Однако подобных предметов нет в современном церковном употреблении. Термин «сион» ассоциируется со стационарными дарохранительницами — священными сосудами, постоянно находящимися на Святом Престоле и предназначенными для хранения запасных Даров (2). Значит, это древние новгородские дарохранительницы? Но хранить Святые Дары именно в таком сооружении продолжительное время неудобно — в них можно сберечь содержимое лишь от мышей, но не от воздействия влажности и пыли. Гораздо более простая конструкция дарохранительницы в виде ковчега позволяет сохранять Дары в течение года. Как тогда можно было использовать эти сосуды, и почему они «литургические»? Этими вопросами задавались исследователи на протяжении последних ста лет, и их гипотезы становились все более обоснованными по мере того, как оформлялась в двадцатом веке методология исторической литургики.
Посмотрим, из чего состоят новгородские сионы, и выясним, насколько в целом характерна такая конструкция для богослужебной приктики средневековой Руси.
По форме Большой новгородский сион напоминает крупный макет беседки. В его основании — блюдо с чеканкой; стены состоят из колоннады, укрепленной в верхней части решетками, основное пространство между колонками закрыто дверцами с иконографическими изображениями. Венчает конструкцию купол, торжественно завершенный крестом. Малый новгородский сион, скорее всего, когда-то имел схожую конструкцию, но теперь выглядит так, будто его ограбили: колонки, вероятно, не оригинальные, грубо прибиты к блюду штырями, решетки между колонками частично оборваны, купол так же чужеродный, неуклюже припаян полоской из цветного металла наподобие шлема викинга.
Происхождением и назначением сионов ученые заинтересовались в конце XIX века. Ординарный профессор кафедры церковной археологии и литургики Санкт-Петербургской Духовной Академии, директор Санкт-Петербургского Института Археологии, магистр богословия и доктор церковной истории, Николай Васильевич Покровский посвятил проблеме литургических сионов несколько исследований (3). В 1911 году на XV Археологическом съезде в Новгороде он прочитал доклад о древнерусских иерусалимах, вызвавший немало споров (4). Покровский объяснил происхождения Новгородских сионов в летописном сообщении о нападении князя Всеслава Полоцкого на Новгород в 1067 году (5).
Неслучайно князь Всеслав Брячиславич, правнук Владимира Крестителя и Рогнеды, предстает в эпосе как исключительно демоническая фигура, князь-волхв (6).
Новгородский летописец сообщает (7): «Въ лѣто 6574 [1066]. Приде Всѣславъ и възя Новъгородъ, съ женами и съ дѣтми; и колоколы съима у святыя Софие. О, велика бяше бѣда въ час тыи; и понекадила съима».
Вероятно, не только колокола и светильники нужны были Всеславу, но весь комплект литургических сосудов тогда еще совсем нового кафедрального собора новгородцев. В Ипатьевской летописи говорится, что князь Мстислав спустя сто одиннадцать лет вспомнил обиду новгородцев, да «съдума с мужи своими поиде на Полтьскъ на зятя на своего на Всеслава ходилъ бо бяше дедъ его на Новъгородъ и взялъ ер<уса>л<и>мъ ц<е>р<ков>нъıи и сосудъı слоужебнъıе» (8).
Зачем же понадобились сосуды Всеславу? А дело в том, что за год до новгородского похода в Полоцке был построен собственный кафедральный храм Софии Премудрости Божией — ныне древнейшее каменное сооружение на территории республики Беларусь, к сожалению, почти не сохранившее до наших дней своего первоначального вида (9).
Предприимчивый полоцкий князь был далеко не последним русским князем, кто обзавелся сосудами и «ерусалимом» для своего собственного кафедрального храма и, по выражению летописца, «Соломону уподобися». Так в некрологе «благоверному и христолюбивому князю Андрею» Боголюбскому автор Ипатьевской летописи сообщает об активном храмостроительстве в княжеском замке в Боголюбово, под Владимиром, что «уподобися ц<еса>рю Соломану яко домъ Г<оспод>у Б<ог>у. и ц<ерко>вь преславну с<вяты>я Б<огороди>ца р<ождеств>а посреде города камену создавъ… и украсивь ю и удививъ ю сосуды златыми и многоценьными (повѣша) тако яко и всимъ приходящимъ дивитися… златом и финиптом и церковным строеньем бысть украшена и всякими сосуды церковными. И в ней ерусалим злат с каменьми драгими и репидии многоценными и канделы различными» (10). Археологическая экспедиция академика Валентина Седова состоявшаяся в прошлом году, приоткрыла для нас масштаб Андреевых построек, которые, как известно из летописных источников, должны были подчеркнуть имперский статус князя — единоправителя (11).
Письменные сообщения, сохранившиеся в русских летописях и других средневековых документах, говорят о существовании около дюжины подобных вещей, «иерусалимов» в комплектах евхаристических сосудов кафедральных княжеств Киевской, а затем и Московской Руси. Последними в их ряду стоят московские иерусалимы — единственные полностью сохранившиеся и точно датируемые памятники такого рода (12).
Большой и малый сионы Успенского собора Московского Кремля являются вкладом Ивана III, о чем повествует датирующая надпись на корпусе (13). Эти сложные ювелирные изделия, изготовленные отечественными мастерами, предназначались исключительно для соблюдения традиции, первоначальный смысл которой позабылся, поэтому, в отличие от новгородских, московские сионы имеют лишь декоративную функцию. Здесь нет никакого декора внутри сложного сооружения, демонстрация внутренних частей даже не предполагается. Только внешний вид этого небесного града Иерусалима интересовал московских мастеров, оставивших необработанной внутреннюю сторону. Типикон кафедрального Успенского собора времени патриарха Филарета (Романова) подтверждает такое использование этих условно называемых «сосудов»: «Указ о звону и о чину в пост великий и в Пятидесятницу до Недели всех святых», так излагает особенности великого входа на литургии в период Пятидесятницы: «…а на выходе болшомъ несут воздухи все три и оба иерусалима, а будетъ толко служащих слишкомъ, ино возмут два покрова с Петровы раки и Ионины, а идут косно; а будет мало служащих, ино два воздуха возьмут и, пришедъ, полагают плащаницы на престолъ на всю неделю Святую» (14).
Зачем же их выносили? Потому что богослужебный обряд достаточно консервативен, менять его опасно. По законам литургического развития А. Баумштарка возможны лишь небольшие изменения отдельных частей последования (15). Но хотя развивающееся Московское царство и нуждалось в ритуальном утверждении своего политического могущества, здесь, перед престолом Божиим сионам было отведено место дополнительного богослужебного предмета: увеличенная до предела разумного конструкция (а московские сионы протодьяконы носили на мощных подносах) показывалась единожды во время входа и отправлялась в шкаф.
Имея в своем распоряжении лишь поздние памятники, профессор Н. В. Покровский пришел к следующему выводу. Вооружившись своим «иконографическим» методом, он безошибочно определил символику русских иерусалимов. Они представляют собой модель круглого Анастасиса — первого центрического кафедрального собора, основной части храмового комплекса на Гробе Господнем в Иерусалиме, возведенного Константином Великим в начале четвертого столетия (16). Уникальность его конструкции и особый статус как важнейшего храма для всей христианской империи предопределили отсылки к нему во многих сферах ранневизантийского церковного искусства, в том числе — в ранневизантийской иконографии Воскресения Христова. Византийцы изображали евангельское событие происходящим в интерьере святогробского храма. Так, в мозаике пятого века из Сан-Аполлинаре Нуово, ангел и мироносицы встречаются у алтарной кувуклии Анастасиса, чрезвычайно похожей на формы новгородского Большого сиона (17). Только на мозаике дверцы этой ритуализованной «пещеры» сломаны Божественной силой, а в новгородском сионе закреплены чрезвычайно искусно на шарнирах. Византийская традиция символически изображать таким образом воскресение Христово оказалась очень востребованной на Руси в пору становления имперской государственности: князья старались подчеркнуть свои политические амбиции богослужебными символами византийцев, — считал Н. В. Покровский в начале двадцатого века.
Однако с развитием исторической литургики и после тщательного изучения сионов советскими реставраторами удалось полностью восстановить картину возникновения и способ использования этих предметов как евхаристических сосудов.
Оказалось, что большой новгородский сион — произведение русских мастеров двенадцатого века (18). Вероятно, он был сделан русскими мастерами в качестве замены византийского сиона, утраченного при разграблении Всеславом софийской ризницы и, скорее всего, в той или иной мере воспроизводит оригинал, насколько это было возможно по памяти. А вот малый сион хоть и русское произведение искусства, но сделанное из византийских материалов — почти все его части представляют собой византийский ювелирный лом десятого-одиннадцатого веков, возможно, оставшийся после разграбления первоначальной софийской ризницы. Это и использованный в основании сиона золотой дискос с погрудным изображением Христа Вседержителя в круглом медальоне (такие изображения стали популярны как раз к десятому столетию, в милитаристский век Македонской династии), и литая решетка с чудесным узором, популярным во времена основания Афонской лавры, и венчающий купол крест с утраченными эмалевыми вставками, похожий по форме на памятный крест императора Романа II из коллекции Дамбартон Оукс, и, наконец, припаянный в основании этого креста серебряный диск — вероятно, донышко какого-нибудь кратира для святой воды. Этот серебряный кругляшок, распаяный спустя девятьсот лет советскими реставраторами, содержит интереснейшую надпись по-гречески. Н. Ойкономидес (19) расшифровала ее так: «<собственность> Константина, проэдра, мистика и великого эконома Трофееносца». Эконом Трофееносца, как выяснили современные византологи, есть должность заведующего комплексом императорского дворца в Мангане и прилагавшегося к нему монастыря св. Георгия. Здесь в 1042 году император Константин IX Мономах поселил свою любовницу, севасту Марию Склирену, и, чтобы оправдать в глазах общественности свое частое посещение Манган, развернул здесь большую стройку: дворец, сад, монастырь, богадельню, приют для бедных, гостиницу, больницу, юридическую школу для детей чиновников. Была здесь и ювелирная мастерская. В середине одиннадцатого столетия всем этим управлял придворный евнух, личный советник императора Константин Лихуд. Вероятно, его именное клеймо стояло на ювелирной продукции из Константинополя, комплекте богослужебных сосудов, подаренных в Софийскую ризницу сразу после освящения нового каменного храма новгородцев. И не случайно — ведь строитель каменного собора Софии Премудрости Божией, князь Владимир Ярославич, серьезно претерпел за десять лет до того от византийцев: выполняя волю своего сепаратистски настроенного отца, князь возглавил морской поход на Константинополь и испытал на себе всю мощь «греческого огня». После 1041 года русские больше никогда не ходили войной на Константинополь, а чудесные сосуды новгородской ризницы стали предметом зависти многочисленных русских князей.
Теперь вернемся к гипотезе Покровского, считавшего, что оба сиона были созданы после погрома 1067 г. Благодаря изысканиям советских реставраторов стало очевидно, что сохранились не «большой» и «малый» сионы, а старый, собранный из византийских остатков софийской ризницы, и новый, созданный русскими мастерами позднее. Значит, справедливо и предположение проф. Покровского о византийском происхождении этой формы богослужебного сосуда, поскольку первый (несохранившийся) новгородский сион был сделан в Константинополе.
Но зачем самим византийцам понадобились такие странные сосуды как новгородский сион? В чине современной литургии есть два сосуда — дискос и потир, и их вполне достаточно. Действительно, если обратиться к истории евхаристических сосудов, то древнейшие литургические комплекты состоят только из дискоса и потира, как, например, обнаруженный в начале двадцатого века клад из Рихи, сирийской деревушки рядом с Алеппо (20). Самая ранняя византийская богослужебная утварь не знает ни звездиц, ни лжиц. Но серебряные предметы из Рихи, Струмы и других кладов относятся к тому периоду эволюции византийской литургии, когда в ней еще не было Великого входа. Первые свидетельства об этом нововведении относятся к шестому столетию, а первый символический комментарий возникает на рубеже седьмого-восьмого веков. В нем говорится: «Херувимская песнь… знаменует шествие святых, невидимых ангельских воинств, и великого Царя Христа, идущего на таинственную жертву» (21). То есть, имеется в виду путь Христа на Голгофу, изображенный как триумфальный парад императора. Далее, от десятого века сохранились документы, описывающие порядок совершения этого пространного ритуала в момент его наибольшего развития при императоре Константине VII Порфирогените (22).
На великие праздники, когда император участвовал в Великом входе, ритуал византийской литургии имел следующий вид.
В протесисе выстраивалось духовенство. По реконструкции Нила Морена протесис располагался в портике за алтарной апсидой, где ныне северо-восточный минарет (23), а по реконструкции о. Роберта Тафта — вне собора у отдельно стоящей ризницы (24). В это время кафедральный хор пел: «Иже херувимы тайно образующе». Затем процессия продвигалась по северному нефу на две трети его длины и выходила в центральный неф к западной части конструкции амвона. Солист-евнух исполнял фразу «…трисвятую песнь припевающе». В это время в юго-восточном углу храма формировалась вторая процессия: император, накинув плащ, в сопровождении евнухов-постельничих, сенаторов, скиптроносцев, министров шествовал через южный неф к западу и выходил к амвону с противоположной стороны от процессии с Дарами. Его ожидали, а солист-евнух исполнял избранные три стиха двадцать четвертого псалма. На седьмом стихе («поднимите, врата, верхи ваши»), и под пение двадцать четвертого стиха сто семнадцатого псалма «благословен грядый во имя Господне», отворялась внешняя дверь амвона. Обе процессии входили внутрь, причем император получал лампаду от постельничего. Жезлоносцы занимали места вокруг амвона, а император присоединялся к процессии с Дарами и следовал в качестве свещеносца в сопровождении сенаторов и постельничих по коридору солеи к Святым вратам алтаря. В это время солист допевал оставшуюся часть гимна: «Всякое ныне житейское отложим попечение, яко да царя всех подымем ангельскими дориносима чинми». Затем, у врат алтаря император устанавливал свой светильник на перила бемы, архидиакон кадил императора, патриарха, встречавшего процессию во вратах алтаря, сам престол. Император, получив благословение патриарха, удаляется со своей свитой в южный угол собора, в императорский метаториум. А патриарх принимает Дары и возлагает их на престол. Соборный хор в это время исполняет: «Аллилуйа» (25).
Таким образом, марш первой процессии (с Дарами) составлял около ста восьмидесяти метров, а время исполнения гимна «Иже херувимы» по сохранившейся нотации пятнадцатого века длилось от тридцати до сорока минут. Именно для этого впечатляющего действа ритуализованной византийской симфонии и был придуман усовершенствованный дискос, в котором можно безопасно разместить просфору, и носить затем ее на голове в течение получаса. Такой способ переноски защищал Святые Дары от столичной толпы, наполнявшей собор, и подчеркивал значимость момента, поскольку сияющий золотом и разноцветными эмалями сосуд позволял одновременно видеть его содержимое.
Какова же дальнейшая судьба византийского сиона? Девятый век — время, когда происходит коренная реформа литургической жизни Византийской империи. После торжества иконопочитания изменяется текст и чинопоследование литургии, появляются новые обычаи и компоненты ритуала. Затем спустя столетие, появляется и новый символический комментарий. Теперь внимание литургистов сосредоточено не на Великом входе, а на протесисе (проскомидии). Великий вход уже не связывается с голгофскими событиями, а дискос приобретает другую, связанную с символикой Рождества, надстройку — звездицу. Постепенно меняется храмовое пространство, амвон приближается к самому престолу, и Великий вход уже является получасовым испытанием для духовенства.
Именно так выглядит литургия на мозаиках Софии Киевской, где в алтарной апсиде изображена проскомидия со звездицей. Особенности совершения литургии в соборе св. Софии в Константинополе сохранялись вплоть до захвата его турками в 1476 году, а за русской литургией чудесные византийские сосуды, скорее всего, использовались как украшения.
12
Примечания:
(1) См. статьи большой сион и малый сион на портале novgorod.ru. (Доступ 25.05.18)
(2) Эта мысль прослеживается в Маханько М. А.,Э. Н. Л. Дарохранительница // Православная энциклопедия. Т. 14. М., 2013. С. 202−205. Электронная версия: https://clck.ru/DHnT6 (Доступ 25.05.18)
«Функции Д<арохранительниц> могли выполнять иерусалимы, сионы-дискосы, дополненные покрытием, напоминающим архитектурные формы храма Гроба Господня (ротонда, купол). В новгородском Софийском соборе Д<арохранительницы> в форме голубя („голубь серебряной золочен, весом три фунта двадцать седмь золотников без четверти" — Описи новгородского Софийского собора. Вып. 2. С. 69; „…одна лапка поломана и крыло надломлено" — Там же. Вып. 3. С. 113) находилась на жертвеннике вместе с <двумя> сионами-иерусалимами — византийским сер<едины> XI в. и новгородским <первой> четв<ерти> XII в., а также панагиаром 1435 г. работы мастера Ивана. Д<арохранительницей> служил, напр., Большой Сион, заказанный вел<иким> кн<язем> Иоанном III для московского Успенского собора (1486. ГММК). Внутри него находится вращающийся на металлической оси серебряный позолоченный поддон-дискос с 36 овальными углублениями, расположенными в 3 ряда, вероятно для Св<ятых> Даров. Д<арохранительница> в виде иерусалима-сиона известны в правосл<авном> искусстве Нового времени».
Иное толкование: Назаренко А. В. Владимир Ярославич // Православная энциклопедия. Т. 9. М., 2009. С. 86−89. Электронная версия: https://clck.ru/DLiWn (Доступ 25.05.18)
«Для княжения В<ладимира> Я<рославича> характерно активное каменное строительство в Новгороде: город был обнесен крепостной стеной (ок. 1044), в 1045—1050 гг. в нем был возведен кафедральный собор Святой Софии, освященный Новгородским еп<ископом> св<ятым> Лукой Жидятой в 1050 г. По мнению ряда исследователей, эта дата была выбрана не случайно: В<ладимир> Я<рославич> и <благоверная княгиня> Анна уподоблялись равноапостольным имп<ератору> Константину Великому и царице Елене. Тогда же, как считает И. А. Стерлигова, в Софии появился серебряный Иерусалим (малый новгородский сион) — модель храма-ротонды, построенного святыми Константином и Еленой над Гробом Господним в Иерусалиме».
(3) Напр. Покровский Н. В. Иерусалимы или Сионы Софийской ризницы в Новгороде // СПб., Синод. тип., 1911. 71 с. Электронная версия: https://clck.ru/DHnUj (Доступ 25.05.18) и Покровский Н.В. Древняя Софийская ризница в Новгороде // М., Тип. Г. Лисснера и Д. Собко, 1914.
(4) Литература о съезде и справочная информация: Жервэ Н.Н., Гайдуков П.Г. Последний (XV) Археологический съезд в императорской России (подготовка и проведение). // Вестник Российского гуманитарного научного фонда № 4. М., 2013. С. 22−38. Электронная версия: https://clck.ru/DKSfF (Доступ 08.05.18).
(5) Покровский Н. В. Иерусалимы или Сионы Софийской ризницы в Новгороде // СПб., Синод. тип., 1911. С 6.
(6) Назаренко А. В. Всеслав Брячиславич // Православная энциклопедия. Т. 9. М., 2009. С. 690−692. Электронная версия: https://clck.ru/DNAiL (Доступ: 25.05.18).
«Особо следует отметить то отражение, какое фигура В<сеслава> Б<брячиславича> получила в эпосе. Уже работавший в 90-х гг. XI в. киевский летописец, сообщая о вокняжении В<сеслава> Б<брячиславича> в 1044 г., счел необходимым отметить слухи об особо развитых языческих суевериях при полоцком княжеском дворе: В<сеслав> Б<брячиславич> был будто бы рожден „от вълхвования“ и по совету волхвов носил на себе некое „язвьно“, с к<ото>рым родился (по распространенному, но предположительному толкованию — часть околоплодной плевы), и „сего ради немилостив есть на кръвопролитие“. Спустя столетие в „Слове о полку Игореве“ (Слово о полку Игореве / Под ред. В. П. Адриановой-Перетц. М., 1950) появился вполне сложившийся эпически гиперболизированный образ князя-волхва; он „в ночь влъком рыскаше“, за одну ночь „дорыскаше“ из Киева до Тмутаракани, слышит в Киеве звон полоцких колоколов и т. п. Чудесные возможности В. Б. видятся автору „Слова“ причиной удивительного политического взлета и падения полоцкого князя: так, он „скочи ко граду Кыеву и дотчеся стружием (копьем? — А. Н.) злата стола Киевскаго“, а затем „скочи от них (киевлян. — А. Н.) лютым зверем в плъночи из Бела-града, обесися сине мгле“ и проч. Знаменательно отсутствие в „Слове“ каких-то упреков в адрес В<сеслава> Б<брячиславича>, присутствующих в летописи, но нет и „воспевания“ полоцкого князя „как общерусского героя“, к<ото>рое иногда усматривают (Рыбаков Б. А. Древняя Русь: Сказания, былины, летописи. М., 1963. С. 85−98). В позднейших былинах, особенно о „Волхе Всеславьевиче“ (Былины. Л., 1986. С. 89−94.), облик В<сеслава> Б<брячиславича> окончательно теряет всякую реальную связь со своим историческим прототипом, превращаясь из узурпатора киевского стола в одного из сказочных защитников Киева от некоего „индейского царя“, хотя волшебные способности Волха Всеславьевича, к<ото>рый умеет „обвертываться“ то „ясным соколом“, то „серым волком“, то „гнедым туром-золотые рога“, живо напоминают В<сеслава> Б<брячиславича> из „Слова о полку Игореве“».
(7) Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов // М., Л., Изд. АН СССР, 1950. С 17.
(8) ПСРЛ. Т. 2. Вып. 2. стб. 608
(9) Галерея на сайте sobory.ru, статья на сайте московского патриархата.
(10) ПСРЛ. Т. 2. Вып. 2. стб. 580
(11) Седов Вл. В. Каменные стены Боголюбова. Исследования 2015 года // Краткие сообщения Института археологии (КСИА). Вып. 241. 2015. С. 191–202. Электронная версия: https://clck.ru/DNm7w (Доступ 15.05.18)
(12) Мартынова М. В. Большой сион: воссоздание древней святыни в XV веке // Моcковский Кремль XV столетия. Часть I: Древние святыни и исторические памятники. М., 2011. С. 298−313
(13) Солнцев Ф. Г. Древности Российского государства, изданные по Высочайшему повелению Императора Николая I. Отд. 1: Святые иконы, кресты, утварь храмовая и облачение сана духовного. С 90.
(14) Голубцов, А. Чиновники московского Успенского собора и выходы патриарха Никона // ЧИОДРМУ. кн.4. 1907. С. 128.
(15) Baumstark A. On the Historical Development of The Liturgy. Liturgical Press Collegeville Minnesota, 2011. Pp. 149−150.
(16) Покровский Н. В. Иерусалимы или Сионы Софийской ризницы в Новгороде // СПб., Синод. тип., 1911. С 40−61.
(17) Там же. С 54.
(18) Стерлигова И. Малый сион из Софийского собора в Новгороде // Древнерусское искусство: художественная культура X — первой половины XIII века. М., 1988. С. 272−286
(19) Oikonomides, N. St George of Mangana, Maria Skleraina, and the "Maly Sion" of Nvgorod // DOP, 34−35 (1980). P. 243−246.
(20) Dumbarton Oaks Collection, BZ.1924.5, BZ.1955.18, BZ.1936.23
(21) Св. Герман Константинопольский Сказание о Церкви и рассмотрение таинств. Вступ. ст. прот. И. Мейендорфа, пер. И.Ломизе. М., 1995. С. 69
(22) Подробное описание литургического имперского ритуала по книге De Ceremoniis: Woodrow, Z. Imperial ideology in middle Byzantine court culture: the evidence of Constantine porphyrogenitus's De ceremoniis. Durham Theses, 2001. P. 79−93
(23) Moran N. The musical 'Gestaltung' of the Great Entrance ceremony in the 12th century in accordance of the rite of Hagia Sophia // JOB, Bd.28, 1979. P. 178−186
(24) Taft, R.F. Quaestiones Disputatae: The Skevophilakion of Hagia Sophia and the Entrances Revisited // OC, 82 (1998). P.53−87
(25) Реконструкция Нила Морена. Ibidem. P.175−178
Источник sacredtexts.ru