Краткий конфликт лета 1379 г., участниками которого стали известные в истории России лица (к тому же прославленные в лике святых Русской Православной Церкви), еще ни разу не рассматривался в аспекте средневекового права. Между тем, его правовая сторона крайне интересна, поскольку затрагивает тему иммунитета церковного клира. Эта тема традиционно обозначается в римском праве как SQS и относится к разделу privilegium canonis. Соответствующие правила находятся в Decretum Gratiani (C. XVII. q. 4. c. 21-4, 22 etc.).[i]
Многие современные историки до сих пор вслед за Н.М. Карамзиным полагают, что епископ Дионисий вероломно нарушил клятву, данную им великому князю Дмитрию Донскому, подвел своего «поручника старца игумена Сергия» и бежал из-под стражи, куда он был заключен по приказу правителя. В данном случае возникает целый ряд вопросов, нуждающихся в правовой оценке. Прежде всего, допустимость участия игумена (!) как поручителя в правовом процессе епископа. Во-вторых, правовые основания содержания епископа под стражей. В-третьих, вероятность самого принесения какой-либо клятвы епископом. Все эти вопросы, кодифицированные в византийских правовых источниках, так или иначе были регламентированы в то время и на Руси, о чем можно судить благодаря таким историческим памятникам, как послания митрополита Киприана, Псковская судебная грамота и др. Причем послания митрополита Киприана позволяют, например, уточнить состав и структуру бытовавшего в его время византийского номоканона, что до сих пор не становилось предметом специального исследования.
Напомним, что Собор под патронатом и при активном участии великого князя Дмитрия Ивановича состоялся в Кремле, предположительно, после успешного военного похода «на Литовскыя городы и волости» в декабре 1378 г.[ii] В древнейшей редакции летописной «Повести о Митяе» - единственном источнике, содержащем информацию о работе Собора,- названы по имени лишь 2 члена «синода»: нареченный митрополит, архимандрит Михаил-Митяй и его главный оппонент суздальский епископ Дионисий.[iii] После того как великий князь предложил собравшимся «по повелению же княжю» иерархам возвести архимандрита Михаила во епископа, в помещении, где проходил Собор, воцарилось молчание: «ни един от них (архипастырей - здесь и далее наши уточнения) дръзну рещи супротив Митяю», и только «Дионисии, епископ Суждалскии, повъзбрани князю великому, рек: «Не подобаеть тому тако быти». Хотя великий князь Дмитрий Иванович, согласно летописным источникам, действовал по совету Михаила-Митяя на основании «книгы Намаканон, яже суть правила апостолскаа и отечьскаа» (вероятно, Апост. 1; Карф. 61; Ант. 23), а также мог использовать правовой прецедент с поставлением в русские митрополиты Климента Смолятича без санкции Константинополя,[iv] однако позиция епископа Дионисия оказалась более аргументированной. Современные исследователи затрудняются с определением правовой базы возражений суздальского епископа,[v] тем не менее, известен целый ряд канонов, воспрещающих поставление епископа «без соизволения митрополита»: 4 и 6 правила I Вселенского (Никейского) собора; 28 правило IV Вселенского (Халкидонского) собора; 3 правило VII Вселенского (Никейского) собора; 19 правило Антиохийского собора; 13 и 60 правила Карфагенского собора и др. Демарш епископа Дионисия увенчался успехом, и спасский архимандрит, несмотря на сильное давление со стороны светской власти, остался в сущем сане. Впрочем, в ярлыке хана Мухаммеда Бюлека, выданном в Орде на Днепре 28 февраля 1379 г., Михаил, «воссев в митрополии города Владимира», был официально признан главой церковной иерархии на Руси.[vi]
Суздальский владыка, между тем, отнюдь не собирался уступать победу ни Михаилу-Митяю, ни стоявшему за ним великому князю Дмитрию Ивановичу. Пренебрегая обвинениями во властолюбии, он приготовился отправиться в Константинополь, дабы известить вселенского патриарха о той драматической коллизии, что возникла в управлении Русской епархией после кончины митрополита Алексия. По свидетельству «Повести о Митяе», великий князь обратился к суздальскому епископу с краткой, но весьма энергичной речью, повелев «не ити къ Царюграду, да не сътвориши пакости никоея, споны Митяю, дондеже приидет в митрополитех». Однако судя по тому, что после беседы с епископом Дионисием великий князь Дмитрий Иванович отдал приказ о его аресте («Дионисиа нужею удержати») и заключении в темницу, неуступчивый иерарх наотрез отказался исполнить княжескую волю. Его тюремное заточение, по предположению некоторых историков, пришлось на весну - лето 1379 г.[vii]
Скорее всего, строптивый суздальский епископ вряд ли был бы выпущен из узилища вплоть до возвращения Михаила-Митяя из Константинополя, но епископ Дионисий, «преухитри князя великаго словом худым», обратился к нему с просьбой об освобождении: «ослаби мя и отпусти мя, да живу по воле (твоей); а уж къ Царюграду не иду без твоего слова; а на том на всем се поручаю тобе по собе поручника старца игумена Сергия».[viii] Великий князь Дмитрий Иванович поверил епископу Дионисию, «устыдевся поручника его», и отпустил на волю, взяв с него клятвенное обязательство ни в чем не препятствовать Митяю и не ездить без разрешения в Константинополь: «ти не ити к Царюграду без моего слова, но ждати до году Митяевы митрополии», на чем подчас акцентируют внимание авторы.[ix] Но как только епископ Дионисий обрел свободу, он «с неделю не помедли и въскоре бежанием побежа к Царюграду, обет свой измени, а поручника свята выдал», причем маршрут бегства был, по всей видимости, заранее спланирован суздальским епископом, который «поиде въ Царьград... въ судех Волгою къ Сараю», чтобы «въ едино время, токмо не въ един путь» с Митяем достичь Византии.[x]
По мнению А.В. Карташева, когда великий князь освободил епископа Дионисия, «тот не пожалел своего поручителя» и тайно покинул Русь.[xi] Такого же мнения придерживался и о. Иоанн Мейендорф, что епископ Дионисий, стоявший на крайних позициях, решил бороться с московским сепаратизмом в самом Константинополе: «тайно от великого князя и своего поручителя преп. Сергия», он бежал из Москвы и по Волге отправился в Византию».[xii] Существует и несколько иная оценка событий, что маковецкий игумен Сергий, дав поручительство за суздальского епископа, стал жертвой «вероломства Дионисия», если верна интерпретация указания Жития Сергия Радонежского на угрозу Митяя «разорити» после своего поставления в митрополиты Троицкий монастырь.[xiii]
К сожалению, вынося столь эмоциональные оценки, историки обходили молчанием правовую сторону самого конфликта, которая представляет несомненный интерес для нашей темы. Прежде всего, следует отметить, что суд над епископом в юрисдикции Константинопольского патриархата регламентировал «Номоканон в 14 титулах» 883 г., который был утвержден Константинопольским Собором 920 г. как кодекс, общеобязательный для Вселенской Церкви (Титул IX. Глава 5).[xiv] В том же разделе Номоканона указано, что клирики выставляют поручителем за себя эконома или церковного экдика (Титул IX. Глава 1).
В данном контексте важно определить, прежде всего, правовой статус «старца игумена Сергия», позволивший ему стать «поручником» суздальского епископа перед великим князем. Из летописных источников известно, что для примирения «усобицы» между суздальским князем Дмитрием Константиновичем и его младшим братом Борисом из Москвы был направлен в Нижний Новгород именно игумен Сергий, миссия которого датируется исследователями 1365 годом.[xv] Причем в Рогожском летописце под 1363/64 г. имя маковецкого игумена при перечислении митрополичьих апокрисиариев не упоминается, но тексты самих летописных статей в Своде 1408 г. и в «особой обработке Свода 1448 г.» вполне позволяют предположить, что речь идет о двух разновременных событиях, описанных к тому же по источникам, генеалогически не связанным между собой. В Московском своде 1479 г. отмечено, что «...Тое же зимы (1365/66 г.) прииде посол из Орды от царя Баирам Хози и от царицы Асан, и посадиша в Новегороде Нижнем на княженьи князя Бориса Костянтиновича. Князь великы Дмитреи Ивановичь посла в Новъгород Нижней ко князю Борису Костянтиновичю игумена Сергея, зовучи его на Москву к себе, да смирит его с братом его со князем Дмитреем, он же не поеде, игумен же Сергеи затвори церкви в Новегороде».[xvi] Пожалуй, одним из самых уязвимых мест в рассказе о миссии игумена Сергия в Нижний Новгород в 1365 г. остается усвоение ему в летописи звания посла великого князя, которому действительно не подобало «затворять» нижегородские храмы. Объяснение этому можно дать следующее. Право наложить интердикт, разумеется, принадлежало маковецкому игумену лишь в том случае, если он был апокрисиарием митрополита. Однако это высокое звание отнюдь не может служить препятствием для присоединения его к великокняжескому посольству, одновременно посланному к Борису Константиновичу. Не исключено, что именно в Нижнем Новгороде во время княжеской «усобицы» впервые в 1365 г. повстречались и свели знакомство маковецкий игумен Сергий и печерский архимандрит Дионисий, будущий суздальский епископ.[xvii]
Правовой анализ столь редкого случая с задержанием епископа Дионисия Суздальского по приказу великого князя требует весьма четкого определения норм средневекового права, регламентировавших права сторон в этом конфликте. Для решения поставленной задачи подспорьем может стать аналогичный инцидент годом ранее, который хорошо документирован. Напомним, что летом 1378 г., вскоре после преставления митрополита Алексия 12 февраля, митрополит Киприан, списавшись с игуменами Сергием Радонежским и Феодором Симоновским, сделал попытку вступить в свои права митрополита «киевского, русского и литовского» вопреки воле великого князя Дмитрия Ивановича, но был схвачен около Москвы, провел ночь в заточении, а затем был выдворен. Сохранились три послания митрополита к игуменам Сергию и Феодору, в которых подробно рассказано об этом происшествии. Первое написано 3 июня из Любутска, непосредственно перед попыткой проникнуть в Москву, второе - 23 июня, сразу же после выдворения. Оно представляет собой уже публицистическое произведение, рассчитанное на то, чтобы его - под угрозой церковного отлучения - читатели сохраняли и распространяли.[xviii]
Благодаря прекрасной информированности митрополита Киприана в области византийского права, второе послание насыщено множеством ссылок на каноны, что делает его незаменимым источником для научной реконструкции основной редакции номоканона, имевшей хождение на Руси в рассматриваемый период. Касаясь личной неприкосновенности епископа, митрополит Киприан приводит правило о предании анафеме мирянина, поднявшего руку на архиерея: «Слышите же, что глаголеть сбор святый, иже Перво-вторый именуемый, събравшися в храме Божий Слова Премудрости, рекше в Святей Софии. Глаголеть бо того сбора святаго правило 3-ее сине: "Аще кто от мирьскых, огосподився и преобидев убо божественых и царскых повелений, преобидев же и страшных церковных обычаев и законоположений, дерзнеть святителя кого бити, или запрети - или виною, или замыслив вину, - таковый да будет проклят"». В данном случае митрополитом цитируется 3-е правило «великого собора в Св. Софии» (879-880), который он именует «Перво-вторым», каковым в канонических трудах принято считать собор в Константинополе (859-861). Но митрополит Киприан вовсе не допустил ошибки, поскольку в толковании Вальсамона на каноны X поместного Константинопольского собора 879-880 гг.,[xix] которые вошли во вторую редакцию «Номоканона в 14 титулах» 883 г., именно этот собор был назван «Перво-вторым». На основании выявленных данных можно с полным основанием признать, что митрополиту Киприану была известна вторая редакция «Номоканона в 14 титулах» 883 г. с толкованиями канониста Вальсамона.
Следует отметить, что в самом тексте 3-го правила речь идет о наказании за нанесение оскорбления епископу беспричинно, или вследствие вымышленной причины (χωρίς αίτιας ή και συμπλασάμενος αίτίαν). Однако в толковании Вальсамона на это правило особо подчеркнуто, что даже при наличии благословной причины (εξ ευλόγου αίτιας) мирские власти не имеют никакого права бить или заключать в темницу епископов, так как только соборам принадлежит право наказывать архиереев.[xx] Примечательно, что ранее Константинопольского собора 879-880 гг. аналогичное правило было принято на Западе собором в Риме 862 или 863 гг. (c. XIV) с той же мерой наказания в виде excommunicatio. Лишь недостаточным знанием канонической стороны вопроса можно объяснить позицию отдельных историков, у которых «вызывает недоумение известная почтительность в отношении Киприана, выразившаяся в отказе от физической расправы».[xxi]
Еще одной темой второго послания митрополита Киприана, которое могло быть использовано епископом Дионисием как канонический источник во время полемики с архимандритом Митяем на Соборе 1378 г., стало доказательство незаконности передачи митрополичьей власти «по наследству». Опровергая слухи якобы о благословении Митяя в преемники митрополитом Алексием на смертном одре, митрополит Киприан ссылается на 76 Апостольское правило: «Не подобаеть святителю брату, или сыну, или иному сроднику, или другу даровати и на святительское достояние поставляти его же хощеть. Наследники бо своего епископьства творити неправедно есть и божия даровати пристрастием человечьскых. Не подобаеть бо божию церковь под наследники подъкладати. Аще же кто таково створить, разрушено таковое поставление да будеть. Сам же створивый да отлучен будеть». [xxii]
Важное значение для уяснения данного прещения в каноническом праве имеет 23 правило Антиохийского собора, на которое также опирается в своем послании от 23 июня 1378 г. митрополит Киприан: «Не подобаеть епископу, аще и на конець жития своего, иного оставляти наследника в себе место». Нелишне будет заметить, что вопрос о законности наследовании высшей церковной власти приобрел особую остроту именно в истории Русской Церкви. Так, после смерти патриарха Тихона 7 апреля 1925 г. митрополит Сергий (Страгородский) поднял вопрос о канонической состоятельности единоличной передачи Патриаршества («Завещание» патриарха Тихона) и запрете епископу поставлять преемника по 23 правилу Антиохийского собора.[xxiii] Не отрицая существования такого запрета в данном правиле, митрополит Сергий посчитал, что при единоличной передаче патриархом Тихоном своей власти первосвятительская кафедра осталась Sede vacante, а само патриаршее завещание было единогласно утверждено в день погребения 12 апреля 1925 г. письменным актом 58 архиереев,[xxiv] что, по его мнению, не противоречило определению Собора 1917-1918 гг. Речь идет об определении Собора от 25.01.1918 г. о праве патриарха на единоличное управление и назначение себе преемника: «В случае болезни, смерти и других печальных для Патриарха возможностей предложить ему из брать нескольких блюстителей патриаршего престола, которые в порядке старейшинства и будут блюсти власть Патриарха и преемствовать ему».[xxv] Согласно соборному определению, местоблюститель не имел патриаршего права возношения его имени по церквам патриархата, а также права обращение от своего имени с посланиями к всероссийской пастве, что касалось и заместителя третьего местоблюстителя митрополита Сергия (Страгородского).
Определение Собора от 25.01.1918 г. было закреплено постановлением ВЦУ от 20.11.1920 г. № 362 о праве патриарха на единоличное управление и назначение себе преемника. По мнению известного канониста С.В. Троицкого, если бы единоличное назначение блюстителя патриаршего престола противоречило 23 правилу Антиохийского собора, то ни определение Всероссийского Собора, ни согласие епископата Русской Церкви не могло бы оправдать такой порядок, ибо ни одна поместная Церковь не вправе нарушать каноны, постановленные или утвержденные Вселенской Церковью. Но в 23 правиле Антиохийского собора, как считает С.В. Троицкий, речь идет не об административном акте назначения местоблюстителя, а о литургическом акте хиротонии.[xxvi] Ошибочность подобной трактовки легко установить на основании полного текста данного канона: «Κανών ΚΓ': Έπίσκοπον μή έξεΐναε άντ αύτου καθισταν έτερον εαυτού διάδοχον, κάν προς τη τελευτη του βιου τυγχάνη· eί δέ τι τοιούτον γίγνοιτο, ακυρον είναι την κατάστασιν. Φυλάττεσθαι δέ τον θεσμόν τον έκκλησιαστίκόν περιέχοντα, μή δεϊν άλλως γίνεσθαι έπίσκοπον, ή μετά συνόδου και έπικρίσεως επισκόπων, των μετά την κοίμησιν του άναπαυσαμενου την έξουσίαν εχόντων του προάγεσθαι τον άξιον».[xxvii]
Помимо тщательного итирования самих канонов, воспрещающих наследование епископии, митрополит Киприан приводит в своем послании и толкование на них, причем не только из канонов (32 правило Карфагенского собора), но и собственное: «Се же и израильтяном отречено бысть. На Моисиа бо яко вину вскладають, зане Арона и сыны его на свяшенничьство възведе. И аще бы Бог не знамением свяшеньничьство их укрепил, изгнани быша были святительства (Чис. 16, 1-50)».[xxviii] Правовые основания для своего довода о том, что умирающий епископ не вправе рукоположить другого вместо себя, митрополит Киприан мог найти и в тексте «Номоканона в 14 титулах» (Титул I. Глава 18). Вместе с тем уже сам правовой прецедент предложения о наследовании митрополичьей кафедры (ср. аналогичный эпизод в ходе личной встречи митрополита Алексия и игумена Сергия Радонежского)[xxix]обнаруживает проникновение в церковный правопорядок понятия феодальной κληρονομια, разрешающего наследование императорского трона с династической точки зрения.[xxx]
Как бы то ни было, факт какого-либо благословения умирающим митрополитом архимандрита Митяя, о чем циркулировали упорные слухи, с точки зрения митрополита Киприана не выдерживает никакой критики: «А что клеплють митрополита, брата нашего, - что он благословил есть его на та вся дела, тъ есть лжа». Приводя в доказательство соответствующие церковные правила (34 Апостольское правило и 9 правило Антиохийского собора), митрополит Киприан, как показывает наше исследование, цитирует синопсис 34 Апостольского правила, написанный канонистом Аристином.[xxxi] Таким образом, митрополит подводит адресатов своего второго послания к мысли, что московский первосвятитель Алексий не мог - даже если бы хотел - назначить архимандрита Митяя своим преемником против воли других русских епископов, в частности, епископа Дионисия Суздальского.
Наиболее трудной задачей для митрополита Киприана было понудить своих читателей усомниться в легитимности возвышения архимандрита Митяя по воле великого князя. Помимо чисто моральных аспектов, эта задача осложнялась тем, что константинопольский патриарх Макарий передал «своими грамотами» кафедру Великой Руси Михаилу-Митяю, «о котором знал, что он находится в чести у благороднейшего князя кир Димитрия».[xxxii] Однако подобное вмешательство правителя в избрание епископа категорически отвергалось, согласно византийскому праву, на что и сослался митрополит Киприан (30 Апостольское правило).[xxxiii] Осуждение тех, кто посредством мирских властей становится епископом, кодифицировано и «Номоканоном в 14 титулах» (Титул I. Глава 22). В связи с этим вновь следует указать на использование митрополитом Киприаном второй редакции «Номоканона в 14 титулах» 883 г., куда вошло «Послание о симонии» патриарха Тарасия, также процитированное в митрополичьей грамоте от 23 июня 1378 г.
Насколько распространенным было среди епископата того времени на Руси такое доскональное знание византийских памятников канонического права, которое отличало митрополита Киприана, можно непредвзято судить по одному из сохранившихся документов из канцелярии суздальского архиепископа Дионисия. В 1382 г. Константинопольский патриарх Нил послал архиепископа Дионисия, как «священных канонов известна хранителя», для вразумления псковских еретиков-«стригольников», и в Пскове по просьбе братии Снетогорского монастыря архиепископ Дионисий составил уставную грамоту о соблюдении правил иноческого общежития, «възрев в Номоканон, во правила святых отец».[xxxiv] В грамоте архиепископа Дионисия приводится правило «мнихом ничтоже подобает своего имети, но все свое предати монастырю въ власть» со ссылкой на 6 канон V Вселенского собора.[xxxv] Однако на самом деле данное правило было дано на Константинопольском Двукратном соборе 861 г.,[xxxvi] что лишний раз свидетельствует о недостаточном знакомстве русских архиереев со второй редакцией «Номоканона в 14 титулах», где представлено и правило, цитированное архиепископом Дионисием.
В своем протесте против нанесенного ему великим князем «бесчестья» митрополит Киприан руководствуется нормами и действует исключительно в системе византийского права, указывая даже на возможность своей апелляции к вселенскому патриарху («есть у мене патриарх, болший над нами, есть великий сбор») в полном соответствии с толкованием Вальсамона на 3 канон Константинопольского собора 879-880 гг., что лишь соборам принадлежит право наказывать архиереев. Непосредственно апелляции клирика, правда, только в случае несогласия с решением своего правящего архиерея, а не светского правителя, посвящен другой канон - 12 правило Антиохийского собора, в толковании на который Вальсамон особо подчеркивает статус василевса как высшей законодательной инстанции в византийском государстве. Приравнивая апелляцию к «большему Собору епископов», дозволяемую правилом, к обращению на имя вселенского патриарха, Вальсамон ссылается на 137-ю новеллу императора Юстиниана, запрещающую противоречие решению патриарха. Дальнейшее толкование посвящено вопросу возможности апелляций решений уже константинопольского патриарха. Ведь тот отвечает перед царём за рукоположение излишнего числа клириков (согласно 3-й новелле императора Юстиниана), а значит подлежит суду царскому? Или же возможность апелляции зависит от статуса обращающихся с нею лиц? Или «характер дела» должен послужить основой апелляции? Отвечая на все эти вопросы, Вальсамон ссылается на то, что доставшиеся от языческой Римской империи правовые нормы не во всём могут быть использованы в христианской Византии.
Да, по толкованию канониста Вальсамона, василевс имеет власть судить патриарха константинопольского - но только лишь он один как верховный законодатель всей империи. Более того, это отчасти и его обязанность: «Поелику законом постановлено, чтобы никто не терпел от другого обиды, то и сам патриарх может быть судим царём как блюстителем Церкви - если бы, например, он был обвиняем в святотатстве или неправославии, или в каком-нибудь другом преступлении; ибо мы видели это на практике в разные времена». Ближайший пример этому, бывший на памяти самого канониста, - обвинения против знаменитого патриарха Михаила I Кирулария (1043-1058), зачитанные от лица императора известным Михаилом Пселлом. Позднее такая же история повторится в палеологовскую эпоху, вскоре по вступлении на императорский престол Андроника II Палеолога Старшего (1282-1328), противника унии с латинянами, когда патриарх Иоанн XI Векк (1275-1282) будет низвергнут за вероотступничество с константинопольской кафедры по указу василевса, которого оратор Никифор Хумн восславит как архиерея-ревнителя веры.[xxxvii] Мнение Вальсамона разделял в XIII в. и византийский канонист архиепископ Димитрий (Хоматиан), считавший, что император «есть мерило в отношении к церковной иерархии, законодатель для жизни и поведения священников, его ведению подлежат споры епископов и клириков и право замещения вакантных кафедр».[xxxviii]
Ссылаясь на возможность апелляции к вселенскому патриарху и к «великому сбору», митрополит Киприан подчеркивает свой иммунитет перед судебным преследованием со стороны московских властей. Между тем, правовое поле на Руси к тому времени претерпевает некоторые изменения, так как великий князь Дмитрий Иванович в своей политике начинает руководствоваться целями восстановления сакрального статуса русского государя, в том числе в области взаимоотношений Церкви и государства.[xxxix] На это указывает, в частности, тот факт, что в 1371 г., узнав, что тверской князь Михаил Александрович пришёл из Орды с ярлыком на великое княжение, великий князь Дмитрий Иванович рассылает указ о всеобщем крестном целовании московскому правителю: «по всемъ городомъ бояре и люди превелъ къ целованию не датися князю великому Михаилу, а въ землю его на княжение на великое не пустити».[xl] Известен прецедент более раннего времени, о котором сообщается в поздних летописях, например, в Московском летописном своде конца XV в.: «князь же великы Всеволод (Всеволод Юрьевич Большое Гнездо (1154-1212)) созва всех бояръ своихъ с городовъ и съ волостеи, епископа Иоана, и игумены, и попы, и купци, и дворяны и все люди и да сыну своему Юрью Володимерь по собе и води всех къ кресту и целоваша вси людие на Юрьи...».[xli] Заслуживает внимания, что в случае объявления всеобщего крестного целования все духовенство, включая епископат, также должно было приносить клятву.
На средневековом Западе была известна всеобщая присяга подданных (Untertaneneid) императору, которую предписывал, например, капитулярий Карла Великого 802 г. В пределах византийской ойкумены также практиковалось принесение присяги василевсу, как показывает повеление императора Мануила I Комнина (1143-1180) о приводе всех жителей Константинополя к присяге на верность порфирородному младенцу - давно ожидаемому сыну и наследнику престола Алексею II, объявленному с самого дня рождения императором, согласно свидетельству Никиты Хониата.[xlii] А синодальный акт от 24 марта 1171 года вселенского патриарха Михаила III Анхиала показывает, что почти в то же самое время наравне со всеми гражданами обязаны были дать такую же присягу и все находившаяся в Константинополе духовные власти, начиная с патриарха, и что эта присяга предназначалась и на будущее время для каждого вновь поставляемого apxиерея.[xliii] Это было чрезвычайною мерою охраны интересов правящей династии. Примечательно, что среди 24 членов патриаршего синода, на котором составлен был этот акт, упоминается на двенадцатом месте митрополит «́Ρωσίας» Михаил, которого иногда включают по недоразумению в число киевских митрополитов.[xliv] При этом полностью игнорируется исторический факт нахождения в Крыму византийской митрополии «́Ρωσίας», которая упоминается в близких по времени договорах василевсов с генуэзцами 1169 и 1192 гг.[xlv]
По мнению А.С. Павлова, до правления императора Мануила I Комнина apxиереи не были обязаны формально присягать василевсу и его наследнику.[xlvi] Обычай требовал только, чтобы каждый новопоставленный иерарх был представлен императору и произнес перед ним особую молитву о его благополучном, многолетнем, мирном внутри, победоносном вовне царствовании и о сохранение царского престола в его роде до конца веков.[xlvii] В чинопоследовании apxиерейской хиротонии, употреблявшемся в Константинопольском патриархате до самого падения Византийской империи, удержалась только форма клятвенной присяги, по которой поставляемый apxиерей обязывался свято сохранять догматы и предания Вселенской Церкви, соблюдать церковный мир и во всем повиноваться священноначалию (патриарху или митрополиту). Но в некоторых византийских источниках XIV в. косвенно упоминается и синодальный «томос», изданный при Мануиле Комнине, с указанием церковной анафемы тем, кто злоумышлял против его сына и наследника Алексея. В частности, юрист Константин Арменопул в самый разгар династического кризиса при Иоанне Кантакузине включил синодальный акт от 24 марта 1171 года в состав своего Шестикнижия, особо отметив меру возмездия (анафему) за посягательство на законную власть, что вызвало немедленное опровержение со стороны вселенского патриарха Филофея (Коккиноса). Актуализация данной нормы канонического права в ходе противоборства партий Иоанна V Палеолога и Иоанна Кантакузина расценивается большинством исследователей как правовое предостережение против узурпации престола,[xlviii] и это несомненно должно было получить резонанс на Руси и найти самый непосредственный отклик в среде сторонников митрополита Киприана, поставленного на русскую кафедру патриархом Филофеем.[xlix]
В этой связи следует отметить, что у Льва Диакона упоминается похожий прецедент с синодальным «томосом», который был составлен архиереями по указу императора Никифора II (963-969) с запрещением каких бы то ни было церковных постановлений без санкции императора.[l] При василевсе Иоанне I Цимисхии (969-976) был схвачен епископ Стефан из Авидоса, вставший на сторону мятежника Варды Фоки, и тут же предан на светский суд в дикастирию: «Когда Стефан был уличен в преступлении и были раскрыты все его замыслы, император отправил дело в синод епископов, чтобы Стефана лишили священнического сана».[li] Вряд ли это противоречило каноническому праву, как полагают некоторые византинисты, поскольку опиралось на установленный обычай клятвенной присяги императору всех подданных Византийской империи, включая архиереев. В Historia Romana Никифоры Григоры отмечен факт присяги «всего римского народа» Андронику II Палеологу «во всем, в чем обыкновенно присягают царям», причем весь клир Константинопольского патриархата во главе с предстоятелем присягал по-особому: «Патриарх же и все духовенство, изложив свои клятвы в грамотах, приложили их к священным кодексам, обещаясь за себя и за всех своих преемников в церкви сохранять к нему ненарушимую верность».[lii]Присяга всего духовенства, включая епископат, кодифицированная в византийских правовых источниках, непременно должна была стать нормой местного права для большинства государств в правовой орбите Константинополя. В противном случае стала бы очевидна коллизия, когда архиерей приносил верноподданническую присягу василевсу, но был бы свободен от клятвенных обязательств перед своим правителем. В данной связи необходимо привлечь древнерусский чин архиерейской хиротонии 1423 г., где сохранился текст присяги поставляемого в епископы.[liii] В этой присяге, помимо исповедания веры и вообще изложения прямых обязанностей епископа, обращают на себя особое внимание те черты, которые характеризуют отношения поставляемого епископа к митрополиту. Особый интерес вызывает тот факт, что текст присяги, особенно во второй ее части, составлен под сильным византийским влиянием. Новопоставленный приносил клятву, что он не признает никакого иного митрополита, кроме того, которого пришлют из Константинополя.[liv] Епископ брал на себя обязательства не предпринимать каких-либо действий на территории чужой епархии без санкции митрополита, исправно вносить «пошлины» в пользу митрополичьего престола, «без слова всякого» являться к митрополиту по его первому вызову, даже если бы «князья и бояре» его епархии были против этого. Внесение в чин поставления последней статьи было связано с обязанностью митрополита «дозирать» за «делом церковным» на территории подчиненных ему епархий и не только отменять принятые там неверные действия, но и «казнити» виноватого. Имеется ряд свидетельств о том, что указанные нормы соблюдались на практике, как показывает разбор дела новгородского архиепископа Иоанна, который явился в Москву по вызову митрополита Киприана в 1401 г. Тем самым с помощью архиерейской присяги епископ входил в косвенное подчинение византийскому императору, поскольку в большинстве Церквей, кроме автокефальных, митрополит ставился исключительно в Константинополе, где и приносил клятву верности василевсу.
Действенность такого правопорядка на территории Киевской митрополии в рассматриваемое время можно проследить на примере Галицко-Волынского княжества. Напомним, что первый и последний галицкий князь из династии Пястов Юрий II Болеслав Тройденович при своей коронации 1325 г. принес клятву и присягу на Евангелии, что, став правителем Руси (titulo Ducis Russiae), не отменит прежних уставов, не притронется к государственной и церковной сокровищнице (re sacra) и не предпримет никаких важных дел без согласия знати, о чем сообщается в Triplici Leopoli Зиморовича 1672 г., составленном по материалам львовских архивов.[lv] В ряде его грамот из Кенигсбергского архива Тевтонского ордена Юрий называется князем и господином Руси, князем всей Малой Руси «dux et dominus Russiаe», «Dei gratia natus dux tocius Russiаe Minoris» (здесь в первый раз встречается термин Малая Русь).[lvi] Эти грамоты от 11 февраля 1334 г. и 20 октября 1335 г. к великому магистру Тевтонского ордена исходили от Юрия совместно с Федором, епископом Галицким, и несколькими сановниками и советниками. Кроме подписи и печати князя, на документах имеются подписи и печати епископа, детко (дядьки князя), судьи и воевод (бельзский, перемышльский, львовский и луцкий).[lvii] Заметим, что в те же годы (1331-1334) в Галицко-Волынском княжестве пребывал и совершал хиротонии митрополит Феогност, что объясняется его опасением за судьбу православия в Галицкой Руси. В 1331 г., в апреле месяце под актами Константинопольского патриархата подписался митрополит Галицкий (ό Γαλίτζης ύπέρτιμος).[lviii] Однако митрополит Феогност сумел через послов в Константинополь низвести Галицкого митрополита на степень обыкновенного епископа, каким этот и является при нем уже в августе того же 1331 г.[lix] До 1353 г. - при митрополите Феогносте - владимиро-волынский епископ Афанасий († 1362) прибыл в Московскую Русь, где вскоре получил при митрополите Алексии переяславскую кафедру. Именно епископ Афанасий Волынский, оставшись местоблюстителем митрополичьей кафедры, рукоположил в священники Сергия Радонежского в Переяславле (летом-осенью 1353 г.). Таким образом, «поручник» епископа Дионисия Суздальского игумен Сергий Радонежский мог знать о нормах византийского права в отношении епископов.
Правда, в случае с епископом Дионисием, помимо известного факта всеобщей присяги великому князю Дмитрию Ивановичу 1371 г., в источниках упоминается и его личная клятва («обет») московскому государю: «живу по воле (твоей); а уж къ Царюграду не иду без твоего слова». Вне всякого сомнения ко времени конфликта со ставленником великого князя Михаилом-Митяем епископу Дионисию было известно второе послание митрополита Киприана от 23 июня 1378 г. с указанием высшей апелляционной инстанции («есть у мене патриарх, болший над нами, есть великий сбор»), поэтому вряд ли будет преувеличением резюмировать, что с заступничеством вселенского патриарха, а, следовательно, и византийского императора были связаны главные надежды суздальского епископа. Не случайно после возвращения на Русь в конце 1382 г. в сане архиепископа Дионисий Суздальский, заручившись грамотами константинопольского патриарха Нила (1379-1388), сумел вернуть доверие великого князя Дмитрия Донского, несмотря на инцидент с поручительством.
Опубликовано: Ульянов О.Г. Поручительство прп. Сергия Радонежского: инцидент с клятвой великому князю Дмитрию Донскому епископа Дионисия Суздальского // Право в средневековом мире. М., 2009. С. 188-209.
[i] Concordia Discordantium Canonum // Corpus Iuris Canonici / Ed. E. Friedberg. Vol. I. Leipzig, 1879; подробное исследование privilegium canonis см.: Génestal R. Le privilegium fori en France du Décret de Gratien à la fin du XIV siècle // Bibliothèque de l'École des hautes etudes. Sciences religieuses. 35, 39. Vol. I-II. Paris, 1921-1924.
[ii] Рогожский летописец // ПСРЛ. Т. XV. Вып. 1. Пг., 1922. Стб. 138.
[iii] Симеоновская летопись // ПСРЛ. Т. XVIII. СПб., 1913. С. 123.
[iv] Ульянов О.Г. Вопросы церковно-археологического освидетельствования мощей на современном этапе // Церковная археология. Вып. 4. СПб., 1998. С. 304.
[v] Прохоров Г.М. Русь и Византия в эпоху Куликовской битвы. Повесть о Митяе. СПб., 2000. С. 144.
[vi] Григорьев А.П. Сборник ханских ярлыков русским митрополитам. СПб., 2004. С. 178, 202.
[vii] Соколов П.П. Русский архиерей из Византии и право его назначения до начала XV в. Киев, 1913. С. 482-487; Кучкин В. А. Сергий Радонежский и борьба за митрополичью кафедру всея Руси в 70-80-е годы XIV в. // Культура славян и Русь. М., 1998. С. 358.
[viii] Симеоновская летопись // ПСРЛ. Т. XVIII. СПб., 1913. С. 123.
[ix] Борисов Н.С. Русская Церковь в политической борьбе XIV-XV веков. М., 1986. С. 103.
[x] Рогожский летописец. Стб. 127-128.
[xi] Карташев А.В. Очерки по истории Русской Церкви. Т.I. М., 1991. С. 307-323.
[xii] Протоиерей Иоанн Мейендорф. Византия и Московская Русь. Очерк по истории церковных и культурных связей в XIV веке // Протоиерей Иоанн Мейендорф. История Церкви и восточно-христианская мистика. М., 2003. С. 484.
[xiii] ПСРЛ. Т. XI. М., 1965. С. 38; Кучкин В.А. Сергий Радонежский // Вопросы истории. М., 1992. № 10. С. 84.
[xiv] Syntagma ton theion kai hieron kanonon ton te hagion kai paneuphemon apostolon, kai ton hieron oikoumenikon kai topikon synodon, kai ton kata meros hagion pateron: ekdothen syn pleistais allais ten ekklesiastiken katastasin diepousais diataxesi, meta ton archaion exegeton kai diaphoron anagnosmaton / hypo G.A. Rhalle kai M. Potle. Athenai, 1852-1859. Vol. 1 (Photiou Patriarchou Konstantinoupoleos ...nomokanones). Далее Rhalles-Potles.
[xv] Муравьева Л.Л. Московское летописание второй половины XIV - начала XV в. М., 1991. С. 132.
[xvi] Московский летописный свод конца XV века // ПСРЛ. Т. XXV. М., 2004. С. 182,183; Ермолинская летопись // ПСРЛ. Т. XXIII. СПб., 1910. С. 114.
[xvii] Протоиерей Иоанн Мейендорф. Византия и Московская Русь. С. 428.
[xviii] Памятники древнерусского канонического права, I // РИБ. Т. VI. СПб., 1880. Стб. 173-186.
[xix] Акты этого собора «Τομος Χαρας» изданы в 1705 г. иерусалимским патриархом Досифеем II (Нотарасом) по рукописи Иверского монастыря на Святой горе Афон (ныне утраченной) - новейшее издание: Δοσιθέου Πατριάρχου Ἱεροσολύμων. Τόμος Χαράς. ed. Βασιλείου Ρηγοπούλου. Θεσσαλονίκη, 1985. P. 90ff.
[xx] Rhalles-Potles. Vol. II. Athens, 1852. P. 710-712.
[xxi] Борисов Н.С. Русская Церковь в политической борьбе XIV-XV веков. М., 1986. С. 109.
[xxii] Оригинальный греческий текст 76 Апостольского правила и толкование Зонары на него: Rhalles-Potles. Vol. II. P. 97-98.
[xxiii] Митрополит Сергий (Страгородский). О полномочиях Патриаршего местоблюстителя и его Заместителя // Журнал Московской Патриархии в 1931-1935 гг. М., 2001. С. 19-20.
[xxiv] Акты Святейшего Тихона, Патриарха Московского и всея России, позднейшие документы и переписка о каноническом преемстве высшей церковной власти. 1917-1943 / Сост. М. Е. Губонин. М., 1994. С. 413-417.
[xxv] Церковные Ведомости, издаваемые при Святейшем Правительствующем Синоде». М., 1918. №№ 3-4. С. 160. Стб. 2.
[xxvi] Троицкий С.В. О неправде карловацкого раскола. Paris, 1960. С. 7.
[xxvii] Rhalles-Potles. Vol. III. Athens, 1852. P. 165-166.
[xxviii] Оригинальный греческий текст 32 правила Карфагенского собора: Rhalles-Potles. Vol. III. P. 386-387.
[xxix] Житие преп. Сергия Чудотворца. Сообщил архим. Леонид. СПб., 1885. С. 130-132.
[xxx] Mauromalis L. Storia del pensiero politico // La cività byzantine dal XII al XV secolo. Roma, 1982. P. 79.
[xxxi] Rhalles-Potles. Vol. II. P. 47; ср. полный текст: Rhalles-Potles. Vol. II. P. 45; 9 правило Антиохийского собора: Rhalles-Potles. Vol. III. P. 140-141.
[xxxii] Памятники древнерусского канонического права. № 33. Прил. Стб. 205.
[xxxiii] Rhalles-Potles. Vol. II. P. 37 (греческий текст имеет два варианта).
[xxxiv] Грамота содержится в сборнике XVI века ГИМ. Син. 562. Л. 404об.-407.
[xxxv] Приводится по изданию: Древнерусские иноческие уставы. М., 2001. С. 215-218.
[xxxvi] Rhalles-Potles. Vol. II. P. 672.
[xxxvii] Nicephorus Chumnos. Encomium in Andronic Palaeolog // Anecdota Graeca. Т. II. Paris, 1830. n. 17. 52-3. 37.
[xxxviii] Rhalles-Potles. Vol. V. Athens, 1855. P. 429.
[xxxix] Ульянов О.Г. Коронация // Отечественная история. Т. 3. М.: Большая Российская энциклопедия, 2000. С. 55.
[xl] ПСРЛ. Т. XV. Вып. 1. Стб. 95.
[xli] ПСРЛ. Т. XXV. М., 2004. С. 108.
[xlii] PG 139. Col. 516.
[xliii] ГИМ. Син. гр. 33. Л.89 об.; Papadopoulos Kerameus A. Άναλεκτα Ιερωσολυμιτικής Σταχυολογιας Εν Πετρουπολει, 1897. P. 109-113; ср.: Grumel V. Les regestes des actes du Patriarcat de Constantinople. Vol. I. Paris, 1947. Fasc. 150-151 (№ 1120).
[xliv] Поппэ А. Митрополиты и князья Киевской Руси // Подскальски Г. Христианство и богословская литература в Киевской Руси (988-1237 гг.). СПб., 1996. С. 460-461.
[xlv] Miklosich Fr., Müller I. Acta et diplomata graeca medii aevi sacra et profana. Bd. 3. Vindobonnae, 1865. S. 35.26-34.
[xlvi] Павлов А. С. Синодальный акт Константинопольского патриарха Михаила Анхиала 1171 года о приводе apxиереев к присяге на верность императору Мануилу Комнину и его новорожденному сыну Алексею, с формою самой присяги // Византийский временник. Т. 2. СПб., 1895. С. 388-393.
[xlvii] Текст этой молитвы напечатан в издании: Habert I. Αρχιερατικό ν sive Potifical ecclesiae graecae. Paris, 1676. P. 497-498.2.
[xlviii] Pitsakes C.G. Γρηγοριου Άκινδύνου Άνéκδοτη πραγματεια περι (Κωνσταντινου) Αρμενοπούλου (Άνάτυπον). Έν Άθήναις, 1974. Σ. 116; Медведев И.П. Правовая культура Византии. СПб., 2001. С.56.
[xlix] Ульянов О.Г. Литургическая реформа в Русской Православной Церкви на рубеже XIV-XV вв. в контексте русско-афонских связей (К 600-летию представления святителя Киприана) // Киприанови четения. Велико Търново, 2008. С. 85, 90.
[l] Лев Диакон. История. М., 1988. VI.4. С. 53.
[li] Лев Диакон. История. VII.2. С. 61.
[lii] Historia Romana. IV. 8-9 // Entstehung und Überlieferung der Historia Rhomaike des Nikephoros Gregoras: insbesondere des ersten Teiles: Lib. I-XI. Koeln, 1975.
[liii] Памятники древнерусского канонического права. № 52. Стб. 438-463.
[liv] Цитируется в послании митрополита Фотия в Литву 1415-1416 гг. / Русский феодальный архив XIV - первой трети XVI вв. Вып. 2. М., 1987. С. 424-425.
[lv] Ульянов О.Г. Коронация. С. 54.
[lvi] Stааtsаrchiv. Königsberg. № 645; Stааtsаrchiv. Königsberg. № 131.
[lvii] Купчинський О.А. Акти та документи галицько-волинського князівства ХІІІ - першої половини XIV століть. Дослідження. Тексти. Львів, 2004. №№ 10-11. С. 174-187.
[lviii] Acta Patriarchatus Constantinopolitani (MCCCXV-MCCCCII) e codicibus manuscriptis bibliothecae palatinae Vindobonensis edita// Ediderunt Fr. Miklosich et Ios. Müller. Vol. I. Wien, 1860. № 73. P. 164; Les régestes des actes du Patriarcat de Constantinopole. Vol. V: Les régestes de 1310 à 1376 / Ed. J. Darrouzès. Paris, 1977. № 2164. P. 122.
[lix] Памятники древнерусского канонического права. № 7. Стб. 434-436, 443-444; Analecta byzantine-russica / Ed. W. Regel. СПб., 1891. С. 53, 56.