После смерти императора Ираклия, когда на престол взошел его сын Константин III, на Западе, где монофелитская выходка папы Гонория расходилась с всеобщей приверженностью халкидонской христологии, возникла надежда, что новый император последует примеру отца, на смертном одре каявшегося в издании злополучного «Эктесиса», и окончательно отвергнет и этот эдикт, и содержавшееся в нем еретическое учение. Папа Иоанн IV, даром что в свое время служил секретарем Гонория и, вероятно, был прикосновенен к составлению его ответного послания патриарху Сергию, в котором он выразил солидарность с монофелитскими воззрениями адресата, осудил «Эктесис» Ираклия, пытаясь, правда, при этом обелить Гонория. Он созвал в Риме собор, от имени которого направил Константину III послание, настаивая в нем на отмене «Эктесиса» и одновременно отводя обвинение в монофелитстве от папы Гонория. чем положил начало 1500-летней традиции его апологии на Западе.

В 642 году папа Иоанн умер. Его преемником был избран грек Феодор. Не дожидаясь санкции из Константинополя, избрание утвердил Равеннский экзарх Исаакий, и 4 ноября 642 года состоялась интронизация папы. Как утверждает историк Рима Ф. Грегоровиус, новый папа «не оправдал… ожиданий Византии; точно так же позднее, сколько ни было греков папами, все они подчиняли всегда свои национальные соображения основоположениям Рима»^[1]. В ту пору это обозначало твердую приверженность Феодора оросу Халкидонского Собора и неприятие монофелитства, в то время как в церковной иерархии грекоязычного Востока у монофелитской ереси оставались упорные сторонники и среди них патриархи Константинопольский Павел и Антиохийский Македоний. Православные патриаршие престолы Александрии и Иерусалима вдовствовали, причем в Египте, под властью халифата, почти вся христианская община стала монолитно монофизитской – православие исповедовали там лишь составлявшие незначительное меньшинство греки, главным образом жившие в Александрии и прозванные коптами презрительно мелькитами – царскими людьми, то есть теми, кто, по их представлению, уклонялся от истины из угождения царю – императору. Впоследствии, уже в Новое время, это клеймо было перенесено на католических униатов.

Папа Феодор в послании патриарху Павлу настаивал на анафематствовании «Эктесиса», в чем ему было отказано. Ввиду малолетства и неизбежной поэтому несамостоятельности императора Константа, сына рано умершего Константина III, обнаружилось, что в столице империи монофелитство держится не только принуждением к нему со стороны светской власти, но приверженностью ему части епископата и духовенства и главным образом самого патриарха Павла, который оказался верным продолжателем дела своих предшественников Сергия и Пирра. Убедившись в этом, папа в 643 году объявил о низложении Павла, который, естественно, проигнорировал этот акт папы, и в результате каноническое общение между Римом и Константинополем было разорвано.

Но не все епископы Востока были в единомыслии с монофелитом Павлом. 29 мая 643 года митрополит Кипрский Сергий созвал собор, от имени которого он писал папе о своей «солидарности с римским православием… заявляя готовность умереть за православие; надо уничтожить все, что противно Халкидонскому Собору. Сергий сообщает, что его предшественник Аркадий молчал, ожидая исправления заблуждения. Но теперь Сергий уже не питает этих иллюзий»^[2]. Очевидно, что и другие епископы продолжали молчать не из единомыслия с патриархом Павлом, а потому что, подобно ему, все еще надеялись на то, что он образумится. Этого, однако, не происходило.

Монофелиту патриарху Пирру на диспуте оппонировал, защищая Православие, пожилой монах Максим

В этот момент эпицентром богословской полемики становится Африка и столица этого экзархата Карфаген. В 640-е годы, после захвата Сирии, Египта и Ливии арабами, в Африку хлынул поток эмигрантов из завоеванных стран. Среди них были и православные халкидониты, и монофизиты и те, кто пытался ценой монофелитского компромисса примирить тех и других, и даже несториане. В Африку бежали, вероятно, не только от мусульман, но и от преследований со стороны приверженной монофелитству императорской власти. Господствующим языком диоцеза была латынь, в то время как беженцы говорили на разных языках: коптском, сирийском, армянском, но в основном все-таки по-гречески. И вот там, в Карфагене, в июле 645 года, состоялась имевшая далеко идущие последствия публичная богословская дискуссия в присутствии экзарха Африки Григория, православного диафелита по своим богословским воззрениям. Участниками диспута были низложенный патриарх Пирр и не имевший священного сана пожилой монах Максим, впоследствии прославленный Церковью в лике преподобных.

В изложении содержания этого диспута В.В. Болотова аргументация Пирра в защиту монофелитства заключалась в том, что двойство воль «расторгает единение Божества и человечества во Христе. Максим ответил, что если две природы не могут расторгнуть единства во Христе, то не могут сделать этого и две воли»^[3]. Затем, пытаясь опровергнуть онтологические и антропологические основы диафелитства, Пирр рассуждал так: «Если воля следует за природой, то от единства воли должно заключать и к единству природы, а в таком случае нужно и святых признать единосущными Богу, так как их воля едина с волей Божией. Максим на это заметил, что Пирр смешивает объект хотения с самим хотением, или волею, как неотъемлемым свойством человеческой души, человеческой природы. Святые согласуются с Богом в объекте хотения, но не имеют единой воли с Богом»^[4]. Резюмируя свои доводы в пользу диафелитства, преподобный Максим сказал, что «православное учение состоит в том, что Христос, как Бог, хотел Божественного и, как человек, хотел человеческого, что, как во всем сущем, есть… естественное влечение и естественное стремление к самосохранению, которые проявлялись и во Христе»^[5], особенно очевидным образом в Его Гефсиманском борении. В ходе этого диспута Максим отстаивал мысль о том, что воля свойственна не ипостаси или лицу, но природе и что самый подвиг Спасителя заключался в том, что в Нем Его человеческая воля в конечном счете подчинялась Ему же, как Сыну Божию, присущей Божественной воле.

Сам подвиг Спасителя был в том, что в Нем Его человеческая воля подчинялась присущей Ему, как Сыну Божию, Божественной воле

Диспут закончился победой преподобного Максима, настолько очевидной, что Пирр признал его правоту и даже пообещал вступить в общение с диафелитами, но только не в Карфагене, а по приезде своем в Рим, куда он и отправился. Был ли он искренен в перемене убеждений, сказать трудно, потому что в Риме он и в самом деле вошел в общение с православным папой, но позже вернулся в лагерь монофелитов. После диспута святой Максим также отправился в Рим. Там папа Феодор принял низложенного в прошлом Пирра в общение, одновременно объявив его удаление с Патриаршего престола незаконным и настаивая на отстранении его преемника Павла, нераскаянного монофелита. Понятно, что в Константинополе это требование было проигнорировано.

Между тем дополнительное осложнение во взаимоотношения между императорским правительством и православными диафизитами внес мятеж экзарха Африки Григория, который на исходе 646 года выступил против императора Константа под предлогом защиты Православия. Не прошло и 40 лет с тех пор, как сын Африканского экзарха Ираклий совершил успешный поход из Африки на Константинополь, свергнув Фоку. И на этот раз в столице империи осознавали реальность угрозы государственного переворота, которая шла из Африки. Правда, устранена она была в самом начале не военной акцией императора, но вторжением мусульман в Бизацену: войско экзарха Африки, выступившего против халифата в 647 году, было разбито в сражении при Суфетуле, и сам он погиб в этой битве.

 

Диафелитский контекст провалившегося мятежа усугубил подозрительность Константа по отношению к православным. В этой ситуации Пирр, на возвращении которого на Патриарший престол настаивал папа, вероятно, испугался обвинения в государственной измене и, срочно покинув Рим, отправился в Равенну, к экзарху Платону, а там принес покаяние в своем временном «отступничестве» от монофелитства. Узнав о случившемся скандале, папа Феодор созвал в Риме собор, на котором Пирр был предан анафеме. Соборный акт об отлучении перебежчика был подписан папой евхаристической Кровью из потира.

Конфликт между Церквами Рима и Нового Рима обострился после того, как папа публично объявил о низложении патриарха Павла. Ответной реакцией был запрет на совершение богослужений в константинопольской домовой церкви папских апокрисиариев, посвященной святой Плакиде. По распоряжению патриарха был даже сломан Престол, на котором совершалась Евхаристия в этом храме.

В сложившейся обстановке, когда споры об одной или двух волях во Христе захватывали все более широкие круги и, как представлялось имперским властям, угрожали подрывом правопорядка, патриарх Павел посоветовал императору прекратить эти споры властным приказом. Совет был принят, и в результате в 648 году Константом II был издан эдикт, известный под названием «Типос» («Типос пери тис пистеос»). В этом акте констатировалось существование разномыслия по вопросу о воле во Христе: «Одни признают единую волю, утверждая, что Один и Тот же совершает и Божеские и человеческие действия; другие признают две воли и два действия»^[6]. И вот для прекращения бесполезных и вредных, как утверждалось в «Типосе», пререканий воспрещалось впредь заводить споры на эту тему, «виновникам споров объявлялась амнистия», при этом было «запрещено порицать и осуждать друг друга за прошедшее; но тем, которые станут спорить впредь, эдикт угрожает низложением, отставкою от должностей, конфискациею, телесным наказанием и ссылкою»^[7]. Император приказал во имя церковного мира, чтобы «документы, трактующие этот вопрос и с давнего времени вывешенные в притворе Великой церкви (разумеется «Эктесис») были убраны»^[8].

 

Иначе говоря, Константом и Павлом была предпринята попытка насильно заткнуть глотку спорящим, обреченная, разумеется, на провал, потому что само существование религии, и тем более христианства, предполагает присутствие верующих, для которых истина, вечная жизнь, спасение – не пустые слова, но ценности, превосходящие все, что есть во временной земной жизни, способных пожертвовать ради них и свободой, и самой жизнью, в чем имели возможность убедиться и древние гонители христиан, и еретичествовавшие императоры. По меткому наблюдению А.В. Карташева, «Павел повторил опыт “Энотикона” после опыта “Энкиклиона” Василиска… Казалось бы, наивно повторять ни разу не удавшийся со времени арианства опыт насильственной остановки догматического движения. Но вот снова это оскорбление православного диафелитства, поставленного здесь на одну линию под запрещение вместе с ересью монофелитства. Очевидно, как и ранее, эта мера не могла иметь успеха, несмотря на действительное применение репрессивных мер молодым Констой, вообразившим, что он сделает то, чего не достигла мудрость его праотцев»^[9]. Своей неуклюжей прямолинейностью «Типос» вызывал насмешки со стороны ироничных жителей столицы. Говорили, что он признает Спасителя «“анэнергитон кэ афелитон, анун, апсихон кэ акинитон” (бездейственным и безвольным, бездушным и неподвижным. – прот. В.Ц.), подобно бездушным идолам»^[10].

Ко времени издания этого эдикта папа Феодор скончался, и на его место 13 мая 649 года был избран Мартин, который в прошлом служил папским апокрисиарием в Константинополе и хорошо представлял религиозную жизнь имперской столицы. Его избрание не было санкционировано императором, и тем не менее он взошел на папский престол. Узнав об издании «Типоса» и ознакомившись с его содержанием, святой Мартин созвал в Латеранской базилике Собор с участием 105 епископов, представлявших разные регионы Запада, но в основном Италию и Африку. В соборных деяниях участвовал и один из епископов Востока – Стефан Дорийский из Сирии. На Соборе присутствовал также преподобный Максим и еще 36 монахов из греческих монастырей Рима, которые, с одной стороны, выполняли консультативную и техническую работу: переводили выступления участников Собора с латинского на греческий и с греческого на латынь, делали извлечения из актов прежних соборов и творений отцов, редактировали тексты соборных постановлений, а с другой – оказали решающее влияние на догматические определения Латеранского Собора, который открылся 5 октября 649 года вступительным словом папы Мартина и продолжался до 31 октября. В ходе соборной дискуссии монофелитское учение было отвергнуто, отцы Собора обнаружили в нем не только на поверхности лежащую связь с монофизитством, но и присутствие других ересей: аполлинарианской, арианской, докетической и даже следы манихейства.

 

Соборное решение изложено в виде 20 канонов, содержащих анафематизмы монофелитской ереси и ее приверженцев из числа видных иерархов, здравствовавших и покойных: патриархов Константинопольских Сергия, Пирра и Павла, патриарха Александрийского Кира, епископа Фарранского Феодора. К анафематствованным не были сопричислены ни папа Римский Гонорий, ни, разумеется, императоры: Ираклий и Констанс, поощрявшие еретиков, но изданные ими эдикты «Эктесис» и «Типос» Собор отверг и осудил. Опровергая ложное учение, Латеранский Собор тем самым сформулировал православное диафелитское учение о двух волях и двух действиях, или энергиях, во Христе. Сохранившиеся каноны Латеранского Собора представляют собой, как это выявил немецкий патролог Р. Ридингер, перевод с греческого языка на латинский, и их литературное авторство принадлежит главным образом преподобному Максиму Исповеднику^[11]. Сам Максим Исповедник впоследствии называл Латеранский Собор вселенским. Соборные акты были направлены в виде энциклики предстоятелям Церквей, высланы в Константинополь императору Константу, но не патриарху Павлу, который папой уже ранее был объявлен низложенным.

Убийца должен был приблизиться к Чаше и поразить папу Мартина кинжалом, но злоумышленник внезапно ослеп

Святитель Мартин и созванный им Собор бросили откровенный вызов еретичествовавшему императору, и этот вызов не остался без ответа. Еще до разъезда отцов Латеранского Собора в Рим по приказу императора прибыл из Равенны экзарх Олимпий с воинским отрядом. Он решительно потребовал от папы, от участников Собора, римских клириков, от сенаторов и офицеров римского гарнизона принятия «Типоса», но получил отказ. Существует предание, изложенное в «Папской книге» («Liber pontificalis»), что Олимпий приказал одному из своих телохранителей убить папу, когда тот будет совершать мессу в соборе Santa Maria Maggiore и вынесет из алтаря потир. Олимпий подошел к Чаше как будто для того, чтобы причаститься, – в этот момент убийца должен был поразить его кинжалом, но «злоумышленник ослеп в момент приближения к Чаше и не мог разглядеть ничего»^[12]. Это обстоятельство повергло Олимпия в крайнее смущение и побудило его раскаяться в злом умысле и примириться с папой. Узнав о настроениях римской знати, народа и гарнизона, экзарх стал обдумывать план мятежа против правительства в Константинополе, в котором он рассчитывал опереться на солидарную поддержку диафелитской Италии, отвергшей монофелитскую ересь. Но провозгласивший себя самостоятельным правителем Италии Олимпий погиб в 552 году в стычке с отрядом мусульман, высадившихся на сицилийском берегу, или, по другим сведениям, пал жертвой эпидемии, поразившей участников этого похода. Факт измены Олимпия был в Константинополе замечен, и ответственность за него возложили на папу, которого обвинили в подстрекательстве экзарха к мятежу.

Вместо Олимпия экзархом был повторно назначен Феодор Каллиопа, который по приказу императора 15 июня 653 года прибыл в Рим с вооруженной свитой для ареста святого Мартина. Папа направил для почетной встречи экзарха римских клириков, а сам, догадываясь о цели его скоропалительного визита, остался в Латеранском дворце, сославшись на приступ подагры. Каллиопа выразил сожаление по поводу болезни папы и велел объявить, что в ближайшее воскресенье он сам отправится к нему во дворец, чтобы засвидетельствовать свое почтение. Между тем прибывшим с ним в Рим воинам он приказал обыскать Латеранский дворец из опасений, что там спрятаны вооруженные люди, способные защитить папу, и окружить его. Папа велел поставить свое ложе перед алтарем Латеранской базилики, и в воскресенье он возлежал на нем, окруженный священниками. Экзарх Каллиопа вошел в базилику в окружении вооруженного эскорта и огласил папе декрет Константа о его низложении как «узурпатора, занимавшего святой престол без утверждения императора. Духовенство ответило на это анафемой; затем поднялся страшный шум»^[13]. Папу стащили с ложа и «повлекли его во дворец цезарей. В ночь на 18 июня папу посадили на корабль… и повезли к Порто. Все духовенство готово было сопровождать папу в заточение, но экзарх разрешил папе взять с собой только шесть… слуг и приказал затворить ворота, опасаясь, что римляне бросятся освобождать своего епископа»^[14].

Корабль, который святой Мартин называл своей тюрьмой, обогнув берега Италии, доставил его на остров Наксос, где он находился в течение года под домашним арестом в одной из гостиниц. Режим содержания исповедника был настолько жестоким, что ему за все это время позволено было совершить омовение два или три раза. «Хотя, – по словам А.П. Лебедева, – …римские клирики и приезжали к нему, привозя все, что нужно было для несчастного страдальца, но ничего этого не доходило до Мартина. Стражи… брали приносимое себе, а приносителей со стыдом и бесчестием выгоняли вон, говоря: вы враги императора, когда выражаете любовь к врагу императора»^[15].

Тем временем в Риме по указанию императора избран был новый папа Евгений, который в течение трех лет, до своей смерти в 657 году, занимал первосвятительскую кафедру Запада. Император утвердил его избрание 10 августа 654 года. Участие римского клира в поставлении нового папы при его живом предшественнике, хотя и арестованном, но еще не осужденном формально – ему еще только предстояло пройти через процесс по обвинению его в государственной измене, – обозначало своего рода отречение от святого Мартина. Во всяком случае идти против воли Константа его римские подданные не дерзнули. Правда, от папы Евгения не удалось получить согласия ни на признание монофелитского учения, ни на одобрение «Типоса», но, в отличие от святого Мартина, он не отважился на публичное осуждение ереси.

В сентябре 654 года Мартин Исповедник был доставлен в столицу империи и препровожден в городскую тюрьму, режим в которой был для него более суровым, чем под арестом на Наксосе. Ему по-прежнему отказывали в купанье, столь необходимом при его болезни, и даже не давали воды, чтобы умыться. На 63-й день тюремных уз, 19 декабря, папу доставили на носилках (идти он был не в силах) для суда над ним в сенат. Стоять самостоятельно он не мог, поэтому двое стражников поддерживали его. Председательствовал на суде сакеларий Вуколеон. Начиная допрос, Вуколеон сказал: «Жалкий человек, какое зло тебе сделал император?» Папа молчал. Тогда ему сказали: «Ты молчишь, но вот свидетели, которые изложат обвинения на тебя». Когда свидетелей начали приводить к присяге, святой исповедник сказал: «К чему губить души этих людей?» Мартин сам захотел изложить все обстоятельства дела. Когда ему предоставили слово, он начал с упоминания «Типоса», который был опубликован и выслан в Рим. Но судьи сразу прервали его: «Ничего не говори о вере, мы сами христиане и православные», – процессу решили придать исключительно политический характер, оставив в стороне богословские темы. Увидев такой поворот дела, обвиняемый сказал: «Делайте со мной, что хотите, и чем скорее, тем лучше; знает Бог, что не можете более облагодетельствовать меня, как если отсечете мне голову мечом»^[16].

С цепью на шее папу Мартина вывели. Чиновник пригласил толпу анафематствовать «преступника». Народ молчал

О ходе и результатах судебного заседания доложили императору, а затем подсудимому был объявлен смертный приговор. После его оглашения папа был передан епарху города со словами: «Возьми Мартина и рассеки его на части»^[17]. Со святого сняли первосвященническое облачение и разодрали его, не пощадили и нижнюю одежду, оставив папу полуобнаженным на холоде. «Чиновник пригласил толпу анафематствовать преступника. Откликнулись лишь немногие. Народ был удручен… С цепью на шее… папу провели в… преторий»^[18], а затем ввергли в тюрьму, где содержались приговоренные к смерти преступники. В ту пору патриарх Константинопольский Павел, один из монофелитских ересиархов, находился при смерти в своих покоях. Император навестил его и, вероятно надеясь обрадовать умирающего, сообщил ему о приговоре, вынесенном Мартину, но тот отреагировал на это сообщение иначе, чем предполагал Констант. «Увы мне, – воскликнул он, – вот еще вина моя на грядущем суде! Не горе ли, что так обращаются с первосвятителями!»^[19]. Павел упросил императора отменить приговор о смертной казни Мартина.

После трехмесячного заточения в константинопольской тюрьме в марте 655 года Мартин Исповедник был отправлен в ссылку в Херсонес Таврический. Его и там содержали в черном теле, не давая ему хлеба в достаточном количестве, отчего у него возникло, вероятно, ошибочное впечатление, что и все население Тавриды страдает от нехватки этого важнейшего продукта, так что он писал в одном из своих посланий, адресованных в Рим: «Хлеб известен здесь только по имени»^[20]. В этом послании святитель горько сетует, что его родственники, друзья и римские клирики забыли о нем: «Я удивлялся и удивляюсь безучастию моих друзей и родни. Они забыли о моем несчастии. Кажется, не хотят даже знать, существую ли я еще на свете или нет. Хотя Римская Церковь и не имеет денег, но она богата, по милости Божией, хлебом, вином и всем нужным для жизни. Очевидно, на людей напал страх, так что они чуждаются даже исполнения заповедей Божиих, страх, где не должно быть никакого страха»^[21].

Ссылка святого исповедника продолжалась недолго – пять месяцев: 16 сентября 655 года он отошел ко Господу. Его мощи были впоследствии перенесены в Константинополь в храм Влахернской Божией Матери, а оттуда, вероятно уже только в IX веке, – в Рим.