14 июня 1959 года, в лондонском Успенском соборе тогдашний Экзарх Патриарха Московского в Западной Европе архиепископ Николай (Еремин) и епископ Антоний (Блум) совершили архиерейскую хиротонию владыки Василия (Кривошеина) во епископа Волоколамского. В своей речи он тогда сказал: «Я счастлив принадлежать к Русской Православной Церкви, Московской Патриархии, Церкви исповедников веры Христовой, высоко держащей яркий светоч Святого Православия»... Делом его жизни стало свидетельство о Вселенском Православии и духовных ценностях христианства в те времена, когда в самой России эти ценности подвергались поруганию. В сентябре 1985 года Архиепископ Василий совершил традиционную поездку в Россию. 15 сентября он сослужил за Божественной литургией в Преображенском соборе, в городе на Неве, где за 85 лет до этого его крестили. После службы он внезапно почувствовал слабость и был доставлен в больницу, а через неделю мирно скончался. Господь судил ему обрести упокоение в родном городе у стен деревянной церкви преподобного Серафима Саровского.

Исследователь архива архиепископа Брюссельского и Бельгийского Василия (Кривошеина; + 1985) о. Сергий Модель нашел в Брюсселе письмо от архимандрита Софрония (Сахарова), ученика старца Силуана. Поводом написания письма послужила епископская хиротония владыки Василия (1959 г.). Оба священнослужителя начали путь духовного восхождения одновременно на Афоне в Свято-Пантелеимоновом монастыре. Текст письма дает представление о высоте духовных исканий, о сложности монашеской духовной жизни как пишущего эти строки человека, так и его адресата. Публикуется c согласия родственников Владыки Ксении и Никиты Кривошеиных.

Письмо архимандрита Софрония (Сахарова) епископу Василию (Кривошеину)

Дорогой Владыко, благословите.

Я радуюсь, что Вы стали епископом. Радуюсь и за Вас лично, и за Церковь нашу.

Проблема Иерархии в Исторической Церкви всегда стояла и будет стоять как одна из наитруднейших и в конце концов на земле неразрешимых. Нельзя без сожаления и даже без глубокого страдания проходить мимо того факта, что среди епископов сравнительно мало серьезных богословов; немного также среди епископов и таких, которые стоят на желательной высоте в порядке духовной, аскетической культуры. Эти два аспекта церковной жизни: богословие и аскетика в их глубоком значении — фактически находят мало опоры в священной церковной иерархии. А ведь богословие и аскетика являются самыми важными сторонами в церковном бытии, теми двумя крылами, на которых восходит мiр к Богу.

Наше понятие о церковной иерархии, конечно, по существу своему «эзотерическое», духовное, поскольку задачей иерархии является возведение вверенных ей душ «в меру возраста исполнения Христова». Исторически же, за отсутствием должного числа совершенных в познании мужей, мы стоим пред тенденцией «объективации» духовного начала, сведения эзотерического духовного момента к юридическим нормам.

Ваша епископская хиротония для меня была первою, которую я видел. Чувства, которыми была полна моя душа в тот день, были моментами «противоречивыми». С одной стороны — величие Таинства, божественно прекрасные молитвы в своих сдержанных, строгих словах, с другой — не совсем правильно «иерархически» построенное последование. Сначала — исповедание веры, Символ Никейский, затем, в середине орлеца, более полное богословское изложение веры, но на высшей, третьей ступени, на вершине орлеца — нечто вроде принесения «присяги» и верности канонам, в том, что епископ не позволит себе вмешиваться в дела другой епархии без приглашения епархиального епископа. Итак, «юридический» момент занял как бы самое высокое место, тогда как казалось бы нормальным его поставить в начале, «под орлом», а богословское исповедание веры — вверху его, на середине же — вселенское исповедание, Никейский Символ.

Я очень надеюсь, что Господь даст Вам долгую жизнь и что на Вашу долю падает трудная задача: содействовать удержанию нашей церковной жизни на уровне Святых Отцов. Промысл Божий о Вас был весьма благим. Помимо Ваших личных дарований, Вы были поставлены в очень благоприятные условия для Вашего роста и богословского, и аскетического.

Мое путешествие по России в прошлом году (в августе 1958 г. о. Софроний первый раз посетил Союз как гость Русской Церкви — ред.) дало мне возможность убедиться в несравненной силе молитвы русского верующего народа. Эта молитва составляет, несомненно, главную мощь Русской Церкви. Не только Русской, но и всего мира. Но что касается других сторон Русской Церкви, то я уехал оттуда, скорее, в сознании Ее слабости. Не претендую я знать обстоятельно всю Ее жизнь, все Ее «силы» за столь короткий срок пребывания там, но все же я встретился с кругами руководителей Ее, в Академиях, в монастырях, в самой, наконец, Патриархии. Поэтому, обращаясь мысленно к Вам, я действительно радуюсь, что Вам Господь дал и мудрость, и любовь к Матери Церкви и. что Вы остановились своим вниманием и работой главным образом на трех величайших богословах нашей Церкви: Григорий Палама, Симеон Новый богослов и Максим, воистину «максимус».

Мне представляется, что в нашу эпоху, во многих отношениях замечательную и, возможно, в будущем имеющую получить имя «золотого века» (эона), сии три стлпа — являются наиболее «актуальными». Ведь встреча всех духовных «течений» и «движений» мiра в наше время будет решаться не на низших или «средних» ступенях, но на высших. В связи с этим в порядке духовной «стратегии» все мы должны сосредоточиться вниманием не на количестве, а на качестве. Духовная победа в высших точках, в высшем плане непременно приведет в дальнейшем к победе и «количественной».

* * *

В настоящее время Господь дал мне замечательную возможность: служить Божественную Литургию в великой тишине. Литургия для меня становится все более и более  «увлекающей». В ней соединяется всё. И когда Господь допускает меня в некоей малой мере узревать Им Самим совершённый Литургический Акт на Тайной Вечере и затем на «алтаре крестном» Голгофы, то удивляюсь я тому, что мы, люди, остаемся еще живыми на земле, чтобы не сказать — для земли. После Литургии возврат к повседневной жизни, к обыденным вещам и делам, даже в нашей обстановке, подобен падению с Неба. «Привыкнуть» к этому контрасту — нельзя. Можно только с сожалением выводить из этого, что та, длинная Литургия — нами еще не достигнута, что Вечность мы живем лишь отчасти. Нам еще не дано в полной мере жить себя «единотельными» и «единокровными» с Сидящим одесную Отца. И Воскресение мы также живем лишь частично. Из этого следует, что всем нам предстоит еще пройти через таинство смерти, как через тот мрак, который «под ногами Его», как через ту тьму, которую положил Он «за кров Свой». Необходимо нам пройти сей «порог», по ту сторону которого мы узрим Свет, в Котором нет ни единой тьмы. Лишь тогда станет возможным человеку уподобиться Ему, потому что узрим Его, как Он есть.

Душа моя часто стоит на грани «отчаяния». В глубине моего существа я знаю, что Господь хочет нас видеть равными Ему; что без этого равенства невозможно будет ни нам пребыть с Ним вечно едиными, ни Ему с нами. Но доколе я отделен от Него этим мраком моего невежества, моей тленности, моей ограниченности, дотоле я не могу дать себе отчет ни в чем. Я не знаю, близок ли я к Нему или еще бесконечно далек? Не знаю я, где гордость и где смирение? Где мудрость и где безумие? И так пребудет со всеми нами, покуда не достигнем мы Его, как Он достигает нас; покуда мы не познаем Его так, как Он познал, то есть знает нас.

Меня сокрушает вконец вера в то, что Бог замыслил нас как богов, родных Ему и равных Ему; в то, что мы, в силу данной нам свободы, можем определить себя, как совершенное подобие Христу, Которого мы познаем чрез пребывание в заповедях Его и по дару Духа Святаго. Меня пугает в хри-стианах «умаление» Божьего замысла о человеке. Мне представляется отвергать веру в возможность достижения Божественной Полноты, вступления в Вечный Свет, в котором нет ни единой тьмы — равносильным отвержению подлинного смысла данного нам Откровения во Христе, то есть всего Новозаветного Благовестия. Без совершенного подобия — нет и спасения в полном смысле этого слова.
Так я верую... но окаянен я человек. Я сокрушен видением моего ничтожества и моей нищеты, да, нищеты. И почему я оказываюсь способен переносить «снисходительно» свое скотоподобие? То есть если я действительно верую, что Бог одарил человека возможностью свободного и совершенного, до подобия Ему, самоопределения? И хотя я на каждый день болею всем моим существом, включая, конечно, и тело, я из опыта вижу, что мое немощное тело не так уж немощно, если выносит сие уже многие годы.

Ваше слово при наречении было прекрасным. Меня радовало наличие в нем богословского содержания, что не так часто встречаешь, особенно в России. Итак, дай Бог Вам совершить путь Вашего епископского служения воистину достойно той идеи, с которой связано это служение в Церкви нашей. Но и за меня прошу Вас молиться, чтобы молитва наша была взаимною, чтобы нам обоим совершить наш путь жизненный не в позор и поношение, а во спасение. Промысл Божий связал наши жизни в путях земли, да свяжет Он их и в Вечности Своей, дабы нам исполнить заповедь Его, быть едино в Нем, как Отец, Сын и Дух Святый едино суть.

Усердно прошу Вас вспоминать меня в молитвах Ваших, теперь особенно, потому что в силу возложенного на Вас служения молитвы Ваши приобретают большую силу. Молитесь, чтобы и мне, на старость, пред исходом моим отсюда, стать способным воспринимать благодать Божию, которая дается Богом без всякой меры, независимо безгранично, без счета, без учета нашей немощи. Я малодушно бегу от этого дара, потому что все мое существо болит и страдает от приближения ко мне любви Божией. Да, в болезнях и страданиях рождается спасение на земле. Вероятно, поэтому бегут люди от путей Христа. Сам себя я спрашиваю: может ли человек от себя, по решению своему пойти на эту «болезнь» следования за Христом, если не привлечет его Отец Духом Святым и не даст свыше силу на сие?

Да, Бог дает «по-Своему», то есть так, как свойственно Ему, богато и щедро, а мне больно, и я отказываюсь от даров Его из-за страха смерти. Мне всё кажется, что если в полноте пойти навстречу дарованиям Божиим, то невозможно остаться живым на земле. А я страшусь смерти, потому что из-за окружающей меня тьмы не могу ясно увидеть суда Божия надо мною. Я стою в нерешимости между любовью и страхом, противным любви Божественной; я стою на грани между жизнью и смертью, спасения и вечной гибели, надежды и отчаяния, Света и мрака. Во мне смешались странным смешением не сносимое страдание и также не сносимая радость; нестерпимая горечь и сладость Духа Святого, тихая и уносящая от этой жизни. Я пребываю то в буре внутренней, то в великом покое. И куда упадет дерево?.. Не знаю. Молитесь за меня, чтобы упало оно на «восток» (Восток — Имя Ему).

Текст приводится
в авторской орфографии.