Историософия К.Н. Леонтьева в общественном дискурсе начала XX века
Что лежит в основе цивилизационного подхода Константина Леонтьева? Почему в своё время он был обречен остаться изгоем в русской религиозной мысли? Каким должен быть подход к рассмотрению историософской концепции мыслителя, чтобы за словами увиделись исходные смыслы? Об этих и других вопросах размышляет преподаватель Тобольской духовной семинарии диакон Петр Шитиков.
Статья
К.Н.
Леонтьев имел сложную судьбу. «Литературный изгнанник», по выражению В.В.
Розанова, он был малоизвестен при жизни. Несмотря на признание его таланта и
оригинальности идей такими авторитетами, как Тургенев и Вл. Соловьев, Константин Николаевич
оставался непонятым и слышал со стороны критиков лишь отрицательные отклики,
тоже, впрочем, не многочисленные.
Тем временем, К. Леонтьев является одним из основателей цивилизационного подхода, получившего широкую известность в XX веке. Его имя должно быть поставлено в один ряд с именами О. Шпенглера и А.Тойнби. Почти за полвека до своих европейских коллег, Константин Николаевич сформулировал «гипотезу триединого процесса развития», легшую в основу его понимания истории. По Леонтьеву, весь органический мир проходит через три стадии развития: первичной простоты, цветущей сложности и вторичного смесительного упрощения[1]. Человечество, как явление органическое, подчиняется данному естественному закону развития. Мир состоит из ряда цивилизаций, которые представляют собой ограниченные во времени исторические образования, каждая из которых проходит указанные стадии развития, в конце концов, неизбежно приближаясь к концу.. «Высшая точка развития», когда цивилизация достигает максимальной степени сложности, является поворотным пунктом, когда развитие заканчивается и наступает стадия «вторичного упростительного смешения»[2]. Принципиально утверждение Леонтьева, что в разные периоды существования цивилизации актуальность, позитивность или негативность всякого явления должны оцениваться по-разному. «До дня цветения лучше быть парусом или паровым котлом; после этого невозвратного дня достойнее быть якорем или тормозом для народов, стремящихся вниз под крутую гору»[3]. Кроме того, каждая цивилизация состоит из трех основных составляющих: религии, культуры и государственности[4]. Для долгого и плодотворного бытия любой цивилизации необходимо внимание ко всем ее составляющим. Поэтому, Леонтьев равно отрицал подавление религии государством, и, в то же время, отстаивал позиции государства перед лицом религии[5].
Практические выводы, следующие из гипотезы Леонтьева, не могли быть приняты современным ему обществом. В то время, как передовая мысль выступала против государственности, как таковой, Леонтьев воспевал начало государственности, как одну из основ, необходимых для существования общества. В то время, как большинство стремилось к прогрессу, Леонтьев указывал на необходимость сдерживающих мер, чтобы «заморозить Россию», перешедшую уже к стадии вторичного упрощения. Он предлагал конкретные, достаточно жесткие меры для этого. В результате Леонтьев прослыл певцом палки, и не был принят ни западниками, ни славянофилами, с которыми, казалось бы, был идеологически близок.
Лишь на рубеже XIX-XX веков историософская гипотеза Леонтьева была замечена серьезными критиками. Кн. С.Н. Трубецкой в своей статье «Разочарованный славянофил» (1892), признавая оригинальность идей Леонтьева, отрицает научную ценность его историософии. Он обвиняет его в натурализме, отсутствии чувства живой истории, механическом подчинении ее собственной гипотезе. «Народы и государства в своем росте, цветении, дряхлении представляются ему какими-то громадными дубами, которые живут до тысячи лет, а потом падают, чтобы дать место новым дубам»[6]. Мнение С.Трубецкого задало тон целому ряду мыслителей, изучавших гипотезу Леонтьева. С.Н. Булгаков считает ее quasi-научной, крайне грубой и биологически упрощенной схемой, служащей лишь обоснованием реакционности самого Леонтьева[7]. Чуть позже, Г.В. Флоровский назовет автора гипотезы «эстетом и биологом в истории», вовсе отрицая христианский смысл его видения истории[8].
Примеры положительной оценки историософии Леонтьева в работах В.Розанова, И. Фуделя и К.Агеева еще больше подчеркивают его одиночество в русской интеллектуальной среде. Авторы оправдывают и рекламируют выводы Леонтьева, не пытаясь вникнуть во внутреннюю логику его рассуждений. Они лишь идеализируют те моменты, которые были отвергнуты другими авторами.
Одним из немногих, кому удалось найти методологически верный подход к наследию Леонтьева, является Н.А. Бердяев. Он максимально абстрагировался от субъективной оценки концепции Леонтьева, фактически отказываясь принимать критерий правоты или неправоты его суждений. Бердяеву важно было понять мотивы историософских построений Леонтьева, чтобы определить его место в ряду отечественных оригинальных мыслителей. Он приходит к весьма важному заключению о невозможности рассматривать феномен Леонтьева в привычных для русского менталитета категориях. Леонтьев — явление особого порядка, поэтому к нему нельзя автоматически применять традиционные русские стереотипы. С точки зрения русского мировоззрения, учение Леонтьева представляется изуверством и философией палки, но в основе его идей лежит иная мораль, иная традиция. Бердяев подчеркивает, что очень важно помнить об этой коренной чуждости Леонтьева всему русскому. «Он был так мало понят, так мало оценен, так одинок у себя на родине, потому что много было в нем нерусских черт»[9]. По силе ума и по напряженности мысли Леонтьев не уступает величайшему гению Достоевского. В монографии Бердяева, посвященной Леонтьеву, со всей силой проявляется противоречие: принципиально неприемлемый для русского духа мыслитель, оказывается одним из самых благородных и волнующих явлений в русской духовной жизни. Решение этого парадокса Бердяев видит в сознательном отказе от изучения Леонтьева в контексте только русских мировоззренческих устоев и признании его учения альтернативой пути русской мысли. Вопрос о справедливости этого учения для Бердяева отступает на второй план.
Продуктивность принципа, предложенного Бердяевым, проявляется в его трактовке историософии Леонтьева. Идеологически Бердяев не мог согласиться с выводами мыслителя, и в статье 1904 года он назвал их плодом «субъективной, страстной, совсем не реальной и не научной цели»[10]. Но он сумел оценить пророческие стороны этих выводов, одним из первых указав на параллели со ставшим модным в революционные годы О. Шпенглером. Построения Леонтьева не ошибочны, а иноприродны русскому сознанию. В центре его историософии лежит эстетическое восприятие мира — начало глубоко чуждое для русского менталитета.
Русская религиозная историософия традиционно базируется на моральных принципах. Леонтьев же строит свои размышления на эстетических началах, исключающих мораль. Для Леонтьева моральное начало в истории привнесено свыше, в то время, как «естественная» закономерность стоит вне морали. Начала гармонии, которыми руководствуется Леонтьев, не допускают существование морали, как неестественного элемента. Гармония, в эстетическом смысле есть «деспотизм формы», где просто нет места морали. В этом отношении, взгляды Леонтьева практически противоречат главным основам классической русской историософии.
Эстетический аморализм Леонтьева пытались понимать по разному: П.А. Флоренский видел в нем антихристово начало[11], С.Н. Булгаков «языческие корни»[12]. Но Бердяев предложил не останавливаться на вопросе происхождения и значении эстетизма Леонтьева, а рассматривать его, как изначально оригинальную установку. Философ указывает на тождество эстетики и морали в сознании Леонтьева, как на аксиому, не подлежащую оценке[13]. Если вспомнить, что система русской философии, по Бердяеву, строится на антиномично, то взгляды Леонтьева представляют собой одну из крайних граней этой антиномии, противоположной общему направлению русской идеи.
Так Бердяеву удается избежать противоречия идеологического неприятия основ леонтьевского мировоззрения и признания пророческой ценности его историософии. В этом свете объяснимы и крайние выводы Леонтьева из гипотезы триединого процесса, так шокировавшие современников. Принцип Леонтьева «Суровость политических действий есть могущество и сила национальной воли; узкая строгость личных суждений есть слабость ума и бедной жизненной фантазии» позволяет Бердяеву говорить о преимуществе Леонтьева над русской общественной мыслью. Он видел в обществе организм иного порядка, чем организм человеческий, и относился к нему иначе, чем к живой человеческой душе, без присущей русским сентиментальности[14]. Мораль силы, проповедуемая Леонтьевым-была явлением иного характера, чем русская идея всеобщего блага.
Таким образом историософские построения К.Леонтьева не могли найти сочувствия в русской общественности начала XX века вследствие принципиального расхождения изначальных идеологических парадигм. Характерно, что творчество Леонтьева в отетественной литературе решительно стоит особняком, а в европейской — имеет многочисленные параллели. Леонтьева сравнивают с Ницше и Леоном Блуа, Гюисмасом и Ибсеном, — в идеологическом отношении; Шпенглером и Тойнби — в плане историческом. Феномен Константина Леонтьева пытались разгадать многие мыслители, но Н. Бердяеву, на наш взгляд, удалось найти тот универсальный принцип, который может быть применен ко всем аспектам его учения.
Библиография:
Тем временем, К. Леонтьев является одним из основателей цивилизационного подхода, получившего широкую известность в XX веке. Его имя должно быть поставлено в один ряд с именами О. Шпенглера и А.Тойнби. Почти за полвека до своих европейских коллег, Константин Николаевич сформулировал «гипотезу триединого процесса развития», легшую в основу его понимания истории. По Леонтьеву, весь органический мир проходит через три стадии развития: первичной простоты, цветущей сложности и вторичного смесительного упрощения[1]. Человечество, как явление органическое, подчиняется данному естественному закону развития. Мир состоит из ряда цивилизаций, которые представляют собой ограниченные во времени исторические образования, каждая из которых проходит указанные стадии развития, в конце концов, неизбежно приближаясь к концу.. «Высшая точка развития», когда цивилизация достигает максимальной степени сложности, является поворотным пунктом, когда развитие заканчивается и наступает стадия «вторичного упростительного смешения»[2]. Принципиально утверждение Леонтьева, что в разные периоды существования цивилизации актуальность, позитивность или негативность всякого явления должны оцениваться по-разному. «До дня цветения лучше быть парусом или паровым котлом; после этого невозвратного дня достойнее быть якорем или тормозом для народов, стремящихся вниз под крутую гору»[3]. Кроме того, каждая цивилизация состоит из трех основных составляющих: религии, культуры и государственности[4]. Для долгого и плодотворного бытия любой цивилизации необходимо внимание ко всем ее составляющим. Поэтому, Леонтьев равно отрицал подавление религии государством, и, в то же время, отстаивал позиции государства перед лицом религии[5].
Практические выводы, следующие из гипотезы Леонтьева, не могли быть приняты современным ему обществом. В то время, как передовая мысль выступала против государственности, как таковой, Леонтьев воспевал начало государственности, как одну из основ, необходимых для существования общества. В то время, как большинство стремилось к прогрессу, Леонтьев указывал на необходимость сдерживающих мер, чтобы «заморозить Россию», перешедшую уже к стадии вторичного упрощения. Он предлагал конкретные, достаточно жесткие меры для этого. В результате Леонтьев прослыл певцом палки, и не был принят ни западниками, ни славянофилами, с которыми, казалось бы, был идеологически близок.
Лишь на рубеже XIX-XX веков историософская гипотеза Леонтьева была замечена серьезными критиками. Кн. С.Н. Трубецкой в своей статье «Разочарованный славянофил» (1892), признавая оригинальность идей Леонтьева, отрицает научную ценность его историософии. Он обвиняет его в натурализме, отсутствии чувства живой истории, механическом подчинении ее собственной гипотезе. «Народы и государства в своем росте, цветении, дряхлении представляются ему какими-то громадными дубами, которые живут до тысячи лет, а потом падают, чтобы дать место новым дубам»[6]. Мнение С.Трубецкого задало тон целому ряду мыслителей, изучавших гипотезу Леонтьева. С.Н. Булгаков считает ее quasi-научной, крайне грубой и биологически упрощенной схемой, служащей лишь обоснованием реакционности самого Леонтьева[7]. Чуть позже, Г.В. Флоровский назовет автора гипотезы «эстетом и биологом в истории», вовсе отрицая христианский смысл его видения истории[8].
Примеры положительной оценки историософии Леонтьева в работах В.Розанова, И. Фуделя и К.Агеева еще больше подчеркивают его одиночество в русской интеллектуальной среде. Авторы оправдывают и рекламируют выводы Леонтьева, не пытаясь вникнуть во внутреннюю логику его рассуждений. Они лишь идеализируют те моменты, которые были отвергнуты другими авторами.
Одним из немногих, кому удалось найти методологически верный подход к наследию Леонтьева, является Н.А. Бердяев. Он максимально абстрагировался от субъективной оценки концепции Леонтьева, фактически отказываясь принимать критерий правоты или неправоты его суждений. Бердяеву важно было понять мотивы историософских построений Леонтьева, чтобы определить его место в ряду отечественных оригинальных мыслителей. Он приходит к весьма важному заключению о невозможности рассматривать феномен Леонтьева в привычных для русского менталитета категориях. Леонтьев — явление особого порядка, поэтому к нему нельзя автоматически применять традиционные русские стереотипы. С точки зрения русского мировоззрения, учение Леонтьева представляется изуверством и философией палки, но в основе его идей лежит иная мораль, иная традиция. Бердяев подчеркивает, что очень важно помнить об этой коренной чуждости Леонтьева всему русскому. «Он был так мало понят, так мало оценен, так одинок у себя на родине, потому что много было в нем нерусских черт»[9]. По силе ума и по напряженности мысли Леонтьев не уступает величайшему гению Достоевского. В монографии Бердяева, посвященной Леонтьеву, со всей силой проявляется противоречие: принципиально неприемлемый для русского духа мыслитель, оказывается одним из самых благородных и волнующих явлений в русской духовной жизни. Решение этого парадокса Бердяев видит в сознательном отказе от изучения Леонтьева в контексте только русских мировоззренческих устоев и признании его учения альтернативой пути русской мысли. Вопрос о справедливости этого учения для Бердяева отступает на второй план.
Продуктивность принципа, предложенного Бердяевым, проявляется в его трактовке историософии Леонтьева. Идеологически Бердяев не мог согласиться с выводами мыслителя, и в статье 1904 года он назвал их плодом «субъективной, страстной, совсем не реальной и не научной цели»[10]. Но он сумел оценить пророческие стороны этих выводов, одним из первых указав на параллели со ставшим модным в революционные годы О. Шпенглером. Построения Леонтьева не ошибочны, а иноприродны русскому сознанию. В центре его историософии лежит эстетическое восприятие мира — начало глубоко чуждое для русского менталитета.
Русская религиозная историософия традиционно базируется на моральных принципах. Леонтьев же строит свои размышления на эстетических началах, исключающих мораль. Для Леонтьева моральное начало в истории привнесено свыше, в то время, как «естественная» закономерность стоит вне морали. Начала гармонии, которыми руководствуется Леонтьев, не допускают существование морали, как неестественного элемента. Гармония, в эстетическом смысле есть «деспотизм формы», где просто нет места морали. В этом отношении, взгляды Леонтьева практически противоречат главным основам классической русской историософии.
Эстетический аморализм Леонтьева пытались понимать по разному: П.А. Флоренский видел в нем антихристово начало[11], С.Н. Булгаков «языческие корни»[12]. Но Бердяев предложил не останавливаться на вопросе происхождения и значении эстетизма Леонтьева, а рассматривать его, как изначально оригинальную установку. Философ указывает на тождество эстетики и морали в сознании Леонтьева, как на аксиому, не подлежащую оценке[13]. Если вспомнить, что система русской философии, по Бердяеву, строится на антиномично, то взгляды Леонтьева представляют собой одну из крайних граней этой антиномии, противоположной общему направлению русской идеи.
Так Бердяеву удается избежать противоречия идеологического неприятия основ леонтьевского мировоззрения и признания пророческой ценности его историософии. В этом свете объяснимы и крайние выводы Леонтьева из гипотезы триединого процесса, так шокировавшие современников. Принцип Леонтьева «Суровость политических действий есть могущество и сила национальной воли; узкая строгость личных суждений есть слабость ума и бедной жизненной фантазии» позволяет Бердяеву говорить о преимуществе Леонтьева над русской общественной мыслью. Он видел в обществе организм иного порядка, чем организм человеческий, и относился к нему иначе, чем к живой человеческой душе, без присущей русским сентиментальности[14]. Мораль силы, проповедуемая Леонтьевым-была явлением иного характера, чем русская идея всеобщего блага.
Таким образом историософские построения К.Леонтьева не могли найти сочувствия в русской общественности начала XX века вследствие принципиального расхождения изначальных идеологических парадигм. Характерно, что творчество Леонтьева в отетественной литературе решительно стоит особняком, а в европейской — имеет многочисленные параллели. Леонтьева сравнивают с Ницше и Леоном Блуа, Гюисмасом и Ибсеном, — в идеологическом отношении; Шпенглером и Тойнби — в плане историческом. Феномен Константина Леонтьева пытались разгадать многие мыслители, но Н. Бердяеву, на наш взгляд, удалось найти тот универсальный принцип, который может быть применен ко всем аспектам его учения.
Библиография:
- Бердяев Н.А. Константин Леонтьев. // Н.А. Бердяев о русской философии. - Свердловск, Изд-во Урал. ун-та, 1991.- Ч.1.
- Бердяев Н.А. К. Леонтьев-философ реакционной романтики. // Типы религиозной мысли. - Париж: Ymca-press, 1989.
- Булгаков С.Н. Победитель-побежденный.// К.Н. Леонтьев. Pro et contra. Личность и творчество Константина Леонтьева в оценке русских мыслителей и исследователей. - Спб. 1995. - Т.1.
- Гоголев Р.А. Ангельский доктор русской истории. - М. 2007.
- Емельянов-Лукьянчиков М. А. К.Н. Леонтьев и Н.Я. Данилевский о "славянской цивилизации". [Электронный ресурс]. Режим доступа: http://www.portal-slovo.ru/history/35138.php?ELEMENT_ID=35138&SHOWALL_2=1.
- Леонтьев К. Н. Византизм и славянство. // Леонтьев К.Н. Восток, Россия и Славянство: Философская и политическая публицистика. Духовная проза (1872-1891). / Общ. ред., сост. и комент. Г. Б. Кремнева.
- Трубецкой С.Н. Разочарованный славянофил. // К.Н. Леонтьев. Pro et contra. Личность и творчество Константина Леонтьева в оценке русских мыслителей и исследователей. - Спб. 1995. - Т.1.
- Флоренский П.А. Столп и утверждение истины. - М. 2002.
- Флоровский Г., прот. Пути русского богословия. - Минск, 2006.
[1]
Леонтьев К. Н. Византизм и славянство. // Леонтьев К.Н. Восток, Россия и
Славянство: Философская и политическая публицистика. Духовная проза
(1872-1891). / Общ. ред., сост. и комент. Г. Б. Кремнева. С. 129.
[2] Гоголев Р.А. Ангельский доктор русской истории. - М. 2007. С. 27.
[3] Леонтьев К. Н. Византизм и славянство. // Леонтьев К.Н. Восток, Россия и Славянство: Философская и политическая публицистика. Духовная проза (1872-1891). / Общ. ред., сост. и комент. Г. Б. Кремнева. С. 134.
[4] Там же. С. 473-474.
[5] См. 5. Емельянов-Лукьянчиков М. А. К.Н. Леонтьев и Н.Я. Данилевский о "славянской цивилизации". [Электронный ресурс]. Режим доступа: http://www.portal-slovo.ru/history/35138.php?ELEMENT_ID=35138&SHOWALL_2=1
[6] Трубецкой С.Н. Разочарованный славянофил. // К.Н. Леонтьев. Pro et contra. Личность и творчество Константина Леонтьева в оценке русских мыслителей и исследователей. - Спб. 1995. - Т.1. С. 147.
[7] Булгаков С.Н. Победитель-побежденный.// К.Н. Леонтьев. Pro et contra. Личность и творчество Константина Леонтьева в оценке русских мыслителей и исследователей. - Спб. 1995. - Т.1. С. 382.
[8] Флоровский Г., прот. Пути русского богословия. - Минск, 2006. С. 297.
[9] Бердяев Н.А. Константин Леонтьев. // Н.А. Бердяев о русской философии. - Свердловск, Изд-во Урал. ун-та, 1991.- Ч.1. С. 150.
[10] Бердяев Н.А. К. Леонтьев-философ реакционной романтики. // Типы религиозной мысли. - Париж: Ymca-press, 1989. С. 143.
[11] Флоренский П.А. Столп и утверждение истины. - М. 2002. С. 585.
[12] Булгаков С.Н. Победитель-побежденный.// К.Н. Леонтьев. Pro et contra. Личность и творчество Константина Леонтьева в оценке русских мыслителей и исследователей. - Спб. 1995. - Т.1. С. 385.
[13] Бердяев Н.А. Константин Леонтьев. // Н.А. Бердяев о русской философии. - Свердловск, Изд-во Урал. ун-та, 1991.- Ч.1. С. 200.
[14] Там же. С. 195.
[2] Гоголев Р.А. Ангельский доктор русской истории. - М. 2007. С. 27.
[3] Леонтьев К. Н. Византизм и славянство. // Леонтьев К.Н. Восток, Россия и Славянство: Философская и политическая публицистика. Духовная проза (1872-1891). / Общ. ред., сост. и комент. Г. Б. Кремнева. С. 134.
[4] Там же. С. 473-474.
[5] См. 5. Емельянов-Лукьянчиков М. А. К.Н. Леонтьев и Н.Я. Данилевский о "славянской цивилизации". [Электронный ресурс]. Режим доступа: http://www.portal-slovo.ru/history/35138.php?ELEMENT_ID=35138&SHOWALL_2=1
[6] Трубецкой С.Н. Разочарованный славянофил. // К.Н. Леонтьев. Pro et contra. Личность и творчество Константина Леонтьева в оценке русских мыслителей и исследователей. - Спб. 1995. - Т.1. С. 147.
[7] Булгаков С.Н. Победитель-побежденный.// К.Н. Леонтьев. Pro et contra. Личность и творчество Константина Леонтьева в оценке русских мыслителей и исследователей. - Спб. 1995. - Т.1. С. 382.
[8] Флоровский Г., прот. Пути русского богословия. - Минск, 2006. С. 297.
[9] Бердяев Н.А. Константин Леонтьев. // Н.А. Бердяев о русской философии. - Свердловск, Изд-во Урал. ун-та, 1991.- Ч.1. С. 150.
[10] Бердяев Н.А. К. Леонтьев-философ реакционной романтики. // Типы религиозной мысли. - Париж: Ymca-press, 1989. С. 143.
[11] Флоренский П.А. Столп и утверждение истины. - М. 2002. С. 585.
[12] Булгаков С.Н. Победитель-побежденный.// К.Н. Леонтьев. Pro et contra. Личность и творчество Константина Леонтьева в оценке русских мыслителей и исследователей. - Спб. 1995. - Т.1. С. 385.
[13] Бердяев Н.А. Константин Леонтьев. // Н.А. Бердяев о русской философии. - Свердловск, Изд-во Урал. ун-та, 1991.- Ч.1. С. 200.
[14] Там же. С. 195.
Комментарии ():
Написать комментарий: