Историческое невежество, распространявшееся и на сферу библейской критики, по‑видимому, усугублялось явной потерей интереса к древнему и недавнему прошлому. Народ, для которого история всегда была так важна, казалось, ее забыл. Кроме того, реальность мусульманского общества с его мощными ассимиляторскими тенденциями заявляла о себе все сильнее. Новая цивилизация, возникшая из слияния всех предшествующих ближневосточных культур, вобрала в себя так много элементов иудаизма, что переход из одной общины в другую стал представляться лишь незначительным шагом в сторону. Тяготение к «нормальности», которое постепенно сглаживало множество древних противоречий, также играло важную роль в этом процессе. Особое значение при этом имел арабский язык, который в результате взаимодействия с такими мировыми языками как арамейский, древнееврейский, греческий и персидский, а также благодаря включению в свой ареал крупных центров других культур (не случайно основными центрами арабской грамматики стали Басра, Куфа, а затем и Багдад — города, лежавшие за пределами традиционных мест проживания арабов), превратился в тончайший инструмент выражения мыслей и чувств — от самых приземленных до самых возвышенных. Неудивительно, что новая арабская мировая культура проникла в самые глубинные закоулки еврейского права и религии.

Еврейская же культура к тому времени была уже полностью сформирована и глубоко укоренена в народе. Еврейство не поступилось своей идентичностью ради нового сплава народов и культур, но в самом соблазне оно увидело новые, более глубокие возможности для самореализации. Евреи многое почерпнули у соседей и многое дали им взамен; заимствования были включены в тысячелетнюю традицию, перетолкованы, иногда даже вывернуты наизнанку, превращены в нечто новое и ни на что не похожее. После усвоения арабской речи сложилась еврейская литература на арабском языке, наполненная еврейским духом. Ее язык включал такое количество заимствований, что, если бы не постоянные контакты с арабскими соседями, мог бы превратиться в новый самостоятельный язык со своей литературой. На еврейско‑арабском языке говорили широкие массы, наиболее образованные евреи даже писали на нем, и этот язык отличался как от местных диалектов, так и от классического арабского. Многие авторы до того стремились подчеркнуть свое еврейство, что писали еврейскими буквами и приводили цитаты из Танаха и Талмуда, даже не утруждаясь переводом.

Кроме того, все евреи были убеждены, что их язык — иврит — древнее всех прочих языков и во всем их превосходит. Они считали, что арабский произошел от богоданной речи Адама и Евы (надо полагать, не утверждая, будто это испорченная его версия), а иврит явился миру в первозданном богатстве и безупречном совершенстве. Подобный взгляд был явно внеисторичен, однако послужил основанием для возрождения иврита после веков забвения и вытеснения особым иврито‑арамейским языком Талмуда. Такой подход подтолкнул евреев к новаторским попыткам сравнить библейский иврит с арабским, арамейским и даже более далекими языками, и так были заложены основы новой науки — сравнительного языкознания. И наконец, эта идея помогла еврейскому народу определить свою роль в мировой истории. Еврейские духовные вожди каждую деталь языка воспринимали как священную реликвию, как живое свидетельство золотого века человечества. В этом смысле показательно заявление автора XIII века о невероятной древности ивритских гласных. «Верно то, — утверждал он, — что огласовки были даны на Синае, но забыты до тех пор, пока не пришел Эзра и не открыл их заново людям… Их нельзя было записывать, а надо было передавать, как Устный Закон» (цит. по: Хаюдж. Два трактата / Под ред. Дж. У. Натта. С. XII). Даже строгий в своих оценках Ибн‑Эзра не настаивал, что Танах можно правильно понять, лишь если читать его с масоретскими огласовками и знаками кантилляции.

Историческое сознание такого типа, конечно, было обращено не к прошлому, а к настоящему. Никогда, вплоть до начала эпохи эмансипации, в еврейской литературе не были столь многообразно отражены разные аспекты современности — этические, правовые, ритуальные и даже частная жизнь — как в период исламского ренессанса. В то же время еврейская литература была обращена и в будущее — особенно к концу времен. Мы видели, как глубоко мессианские идеи проникли в сознание средневековых евреев и в христианском, и в исламском мире. Из сочетания библейско‑талмудического традиционализма, интереса к современным проблемам и заботы о положении евреев в мире, непоколебимой веры в конец времен как итог исторических баталий и сложилась бессмертная еврейская поэзия и философия того периода.

Источник lechaim.ru