Вместе с православием Россия унаследовала от Византии проверенный веками и укорененный в Евангелии способ сотрудничества Церкви и государства — симфонию двух властей, определяющих и направляющих народную жизнь. Церковь заботится о вечной жизни народа и каждого человека перед Лицом Бога, подчиняя все земное, в частности государственное устроение, высшим духовным ценностям, а государство опекает, хранит, направляет временную земную жизнь народа и каждого человека. Церковь заботится о государстве, государство — о Церкви, и в этом двуедином действе они служат Богу и народу. Такое властное взаимодействие было законодательно определено в предисловии к VI новелле святого императора Юстиниана I (в составе его Кодекса римского права 535 года): «Величайшие дары Бога людям от человеколюбия свыше данные — священство (ιερωσύνη) и царство (βασιλεία), одно, служа божественному, другое о человеческом заботясь и управляя, — из одного и того же начала вышли и привели в порядок человеческую жизнь»[1].

Святой Юстиниан пишет об исторически сложившемся образе государственной власти — империи, возглавляемой монархом, царем. Но в православной симфонии властей могут участвовать и другие виды государственного правления. Христианство лишь устанавливает их общее свойство: уподобление Единому Богу-Творцу — Властителю всего сущего. Из этого уподобления проистекает иерархичность как церковной, так и государственной власти, питаемой православием: Церковь стремится к своему возглавлению высшим архиереем, первым среди равных ему по священству (в истории России это митрополиты всея Руси, сначала Киевские, потом Московские и наконец, с 1589 года — патриархи Московские и всея Руси). Точно так же и государство российское всегда стремилось к высшему возглавлению определенным лицом (сначала это были великие князья Киевские, потом Владимирские, Московские, далее, со времени Иоанна Грозного, — цари, наконец, после 1917 года — новые верховные правители, которые, несмотря на заявленное «отделение» государства от Церкви, в разной степени сохраняли с ней таинственную связь, хотя бы порою и в противоборстве). Выдвижение очередного правителя на вершину государственной власти могло совершаться по-разному: наследственно, через выборы, через прямую борьбу с соперниками. Для возникновения симфонии властей важным было, чтобы новое правление утверждалось неким общественным согласием, и главное — освящалось Церковью, призывавшей на главу избранника направляющее, а при необходимости — исправляющее благословение Божие.

Государственная власть, освященная через Церковь Самим Богом, по-русски хорошо определяется словом «самодержавие»: это державная, имперская власть, стремящаяся к вселенскому охвату бытия ради спасения подопечных народов и хранения их верности Богу. Самодержавность означает самостоятельную богоданную устойчивость этой власти, ее независимость от любых чисто человеческих притязаний, усилий, воздействий, ее таинственную прямую поддержку свыше, от Бога, совершаемую при участии Церкви. В истории России более всего подобной власти соответствовало царское самодержавие.

В совершенном виде симфония властей на земле, конечно, недостижима, но важно само стремление к ее осуществлению, и в истории Византии, а затем Руси, России бывали времена заметного приближения к совершенству. В русской жизни таким приближением отмечено, например, сотрудничество в XI веке святого великого князя Ярослава Мудрого и митрополита Киевского и всея Руси святителя Илариона, а в XVI веке — царя Иоанна Грозного и святителя Макария, митрополита Московского и всея Руси.

Однако бывали и времена разлада симфонии, причем самым сильным и опасным стало нестроение 1917 года, когда пошатнулась, и затем сокрушилась царская власть, а с нею ослабело коренное начало самодержавия. Именно в эти грозные годы Церкви пришлось стремительно искать на богословском и управленческом уровне новые способы симфонического взаимодействия с государством ради спасения гибнущего в смуте народа.

Деятельно и самоотверженно послужил сохранению Отечества святитель Тихон, первый после двухвекового синодального периода Патриарх Московский и всея Руси. Его избрание свершилось по истечении нескольких дней после октябрьского большевистского переворота и стало ответом Церкви на углублявшийся разлад симфонии властей.

В течение двух веков Церковь внутренне сознавала, что со времен Петра I, то есть после отмены Патриаршества и учреждения Святейшего Синода, члены которого назначались императором и находились под наблюдением светского обер-прокурора, — древняя симфония властей заметно разладилась, с перевесом в сторону государства. В духовном православном понимании этот перекос в той же мере расстраивал и саму государственную жизнь, угрожая бытию народа. На рубеже XX века ослабление государственной и неразрывно связанной с ней церковной власти сильно ускорилось, обретая катастрофические черты. После особо мощных общественных потрясений царское самодержавие в Манифесте 17 октября 1905 года было вынуждено частично ограничить свою власть, обретая признаки конституционной монархии.

В ходе этих государственных нестроений святитель Тихон, тогда еще архиепископ Алеутский и Северо-Американский, в пастырском слове, произнесенном в Нью-Йоркском соборе 14 мая 1905 года на «день священнаго коронования и помазания на царство Благочестивейшаго Государя Императора Николая Александровича» показал значение царского самодержавия как наиболее совершенного вида православной государственной власти, причем, говоря о царской власти, он в сущности дает и более широкое определение самодержавия как богоданной единоличной и одновременно всенародной, народом востребованной власти вообще: «Власть самодержавная означаетъ то, что власть эта не зависитъ отъ другой человѣческой власти, не почерпается отъ нея, не ограничивается ею, а въ себѣ самой носитъ источникъ бытія и силы своей. Такою и должна быть царская власть. Ибо для чего существуетъ она? <…> Царская власть должна стоять на стражѣ права и справедливости, защищая отъ насилія подданныхъ и особенно сирыхъ и убогихъ, у которыхъ нѣтъ другихъ помощниковъ и защиты. А для этого она и должна быть самодержавна, неограничена и независима ни отъ сильныхъ, ни отъ богатыхъ. Иначе она не могла бы выполнить своего назначенія, такъ какъ ей приходилось бы постоянно трепетать за свою участь и чтобы не быть неизвергнутою, угождать богатымъ, сильнымъ и вліятельнымъ, служить правдѣ, какъ понимаютъ ее эти послѣдніе, творить судъ человѣческій, а не Божій»[2].

Отношение Церкви к царскому самодержавию как важному, но не обязательному условию христианской истории человечества в ее развитии вплоть до пришествия антихриста пророчески выразил еще святитель Феофан Затворник в «Беседовательном толковании Второго Послания к Солунянам», изданном в 1873 году. С одной стороны, он признает распространенное в древнем богословии понимание слов апостола об «удерживающем» (2 Сол. 2:6) приход антихриста как о Римском царстве: «Наши толкователи удерживающею антихриста силою, между прочим, считали и Римское царство. В их время, когда Римское царство еще существовало, можно было на то указывать, основываясь на пророчестве Даниила. В наше время какой-нибудь вес можно давать подобной мысли разве только в таком случае, если под Римским царством разуметь царскую власть вообще, — и это таким образом: царская власть, имея в своих руках способы удерживать движения народные и держась сама христианских начал, не попустит народу уклониться от них, будет его сдерживать. Как антихрист главным делом своим будет иметь отвлечь всех от Христа, то и не явится, пока будет в силе царская власть»[3]. Но, с другой стороны, святитель признает так же распространенное древнее святоотеческое мнение о том, что «удерживает» антихриста Сам Святой Дух: « <…> мешает явиться антихристу то, что еще не всеми слышано и не всеми принято Евангелие и что благодать Духа Святого еще пребывает и еще имеет дело в роде человеческом. — Из святых отцов и учителей Церкви, как мы видели, одни — одну, другие — другую сторону действующей во спасение нашем силы выставляли удерживающею явление антихриста. Но это то же, как бы каждый из них указывал обе, ибо они неразлучны»[4]. Неразлучностью двух сил, удерживающих антихриста, образуется самодержавие в широком смысле, то есть власть, не обязательно царская, но имеющая то или иное единоличное выражение, освященное благодатью Духа Свята посредством Церкви.

Широкое понимание самодержавия как государственной православной власти в ее симфонии с властью церковной помогло святителю Тихону со смирением отнестись к самоограничению царского самодержавия, выраженному в Манифесте 17 октября 1905 года, а в дальнейшем — смириться и с полным самоупразднением этой власти в начале марта 1917 года.

Позднее, 8/21 июля 1918 года в проповеди на праздник явления иконы Казанской Божией Матери святитель Тихон осудил убийство царя (о расстреле всей семьи тогда не было известно), но подчеркнуто упомянул, что последний русский самодержец сам отказался от несения самодержавного достоинства своей власти, причем упомянул не в упрек царю, но с пониманием неисповедимости путей Господнего Промысла, которому подвластны все люди на земле: «Не будем здесь оценивать и судить дела бывшего государя: беспристрастный суд над ним принадлежит истории, а он теперь предстоит пред нелицеприятным судом Божиим, но мы знаем, что он, отрекаясь от престола, делал это, имея в виду благо России и из любви к ней»[5].

Церковь в лице святителя Тихона и других архиереев надеялась, что резкие преобразования государственной власти будут сопровождаться прорастанием в ней внутреннего самодержавного начала, угодного Богу. Но коль скоро этого не происходило, то сразу после Октябрьской революции 1917 года святитель Тихон стал бесстрашно и последовательно обличать власть большевиков, как и не власть вовсе — ибо всякая власть, по апостолу Павлу (Рим. 13:1-2), от Бога — но как некую богоборческую силу, разрушающую православную державу и Церковь в попытке устроения нового магического Вавилона. Так, в пастырском послании от 19 января 1918 года он пишет: «Опомнитесь, безумцы, прекратите ваши кровавыя расправы. Вѣдь то, что творите вы, не только жестокое дѣло, это поистннѣ дѣло сатанинское, за которое подлежите вы огню геенскому въ жизни будущей — загробной и страшному проклятію потомства въ жизни настоящей — земной. Властію, данною намъ отъ Бога, запрещаемъ вамъ приступать къ Тайнамъ Христовымъ, анаѳематствуемъ васъ, если только вы носите еще имена христіанскія и хотя по рожденію своему принадлежите къ Церкви православной»[6].

Однако обличения святитель всегда сочетал с непрестанными увещеваниями, призывами к покаянию, примирению, благотворному сотрудничеству. Едва увидев признаки благих перемен, он благословил их дальнейшее развитие. В «Обращении Святейшего Патриарха Тихона к архипастырям, пастырям и пасомым Православной Церкви Российской», помещенном в газете «Известия» 4 июля 1923 года, читаем: «Что касается моего отношения к Советской власти в настоящее время, то я <…> решительно осуждаю всякое посягательство на Советскую власть, откуда бы оно ни исходило»[7]. Вскоре после послания патриарха вышло встречное Постановление ЦК партии большевиков за подписью секретаря ЦК И. Сталина от 16 августа 1923 года, где, в частности, говорилось: « ЦК постановляет: 1) воспретить закрытие церквей, молитвенных помещений <...> по мотивам неисполнения административных распоряжений о регистрации, а где таковое закрытие имело место — отменить немедля; <…> 4) воспретить аресты “религиозного характера”, поскольку они не связаны с ярко контрреволюционными деяниями “служителей церкви” и верующих »[8].

В свою очередь преемник святого патриарха митрополит Сергий Страгородский, будучи еще заместителем патриаршего местоблюстителя, как только почувствовал новое прорастание самодержавного начала внутри советского управления, тут же со стороны Церкви от себя и членов Временного Патриаршего Священного Синода обратился к государственной власти (под видом внутрицерковного послания) с предложением сотрудничества, по сути, ради восстановления порушенной симфонии властей. Так возникла знаменитая декларация от 29 июля 1927 года, точнее пастырское послание, которое после приветственного зачина открывалось словами: «Одною из забот почившего Святейшего Отца нашего Патриарха Тихона пред его кончиной было поставить нашу Православную Русскую Церковь в правильные отношения к Советскому правительству и тем дать Церкви возможность вполне законного и мирного существования. <…> Теперь, когда мы почти у самой цели наших стремлений, выступления зарубежных врагов не прекращаются: убийства, поджоги, налеты, взрывы и им подобные явления подпольной борьбы у нас всех на глазах. Все это нарушает мирное течение жизни, создавая атмосферу взаимного недоверия и всяческих подозрений. Тем нужнее для нашей Церкви и тем обязательнее для нас всех, кому дороги Ее интересы, кто желает вывести Ее на путь легального и мирного существования, тем обязательнее для нас теперь показать, что мы, церковные деятели, не с врагами нашего Советского государства и не с безумными орудиями их интриг, а с нашим народом и с нашим правительством»[9].

Послание митрополита Сергия было встречено с одобрением со стороны государственной власти. Знаменательно, что именно тогда, в 1927 году, вскоре после выхода послания был завершен разгром троцкистов — наиболее откровенных богоборцев внутри государственной власти. Тем самым было положено начало к постепенному вызреванию условий для возможного восстановления в далеком будущем православной симфонии властей. Существенным продвижением на долгом и трудном пути взаимодействия, который предстоял государству и Церкви, стало поддержанное правительством избрание в тяжкую пору военных испытаний в сентябре 1943 года митрополита Сергия Страгородского патриархом Московским и всея Руси.