Заметим любопытную деталь: взгляд на природу существования человека и общества в православном богословии и в современной светской науке сегодня в большой мере совпали. Наука квалифицирует современную социальную реальность как «информационное общество», как стихию всесторонней и всеобъемлющей коммуникации: «Что бы ни происходило в обществе, это все – коммуникация» (Н. Луман). В православном же богословии само истинное бытие понимается как общение, «личное бытие-общение» (митроп. Иоанн Зизиулас), и в силу этого как человек, так и общество, в меру их приобщенности бытию и Богу, также имеют своей природой общение. Отсюда явствует, что для понимания современного человека и общества, для верных выводов об их ситуации как в духовно-церковной жизни, так и в мирской, необходимо, в первую очередь, исследование того, как и какое общение они выстраивают.

Новейшее время отмечено, как мы знаем, тем, что сфера общения и коммуникации в мировом сообществе пребывает в непрерывном процессе перемен, радикальных трансформаций и инноваций. Идущие изменения разнообразны, но во всем их широком спектре есть бесспорный стержень, главное русло, связанное с появлением Интернета и бурным развитием сетевых виртуальных практик. В мире межчеловеческого общения все большую часть занимает виртуальное общение, и роль, и объем которого нарастают лавиной. «Виртуальное решительно берет верх над актуальным», – констатировал Бодрийяр еще в прошлом веке. На первом плане эти процессы сегодня рассматриваются как информационно-технические, как развитие сферы IT. Однако общение – феномен двоякой природы, не только информационной, но равно и антропологической. Общение виртуальное – не исключение, оно неотъемлемо включает в себя антропологические, социальные, этические аспекты – и нет сомнения, что люди Церкви, философы, антропологи имеют прямой долг выделить эти его вне-технологические аспекты, понять их и дать им оценку. В моем малом сообщении я постараюсь наметить вехи для решения этих задач.

Прежде всего, необходима хотя бы краткая дескрипция виртуального общения в его природе и свойствах. Виртуальное общение – один из классов виртуальных практик и виртуальных явлений. В общей трактовке виртуальности я придерживаюсь линии, восходящей к самым ранним появлениям идей виртуальности при формулировке принципов механики в 16-17 вв., начиная с Галилея. Виртуальное явление определяется здесь ключевым свойством неполной, незавершенной актуализации: для каждого такого явления есть некоторое актуальное явление, от которого оно отличается лишь отсутствием каких-либо элементов его конституции, определяющих предикатов (наглядный пример из физики: «виртуальный фотон» – такая же частица, как и фотон обычный, актуальный, за вычетом лишь того, что у обычного фотона масса равна нулю, а у виртуального масса не определена, не актуализована). Согласно этому определению, действия человека в киберпространстве, уже и такие простейшие как обход сайта, переходы с сайта на сайт, суть виртуальные практики, поскольку это – неполные актуализации практик обитания в реальном пространстве. Общение же в киберпространстве, в Интернете – виртуальное, недоактуализованное общение. Оно включает в себя множество весьма разных практик, форм, видов, и для суждения о его свойствах и его проблемах следует явно указать хотя бы основные из них. Они, разумеется, общеизвестны:

– электронная переписка личная (в том числе аудио и видео послания), скайп;

– коллективное общение в соцсетях, в чатах, образование сетевых сообществ;

– общение на тематических форумах;

– комменты к интернет-текстам, к записям в соцсетях и переклички, диалоги комментов.

Этот список легко продолжить, но уже видно, что виртуальное общение – пестрая и разнообразная, богато дифференцированная и диверсифицированная стихия. Первая задача ее анализа – упорядочить, структурировать множество ее содержаний, ее видов и форм. Полезным примером здесь может служить структурирование практик актуального личного общения, проведенное в моих работах[1]. Как в них показано, все множество этих практик можно рассматривать как сгруппированное вокруг центрального стержня, которым служит определенная упорядоченная серия, а точней – восходящая ступенчатая иерархия форм общения. Эти формы в их чистом виде создаются и культивируются в аскетической (исихастской) практике. На низших, начальных ступенях иерархии они отвечают общению в антропологической диаде Послушник – Старец, а на дальнейших ступенях – молитвенному Богообщению подвижника. Как известно, исихастская практика имеет строение лествицы, ступени которой восходят от обращения и покаяния к синергии и обожению, и данная иерархия форм общения прямо связана с лествицей исихастского опыта, составляя ее коммуникационное измерение. В менее полном, размытом виде эти формы общения представлены в весьма многих практиках, которые в разной мере, порой неявно, ориентируются на исихастскую практику и строятся под ее влиянием, в этом смысле являясь ее примыкающими практиками.

То, что сейчас важно для нас, – это те свойства, принципы, по которым строится иерархия. Что именно возрастает с восхождением по ступеням Исихастской Лествицы, она же и лестница форм общения? Ответ прост и весом: ступени восходят к соединению с Богом, к претворению цельного существа человека в его энергиях в Божественную Личность-Ипостась; так что ступени – это ступени становления человека личностью, строительства личности человека. Личность же и общение, как считает Православие, находятся в тесной, доходящей до тождества взаимосвязи. Восхождение к полноте личности есть и восхождение к полноте общения, означающее неуклонное расширение его пространства и обогащение его форм, их нарастающую дифференцированность, высокоорганизованность. Вершина же восхождения, сама Личность-Ипостась, в православной патристике имеет и описание в дискурсе общения: Троическое Божественное бытие есть и абсолютная полнота общения, которая именуется перихорисис и представляет собой обмен уже не эмпирическими содержаниями, а самим бытием, взаимообращение бытия между Лицами Пресвятой Троицы.

Итак, множество форм актуального личного общения образует иерархию, ступени которой отвечают нарастающей глубине общения, обогащению его форм, и восходят к абсолютной полноте общения – общению бытийному, перихорисису. Этот пример подсказывает, какие принципы дали бы возможность упорядочить множество форм виртуального общения. В случае актуального общения достаточно адекватной внутренней характеристикой служит «глубина общения»,  с которой ассоциируется целый ряд более конкретных и удостоверяемых предикатов, как то мера дифференцированности пространства общения, степень вовлеченности в общение, степень обоюдного сообразования действий и помыслов. Аналогичной характеристикой служит и упомянутое здесь «пространство общения». Возвращаясь же к виртуальному общению, каким оно представлено в нашем беглом списке, мы видим, что его виды и формы было бы адекватно сопоставлять по глубине или же степени виртуализации. Mutatis mutandis, эта характеристика может выполнять ту же роль в сфере виртуального общения, как «глубина общения» в сфере актуального. Конечно, с «заменой плюса на минус»: если рост глубины общения – это рост его интенсивности, насыщенности, полномерности, то рост глубины виртуализации – это рост недоактуализованности общения, его неполноты и ущербности в тех или иных аспектах. Однако в обоих случаях мы имеем принцип сопоставления форм, позволяющий упорядочить их множество. Попробуем применить этот принцип.

Прежде всего, необходимо провести различие между занимающим нас виртуальным общением и произвольными практиками, использующими компьютер и Интернет. Наш предмет – не технологии, а изменения человека при его взаимодействии с технологиями. В практиках выхода и погружения в виртуальную реальность человек приобретает другие структуры личности и идентичности, т.е. другую конституцию, происходит смена антропологической формации, и эта виртуализация человека несет, в частности, и виртуализацию общения. Однако не все компьютерные и интернетные практики являются действительными виртуальными антропопрактиками, влекущими виртуализацию человека. К примеру, если человек пишет, посылает электронное письмо или читает его, то в этих действиях его конституция отнюдь не меняется, и их антропологический характер соответствует не виртуальному общению, а обычному эпистолярному общению,  которое практикует не Виртуальный Человек. Итак, электронная почта не принадлежит к разряду тех практик, в которых формируется Виртуальный Человек и осуществляется виртуальное общение. Здесь еще нет полного погружения в виртуальную реальность.

С другой стороны, для всего множества практик, где такое погружение присутствует, и в частности, для всех практик виртуального общения, можно констатировать их коренное отличие от христианских практик восхождения к соединению с Богом. Православное богословие сегодня часто подчеркивает, указывая на этимологию греч. soteria, что христианское понимание Спасения имеет своим ядром идею или интуицию восстановления цельности человеческого существа. Этот факт отражается и в том, что аскетическая практика проходится именно цельным человеком, с участием всех уровней человеческого существа, и начинается она с собирания всех энергий и помыслов в единый центр, умосердце. Но человек, чья личность и идентичность формируются в виртуальных практиках, Виртуальный Человек, заведомо, по самому определению, не может обладать цельностью и собранностью всего существа, необходимой для восхождения к обожению. Именно поэтому митроп. Иоанн Зизиулас весьма предостерегает против активного использования виртуальных технологий в церковной жизни, находя, что оно угрожает обмирщением Церкви. Как он пишет, «Церковь… должна осознать, что технологические средства взаимного общения не невинны, но крайне опасны для той самой проповеди, которую она хочет распространять с их помощью… Эти средства в самой своей природе содержат зло… Церковь … должна, по крайней мере, использовать такие средства крайне скупо»[2].

Это предостережение митрополита Иоанна относится ко всей сфере виртуального общения в целом и никак не отменяет того, что разные виды и формы этого общения далеко не равноценны и несут разные опасности. Наш принцип сопоставления по степени виртуализации должен выявить и учесть эти различия. Выше мы собственно уже выделили форму, отвечающую минимальной степени: это электронная почта и подобные практики, в которых использование компьютерных и сетевых технологий совсем или почти не сопровождается антропологическими эффектами. За этим «нулевым уровнем» виртуализации идут те, в которых антропологические изменения уже налицо. При этом, растущая глубина виртуализации означает растущее удаление от актуального личного общения, недоактуализованность, утрату все большего круга его свойств. Одной из первых ступеней на этом пути можно считать общение на личных страницах социальных сетей. Здесь виртуализация еще не столь значительна. Та неполнота сетевого лица, что неизбежна технически, тут усиливается лишь за счет также неизбежного создания имиджа, стилизации лица: своего рода «косметическая виртуализация». Следующий рубеж углубления виртуализации – практики сетевого общения без своего имени, под маской. Это – важный рубеж: отказ от имени и лица; собственное лицо или пусть даже имидж выводится, устраняется из пространства общения и заменяется условным персонажем. Антропологические последствия этого велики, к примеру, тут происходит кардинальное падение ответственности героев общения. В свою очередь, эти последствия сказываются и на правилах, кодексе общения, на сетевом «социальном поведении» виртуальных героев. Далее, в качестве отдельной ступени стоит выделить общение под «ником», кличкой. Ник – это демонстративно примитивная маска, персонаж, грубо обрубленный до минимума из нескольких гипертрофированных черт. Соответственно, для его сетевого поведения также характерны грубость и примитивность, нередко вызывающе сгущаемые за все пределы. И ясно, что на этой ступени, сравнительно с предыдущими, виртуализация человека существенно возрастает.

Регламент не позволяет мне сделать более полный обзор, но даже и это скудное описание влечет содержательные выводы. Прежде всего, мы видим, что формы виртуального общения действительно можно расположить по нарастающей глубине виртуализации в некоторую серию или иерархию. Как и сказано выше, в противоположность восходящей иерархии ступеней актуального личного общения, это – нисходящая иерархия, поскольку с ростом виртуализации общения неуклонно усиливается его неполнота, что не может не приводить к появлению все новых и новых дефектов общения. Разумеется, нельзя оспорить, что современные IT сделали общение неизмеримо более распространенным и доступным, невероятно увеличили объемы общения и превратили всю глобальную реальность в единую среду общения. Все так – но столь же бесспорно, что это внешнее разрастание, информационный прогресс, сопровождается внутренней, антропологической деградацией. Наше описание позволяет установить ее основные проявления и свойства.

Мы выделили ряд ступеней углубления виртуализации, от простой е-почты до общения под ником, и общий вид их серии наглядно показывает главную тенденцию: обеднение межчеловеческого обмена, исчезание человеческого лица, нарастание безличности, примитивности содержания общения, грубости масок и ролей. Уточняя, можно выделить в этом глобальном тренде обеднения его основные стороны. Определяющие черты виртуализации человека включают в себя снижение связности, единой организации его внутреннего мира, его поведения и деятельности, а также убыль способностей контроля и самоконтроля, самоотчета,  самонаблюдения. Первая черта влечет ущербность интеллектуальных аспектов виртуального общения: у него сниженные возможности последовательного, связного рассуждения и логического вывода. С углублением виртуализации в нем развиваются обрывочность, алогичность, хаотичность, и эти свойства могут в пределе доходить до грани бессвязности и невменяемости. Вторая же черта имеет важные проявления во многих и разных областях, из коих я выделю сейчас две, несущие наиболее прямую и существенную антропологическую угрозу. Прежде всего, надо помнить, что Виртуальный Человек не может вести существование всецело в виртуальной реальности, он с необходимостью возвращается на время в актуальную реальность, и в этом смысле, он – человек-амфибия. Обсуждаемая черта опасно разрушает его отношения с актуальной реальностью. Виртуализация с растущим снятием контроля и самоконтроля создает трудности уже для возврата в актуальную реальность, а затем и для существования в ней. Человек, вернувшийся из виртуала, неадекватен в общении и в реакциях – это крупная сегодняшняя проблема, несущая опасности двоякого рода: во-первых, деградация среды общения и разрушение социальных связей, а во-вторых, повышение рисков техногенных катастроф, за счет снижения способностей фокусирования внимания, всестороннего контроля и быстрой, точной реакции.

Другое следствие той же черты напрямик касается свойств виртуального общения. Снижение самоконтроля, отмеченное уже падение ответственности сказываются и на внутреннем мире человека, порождая размывание и распад его этических оснований, снятие нравственных барьеров. Виртуализация этики – неизбежный аспект виртуализации человека, и углубление виртуализации ведет ко все более полной деэтизации. Движение к деэтизации порождают и поддерживают определяющие особенности виртуального общения. Рост виртуализации общения влечет рост его анонимности, обезличенности и тем как бы создает дистанцию между героем общения и самим актом общения, как бы снимает присутствие героя в акте общения. Для виртуального героя его действия – как бы не вполне его действия, они не вполне реальны для него самого. Поэтому нравственные запреты в связи с ними не возникают, и нет препятствий для совершения, вообще говоря, любых действий. Именно это мы наблюдаем на глубоких ступенях нисходящей иерархии виртуального общения, и особо ярко, пожалуй, в жанре комментов, делаемых под ником. Тут, как мы видим, часто рождается настоящее искушение падения, тяга дойти до предела и до конца, выплеснуть самое скверное, злобное, на что только способен. И как раз сегодня, за счет украинского конфликта, эти явления в российском инете достигли небывалых масштабов, так что большинство сайтов с обсуждением текущих событий вынуждены были закрыть раздел комментов, настолько его захлестывал напор виртуальной ненависти и злобы.

Феномен нравственного искушения, который тут обнаруживается, задолго до эпохи инета подмечен был Достоевским. В «Сне смешного человека» герой размышляет: «Если бы я жил прежде на луне или на Марсе и сделал бы там какой-нибудь самый срамный и бесчестный поступок, какой только можно себе представить. … очутившись потом на земле… было бы мне все равно или нет? Ощущал ли бы я за это стыд или нет?» Понятно, что «срамный поступок на луне», от которого герой комфортно дистанцирован на земле, это точно то же что злобно-подлый выпад под ником. Фантазия героя стала массовым случаем в нашей реальности, и Достоевский еще в одном отношении оказался пророком. Его Смешной Человек, как и Подпольный Человек, в бесспорном родстве с Виртуальным Человеком – в частности, в этике (или в распаде этики) – и это родство следовало бы рассмотреть глубже.

В итоге, из нашего описания виртуального общения выступает немалый набор весомых антропологических угроз, которые несет в себе углубление виртуализации. Но из него же можно извлечь и определенные указания на то, в каком направлении надо двигаться для преодоления этих угроз. Решающий фактор – присутствие и участие человеческого лица, возврат в русло актуального личного общения, ибо это – единственное русло, где вырабатывается, хранится, передается тот квинтэссенциальный христоцентрический опыт, в котором человек становится личностью, восходя к совершенному, бытийному общению, перихорисису. Любые институциональные, символические, обрядовые коммуникации не заменяют данного опыта, они могут быть лишь сопровождающим обустройством для этого единственного стержня. Как его неотъемлемый соборный аспект, в него необходимо входят также евхаристическое общение и церковное измерение.      

Но можно ли совместить такой возврат с виртуальным общением, сетевыми практиками? И если можно, то каким образом? Наше обсуждение показывает, что здесь, во всяком случае, не следует видеть полного взаимного исключения, бинарной оппозиции, подобной конструкциям классической метафизики. Вышеприведенные указания митрополита Иоанна рекомендуют не догматический, а икономический подход к проблеме; его позицию можно передать как своеобразную «стратегию минимизации», стратегию ограниченного использования виртуальных практик. Наш анализ подкрепляет эту позицию и позволяет продвинуться к практическому осуществлению стратегии минимизации. Мы убедились, что сетевые практики весьма различны по антропологическому содержанию, не все они влекут изменения конституции человека, и упорядочение их по глубине виртуализации как раз и позволяет оценивать меру этих изменений. Поэтому наша нисходящая иерархия форм виртуального общения может служить для ориентации в сфере этих практик, подсказывая должную политику по отношению к ним. (Для эффективного применения ее следует, конечно, развить и дополнить.) В целом, мы можем относительно свободно допускать неконститутивные практики, отвечающие начальным ступеням иерархии, тогда как практики со значительной глубиной виртуализации должны всемерно сокращаться и исключаться.

Здесь возникает новая проблематика – задачи воздействия на виртуальные практики и тренды, управления ими. Она необходима для создания основательных стратегий коррекции, оздоровления современной антропологической, этической и духовной ситуации, однако сегодня она еще почти не разработана. В моих недавних работах намечена методика построения «матрицы управления виртуальными трендами», которая опирается на концепцию практик себя М.Фуко[3]. Но это лишь первый шаг. Церковная стратегия ограниченного использования виртуальных практик должна получить арсенал обоснованных и эффективных методов – и это, я полагаю, одна из важных задач в области взаимодействия Церкви со сферой современных IT.