К концу пятнадцатого столетия от Рождества Христова порыв христианского миссионерства в Европе, пережив взлёт внешних успехов (реконкиста в Испании, окончание раздвоения папства, внешняя церковное обращение всех государей «христианского мира Европы»), терял свою стремительность. Внешние успехи казались столь впечатляющими, что хронисты удивлялись тому, как можно было блаженному Августину говорить об истории двух противоборствующих градов, если начиная с того момента, когда даже императоры, а не только все прочие, стали христианами, следует писать уже историю не двух Градов, но одного, и имя ему — Церковь.

Подобная эйфория длилась недолго. С разницей в четверть века два события заставили Рим не просто продолжать внешнюю и внутреннюю миссию, но и мобилизовать для этого все свои силы. Открытие не знавшего Благой вести Американского континента и начавшаяся Реформация смели все иллюзии по поводу исчерпанности миссии как таковой.

Завоевание новой территории, духовное ли, или всего лишь политическое, не избавляет от главного условия любого завоевания — ведения военных действий. Когда прошла первая волна всеевропейского энтузиазма по поводу связанных с новыми территориями возможностей, пришла пора задуматься над первой задачей для мира, продолжающего считать себя христианским, — евангельской проповедью в землях, подвергшихся такому завоеванию.

Доказательству приоритета миссии перед войной (а не наоборот), первенства Креста перед пушками в деле обретения новых земель посвящены лекции знаменитого доминиканского богослова XVI столетия Франсиско де Виториа. Его деятельность богослова, юриста, королевского консультанта и основателя саламанкской школы неосхоластики включала в себя и рассмотрение права христианских государей на войну во имя миссии, становящейся тем самым законным правом такой войны.

Имея среди своих предков, принявших крещение евреев, Франсиско в книге "Relecciones de Indis et de jure belli" («Рассуждения об Индии и о праве на войну», 1539 год) обосновывает соучастие индейских племен во всех политических, юридических и религиозных правах христианского мира. Недаром «Новые законы о Индии», принятые в 1542 году испанскими кортесами под прямым влиянием правовых идей Виториа, ставили индейские племена, их имущество и земли под защиту испанского монарха.

Именно здесь Виториа формулирует свои знаменитые истинные и ложные поводы к войне. Именно здесь указывается на равную нелегитимность военных действий из-за экспансии императорской или папской власти, религиозных отличий или стремления приобрести новые территории. И именно здесь природное право народов объявляется выше всякого другого права.

Этот юридический натурализм заставляет доминиканского богослова в своём списке законных предлогов к войне (tituli idonei ac legitimi) поместить между охраной свободы торговли и защитой христианских подданных испанской короны также и jus propaganda fidei. Как сюзерен каталонских монархов, Папа Римский повелевает им вести такое распространение веры всеми средствами — и этот приказ римского первосвященника есть следующий пункт "Los Justos Tнtulos" Виториа.

Как отмечал немало занимавшийся наследием саламанкского профессора Карл Шмитт, именно папское поручение осуществлять миссионерскую деятельность было истинным правовым основанием конкисты.

Как истинные послушники Римского престола, испанские Габсбурги (особенно Филипп II) приняли эту аргументацию и, по крайней мере декларативно, пользовались рекомендациями Виториа. Среди последних были: не убивать невинных с прямым намерением, потому что война имеет основанием полученный вызов от противника в виде оскорбления, а эти невинные не оскорбили никого; даже в войне с варварами не позволительно убивать детей, несмотря на подозрения в том, что в будущем из них вырастут враги христианского мира; женщины, клирики, паломники и чужестранцы также относятся к разряду невиновных в полученном вызове.

Гуманность и некоторая идеалистичность законов, входящие в противоречие с действительной историей завоевания испанцами Америки, призвана указать на справедливую причинно-следственную связь миссии и войны, где первая всегда должна служить поводом для второй, но никак не наоборот.

Законность и справедливость — два принципа философии права испанского богослова, когда-то в Париже общавшегося с Эразмом Роттердамским, но совершенно равнодушного к светскому гуманизму. Его гуманизм — не заискивающий перед миром для гипотетического обращения малой его части путём компромиссов, но гуманизм воина, готового воевать ради такого обращения.

Такой гуманизм не имеет ничего общего с гуманизмом своего современника, отца модерна Ф. Бэкона, заявившего о вечном осуждении индейцев самой природой. Коллеги и поклонники английского философа с радостью повторяли слова Аристотеля о природном рабстве варваров, игнорируя замечание блаженного Августина о человечности («гуманизме»!) этих варваров. Изъяв из аргументации Виториа богословскую составляющую, его последователь и коллега в основании принципов современного международного права Гуго Гроций не смог даже теоретически защитить индейские племена от геноцида протестантскими собратьями с помощью указания на их якобы скандинавское происхождение.

Показавший разницу этих типов европейского гуманизма, немецкий юрист Карл Шмитт в своей книге «Номос земли» отмечает, что XVI век был всё ещё «слишком христианским» для того, чтобы тезис о непринадлежности американских народов к роду человеческому имел серьёзное значение для права войны. Лишь потом, с торжеством принципа "Silete theologi in munere alieno!" и победой европейского псевдомодерна, демон идеи борьбы просвещённых цивилизаторов и прогрессоров с отсталыми дикарями был выпущен на свободу. Результат — перед нашими глазами.

Виториа предлагал совершенно иной вариант гуманизма и, соответственно, модерна. Пресловутый союз протестантской этики и духа капитализма не был так уж предопределён, как это кажется сегодня социологам и экономистам. Ещё при жизни Лютера испанский богослов прямо заявил, что коммерция служит общественному благосостоянию и посему не может быть осуждаема Церковью. Теория справедливой цены, независимой от изначальной себестоимости товара, отрицание супремии равно императора и папы, которому государи подчиняются лишь как духовные чада, но не как политики, — вот черты несостоявшегося альтернативного модерна, предполагавшего для своего существования и особый тип христианской миссии.

Не сумев после потери своего юридического авторитета над протестантскими европейскими территориями предотвратить замену принципа «миссионерской войны» принципом прямой оккупации, папство не смогло добиться успехов и на внутреннем фронте. Ознаменовавшая окончание Тридцатилетней войны, Вестфальская международная система была проигрышем Римского престола как в отношении усилившихся протестантских стран (суверенитет Швейцарского союза, признание независимости Голландии, господство Швеции на Балтике, усиление Бранденбурга), так и в отношении контроля над формально католическими державами.

В качестве иллюстрации достаточно взглянуть на историю галликанизма во Франции. Главных акторов церковно-государственных отношений периода Людовика XIV, как известно, было несколько: монарх, государственная власть (например, Парижский парламент), Церковь Франции, её оппоненты от умеренных янсенистов до гугенотов и собственно Римский престол. Отношения между всеми этими силами никак нельзя было назвать дружественными во все периоды формирования галликанизма, но как раз период 60-х годов XVII века вскрыл явные противоречия между ними.

Ассамблея Церкви Франции 1665 г. провозглашала: «Каждый епископ является единственным наместником Иисуса Христа в его диоцезе, единственным главой своей церкви... он не может быть лишен власти, которую он по божественному праву имеет над своей паствой». Не гонения на протестантов, а поддержка со стороны монарха радикального галликанства в лице Парижского парламента была реальным средством подчинения Церкви Франции государственной воле.

Например, именно сопротивление парламента долгое время не ратифицировало на государственном уровне постановления Тридентского собора, уже принятые Церковью Франции. Только через парламент королевская власть заставила французских епископов подписать антиянсенистский формуляр и принять «Четыре статьи» 1682-го года. Даже Римский престол использовался монархом в этой связи как средство давления на Церковь Франции, когда та слишком упорствовала в своём галликанизме.

Наконец, именно Вестфальская система, объявив субъектом международного права нацию, а не личность монарха, несущего ответственность перед Богом, сделала вместо миссии законным правом войны оккупацию и приоритет открытия новых земель.

Сама война понимается теперь не просто как военная кампания и сражения, но имеет тотальный характер. Заявив в знаменитой главе XXXII своего «Левиафана», что «Слово Божие, донесенное пророками, является главным принципом христианской политики», Томас Гоббс вместе с тем не устаёт подчёркивать, что война есть не только сражение или военное действие, а промежуток времени, в течение которого явно сказывается воля к борьбе путем сражения. Увы, именно такой воли не хватает сегодня европейскому человечеству, не готовому сегодня к войне за идеальное. Что может противопоставить та же Франция активизации ислама на своей территории? Ночной колпак Вольтера? Свободу торговли? Злорадство от чтения антиисламских пассажей в романах Уэльбека?

Мы не можем гадать, чем стали бы Петровские реформы для России, избери великий преобразователь образцом не этот хилый росток модерна, но его альтернативный проект. Проект, оставшийся в долго лежавших неопубликованными правовых трудах Виториа, антикартезианской историософии Вико, апологетике Паскаля и янсенистов... Эта другая Европа смогла бы лучше понять Россию, стать открытой к её христианской миссии — как была открыта сама Россия к немецкой мысли и французскому стиху.

Если этого не случилось, если мы имеем дело с тем миром, что поглотил миссию христианского модерна, то оставим на время разговор об установлении миссионерских границ и невозможности выхода за них из-за боязни неполиткорректно нарушить чей-то сон в отстаивании территории Respublica Christiana.

Церкви воинствующей не подобает страшиться борьбы на этом пространстве.

Пусть миссия будет законным поводом к такой войне.