К сегодняшнему дню приурочена память святого мученика Иринарха. В Синаксаре Константинопольской Церкви (Сирмондианский кодекс; конец XI — начало XII в.) 28 ноября (по новому стилю — 11 декабря) помещена краткая справка о нем и об обстоятельствах его мученичества. Там говорится, что «он происходил из города Севастия, был молод, когда на судах (с применением пыток) против святых выполнял функции экзекутора». Во время суда над несколькими женщинами-христианками (имен которых не названо) в период царствования императора Диоклетиана и Максимиана Галерия, при севастийском градоначальнике Максиме, «его душу просветила благодать Христова». В результате этого он открыто исповедал Христа и назвал себя христианином. По приказу градоначальника Иринарх был сначала посажен в болото (вероятно, на корм мошкаре), а затем подвергся пыткам при помощи огня. После этого, святой мученик был казнен через усечение мечом. Как отмечается в том же синаксаре, память его торжественно совершалась в посвященной ему мартирии, находящейся в константинопольском районе Рабдос.
Относительно почитания святого Иринарха нужно отметить, что оно появляется в византийских месяцесловах и календарях не раньше X в.[1], в месяцеслове сирийского евангелия в 1030 г., в месяцеслове при апостоле парижской коаленевой библиотеки в X-XI вв., а также в Великих Минеях Четьях святителя Макария — память Иринарха и с ним пострадавших 7 христианок 29 ноября.
В Римском мартирологе Цезаря Барония (XVI в.) 24 октября значится память «пресвитера Акакия, [усеченного] мечем» (видимо, оттуда перешедшее в Греческие минеи XIX в.). Его же память указывается в Греческом синаксаре XIII в. 28 ноября и в Кайдаловых выписках из святцев XVII в. 29 ноября. Однако 27 ноября в том же Римском мартирологе стоит: «[память] Иринарха и пресвитера Акакия, крестившего Иринарха и с ним усеченного». Архиепископ Сергий (Спасский) замечает в связи с этими показаниями Барониева мартиролога: «Без сомнения, он (Акакий — П.Л.) крестил мученика Иринарха (29 нояб.) и усечен с ним в 303 г.».[2] Впрочем, учитывая довольно позднее и не особо достоверное указание на связь этих святых, можно вполне резонно допустить искусственное их соединение в сцене страданий. Причины такого соединения остаются непонятны.
Кроме того, в Кайдаловых выписках из святцев XVII в. 29 ноября значится память «мученика Акакия, который крестил святого мученика Иринарха и двух младенцев».[3] Откуда взята эта подробность о младенцах, которая могла находится в одной из редакций макарьевских или даже домакарьевских миней, установить теперь уже невозможно. Но все же можно допустить ее возникновение и внесение в проложные повествования миней или в святцы под влиянием содержания стихиры, следующей после канона утрени («творение Феофаново») в славянкой версии, где в частности говорится: «сострада с тобою жен лик и детей божественное собрание, со святым Акакием крепко совершающе подвиг». Автор канона, скорее всего, упомянул детей, чтобы придать масштабность и указать на жестокость гонений (известны факты казни и детей в период гонений начала IV в.). Но составителем святцев XV-XVII вв. (а может и более ранними описателями) это было воспринято как указание на страдание вместе с Акакием некоторого количества детей. Почему же было выбрано число два остается неизвестным.
Также Церковь совершает сегодня празднование мученической смерти святого Стефана Нового, монаха-подвижника и борца за иконопочитание.
Согласно жизнеописанию мученика Стефана, составленному через 42 года после кончины святого константинопольским дьяконом Стефаном, он родился в Константинополе в 715 г., в правление императора Анастасия II, в период патриаршества святителя Германа в благочестивой семье. Отца и мать его звали Иоанн и Анна. Вероятно, почувствовав очень рано призвание к монашеской жизни, а также и в исполнение обета родителей посвятить ребенка Богу был отведен родителями в один из монастырей Авксентиевой горы. Это гора находилась в 12 км к юго-востоку от Халкидона и получила свое название от подвизавшегося здесь в уединении преподобного Авксентия Вифинского (V в.). Здесь и был основан святым Стефаном монастырь в честь преподобного Авксентия. Прожив до 42 лет в условиях общежительного устава, Стефан уходит в уединение. Однако после примерно шести лет уединенного молитвенного подвига, он оказывается втянутым в споры и противостояние по вопросу иконопочитания. Сразу отказавшись от какого-либо сотрудничества с имперскими властями, занявшими крайнюю иконоборческую позицию, Стефан начинает в проповедях противодействовать движению против икон, также призывая иконопочитателей к пассивному сопротивлению, а именно к эмиграции за пределы империи. За все это подвижник был подвергнут сначала ссылке. Вызванный по доносу обратно в столицу он был посажен на срок судебного разбирательства в тюрьму, в которой провел 11 месяцев, где в месте с ним томилось множество других исповедников главным образом монашеского чина. Они уже были подвергнуты разного рода экзикуциям: у кого-то был отрезан язык, у кого-то уши, у кого-то руки. В конце концов, по приговору императора Константина Капронима он был приговорен к казни. Солдаты вытащили его на улицу и, привязав за ногу веревкой к лошади, проволокли по городу. При этом толпа (даже школьники специально для этого были сняты с занятий) его осыпала побоями и закидывала камнями.
Вообще, если оставить в стороне по причине сложности догматический аспект, нужно отметить, что в иконоборчестве, особенно на первой его стадии в правление Капронима, как известно, очень сильно проявились секуляристские и антимонашеские тенденции имперской политики того времени. Это было, конечно, прежде всего отрицание независимости Церкви: отсюда борьба с монашеством, разрушение монастырей, секуляризация церковных земель и имущества. (Интересно заметить, что те же самые тенденции проявлялись и на раннем этапе протестанской Реформации, затем сошли постепенно на нет, а в XX в. приобрели даже противоположный вектор в появлении лютеранских монашеских общин). Именно за свободу церковного исповедания и личного духовного самоопределения и боролся святой Стефан вместе с многими другими монахами (и не только монахами) того времени. В очередной раз (как, например, в IV веке в противостоянии обмирщению) Церковь в лице монашеского авангарда являла идеал своей несводимости к институциям этого мира, отстаивала возможность свободного избрания духовного пути (как это было часто и в случаях мученичества и первых веков, и веков последующих), который определялся исключительно личным призывом «из Глубины», а не конъюнктурой и историческими программами правителей или политических партий.
[1] Полный Месяцеслов Востока, т. II. М., 1997 г. С. 369.
[2] Там же, с. 329.
[3] Там же, с.371.