Самым ранним указанием (не позже IX века) на литургическое чествование памяти святого Мирона Ахайского, как и вообще первым сохранившимся до нашего времени упоминанием мученика, является, как ни странно, само житийное повествование. Хотя оно дошло до нас в рукописях (пространной версии) и сокращенных синаксарных переложениях X и более поздних веков[1], однако текст канона утрени, посвященного святому и составленного византийским поэтом Иосифом Песнописцем (скончался в 883 году)[2], заключает в себе почти все подробности из жизни святого, имеющиеся в вышеуказанном повествовании о мученике. Этих подробностей в каноне на удивление много, что не характерно для сочинений Иосифа сходного жанра; это заставляет предположить, что Мученичество какое-то время уже существовало в данном случае в Византийской Церкви и, не исключено, казалось вполне достоверным как песнописцу, так и его окружению. (Впрочем, возможно, что оно особенно понравилось Иосифу за стройность, краткость и одновременно насыщенность повествовательной канвы.) В частности, в каноне говорится о пытке, которой подвергли Мирона — строгание тела[3]. Помимо этого несколько раз упоминаются и прославляются терпение и мужество святого, которые он проявил перед лицом угрозы быть заживо сожженным, а затем съеденным зверями; также при этом прославляется божественное вмешательство, благодаря которому, по сюжету Мученичества, святой Мирон остается невредимым[4]. Иосиф неоднократно вводит в рассматриваемый литургический текст и сцену со сдиранием заживо кожи с мученика (с последующим или одновременным разрезанием ее на части)[5]. Более того, в каноне упомянутые события даже выстраиваются дважды в том же хронологическом порядке, что и в тексте Мученичества. Так, в первом из этих двух случаев сначала упоминаются пытки, затем помещение мученика в раскаленную печь, и только после этого говорится о сдирании кожи[6]. Другой раз соблюдение последовательности повествовательной канвы Мученичества зафиксировано в восьмой песни канона. Здесь каждый из тропарей посвящен воспоминанию и прославлению нескольких сцен Мученичества: сдиранию кожи с мученика, последующим пыткам при помощи «кошачьей лапы», упоминанию голоса с Небес, отдании святого на растерзание зверям.
Все рассмотренные подробности канона несомненно свидетельствуют в пользу того, что в распоряжении Иосифа где-то во второй половине IX века был текст пространного Мученичества, видимо, в целом и в частностях сходный с тем, который мы имеем сегодня (от чуть более поздних времен).
Что же касается самих упомянутых сцен, то некоторые из них явно не историчны, по крайне мере в представленном виде и при буквальном понимании. Та же сцена с несгоранием Мирона в огненной печи, несомненно, построена по образцу сказания из 3-ей главы библейской Книги Даниила о чудесном избавлении из растопленной печи трех еврейских юношей Седраха, Мисаха и Авденаго, осужденных царем Навуходоносором на казнь. Окончательный смысл этого ветхозаветного мидраша остается предметом горячих дискуссий среди библеистов[7], однако с большой долей вероятности нужно видеть в нем наличие двух идей: идеи божественного присутствия в жизни, испытаниях, страданиях и гибели верных Закону иудеев, а также пророчество о грядущем воскресении праведников (в первую очередь мученически погибших), символом которого, видимо, и послужил мотив божественного избавления от гибели в огне (читай — гибели нечестивцев-язычников и отступников-иудеев и эсхатологического спасения верных от всех бед). Обе идеи очень хорошо вписываются в контекст всей Книги Даниила, поводом к созданию которой послужили неимоверные страдания и гибель многих праведников Израиля в период гонений Антиоха Епифана и вызванного ими Маккавейского восстания. Очень возможно, что автор Мученичества имел в виду те же идеи: в страданиях Мирона также присутствует Бог, а страдания мученика — это залог (или даже в определенной степени сам процесс) его воскресения[8].
Сдирание кожи — вид пыток, не характерный (если вообще имевший место) для казни или пытки в римском судопроизводстве. В Мученичестве святого Мирона, как и в ряде других повествований о мучениках[9], подобные сцены могли быть навеяны рассказами Второй книги Маккавейской, где в 7-ой главе повествуется об изощренных восточных истязаниях и казнях периода царствования в Селевкидском государстве Антиоха Епифана. Там также говорится о сдирании кожи у еврейских юношей, не подчинившихся указу Антиоха и оставшихся верными вере отцов.
Несколько иначе обстоит дело со сценой, в которой мученик остается нетронутым натравленными на него зверями. Дело в том, что в церковной историографии зафиксированы случаи ненападения зверей на христиан[10]. Они могли быть прообразом для составителя Мученичества; но вместе с тем вполне возможно, что то же самое реально произошло и со святым Мироном. В других элементах повествования нет ничего с исторической точки зрения сверхординарного. Единственное, что еще вызывает некоторое недоумение — это подробности вполне реального порядка. Так, остается непонятным, почему в Мученичестве указывается название провинции, где жил Мирон, но при этом не называется конкретный город. Странность этого момента усиливается тем, что, согласно рассказу, святого после всех истязаний отсылают на казнь в город Кизик (находился в Мизии на полуострове Капу-Даг — северо-западный район полуострова Малая Азия). Такая практика — перевод для казни из одного города в другой, которые значительно удалены друг от друга — документально не подтверждается. Поэтому резонно предположить здесь инкорпорирование в житийный сюжет истории перенесения мощей святого Мирона из какого-то из городов Ахайи (под которой здесь мог подразумеваться регион, охватывающий Македонию и Грецию в целом или только территории Пелопонесского полуострова) в город Кизик[11]. Это перенесение могло быть обусловлено либо реальным нашествием варварских племен, либо многочисленными угрозами такого нашествия[12]. Кстати, интересно отметить, что в Мученичестве содержится подробность о том, что Мирон был арестован во время литургического празднования со своей общиной Богоявления. Очень возможно, что в данном случае (как и в случае с упоминаемыми в тексте названиями, именами и некоторыми элементами повествования) речь идет об исторически достоверном свидетельстве празднования в ряде греческих общин середины III века праздника Богоявления. Подобного положения дел нельзя совсем исключать, особенно если учитывать, что уже на рубеже II и III веков этот праздник существовал у гностиков василидиан[13], а в III веке, согласно сирийскому литургико-каноническому памятнику «Завещание апостолов», был уже широко распространен по крайней мере на Востоке[14]. Впрочем, также вполне допустимо видеть в данной подробности либо гностическое влияние на автора Мученичества (в случае раннего происхождения текста), либо анахронизм, допущенный по неясным теперь мотивам.
Теперь кратко скажем о дате празднования памяти святого Мирона из Ахайи. В ряде месяцесловов в Евангелиях X-XII веков, а также в славянских Минеях XI и XII веков[15] память мученика приходится на 17 августа[16]. Та же дата совершения памяти святого стоит и в древнейших версиях Синаксаря Константинопольской церкви X века[17]. Однако в ряде более поздних версий этого синаксаря[18], а также в Месяцеслове императора Василия II Болгаробойцы (XI век)[19] есть свидетельства литургического чествования мученика Мирона 16 августа. Смещение дня литургического воспоминания мученика с 16 на 17 августа, возможно, было произведено по причине празднования более значимого торжества — Перенесения нерукотворного образа Господа из Эдессы в Константинополь в 944 году. Тогда получается, что в менее древних памятниках отразилась более древняя (если не изначальная) дата памяти святого Мирона.
[1] Перечень приводится, к примеру, в: Архиепископ Сергий (Спасский). Полный Месяцеслов Востока в 3-х томах. Т. 2. М., 1997. С. 249; также см. ссылки в: Bibliotheca Hagiographica Greaca. T. 2. Bruxselles, 1957. P. 128-129, n. 1313y-1314.
[2] Архиепископ Филарет (Гумилевский). Историческое учение об отцах Церкви в 3-х томах. (Репр.) Т. 3. Свято-Троицкая Сергиева лавра, 1996. С. 347-348. Одним из решающих признаков аутентичности этого канона является акростих (фраза, состоящая из начальных букв тропарей канона), последнее слово которого «Иосиф», что исследователями расценивается как характерная черта именно данного гимнографа, так как в большинстве канонов, идентифицируемых как Иосифовы, указанное слово есть; хотя в некоторых явно Иосифовых сочинениях оно отсутствует (подробнее о канонах и гимнографическом творчестве Иосифа см. Филарет (Гумилевский), архиепископ. Исторический обзор песнопевцев и песнопения греческой Церкви. 3-е изд. СПб., 1902. С. 299-302). Также можно отметить относительную лаконичность фраз в тропарях и немалое сходство стиля с другими канонами, надписываемыми именем Иосифа, что дополнительно подтверждает его авторство.
[3] См. первый тропарь третьей песни канона; второй тропарь четвертой песни.
[4] Об этом см. третий тропарь четвертой песни; вся седьмая песнь (такая сосредоточенность на казни через сожжение в седьмой песни непосредственно связана с темой ирмоса, в котором восхваляется чудо трех юношей из Дан 3).
[5] Второй тропарь пятой песни; третий тропарь шестой песни; первый тропарь восьмой песни.
[6] Ср., к примеру, с кратким переложением Мученичества на русский, сделанным святителем Дмитрием Ростовским (его «Жития святых» помещены в интернете по адресу - http://www.ispovednik.ru/zhitij/aug/aug_17_Miron1.htm). Греческий текст полной версии Мученичества, на который я ориентируюсь и использую здесь, вместе с его латинским переводом опубликован в: Acta Sanctorum. Augustus. T. 3. Antwerp, 1668. P. 421-422.
[7] См., например, в: J. E. Goldingay. Daniel. God Vindicates His Power When Three Jews Choose Burning Rather Than Apostasy (3:1-30). Dallas, Texas: Word Books, Publisher, 1998. (WBC Vol. 35a.) (электронный ресурс).
[8] Возможно, так понимал эту сцену и Иосиф Песнописец, который неоднократно проводит прямую параллель между тремя еврейскими юношами и Мироном («Радовался и веселился ты (имеется в виду Мирон - прим. П.Л.), находясь внутри огня, подобно как и три юноши, и с ними ты твердостью в душе восклицал...» - первый тропарь седьмой песни; далее во втором тропаре той же песни приведенное сравнение развивается, для чего приводится, взятая из текста Мученичества аллюзия на ангелов). Хотя нельзя исключить и буквального восприятия как этой, так и других «чудесных» сцен Мученичества автором канона.
[9] Например, в Мученичестве святой Февронии девы (память - 25 июня по старому стилю).
[10] См. Евсевий Кесарийский. Церковная история, 8.7.
[11] При этом само указание на Ахайю может быть признаком сравнительно древнего происхождения первоначального варианта Мученичества («такое выделение провинции по названию характерно именно для древнехристианской письменности» (J.-M. Sauget. Mirone // Bibliotheca Sanctorum. Vol. 9. Roma, 1967. Col. 502)).
[12] В V-VII веках Балканский полуостров подвергается многочисленным нашествиям армий различных варварских племен (см. В. Д. Неронова. Лекция 19. Вторжение варваров и крушение Римской империи. - В кн.: История Древнего мира в 3-х тт. Т. 3. М., 1989. С. 356, 364).
[13] См. Климент Александрийский. Строматы, 1.21.
[14] Ссылка на «Завещание апостолов» приводится по: М. Скабалланович. Толковый Типикон. Выпуск I. Киев, 1910. С. 89.
[15] См. Архиепископ Сергий (Спасский). Полный Месяцеслов Востока в 3-х томах. Т. 2. М., 1997. С. 249.
[16] Здесь и далее даты приводятся по старому стилю.
[17] Synaxarium Ecclesiae Constantinopolitanae. Mensis Augustus // Propylaeum ad Acta Sanctorum. Novembris. Bruxellis, 1902. Col. 903-905.
[18] Ibid, Col. 903-904.
[19] Maenologium graecorum Basilii Parphirogenetus Mensis Augustus // PG 117. Col. 588.