. Алексия, с которым будто бы ведет переговоры о митрополии. Намечен им и Преосв. Николай.

У митрополита получил сообщение, что Губкомпомгол меня не принимает: им нужен представитель от «прогрессивной группы Введенского». «Что мне делать?» - спрашивает митрополит. «Никого не назначать» - отвечаю. «Вы назначили, а если им неугодно, пусть будут без предста­вителей». Заговорили о Патриархе и Временном управлении. Я говорю, что необходимо извещение от Патриарха о назначении им Временного управления: тогда это можно считать каноничным и повиноваться. Заговорили о слухах касательно его самого. «Я не думаю отказываться». «Конечно!» подтвердил я, и, прощаясь, пожелал мужества и твердости.

Выхожу и у дверей встречаюсь с о. Введенским. Поздоровались. «Что у вас нового?» - спрашивает. Рассказываю про закрытие собора и пр. Затем начинает повествовать он, как в Москве он застал 53 чел. осуж­денных, 11 человек к расстрелу, что Патриарх под строгим домашним арестом, арестованы все епископы. Они («группа») добились у Калинина разрешения побывать у Патриарха. Тот встретил их любвеобильно. Вы­яснили ему затруднительность его положения в Управлении Церковью. Он тут же написал заявление на имя Калинина, что в силу своего изолированного положения он передает управление старейшему из иерар­хов митр. Агафангелу Ярославскому или Вениамину Петроградскому.

С этим заявлением группа явилась к Калинину. Тот заявил, что в атеистическом государстве для них совершенно безразлично, как Церковь будет конструироваться в смысле внутреннего управления, и кто будет управлять. Только будто бы сказал, что Вениамин для них неприемлем, что они отдают его под суд и проч. Один из делегатов съездил к Агафангелу и узнал, что тот не может явиться в Москву в силу нахождения под судом. Тогда они снова («с большим трудом») испросили разрешение у Калинина на свидание с Патриархом и сооб­щили ему.

Он тогда передал управление Временному высшему церковному управ­лению в составе еп. Леонида, пр. Введенского, Красницкого и других с правом кооптации. И они кооптировали еп. Антонина, который явился председателем ВЦУ. Как бы в некоторое доказательство сказанного он показал мне и «мандат» - удостоверение, написанное на четвертинке от руки, но печатными буквами (!) за подписью «зампредседателя» - еп. Леонида. Я, читая, заметил, что важно иметь бумагу от Патриарха.

Преосв. Алексий потом добавил, что в беседе с Введенским он сказал ему, что надо добиться, чтобы Патриарх чрез посредство кого-либо из митрополитов оповестил о назначении ВЦУ, и только тогда, вероятно, признавать его, что надо было поставить во главу какого-нибудь более известного епископа, чем Леонид (Скобеев) или неизвестного, или, если кому и известного, то не в его пользу...

Днем был у Аксенова и рассказал ему. Потом известили меня, что Бакаев должен быть в соборе, и я побежал туда, и лишь около 7 часов дождался его там. Долго осматривал, указывая на доделки, и сказал, что придет завтра…Обедал в этот день в 12 часов ночи. Устал страшно.

Суббота. Утром писал было письмо митрополиту о том, чтобы не созы­вал собрания духовенства и мирян, чтобы не отказывался от кафедры, чтобы настоял на доставлении от Патриарха бумаги и передачи им управления, и чтобы никого не назначал в Губкомпомгол. Но... письмо Боря не мог передать - митрополита не было дома, он был вызван в Ревтрибунал.

Утром староста принес повестку, вызывающую меня на Гороховую 4, к следователю Коршунову, комната № 31.Пробыл там 3 часа. По обычаю пошел, оставив дома часы и проч., будучи готовым даже и засесть. Записал кто я, что и т.д. О политических убеждениях я говорил, что повинуюсь власти. «Всякой?» - «Да, всякой законной» - «Ну как Вы относитесь к власти нынешней» - «Я признаю народную власть» - «Значит, Вы – республиканец?» - «Ну, если хотите так определять – да». Так и записал. Затем стал исповедовать по вопросу «о двух оппозициях в церкви». (Вообще, следователь - из очень простых, необразованных, говорит языком страш­но тягучим, надоедает слушать). Как я отношусь к прогрессивной груп­пе, ее программе, ее реформам. Я сказал, что программа этой группы не знаю, вступление её в высшее управление, если оно есть воля Патриар­ха, для нас законно; реформы церковной жизни, если они будут проведе­ны законным путем, церковным собором, - также будут приемлемы.

Затем подошли к существу дела. Во-первых, дело в хоругвях. Бакаев сообщил что-то. Спрашивали, получал ли от Бакаева распоряжение о снятии хоругвей 16 мая? Нет, говорили, что о снятии риз как «монументальной агитации». Когда сняты они? 24 мая, в 1 час, немедленно по получении письменного распоряжения, а до того я всё время ждал возвращения икон, чтобы поставить их, не трогал хоругвей ввиду их большой тяжести. Сколько было богослужений за это время и сколько раньше? - Ежедневно три. Сколько народу посещает. Утром 20-25, вече­ром - до 10, в праздники несколько сот. - А в последнее время, возмож­но, несколько больше, вследствие распространившихся слухов о снятии иконостаса. Вот и всё.

Позавтракав дома, пошел в собор, где опять всё шло очень медленно (по ремонту). Староста только говорит много, а дела-то никакого нет. Ключарь пришел и вместо прямого дела своего (о пеленах) стал делать указания столярам…Наконец кое-как к 5 часам привели в порядок арку так, как проекти­ровали накануне. Подготовили всё для всенощной. А Бакаева нет! Уже почти в 7 часов пришел и удивился, что собор не открыт (!), что он уже распорядился в исполкоме; быстро осмотрел, остался доволен. Я сообщил о Гороховой. Он уверял опять, что видел, что хоругвей не было, а потом оказались. Однако записал адрес и фамилию вызывавшего меня следователя.

Собор открыли; народ уже ждал у входа, и сразу началась всенощная. Я простоял половину и, крайне уставши, ушел домой. Обедал сегодня в 9 часов вечера. Приходил ко мне Иван Павлович (Щербов – Л.А.), сообщил, что из 1-го городского района приходил днем Мичурин и составил акт о закрытии Общества приходов. Аминь. Ликвидировано учреждение, объединявшее при­ходы, дававшее определенный тон церковной жизни, составлявшее мнение церковного общества Петрограда, бывшее пульсом церков­ной жизни!

Конечно, спайка внутренняя осталась, связь не порвется, но ввиду событий времени, пожалуй, лучше, что оно закрылось: безопаснее для отдельных лиц.

16/29 мая 1922 г. Понедельник

Вчера, в воскресенье, служил в Никольском морском соборе. Служили - Владыка митрополит, Преосв. Алексий, Преосв. Венедикт и были деятели организации 2 благочиний под руководством П.П.Мироносицкого. За литургией, после Евангелия Владыка митрополит ска­зал слово о единении со святителем и прочитал послание свое к Петроградской пастве об отлучении от общения церковного прот. Введенского и священников Красницкого и Белкова на основании 13-го правила Двукратного Собора, как и всех, кто будет продолжать с ними церковное общение, - впредь до раскаяния.

Акт – большой, чреватый последствиями. Во время литургии это по­слание было переслано митрополитом в Захарьевскую церковь, где, как говорят, батюшки, послушав, разоблачились и ушли (это было выражено во время причастного стиха), а о. Введенский вышел с чашей к народу и, сообщив о полученном от митрополита отлучении, сказал, что кто смущается этим, пусть не подходит к св. Чаше, а кто не смущается, пусть приобщается. Толпа отхлынула, и причастились только 4 человека. Затем он говорил очень долго слово, в котором оправдывал себя и обвинял митрополита и, как говорят, вступил вообще на протестантский путь, отрицая важность епископата (будто бы), но и всей видимости вообще. Насколько, правда, это, пока трудно говорить.

После обеда у настоятеля собора Владыка рассказал, что сделал он этот шаг вследствие того, что за последние дни к нему приходило мно­го народа с просьбой выяснить положение и сказать свое слово.

Кому не сообщишь, все в один голос крестятся и говорят: «слава Тебе, Господи!», и удивляются решимости, которую проявил вообще слабовольный митрополит.

Вечером был у Аксенова. Как будто благоприятный поворот в деле заключенных: Ладыгин выпущен, супруге Богоявленского дозволено свида­ние даже в не урочное время, наедине с мужем.

Сегодня о. С.Никиташин сообщил, что Юрий Петрович (с которым вме­сте он сидел) просил заботиться о его семье и об уроках Ксаны (дочери – Л.А.); сам он бодр, но… видна на нем печать глубокого переживания. Дай Бог ему душевной бодрости...

Вчера был Гиринский у Аксенова; я не дождался конца их беседы. Думаю, что надоел он ему своим хождением кругом да около, вдали от прямого пути. Не знаю, удачен ли будет как защитник.

Поздно вечером был в институте, в кружке Митроцкого. После беседы о покаянии, как теме, о которой преимущественно надо теперь беседовать, я сообщил о последних церковных событиях.

 

* * *

В настоящее время, когда происходит постепенное возвращение Церкви ее имущества и ценностей, дневник митрополита Григория сохранил для памяти народной запись того, как происходило их изъятие в главном соборе северной столицы и какие действия он сам предпринимал как настоятель.

За период с марта по май 1922 года в соборе тарелочный сбор на нужды голодающих дал более 200 млн. рублей, и верующими было пожертвовано много золотых и 3 пуда изделий из серебра.

В ходе кампании из Казанского кафедрального собора (из имевшихся 122, плюс около 8-10 пудов в алтаре) было изъято (с народными пожертвованиями) еще 125 пудов серебра.[9]

Основное количество было отдано в слитках, поэтому день и ночь в соборе работал ювелир, а пожертвованные бриллианты настоятель со старостой также продавали, покупая серебро. Священные сосуды и другие богослужебные предметы, и некоторые иконы, были выкуплены. Казалось бы, «выкупить» – это значит заплатить деньги. Но не в данном случае. Как выяснилось, «взамен выкупленного» нужно было сдать еще количество серебра, соответствующее весу выкупленного – 10 пудов 23 фунта 6 золотников серебра. А далее, пять пудов сосудов, евангелий, крестов, дарохранительниц, не только выкупленных, но еще и дополнительно оплаченных серебром, в приказном порядке было отправлено почему-то в Эрмитаж. Такое вот изъятие «на голодающих» имело место быть. Относительно того, как штыками сдирали иконостас собора – «усердное приношение Войска Донского», отец Николай писал: «Не было аппарата увековечить этот вандализм и отношение «русских» людей к своему художественно-историческому памятнику».

И как сказал на судилище владыка Вениамин: «Вместилище святых мощей в пользу государства жертвовать нельзя».[10]

Всей кампанией обкрадывания Церкви руководил из Москвы Л.Д.Троцкий, в Петрограде – председатель Петроградского Помогла, ветеран ВЧК-ГПУ И.П. Бакаев, в 1936 году осужденный по делу «Объединённого троцкистско-зиновьевского центра» и расстрелянный.

И ничем другим, как просто игрой, можно считать телеграммы Троцкой (Седовой) и Калинина, якобы пытавшихся остановить этот «вандализм на местах». Как говорится, «одна компания проводила кампанию».

Как видно из материалов дневника, несмотря на то, что за пять лет правления страной большевики уже достаточно себя показали, и должно было быть ясно, что с Церковью они церемониться не будут так же, как и во время продразверстки с крестьянами, Церковь не была готова к насильственному изъятию. Настоятели соборов были в трудной ситуации, тем более что, согласно декрету 1918 года, ценностями владело государство, а находились они во временном пользовании коллективов верующих. Особенная неясность была в отношении священных предметов и святынь.

В послании Патриарха от 28 февраля 1922 года «Ко всем верным чадам Российской православной церкви» говорилось только о добровольном пожертвовании небогослужебных предметов: «…добровольное пожертвование священных предметов, употребление коих не для богослужебных целей воспрещается канонами Вселенской церкви и карается Ею, как святотатство, мирянин отлучением от Нея, священнослужитель извержением из сана (апостольское правило 73, Двукратный Вселенский Собор, правило 10)».

Для уяснения того, как вести себя в процессе принудительного изъятия церковных предметов, особенно священных сосудов, митрополит Вениамин направил в Москву к Патриарху председателя правления «Общества приходов» Ю.П. Новицкого с целью «иметь документ, на основании которого можно было призвать Церковь к участию в помощи голодающим. Я просил дать воззвание, которого у нас не было, в котором говорилось бы о пожертвовании Церковью церковных ценностей, а затем инструкции Епархиальным Архиереям. Патриарх сказал, что разрешит жертвовать не только теми предметами, какие у него указаны в воззвании, но и священными сосудами».[11]

Воззвания и инструкцию Юрий Петрович не привез, передал все на словах. Владыка митрополит колебался, а прот.Николай, как видно из материалов дневника, с Божией помощью в соответствии с канонами Церкви и в рамках декрета 1918 года решил действовать самостоятельно. К сожалению, это было ему не впервой. Так поступать иногда приходилось владыке Григорию и раньше, и на последующем его долгом пути служения Церкви Божией.

Кровавых и других эксцессов в процессе изъятия в соборе не было допущено.

Как видно из материалов дневника, прот.Н.Чуков сделал все возможное для сохранения ценностей, и 5 пудов богослужебных предметов, за которые к тому же дважды было заплачено, после ограбления собора все-таки остались в алтаре. Через все дальнейшие аресты и ссылку владыка Григорий пронес эти записи, сохранив их – теперь они показывают, как настоятель, причт и прихожане защищали соборные святыни. Верующие приносили личные ценности и средства, а настоятель использовал в ходе этой кампании все свое умение, такт и мудрость. Святыни собор выкупил и, что самое главное, спасена была от отправки в музей чудотворная икона Казанской Божией Матери и чтимый образ свт. Николая.

Поскольку настоятелю удалось сохранить всего лишь не более пяти процентов серебряных и золотых ценностей собора, т.е. половину освященных и священных предметов, а ожидавшегося от Патриарха воззвания так и не последовало, то прот.Н.Чуков должен был бы быть «извержен из сана», ну и, конечно, получить благодарность от советской власти, как и многие другие настоятели соборов и храмов, отдавших ценности, а новомученики – жизни.

Однако благодарности не последовало. Как видно из дневниковой записи 17/30 мая, митрополит Вениамин, прот.Николай, другие отцы и миряне пошли под Трибунал: «…Пришли. Конвоиры славные. Встреча тоже ободряющая: бумагу о нашем аресте от души хлопнул на стол принимавший…»

За прошедшие годы много было написано об ограблении храмов в процессе изъятия ценностей, о том, сколько изъято пудов серебра и т.д. А в работах светских историков о том страшном голоде, да и в памяти народной, сохранились воспоминания главным образом об американской помощи голодающим. В то же время церковные ценности так или иначе пошли и на расчеты с Американской миссией, как называет ее прот.Николай, которая, как известно, накормила несколько миллионов голодающих. Таким образом, получается, помощь голодающим оказала Русская Православная Церковь.

Милосердие Русской Православной Церкви, оказанное в 1921–1922 годах, все еще ждет своего как историко-экономического исследования, так и богословского осмысления.

Как бы страшно, больно и дико ни было изъятие церковных ценностей в 1922 году, но вознося наши молитвы прославленным в лике святых, отдавшим тогда свои жизни и поя «Вечную память» пострадавшим исповедникам, будем помнить, что настоятель, причт и прихожане отдавали ценности для голодающих, и Казанский кафедральный собор отдал все свое серебро. 

Источники

1. Григорий (Чуков), митр. Дневник, фрагменты. Архив Историко-богословское наследие митрополита Григория (Чукова) © Александрова Л.К. СПб.2010.
2. Его же. Петроградский процесс 1922 года. Дневник // Наш Современник. 1994.№4.С.171-173.
3. Его же. Дневники 1918-1922 годов. Последние годы святительства митрополита Вениамина //СПб ЕВ.2004.Вып.32.С.70-81.
4. Александрова-Чукова Л.К. Митрополит Григорий (Чуков): служение и труды // СПб ЕВ.2007.Вып.34.С.67-71.

---

[1] Митрополит Григорий (Чуков): вехи служения церкви Божией. Части 2 и 3. http://www.bogoslov.ru/text/747541.html ;   http://www.bogoslov.ru/text/747851.html