Дорогой Алексей Ильич!

Братия Сретенского монастыря, студенты и преподаватели семинарии, тысячи прихожан нашей Сретенской обители присоединяются к многочисленным поздравлениям, обращенным сегодня к Вам. Жизнь, всецело посвященная Христу и Его Церкви, – что может быть прекраснее этого! Вы встречаете свой восьмидесятилетний юбилей, неутомимо проповедуя Слово Евангелия, приводя к Богу множество людей, укрепляя христиан в вере и благочестии, благовествуя Царство Небесное, спасение и любовь Божию к человеческому роду. От всего сердца благодарим Вас, дорогой Алексей Ильич, за то, что Вы превыше всего ставите для себя целью во всем оставаться учеником Христовым, что жизнью своей являете нам именно этот пример на протяжении многих десятилетий.

Вспоминаю, как Вы когда-то посетовали на множество юбилейных «многолетий», а вместо них сами пожелали себе вечный покой и Царствия Небесного. Молитвенно присоединяюсь к Вашему пожеланию: Царствия Небесного Вам, спасения, радости о Господе Иисусе Христе, мира, крепости душевных и телесных сил!

Ваши,
епископ Тихон
с братией, студентами и прихожанами Сретенского монастыря

 

 

О духовных наставниках и духе времени

– Алексей Ильич, вы преподаёте в МДА уже 50 лет. За это время поменялись ли как-то семинаристы?

– Меняются в соответствии с духом времени. «Времена меняются, и мы меняемся вместе с ними». Я помню, в наше время получить «неуд» было трагедией! Бедный мальчишка бегал за преподавателем и спрашивал, когда можно пересдать. А сейчас назначают пересдачу, и на нее не приходят! Только под угрозой исключения.

– В ваше время такого не было?

– Даже представить себе невозможно было.

– А когда все поменялось?

– Я поступил в 1958-м году. Ну, вот, в 1960–1970-е, даже до Перестройки, все сохранялось, а поменялось где-то к концу 1980-х годов.

Моральный уровень был тогда все-таки гораздо выше и чище. Сейчас очень портит Интернет. Доступность всей этой грязи парализует духовность в душе человека.

– Кто больше всего повлиял на ваше становление?

– Больше всех – игумен Никон (Воробьев). И поныне, как только появляется возможность, я издаю его книги и письма во всех вариантах. Почему он произвел на меня такое впечатление? Во-первых, это человек, который более всего поражал исканием смысла жизни. Он ничего не жалел: ни времени, ни сил, ни молодости, – ничего для этого. В юности, выйдя из религиозной крестьянской семьи, он потерял веру. В реальном училище уже стал атеистом, бросился в науку, затем в философию. Кстати, он великолепно знал философию. Потом поступил в Петроградский институт психологии. Все это время он искал смысл жизни, и нашел его – это было, конечно, чудо, – нашел его в Боге. В 1931-м году он принимает монашество. Какой человек мог тогда так сделать?

– Вы знали игумена Никона лично. Расскажите о нем.

– Наше знакомство началось в Козельске. Мама искала себе духовника, и какая-то монахиня сказала: «Ну, пожалуй, отец Никон духовней будет». Он же меня подготовил и в семинарию, куда я поступил сразу на последний, четвертый, курс, сдав экзамены за три предыдущих курса.

 

 

С ним можно было обсуждать любые темы. У игумена Никона не было никакой авторитарности, деспотизма, он давал свободу мысли и отвечал на все вопросы. Мне он рекомендовал читать Иоанна Лествичника и Владимира Соловьёва, авву Дорофея и какого-нибудь там Гомперца, его «Историю древней философии», историка философии Целлера и «Добротолюбие». Представляете?

Я был мальчишка, который спорил с ним «насмерть». Он и сам спрашивал меня, и отвечал на все мои вопросы – и в области философии, и литературы, и богословия. Его одно время приглашали преподавать в Ленинградской духовной школе, но он отказался, понимая, что это будет очень рассеивать и отвлекать от внутренней жизни. Отец Никон был очень начитанным человеком. И именно благодаря ему я приобрел очень прочные убеждения в христианской вере.

Я пока говорил об умственной стороне дела, но не меньшее влияние он оказал на меня именно в духовном плане. Он постоянно говорил о духовной жизни и ее основных законах.

По натуре я скептик, но тут уверен, что это был действительно святой человек. Причем святой не по нравственной даже шкале (об этом и говорить нечего), но святой именно по духовной жизни. Есть много фактов, когда он прямо обнаруживал свою святость. В частности, связанных и со мной лично.

– Расскажите! Это очень интересно.

– Приведу один пример. Однажды он меня подводит к двери, берёт линейку и говорит: «Давай-ка отчеркнем, Леша, твой рост». Я, конечно, с интересом согласился. И потом каждую неделю он отчеркивал, как менялся мой рост. Продолжалось это месяца два с половиной, а потом он вдруг прекратил это делать. Я говорю: «Батюшка, ещё». Он не хочет. Я опять: «Ну, ещё!» Он ответил: «Ты что, хочешь быть выше Бога?» Но когда я затем пришел в класс, то все завопили, особенно девчонки: «Алик, какой стал!» Я подрос за эти два месяца настолько, что все были поражены. Но главное, что батюшка неожиданно начал меня измерять – и столь же неожиданно окончил. Это просто один из фактов.

– Вы можете назвать кого-то ещё, чье влияние на вас было бы сопоставимо с влиянием игумена Никона?

– Больше никого, хотя, конечно, после его кончины в 1963-м году я встречал очень хороших батюшек. Ну, чистые ангелы попадались. Но все равно, это, знаете, как ребенок или младенец в сравнении со взрослым человеком.

Еще мне очень нравился Иоанн (Крестьянкин), но я с ним никогда не встречался. Отношение у меня к нему самое положительное. И вот что поразительно: я с ним никогда не встречался, не переписывался и не разговаривал. И вдруг однажды отец Иоанн (Крестьянкин) присылает мне свою книжку с дарственной надписью. Это был, кажется, 2000-й год.

Чем опасна современность для духовной жизни?

 

 

– В своих лекциях вы особенно часто цитируете святителей Игнатия (Брянчанинова) и Феофана Затворника. Почему?

– Это хороший вопрос. Действительно, я часто обращаюсь к Игнатию (Брянчанинову) и Феофану Затворнику (к последнему, правда, реже). Дело в том, что у древних отцов, при всем их великолепии и потрясающей глубине, язык и сам их стиль мышления труден для восприятия современного человека. А отцы XIX столетия гораздо ближе к нам и поэтому более доступны по языку и характеру преподнесения тех основных истин духовной жизни, которые нам столь необходимы.

Второй момент, связанный с обращением к Игнатию (Брянчанинову) и Феофану Затворнику, заключается в том, что они смогли переложить опыт древних отцов на тот уровень, который наиболее доступен современному человеку. Человеку какому? Который даже и мечтать не может о подвигах древних отцов и тех высоких состояниях, которых они достигали. То есть их изложение уже дается применительно к нашему, я бы сказал, скудному, но пока еще христианскому уровню духовной жизни.

Конечно, если касаться Феофана Затворника, то он также интересен тем, как духовно менялся на протяжении своей жизни. Тут обращают на себя внимание несколько поразительных фактов. Например, в одном из писем он благословляет переводить какого-то католического автора. Так и говорит: «Да, благословляю». Но проходит некоторое время, и он решительно говорит о поврежденности католицизма буквально во всем, о том, что духовная жизнь у католиков сильно искажена. И, соответственно, уже совершенно не рекомендует обращаться к католическим авторам. Или другой пример: в 1883-м году он благословляет издание «Откровенных рассказов странника», а через 10 лет категорически их запрещает и говорит, что в них есть то, что может привести к прелести.

Это только два примера. На самом деле их гораздо больше.

Святость – это не то, что сразу дается, а то, что постепенно созидается

– А почему он так менялся, и почему именно в последние годы?

– Феофан Затворник тем интересен, что видно, как он рос в духовном плане. Мы как-то привыкли: раз святой, то, значит, одинаково свят в любой период своей жизни. Но это далеко не всегда. Если бы благоразумный разбойник что-то написал до своего распятия, мы бы стали его читать?! «Благослови, честный отче, прочести благоразумнаго разбойника!» Все в ужас пришли бы, пожалуй. Святость – это не то, что сразу дается, а то, что постепенно созидается. Феофан Затворник в этом отношении чрезвычайно интересен.

– А не устарели ли тогда в наши дни святители Игнатий и Феофан? Все-таки и с тех пор прошло много времени, жизнь сильно поменялась. Мы живем в мире гаджетов и информационных технологий, наш век очень отличается от XIX-го.

– Вы правы. Уже и они не вполне соответствуют, как принято сейчас говорить, нашему менталитету. Сам язык очень сильно изменился. Особенно если взять язык епископа Феофана. Он не любил всяких новых словечек, не выносил никакой иностранщины. А у Игнатия (Брянчанинова) язык не столько XIX века, сколько даже конца XVIII столетия. Все труднее находить авторов, которые писали бы те же самые вещи и так же точно выражали суть духовной жизни уже на современном языке.

 

Правда, помню, как-то я в Финляндии зашел в магазин русской книги и увидел там письма валаамского старца – схиигумена Иоанна (Алексеева). Признаюсь, несколько небрежно взял книгу – думаю: да сколько уже было разных писем. Но, начав читать, не смог оторваться! А теперь сколько переизданий у нас сделано. Пожалуйста – современный и очень простой язык. Отец Иоанн был не очень образованный человек, но глубоко понимал духовную жизнь.

 

Или другая фигура – тот же игумен Никон (Воробьев), который, напротив, был очень образованным человеком. В его письмах тоже современный язык и точные, глубокие формулировки. Вот, пожалуйста, еще одно переложение, если хотите, тех же мыслей и идей, которые мы находим и у древних отцов, и у святителей Игнатия и Феофана. И это уже XX век.


Продолжение в источнике: pravoslavie.ru