Самая характерная особенность еврейской поэзии – широко распространенный в литературах Ближнего Востока смысловой параллелизм. Двустишия, реже трехстишия, еще реже четырех-, пяти- и шестистишия[1] построены так, что мысль, выраженная в первом члене стиха, находит свое отражение, развитие или противопоставление в следующем члене или членах:
Человек
праведнее ли Бога?
и
Создавшего его праведней ли муж?[2]
(Иов 4:17)
Как лань
желает к потокам воды,
так душа
моя желает к Тебе, Боже!
(Пс 42[41]:2)
Ибо
знает Господь путь праведных,
а путь
нечестивых погибнет.
(Пс 1:6)
Это три самых простейших примера параллелизма.
Первый пример показывает, как мысль, выраженная первым членом стиха, находит свое синонимическое отражение во втором: каждому слову первого полустишия поэт находит синонимы во втором. Мысль, выраженная в первом члене, просто варьируется, повторяется во втором, только другими словами. Это – синонимический параллелизм[3].
Во втором примере второй член развивает мысль, выраженную в первом члене. Это – синтетический параллелизм. Мысль, выраженная первым членом, призвана проиллюстрировать следующую за ней мысль второго члена, усилить ее через сравнение: душа псалмопевца сравнивается с ланью.
Третий пример – антитетический параллелизм, когда второй член стиха противопоставляется первому: праведник спасается, а нечестивец погибает.
Во всех трех примерах стилистическая симметрия – смысловая. Этот параллелизм смысла часто не сопровождается четким ритмом, количество слогов в полустишиях может быть совершенно разным, ударения – не упорядоченными. Но все же это именно поэзия!
Исследователи древнееврейской поэзии до сих спорят: имеет библейский стих метрическое строение или нет[4]. Следует ли присутствие четкого ритма в отдельных стихах, строфах и даже целых произведениях рассматривать по законам метрики, пусть даже «неустойчивой»[5]? Или это все же частное проявление параллелизма (ритмический параллелизм)?
Применение метрики оказывается крайне затруднительным. Даже если допустить, что еврейское стихосложение пользуется метрическими моделями, такую метрику трудно назвать устойчивой: стихи чаще оказываются образованными из разностопных колонов (2+3, 3+2, 2+3+2), нежели из равностопных (3+3, 4+4). Бурно развивающаяся филология не предложила пока веских оснований для принятия метрической теории древнееврейского стихосложения, которые могли бы заставить отказаться от параллелизма как главного определителя «поэтичности» текста. Еврейский стих организуется именно на принципах параллелизма[6].
Исследование параллелизма как самого характерного и самого распространенного приема древнееврейского стихосложения занимает библеистов и филологов не первое столетие. В дореволюционной отечественной библеистике тоже были сочинения, рассматривающие это явление. Одна из этих работ, хотя и была опубликована еще в 1872 году, до сих пор не потеряла своей актуальности. Это статья «О древнееврейской священной поэзии» Николая Елеонского[7]. Автор статьи не находит в библейской поэзии ни метра, ни внешнего ритма, а только лишь параллелизм членов стиха, который он называет также «ритмом мыслей»: «Что касается поэзии еврейской, то она довольствуется лишь ритмом мыслей, так называемым параллелизмом членов, не придавая особенного значения гармонии звуков и слов… Определенных, правильных метров и рифм мы не находим в древнееврейской свящ. поэзии»[8].
Необходимо отметить, что параллелизм свойствен не только древнееврейской и угаритской поэзии, но и ранней поэзии других народов. Вот два простейших примера параллелизма в русской поэзии:
Взойди, взойди, солнце, взойди выше лесу,
Приди, приди, братец, ко сестрице в гости…[9]
Дай, весна, добрые года,
Года добрые, хлебородные!
Зароди жито густое,
Жито густое, колосистое,
Колосистое, ядренистое!
Чтобы было с чего пиво варити,
Пиво варити, ребят женити,
Ребят женити, девок отдавати![10]
Что появилось раньше, поэзия или проза? Конечно, поэзия. Это подтвердит любой собиратель фольклора. Устное творчество по самой природе своей поэтично. Эта поэтичность для удобства запоминания нередко выражается при помощи параллелизма. Причем чем древнее поэзия, тем совершеннее параллелизм.
Словесность на ранних своих стадиях, особенно на стадии устной, насквозь поэтична. Она архаична и в своей архаичности совершенна. Поэтическому языку доступно то, к чему не способна проза. Это подтверждает современное литературоведение: «Поэтическая структура оказывается несравненно более высоко насыщенной семантически и приспособленной к передаче таких сложных смысловых структур, которые обычным языком вообще не передаваемы»[11]. Полисемантизм в Библии, на котором настаивает святоотеческая экзегетика, свойственен прежде всего поэтическим текстам. Понимание, а значит и истолкование поэтического текста не может быть таким же, как понимание и истолкование прозы.
Само употребление слов в поэзии совершенно иное, нежели в простом повествовании. «Поэт… тоже пользуется словами, но не так, как просто говорящий или пишущий. Последние должны исчерпывать слова до конца, а поэт дает своим словам реальное существование и постоянство»[12]. Чтобы было ясно, о чем идет речь, процитируем современного израильского библеиста и литературоведа Меира Вайса. В поэтическом языке, по его замечанию, «слово – реальность: мы видим мир не сквозь слово, мы видим мир в самом слове, мир, в нем отраженный. Слово – это не путь к реальности, в самом слове мы получаем опыт реальности… В языке науки слово имеет только одно значение, ясное и определенное. Хотя в повседневной бытовой речи каждое слово, как доказано современной семантикой, имеет несколько значений, все его возможные значения общеизвестны и всеми приняты. Говорящий обычно имеет ввиду одно из этих значений, а слушатель в большинстве случаев знает, что подразумевается. В поэтическом языке слово также имеет множество значений, но здесь значения не общеизвестны и не общеприняты. Слово вырастает, как дикое растение, в собственном саду поэта. Подчас оно не подчиняется стандартным языковым нормам, оно не считается с настоящей этимологией, а следует народной этимологии. По временам поэтическое слово, забывая о своих исторических ассоциациях, сохраняет лишь ассоциации, навязанные ему поэтом. По временам эмоциональные обертоны подавляют понятийное значение слова. Иногда в намерения поэта входит наделить слово одновременно несколькими значениями»[13]. Интерпретатор поэтического произведения не может этого не учитывать. Для правильного понимания поэтического текста ему необходимо не просто хорошо знать все значения и функции слов и фраз, лингвистических и синтаксических форм, употребляемых автором, ему надо внутренне «настроиться на волну» поэта, сопереживать тому, о чем он пишет. Поэтический текст требует участия не столько ума, сколько сердца читателя, требует настройки его внутреннего слуха, требует симпатии[14]. Иначе можно прийти к грубым ошибкам в истолковании и вместо понимания поэтического произведения получить плоский «научный» комментарий.
Но даже при глубоком внутреннем сопереживании поэтическим библейским текстам интерпретатор видит границы своего понимания. Это не повод для уныния, скорее повод для смирения. Ведь если принцип внутреннего сопереживания справедлив для поэзии вообще, то справедлив он и для поэзии библейской. Понятно, почему неверующий не способен понять подлинного значения и смысла религиозной поэзии: он не видит перед собой ничего, кроме простой литературной ткани того или иного псалма или пророческой речи, он не сочувствует тому, что читает, он не слышит Слова[15]. Сердце же читателя верующего, читателя, всецело доверяющего боговдохновенному поэту, понимает то, о чем он говорит: сам Святой Дух, тысячи лет тому назад руководивший сердцем и мыслью священного писателя, касается и того, кто сегодня читает древние поэтические строки – сам Бог разъясняет читаемое. Без действия Духа Святого понимание библейской поэзии, как и Библии вообще, невозможно[16]. Чтобы понимать Священное Писание, надо веровать, что оно священно. Потому-то в православии такой авторитет имеют толковательные творения древних церковных экзегетов – духоносных отцов Церкви. Даже погрешая иногда в филологии, они очень тонко чувствовали внутренний, духовный смысл текста, требующего к себе благоговейного религиозного отношения, требующего глубокого сопереживания. Они слышали и понимали мысль священного поэта, ибо стремились, по выражению Оригена, «сквозь презренную плоть буквы увидеть дух смысла».
Кроме того, в поэзии форма неотделима от содержания. «Библейское поэтическое произведение, как и всякий поэтический текст, являет единство формы и содержания. Это единство доступно нам лишь при… постоянном стремлении прояснить целое в свете частностей и прояснить частности – в их отношении к целому»[17]. Такое «тщательное чтение», такое рассматривание каждого слова и каждой фразы в контексте всего художественного произведения называется методом «целостной интерпретации» и широко применяется в современном литературоведении. В последние десятилетия, начиная с фундаментальных трудов Алонсо Шёкеля[18], этот метод широко применяется и в библеистике. Одно из преимуществ этого метода перед «историко-критическим», два столетия господствовавшим в библеистике, состоит в том, что он позволяет, насколько это возможно, взглянуть на каждую книгу Священного Писания «изнутри», глазами самого священного писателя. Применение старого, историко-критического метода в экзегетике Библии, особенно ее поэтических частей, не может иметь надежных результатов по той простой причине, что этот подход – внешний, а не внутренний.
Вот простой пример. Если я знаю все о том, кто, когда и при каких обстоятельствах написал поэму «Евгений Онегин», какие она претерпела редакции и влияния, если изучил значение всех употребленных в поэме слов и выражений, могу ли после этого сказать, что я понимаю это поэтическое произведение? Совершенно ясно, что при таком подходе я и на шаг не продвинусь в его понимании. Почему? Потому что это вовсе не то, о чем хотел сказать поэт, для поэта все это не имеет совершенно никакого значения. Единственное желание поэта – донести свое поэтическое слово до слушателя или читателя и встретить с его стороны понимание и внутреннее сопереживание. Если это справедливо в отношении поэзии светской, не менее верно и в отношении поэзии священной, библейской.
[1] Некоторые ученые насчитывают в отдельных стихах до девяти членов. См., напр.: Korpel M., Moor J. Fundamentals of Ugaritic and Hebrew Poetry. In: The Structural Analysis of Biblical and Canaanite Poetry. Sheffield, 1988. P. 1-61. Существуют в библейской поэзии и одностишия. Для простоты и наглядности в нижеследующих примерах приводим лишь двустишия.
[2] Для наглядности даем строго буквальный перевод, с сохранением порядка слов оригинала.
[3] Иногда от такого строго синонимического параллелизма отделяют параллелизм степенный, когда «во втором члене повторяются некоторые слова или выражения первого члена и заканчивается начатая в нем мысль, образуя как бы следующую ступень» (Иванов М. Библейская стилистическая симметрия. «Журнал Московской Патриархии», №10 (1981). С. 69).
[4] См., напр., недавнюю статью отечественного филолога Татьяны Вевюрко: Вевюрко Т. Метрика архаической израильской поэзии (на материале Пс 29). В сб. «Библия: литературные и лингвистические исследования». Москва, 1998. С. 123-150. Автор настаивает на том, что древнееврейской поэзии свойственна метрическая структура и что метрику нельзя считать всего лишь частным случаем проявления параллелизма, но что «метрика и параллелизм – это дополняющие друг друга признаки, которые характеризуют собственно поэтический язык» (с. 141). Статья содержательна и увлекательна. С чем невозможно согласиться, так это с тем, что при «неразличении вопросов метрики и параллелизма… неясно, где проходит граница между поэзией и прозой» (с. 124). Автор полагает, что «параллелизм… свойствен и прозе». Если с этим согласиться, тогда что же вообще останется в библейской поэзии «поэтического»? Ведь параллелизм – самый надежный определитель «поэтичности» еврейских текстов. Было бы неразумно сходить с этой твердыни на зыбкую почву «теории ударения» и прочих метрических теорий. В конце статьи автор приводит список литературы по исследуемому ей вопросу. Из современных работ о природе библейского параллелизма нельзя также не отметить солидное и захватывающее исследование Андрея Десницкого: Десницкий А. Поэтика библейского параллелизма. Москва, 2007.
[5] Korpel M., Moor J. Ibid. Эти ученые полагают, что найти метрическую систему в древнееврейской поэзии можно лишь на уровне крупной литературной формы – строфы, канта (серии из 1 – 4 строф), полупесни, песни. Но даже Татьяна Вевюрко, оппонирующая им и доказывающая возможность обнаружения метрической системы на уровне базовых структурных единиц – стопы, колона, стиха – считает, что и в отношении последних говорить о метрической структуре имеет смысл лишь в тех случаях, когда «количество стоп в следующих друг за другом колонах в рамках одного стиха устойчиво». – Вевюрко Т. Ibid. С. 133. Ср. также: Mowinckel S. Zum Problem der Hebräischen Metrik. “Festschrift Alfred Bertolet”. Oslo, 1950. Stuart D. Studies in the Early Hebrew Meter. Missoula, 1976.
[6] Из современных работ, авторы которых не видят возможным применение метрики или считают метрику просто частным проявлением интенсивного параллелизма, см., напр.: Alter R. The World of Biblical Literature. New York, 1992. Berlin A. The Dynamics of Biblical Parallelism. Bloomington, 1985.
[7] Елеонский Н. О древнееврейской священной поэзии. «Чтения в Обществе любителей духовного просвящения», №6 (1872). С. 402-418, №7 (1872). С. 428-452.
[8] Елеонский Н. Ibib. С. 433. Елеонскому, профессору Московской духовной академии, оппонирует Аким Олесницкий, профессор Киевской духовной академии, отстаивающий стихометр и отвергающий параллелизм в еврейском стихосложении (Олесницкий А. Рифм и метр ветхозаветной поэзии. «Труды Киевской духовной академии», 1872, №№ 10-12. С. 242-294, 403-472, 501-592): «Параллелизм членов, хотя он и имеет определенное существование, к сущности поэзии, по самой природе своей, вовсе не относится» (с. 502), «параллелизм предложений не возможен и не существует» (с. 550). Ошибочность этого утверждения сегодня не требует доказательств. В целом, позиция Олесницкого страдает тем, о чем говорит Вевюрко – неразличением вопросов метрики и параллелизма: Олесницкий считает параллелизм «метрической формой» (см., напр., с. 506). Впрочем, для XIX века это и не мудрено.
[9] Пример взят из: Лотман Ю. Анализ поэтического текста: структура стиха // О поэтах и поэзии. Санкт-Петербург, 1996. С. 94. [Ленинград, 1972].
[10] Из журнала «Костромская старина», №1 (1991). С. 12.
[11] Лотман Ю. Ibid. С. 96. См. также: Веселовский А. Историческая поэтика. Ленинград, 1940.
[12] Heidegger M. Holzwege. Frankfurt a/M, 1959. P. 36 (цит. по: Вайс М. Библия и современное литературоведение. Метод целостной интерпретации. Иерусалим-Москва, 2001. С. 34-35. [HaMiqra Kidemuto. Jerusalem, 1962]).
[13] Вайс М. Ibid. С. 85-86.
[14] Сюмпафео (греч.) = сострадаю.
[15] Вот что пишет протоиерей Леонид Грилихес в своем предисловии к статье Сергея Аверинцева «Литература Ветхого Завета»: «Писание – не предмет исследования, но Слово, к которому необходимо прислушаться: в конечном счете важно не то, что мы скажем о нем, но то, что мы сможем расслышать, прислушиваясь к нему… Научный инструментарий – лишь средство, способное заострить слух». «Альфа и Омега», №3 (41), 2004. С. 30.
[16] Протоиерей Геннадий Фаст в своем непревзойденном толковании на Песнь Песней справедливо замечает о неверующих и нецерковных исследователях этой книги: «Люди, лишенные благодати Духа Святого, оказавшиеся вне Священного Предания и святой Церкви... утратили ключ к разумению книги, оказались один на один с книгой и не знают, что с ней предпринять». Фаст Геннадий, прот. Толкование на книгу Песнь Песней Соломона. Красноярск, 2000. С. 81. Сказанное относится к попыткам нецерковных объяснений Песни Песней, но, конечно, справедливо и применительно к светским интерпретациям Библии вообще.
[17] Вайс М. Ibid. С. 57.
[18] Прежде всего, это, конечно, «Еврейская поэтика» - Alonso Schökel L. Estudios de poética hebrea. Barcelona, 1963. Но также и др. труды, напр., «Пророки», написанный в соавторстве с Сикре Диасом: Alonso Schökel L., Sicre Diaz J.L. Profetas. Vol. I-II. Madrid, 1980. См. также сноску 4.