«От инакомыслия к христианству: Обращение русской интеллигенции к православию в 1970-1980-х гг.» – эту обширную и малоизученную тему выбрала для своего исследовательского проекта научный сотрудник Базельского университета (Universität Basel, Швейцария), кандидат исторических наук (PhD) Барбара Мартин. С результатами начального этапа своей работы она ознакомила коллег из Института всемирной истории РАН, выступив 11 марта в рамках постоянного семинара Historia Ecclesiae et Religionis, организованного Центром изучения истории религий.
Барбара Мартин давно занимается советской историей, она автор книги «Диссидентские истории в Советском Союзе. От десталинизации до перестройки». Сейчас ее научный интерес сфокусирован на истоках религиозного возрождения среди позднесоветской интеллигенции Москвы и Ленинграда: она изучает причины перехода от материалистического к религиозному мировоззрению в этой среде, внешние и внутренние факторы, способствовавшие этому процессу, а также меры, принятые советскими властями, чтобы с этим явлением бороться. «Меня интересует, как молодежь из неверующих, в большинстве своем, семей пришла к вере, какую роль это сыграло в религиозном возрождении уже в постсоветской России», – сказала она.
«Религиозное возрождение» – одно из ключевых понятий в избранной теме. Можно ли говорить о возрождении, если 71% россиян называют себя православными, однако в церковь постоянно ходит 3-6%? Сравнив эти цифры с современной западной статистикой, Мартин отметила: «Конечно, нельзя сказать, что российское общество более религиозно. И сейчас наблюдается некий откат от церкви. Но это не значит, что не было возрождения: сам факт возвращения России к среднеевропейским показателям после советской власти уже о многом говорит».
Источники для работы над этой темой – документы из государственных архивов России, а также из фондов «Мемориала» и зарубежных архивов (например, Кестонского института); опубликованные мемуары и десятки интервью со священнослужителями РПЦ и мирянами, которые уже записала исследовательница. Она подчеркнула, что беседовала как с представителями «либеральных», так и «более традиционных кругов» православных Москвы и Петербурга. «Несмотря на то, что я иностранка и неправославная, люди говорят достаточно открыто», – поделилась она.
В своем исследовании историк опиралась на теорию «ревитализации» Энтони Валласа, согласно которой в разрушенной каким-то глобальным социальным стрессом культуре постепенно, благодаря отдельным «пророкам», появляются ростки нового мировоззрения. Его носители сначала оказываются диссидентами, но потом их идеи влияют на общество в целом и усваиваются, способствуя культурной трансформации. Применительно к избранной теме, таким носителем стала «русская интеллигенция, которая предложила это новое мировоззрение на основе дореволюционной культуры, и после 1988 г. (снятие запретов и ограничений в отношении религии в СССР – прим. ред.) ее идеи проникли в общество, способствуя его культурному возрождению», сказала Мартин.
По ее словам, духовные поиски интеллигенции в 1970-80-х гг. стимулировались упадком квазирелигиозной советской идеологии, относительным ослаблением репрессий (по сравнению со сталинским временем), развитием самиздата и проникновением тамиздата, ростом интереса к древнерусской культуре, движением охраны памятников. От исчерпавшего себя атеизма люди уходили разными путями: кто-то искал истину в восточных религиях и практиках (Мартин заметила, что многие из них потом приходили в христианство в поисках цельного мировоззрения, личных отношений с Богом, тогда как для Запада более характерно обратное движение); другие приходили к вере через художественную литературу, искусство, чтение Евангелия, ходивших в самиздате произведений русских богословов, книг прот. Александра Меня, через встречи со священниками и т.д. Как правило, между обращением к вере и воцерковлением проходило долгое время, заметила исследовательница.
Священников, готовых общаться с молодежью за пределами богослужения, в эти годы было крайне мало. В кругах интеллигенции были популярны такие пастыри, как прот. Всеволод Шпиллер, о. Дмитрий Дудко, общины начинали складываться вокруг молодых священников – о. Аркадия Шатова, о. Сергия Романова. Многие новообращенные ездили за пастырским советом к архимандритам Тавриону (Батозскому) под Ригу и Иоанну (Крестьянкину) в Псково-Печерский монастырь. Особым центром притяжения интеллигенции стал подмосковный приход о. Александра Меня. Историк обратила внимание на исключительную роль духовника в процессе воцерковления интеллигенции. О. Александра Меня она считает «образцом преданного духовника» – он «помогал достать духовную литературу, давал читать свои книги, организовывал малые группы чтения Евангелия и катехизации, но был и советчиком, и психологом, вел обширную переписку с духовными чадами».
Многие верующие интеллигенты предпочитали в эти годы не работать по специальности, а устраивались на низкооплачиваемые ставки дворников, кочегаров и санитаров, где не требовался идеологический конформизм, но больше времени оставалось для церкви, для чтения духовной литературы. А с ней в брежневские годы было, разумеется, очень плохо: Библию с трудом можно было купить на черном рынке; непросто было найти дореволюционную религиозную литературу в библиотеках. В диссидентских кругах распространялись самиздатские журналы «Вече», «37», «Община», привезенные из-за границы выпуски «Вестника РСХД», книги издательства «Жизнь с Богом», «Посев». Мартин отметила, что советская интеллигенция «больше читала, чем слушала западные религиозные радиостанции».
Особая тема – репрессии против верующих в 70-80-е гг. В первую очередь им подвергались те, кто общался с единоверцами на Западе. Историк упомянула арест и высылку участников ленинградского семинара Т. Горичевой и В. Кривулина и подпольного православного клуба «Мария», в Москве – арест семинара А.Огородникова и В. Пореша, Христианского комитета защиты прав верующих Глеба Якунина, арест и телевизионное «покаяние» о. Дмитрия Дудко, «которое стало ударом для верующих»; постоянную слежку и допросы в КГБ о. Александра Меня, арест некоторых его духовных чад. Как считает исследовательница, не стоит преувеличивать роль Запада в защите верующих в СССР: собственно защита была незначительна, но важна была психологическая поддержка и ввоз религиозной литературы из-за рубежа.
Когда в 1988 г. в СССР наступила религиозная свобода, это поколение интеллигенции было уже подготовлено к новым временам, утверждает историк: многие воцерковившиеся до перестройки стали священниками и монахами; миряне стали открыто проводить занятия по катехизации; создавались православные университеты. Влияние верующих стало заметно и в политике: Мартин упомянула попытку создания христианско-демократической партии, а также усилия верующих депутатов по продвижению законодательных инициатив о свободе совести, о передаче храмов церкви и т.д. Во внутрицерковных процессах она отмечает «попытки обновления Церкви изнутри» (введение русского языка в богослужении, призывы вернуться к решениям Поместного собора 1917-1918 гг.), которые «столкнулись с непримиримым сопротивлением». Очень скоро в РПЦ «возобладал иерархический подход, инициативы снизу не поощрялись».
Историк подчеркнула, что намерена дальше продолжать и углублять свое исследование, но уже сейчас можно сделать вывод о том, что «процесс религиозного возрождения начался еще в советской России», и «в процессе ревитализации религиозной культуры в конце 1980-1990-х гг. главную роль сыграли верующие интеллигенты – носители и наследники дореволюционной культуры». Они смогли «передать новой волне новообращенных свои знания, пытались влиять на курс религиозного возрождения в обществе», заключила Мартин.
Поблагодарив швейцарскую коллегу и отметив, что пока никто из российских историков не взялся за подобную тему в полном ее объеме, ученые из ИВИ РАН высказали несколько конструктивных замечаний. По мнению старшего научного сотрудника ИВИ РАН Алексея Беглова, вряд ли корректно говорить о преемственности дореволюционной религиозной культуры – носители ее в большинстве своем были истреблены во время репрессий. Скорее, мировоззрение верующей интеллигенции брежневского времени основывалось на некой реконструкции дореволюционной России и церковной жизни. И в зависимости от того, какой образ выбирался за основу этой реконструкции, возникали разные религиозные культуры: например, ориентированная на монархизм, изоляционизм, с одной стороны, и те, что культивировали открытость, братство, соборность, с другой стороны. Здесь необходимо еще учитывать то идейное влияние, которое транслировала с Запада РПЦЗ. Священники – выходцы из этих разных «культур» на двадцать лет определили облик российского православия, для которого характерны глубокие внутренние противоречия, считает Беглов, и корни этих противоречий надо искать именно в позднесоветском периоде.
«Это была очень конфликтная среда», – продолжила ту же тему кандидат исторических наук Надежда Белякова. Она пояснила, что в 70-80-е гг. разные группы православных «не могли найти общей системы координат по ключевым вопросам: об историческом прошлом, о богослужении, о роли духовника, о гендерных проблемах и т.д.» И это – интересный аспект для исследователя, в поле зрения которого должны попасть не только хорошо описанные сообщества, сложившиеся вокруг известных священников, но и «невидимые группы», про которые не было известно на Западе. При этом стоит отказаться от терминологической оппозиции «консервативный-либеральный», которая упрощает сложную картину религиозной жизни изучаемого периода.
Барбара Мартин с благодарностью приняла соображения коллег и отметила, что собирается продолжать начатую работу. В ходе дискуссии было высказано предложение найти возможность публикации собираемых ею интервью, поскольку этот материал представляет огромный интерес для российской исторической науки и для всех, кто интересуется историей религии в СССР в позднесоветские годы.
Юлия Зайцева