Авторское намерение
В западной мысли возникло устойчивое представление, согласно которому значение текста контролируется его автором. То есть какой смысл автор задумал в отношении текста, то он и значит. Слова «автор» и «авторитет» связаны этимологически: они оба происходят от латинского augere — «вызвать рост, расти». Идея заключается в том, что автор, будучи создателем текста, является его владельцем. Автор обладает полномочиями в отношении своего текста, и любое толкование текста, против которого автор не стал бы возражать, уместно.
Акцент на авторский замысел как руководящий фактор в интерпретации текста связан с Веком разума, эпохой Просвещения и модерна (в отличие от постмодерна), с их акцентом на ум, силу чистого разума, сознание и эволюцию, совершаемую навстречу объективной истине. Чтобы понять текст, нужно работать в направлении понимания разума автора и его рассуждений. На рубеже девятнадцатого века Фридрих Шлейермахер прояснил этот принцип работы в своем эссе 1813 г. «О различных путях перевода»[1]. Он утверждал, что чтобы понять текст, нужно понять, что автор думал, когда создавал его. В данном случае фокус переходит от самого текста к автору. Идея о том, что текст может означать разные вещи для разных людей, не рассматривалась, потому что человек, издавший текст, был тем, кто мог сказать, что он означает, по праву его создателя. Первоначальный смысл текста сразу после того, как его изрек или закончил записывать автор, и до того как изначальная аудитория, к которой он был обращен, попыталась понять его, воспринимался как истинный смысл. Неважно, является ли текст несовершенным выражением мыслей автора или же первоначальная аудитория могла неправильно понять его мысли и намерения, автор имел право сказать, что означает его текст, и текст воспринимался как указатель на то, что автор хотел выразить через него. Если читатель получает из текста что-то отличное от того, что хотел выразить автор, это значит, что читатель неправильно понял текст. Это — модернистский взгляд на интерпретацию текста[2].
Сегодня, в то время, когда релятивизм, постмодернистская мысль и деконструкция угрожают идее поиска объективной истины, Э.Д. Хирш в своих трудах, таких как «Цели интерпретации» (1976 г.), становится современным поборником идеи авторского намерения. Ужасаясь тому, что смысл может быть неопределенным, и тщательно выбирая свои слова, Хирш отстаивает свою точку зрения, согласно которой текст имеет только одно значение — то, которое подразумевал его автор. Тем не менее разные люди неизбежно могут воспринимать текст по-разному. Хирш пытается решить проблему при помощи определения. Он различает смысл текста, контролируемый автором, и значение текста для его читателей. Таким образом, смысл приравнивается к намерениям автора. Значение текста для читателя может выйти за рамки или даже противоречить изначальному намерению автора, и поэтому оно не тождественно смыслу текста. Решение Хирша кажется формой манипуляции. Иными словами, само определение, приводимое им, уравнивает заложенный автором смысл и реальный смысл текста, при этом другие смыслы, приписываемые тексту, помечены как нечто иное. Этот аккуратный подход может удовлетворить всех, кто склонен к идее, что авторское намерение является определяющим для смысла текста, но он неубедителен для тех, кто считает, что текст может иметь неодинаковый смысл для различных читателей. Однако самого Хирша удовлетворяет использование определений, благодаря которым он сужает смысл текста до изначального намерения автора при его создании. Это подтверждает его убежденность в том, что текст имеет определенный смысл и его нельзя толковать в любом ключе, а также в том, что существуют истинные и ложные его интерпретации[3].
«Новая критика», преднамеренная ошибка, смерть автора
Интересно, что именно цель дальнейшей объективизации смысла текста привела к отказу от объективных подходов и принятию субъективных релятивистских подходов. Академический подход к литературной критике возник в середине ХХ века под названием «Новая критика». Идея заключалась в следующем: для того чтобы попытаться разобраться с текстом как самостоятельной структурной единицей, а не с точки зрения личных факторов, окружающих текст (учтите, что как пример рассматриваемого текста использовалось стихотворение), было проведено различие между текстом, с одной стороны, и историей создания, окружающей этот текст, с другой. При анализе текста не учитывался даже его культурный контекст. Текст означает то, что в нем написано, и смысл не может быть найден за пределами текста. Смысл текста находится в самом тексте.
Представители школы «Новой критики» Уильям Уимсатт и Монро Бердсли (1946) утверждали, что считать, что текст означает именно то, что автор задумал, является «преднамеренным заблуждением». Они сравнивали создание литературного произведения с родами. После того как новая вещь произведена на свет, целесообразно смотреть на нее (малыша или стихотворение) как на вещь в себе, а не как на продолжение того, кто ее произвел. Соображения о том, что автор мог думать при сочинении стихотворения или рассказа, были объявлены спекулятивными и не имеющими отношения к действительности. Даже если автор хотел прояснить предполагаемый смысл литературного объекта, который был создан им самим, объявлялось, что после написания текста делать это уже поздно. Текст существует сам по себе. Уимсатт и Бердсли одинаково игнорировали различные реакции, которые текст может вызвать у читателя, и писали о «аффективной ошибке», проводя различие между текстом и оказываемым им влиянием. Текст имеет определенную структуру и говорит только то, что говорит. Вы не смотрите за пределы текста, чтобы узнать, что означает написанное в нем. Таков был структуралистский подход к литературному анализу.
Значительный вклад в этот подход к литературе внес Роланд Барт. Он рассматривал тексты как системы знаков. В своем фундаментальном эссе «Смерть автора» (1967 г.) Барт предполагает, что само понятие автора является фикцией, современным изобретением, и выдвигает вместо него термин «сценарист». Из своего презрения к буржуазии и близости к марксизму, который сам по себе является структурированной системой, Барт рассматривал попытку автора (или «сценариста») контролировать значение текста, который он создал, как незаконно принудительную. Подразумеваемый автором смысл текста, согласно Барту, является не более авторитетным, чем видение смысла или использование текста любым другим человеком. Текст является образчиком употребления языка, а один единственный человек не может быть носителем языкового смысла. Почему «автор» должен иметь право ограничивать смысл? Предложить, что создатель текста имел над ним какой-либо контроль для Барта значит мыслить капиталистически. Скорее, он рассматривает текст как часть системы, одним из звеньев которой является создатель этого текста. На самом деле Барт не рассматривал автора/сценариста как создателя, а скорее смотрел на это так, словно текст и сценарист появлялись одновременно. Сценарист — это просто человек, который перестраивает элементы языка, так как они постоянно перестраиваются.
Смещение акцента Барта на автора текста было согласовано с «Новой критикой», и, подталкивая концепцию структурализма к ее пределам, Барт пришел к постструктурализму. Согласно этой концепции не все, что нужно знать о тексте, находится внутри самого текста. Текст является частью более широкой социально-культурной, историко-политико-экономической системы, которую новые критики отказались признать. Автор текста для Барта не имеет значения или вообще не существует, а вот пользователи текста, по его мнению, напротив, имеют значение и существуют. Хотя Барт пытался развенчать представление о том, что «автор» и «авторитет» должны быть связаны, он не считал, что смысл текста является ограниченным.
Рецептивная критика
Школа мысли «Новая критика» просуществовала недолго. Дальнейшие разработки в теории литературы игнорировали предположение о том, что реакция на литературное произведение не должна приниматься в расчет. Основное внимание было уделено разнообразию реакций, которые может вызвать текст. Это направление научной мысли, именуемое рецептивная критика, контрастирует с вышеперечисленными направлениями, которые делали акцент либо на намерении автора, либо утверждали, что литературное произведение является совершенно автономным. Смысл текста стал рассматриваться как многозначный, при этом количество его значений было прямо пропорционально количеству реакций читателей на него. Сейчас основное внимание уделяется аудитории текста, а не его происхождению. Читатель текста завершает его смысл.
Рассмотрим аналогию писателя литературного произведения в сравнении с составителем симфонии, а читателя — в сравнении с исполнителем музыкального произведения. Чтение текста раскрывает его потенциал, так же как исполнение симфонии — потенциал исполнителя. Каждое «исполнение» текста может быть разным, в зависимости от фигуры интерпретатора. В отличие от «Новой критики», в которой подчеркивается, что смысл текста является объективным и последовательным и находится полностью внутри самого текста, рецептивная критика утверждает, что смысл текста является полностью субъективным и находится вне текста, в сознании читателей; и поскольку с ним будут сталкиваться разные читатели, его смысл будет переменным.
Деконструкция
Жак Деррида своим деконструкционалистским подходом попытался распутать все противоречия, на которых основано наше понимание текстов. Структурализм основан на системе противоречий, используемой для анализа. В «De la Grammatologie» [«Грамматологии»] (1967 г.) Деррида оспаривает различия между автором и текстом и читателем и контекстом, между умом и телом, между наукой и литературой; он оспаривает любое различие, которое можно провести, для того чтобы показать, что ничто не стоит на прочной основе. Его вывод заключался в том, что все есть текст, и нет ничего кроме текста. Все является частью системы непреодолимой сложности, и нет твердых оснований, которые можно было бы использовать в качестве отправной точки. Любой анализ приводит к появлению большего количества вопросов. Каждый текст имеет несколько противоречивых толкований.
В то время как модернизм подчеркивал авторский замысел, новый критицизм говорил, что смысл текста находится исключительно в тексте, а не в авторе или читателе, а рецептивная критика утверждала, что читатель завершает смысл текста в процессе чтения, деконструкция, как кажется, говорит, что смысл пребывает нигде и везде в одно и то же время. Смысл, если он вообще есть, заключается в общей системе, частью которой являются автор и текст и которую никто не может глубоко понять, потому что мы все являемся частью этой системы. Бесполезно пытаться определить «истинный смысл» текста. Смысл рождается в результате договоренности между людьми.
Философская герменевтика
Самая примечательная работа Ганса-Георга Гадамера «Истина и метод» (1975 г.) содержит разработку концепции философской герменевтики. Гадамер не соглашался с классической идеей, ассоциировавшейся со Шлейрмахером, согласно которой понимание текста предполагает восстановление изначальных замыслов автора, и в то же время воспринял идею, согласно которой тексты могут быть проанализированы объективно, без ссылки на автора или переводчика. Он сравнил чтение текста со слиянием горизонтов. Гадамер утверждал, что текст имеет свой собственный горизонт или угол обзора и все, что можно увидеть с этого угла. Читатель же, в свою очередь, прибавляет к тексту свой собственный горизонт. Значение является результатом изменения или расширения горизонта читателя благодаря воздействию горизонта текста. Интерпретация, или получение смысла из текста, предполагает, что собственное мнение читателя оказывает воздействие на получаемый смысл посредством чтения этого текста. Это позволяет понять, как собственная традиция читателя соотносится с традицией, в которой был произведен текст. Автор текста не контролирует его значение. Значение потенциально пребывает в тексте лишь до тех пор, пока текст не будет интерпретирован и взаимодействие между автором и читателем не выведет потенциальный смысл на поверхность. Различные интерпретации возможны и даже неизбежны, потому что разные читатели привносят в текст различные горизонты. Горизонт — это точка, дальше которой человек не видит, но взаимодействие с текстом позволяет ему его расширить.
Поль Рикёр, имя которого часто встречается в связке с Гадамером, продолжил развивать понятие смысла как слияния горизонтов. После того как автор создал текст, читатель взаимодействует с этим текстом, и мысли или намерения автора становятся неактуальными[4]. Другая метафора, которую использует Рикёр, заключается в том, что текст похож на музыкальную партитуру, которая обеспечивает только потенциал для музыки, под которой подразумевается смысл, до тех пор пока она не будет исполнена — то есть текст не будет прочтен[5]. Вы можете проанализировать текст (как и музыкальную композицию) или попытаться поглотить то, что должен сказать текст (как, например, исполнить музыкальную пьесу). Чтение текста — это его исполнение, и не все выступления будут одинаковыми. Дирижер не может взаимодействовать с композитором иначе как через интерпретацию музыки, которую сочинил композитор. Аналогичным образом читатель не может взаимодействовать с автором, за исключением интерпретации текста или текстов, созданных автором. То, что интерпретатор привносит в текст, определит, какой смысл можно получить из него. Текст имеет «излишек» смысла, и в новых контекстах его можно интерпретировать так, что он будет означать вещи, не ограниченные замыслом автора. Именно читатель текста определяет его смысл. Намерение изначального автора стоит за текстом, однако сам смысл текста находится перед ним, а «интерпретация актуализирует смысл текста для его сегодняшнего читателя»[6].
Гадамер и Рикер, как Деррида и другие, говорят, что предполагаемый смысл первоначального автора недоступен и не имеет значения для интерпретации текстов, но они отличаются от Дерриды тем, что видят возможность наличия чего-то «там» — за пределами текста. Деррида подчеркивает, что ничто на самом деле не познается вне системы, в которой мы все оказались в ловушке и где одни знаки указывают только на другие знаки. Рикёр действует так, как будто есть объективная реальность, но мы, люди с ограниченными перспективами, можем получить доступ к этой реальности только косвенно. Бог пребывает вне наших человеческих ограничений. Текст является чем-то отдельным от читателя. Текст и читатель имеют свои горизонты, и читатель может расширять и изменять свой горизонт, взаимодействуя с текстом.
Резюме
Данное исследование ставит своей задачей показать, что акцент на изначальном намерении автора как объединяющем элементе герменевтики не является ни самым старым, ни самым новым способом смотреть на смысл, а скорее связан с конкретным западным современным или модернистским мировоззрением, стоящим в оппозиции домодернистским, постмодернистским и не-западным мировоззрениям. Причина для сосредоточения на авторском намерении в модернистском мировоззрении связана с возвышением человеческого разума как инструмента, в котором мы можем быть уверены более всего и на который можем положиться. Таким образом, рационалистический аргумент Декарта о существовании Бога в качестве отправной точки использует утверждение: «Я мыслю, значит я существую». Еще одно обоснование для того, чтобы сосредоточиться на смысле, который автор задумал для своего текста, связано с модернистским стремлением к объективности, включая попытку найти объективный смысл и опасение что если текст не имеет смысла, сводимого к задумке автора о нем, его смысл субъективен и неопределенен. Однако как традиционный еврейский, так и постмодернистский подходы к смыслу текста признают, что значения не являются объективными и фиксированными и что объединяющим элементом герменевтики служит не намерение автора, а сам текст, поскольку он интерпретируется в различных контекстах.
Из этого обзора следует, что герменевтический подход, подчеркивающий авторское намерение, не может восприниматься как единственно верный, если его нельзя защитить. Защитники преемственности авторского намерения выдвигают два основных аргумента. Один из аргументов заключается в том, что это настолько очевидная правда, что автор «владеет» смыслом текста, что смешно думать иначе, — отношение, которое сочетается с модернизмом. Другой аргумент заключается в том, что утрата авторского намерения как объединяющего фактора и объективного смысла текста приводит к хаосу. Однако если смысл — это то, что по своей сути субъективно, то поиск объективного смысла неуместен. Если может быть справедливо иметь разные точки зрения на один и тот же предмет или объект, то акцент модернизма на поиске единого правильного смысла текста неуместен. Большинство дебатов в области герменевтики на протяжении веков были сосредоточены на литературном тексте, таком как стихотворение, где намерения автора могут быть доступны лишь через толкование текста. Но почему стихотворение должно иметь один единственный смысл — тот, который задумал автор? Дискуссии об этом лежат в области философии. В библейской герменевтике опять же первоначальные намерения автора остаются недоступными для нас сегодня, иначе как через написанное им. Но на карту поставлено больше, поскольку тексты Библии воспринимаются как авторитетные, и поэтому авторитетность/авторство текста вызывает озабоченность.
Продолжая пытаться осмыслить, как правильно перевести Писание, мы обратим наше внимание на область права, где, как и в библейских исследованиях, вопрос о появлении текста оказывает влияние на результат исследования.
Используемая литература
Arichea, Daniel C. and Eugene A. Nida. A Handbook on Paul’s Letter to the Galatians. New York: UBS, 1976.
Barthes, Roland. “The Death of the Author.” Aspen, 5–6 (1967).
Bork, Robert H. The Tempting of America: The Political Seduction of the Law. New York: Free Press, 1990.
Derrida, Jacques. De la Grammatologie. Paris: Les , Editions de Minuit, 1967.
Edersheim, Alfred. The Life and Times of Jesus the Messiah. Grand Rapids: Eerdmans, 1883.
Gadamer, Hans-Georg. Truth and Method. New York: Seabury, 1975.
Hirsch, E.D. The Aims of Interpretation. Chicago: University of Chicago Press, 1976.
Ricoeur, Paul. Interpretation Theory: Discourse and the Surplus of Meaning. Fort Worth: Texas Christian University Press, 1976.
Sanneh, Lamin. Whose Religion is Christianity? Grand Rapids: Eerdmans, 2003.
Scalia, Antonin. A Matter of Interpretation: Federal Courts and the Law. Princeton, NJ: Princeton University Press, 1997.
Schleiermacher, Friedrich. “Ueber die verschiedenen Methoden des Uebersezens.” In Das Problem des Übersetzens, edited by Hans Joachim Stцrig, 38-70. Darmstadt: Wissenschaftliche Buchgesellschaft, 1963[1813].
Vanhoozer, Kevin J. Is There Meaning in This Text? Grand Rapids: Zondervan, 1998.
Walls, Andrew F. “The Translation Principle in Christian History.” In The Missionary Movement in Christian History: Studies in the Transmission of Faith, edited by Andrew F. Walls, 26–42. Maryknoll, NY: Orbis Books, 1996.
Wimsatt, William K. and Monroe C. Beardsley. “The Intentional Fallacy.” Sewanee Review 54 (1946), 468–488.
[1] Schleiermacher, «Ueber die verschiedenen Methoden des Uebersezens», позже опубликованный в Das Problem des Übersetzens.
[2] Защищая, хоть и временно, эту точку зрения, Ванхузер в своем сочинении «Значение в этом тексте» объясняет: «Цель интерпретации заключается в восстановлении первоначального смысла текста.... Только исходное значение является подлинным значением, фактическим, исходящим от автора» (46). «Именно потому, что у них есть авторы, тексты ничего не значат. Воля автора выступает в качестве контролера толкования текста. Благодаря тому, что автор желает того, а не этого, мы можем сказать, что в текстах до чтения и толкования есть определенный смысл» (47). Он добавляет (66): «Картезианский субъект, когито, породил автономного автора, который четко говорит своим собственным голосом. Значение стабильно, потому что автор является стабильным объектом».
[3] Ванхузер в своем сочинении «Значение в тексте» на с. 47 отмечает (курсив мой): «Э.Д. Хирш-младший, откровенный защитник авторитета автора, утверждает, что без автора как якоря смысла не было бы адекватного принципа для оценки истинности того или иного толкования... Для Хирша намерение автора является единственной практической нормой, единственным критерием подлинного консенсуса, единственным гарантом объективности смысла. Строго говоря, последовательность слов ничего не значит до тех пор, пока кто-то не вложит в них определенный смысл. Именно автор определяет устное значение».
[4] Ванхузер. Значение в этом тексте, с. 108: «Как и переводчики, Рикёр считает, что мы не встречаем ум за текстом; скорее мы сталкиваемся с возможным способом взглянуть на вещи, возможным миром, предстающим перед текстом.... Слияние горизонтов является вопросом расшифровки смысла текста и разворачивания его референта».
[5] Риккёр. Теория интерпретации, с. 75.
[6] Там же. С. 92.
Перевод: Макаров А.Д.
Источник: De Gruyter Open Theology, 2016; 2: 653–667
Дэвид Б. Франк: «Переводим ли мы смысл, который вложил в текст его автор?». Часть 1