Хотя со времени окончания Великой Отечественной войны прошло уже больше 65 лет, существуют ее важные аспекты и темы, которые начали глубоко изучаться лишь относительно недавно, последние 15–20 лет. К числу таких тем относится история Русской Православной Церкви, других конфессий СССР, а также государствен­ная религиозная политика Советского Союза и нацистской Германии в 1941–1945 гг. Конечно, эти темы привлекали внима­ние отечественных и зарубежных исследователей и раньше, однако в силу целого ряда объективных причин были изучены в небольшой сте­пени. Только в начале 1990-х гг. началось обращение к колоссальным, не доступным ранее пластам документов российских архивов, которые пока еще не достаточно введены в научный оборот. Работы по избранной теме, носящие конкретно-исторический характер, можно условно разделить на пять основных групп.

Труды советских исследователей, как правило, имеют очень об­щий, обзорный характер, к тому же несут идеологический отпечаток прежнего официального негативного отношения к религии[i]. Церковь в них зачастую представляется реакционным, антинародным инсти­тутом, а органы государственной власти показаны исключительно в положительном плане. Было принято считать, что дух христианского вероучения «несовместим с ду­хом героической борьбы за честь и свободу Роди­ны». Многие исследователи предпочи­тали писать не о патриотической деятельности Церк­ви в годы войны, а о коллаборационизме ее пред­ставителей на оккупированных территориях; акцент на сотрудничестве некоторых священнослужителей с гитлеровцами делался и при публикации сборни­ков документов, и в специальных работах. И все-таки даже в подобных изданиях, особенно в первые послевоенные годы, порой признавалась положительная роль патриотической деятельности верующих в период Великой Отечест­венной войны.  Отличительной чертой работ этого направления было почти полное отсутствие документальной базы иссле­дований. Те же ученые, которые использова­ли доступные им источники, интерпре­тировали их, исходя из заданных заранее идеологи­ческих посылок.

Но хотя до конца 1980-х гг. условия для объ­ективного изучения государственно-церковных отношений фактиче­ски отсутствовали, важные в научном плане работы иногда все же появля­лись. Наибольшую ценность имеют монография А.А. Шишкина, посвященная проблеме обновленческого раскола, в том числе его ликвидации в военный период[ii], и книга З.В. Балевица, уделившая значительное внимание деятельности Русской Церкви на оккупированной территории Прибалтики и Северо-Запада России в годы Великой Отечественной войны[iii].

Вторую группу составляют труды церковных историков – священнослужителей и мирян Московского Патриархата. Часть из этих работ до сих пор не опублико­вана и хранится в виде рукописей в библиотеках духовных акаде­мий, другие были изданы: митрополита Мануила (Лемешевского), епископа Сергия (Ла­рина), А.И. Кузнецова, А. Сергеенко, протоиерея Владислава Цыпина, протоиерея Владимира Сорокина и др.[iv] Значительное внимание в них уделялось истории обновленческого раскола, в том числе в годы Великой Отечественной войны. Другие же движения в Русской Церкви специально изучал скончавшийся осенью 1995 г. митрополит Санкт-Петербургский и Ла­дожский Иоанн (Снычев)[v].

На исследования церковных историков порой сильно влияла их принадлежность к Московскому Патриархату. Всячески доказывалась оправданность церковной позиции руко­водства Патриархата, несколько идеализировалось его отношение к советской власти, излишне критически оценивалась деятельность Русской Православной Церкви Заграницей (РПЦЗ) и т.п. Между тем, многие исторические труды священнослужителей и мирян Московского Патриархата содержат интересные фактические дан­ные, что придает им несомненную ценность.

Значительный вклад в изучение темы внесли зарубежные (англо­язычные, немецкие и др.) исследователи. Их повышенное внимание к проблеме неслучайно, ведь именно Великая Отечественная война послужила переломным эта­пом, позволившим советскому руководству по-ино­му посмотреть на роль и функции религии в обще­стве. Историками Д. Поспеловским, Н. Струве, У. Флетчером, Г. Штриккером и другими был создан ряд обобщающих монографий, в це­лом реалистично освещавших церковную политику советского госу­дарства, жестокие антирелигиозные акции властей в довоенный период и смягчение советской религиозной политики в годы Второй мировой войны[vi]. Правда, для этих трудов характерна ограниченность источниковой базы, прежде всего архивных документов.

Имеются среди работ зарубежных авторов и остро политизированные исследования. Некоторые из пристрастных в своих взглядах историков считают руководителей Московской Патриархии, пошедших в военный период на сотрудничество с совет­ским правительством, предателями интересов России и русского православия. Практически вся советская действитель­ность рисуется у этих авторов в черном цвете. Еще одна сравнительно немногочисленная группа исследователей идеализирует отношения Церкви и советского государства в военные годы, считая, что позиция Патриаршего Местоблюстителя митрополита Сергия (Страгородского) полностью оправдала себя. Представители этой груп­пы принадлежат, как правило, к левой интеллиген­ции (Д. Куртис, К. Грюнвальд и другие).

Четвертую группу составляет русская эмигрантская и диссидентская литера­тура. Следует отметить, что если в 1920-е – 1930-е гг. за границей фактически не существовало расхождений в оценках меж­ду научными исследователями и публицистикой (СССР считался государством, стремящимся к уничтожению религии), то после Второй мировой войны ситуация существенным образом изменилась. Восста­новление патриаршества, проведение грандиозного Поместного Собо­ра 1945 г., активная международная деятельность Московской Патри­архии оказали сильное воздействие на позицию значительной части русской эмиграции и руководящие органы Церквей различных кон­фессий. Многие эмигранты перешли в юрисдикцию Московского Па­триархата, представители же Русской Православной Церкви в Аме­рике и Западноевропейского Русского экзархата стали относиться к ней достаточно лояльно. Непримиримой осталась лишь Русская Православная Церковь Заграницей, однако она оказалась почти в полной изоляции.

Между тем из российских эмигрантов церковной историей военного периода занимались в основном священнослужители и миряне Зарубежной Русской Церкви. В целом работы русских эмигрантов чаще всего субъектив­ны, пристрастны и обычно затрагивают ограниченный круг вопросов какого-то конкретного периода времени. Обобщающих аналитических монографий ими написано не было. На эту роль претендует трехтомник В. Степанова (Русака)[vii]. Однако он является не научным исследованием, а страстной и достаточно наивной публици­стической книгой, страдающей нарушением хронологии, отсутствием последовательности изложения, обилием фактических ошибок.

 Мимо книг известных религиозных диссидентов А. Краснова-Левитина и В. Шаврова не может пройти ни один ученый, занимающийся изучением церков­ных расколов 1922-х – 1940-х гг.[viii] А. Краснов-Левитин, сам бывший обновленче­ский священнослужитель (умерший в эмиграции), написал достаточ­но подробное и богатое фактическими данными исследование, особое внимание уделив Ленинграду. Однако некоторые моменты истории обновленчества освещены в нем недостаточно объективно, присутству­ет определенная идеализация движения, к тому же преувеличивает­ся его близость к социалистическим идеям.

Противоположный взгляд на историю церковных движений 1920-х – 1940-х гг. отстаивает другой религиозный диссидент Л. Регельсон. В своем в целом очень интерес­ном исследовании он стремится доказать, что истина была на стороне «не поминающих» за богослужением в храмах гражданские власти и Заместителя Патриаршего Местоблюстителя митрополита Сергия (Страгородского)[ix]. По-своему ценны и работы других эмигрантов: А. А. Валентинова, К. Криптона, протопресвитера Михаила Польского, епископа Григория (Граббе) и др.[x]

В среде бывших религиозных диссидентов и сегодня активно дискутируется вопрос, была ли оправда­на в годы войны позиция церковного руководства, принявшего новый курс советского правительства в отношении Церкви? В адрес Московской Патри­архии раздаются упреки, обвинения в сервилизме и даже в предательстве заветов Христа. Как продолжение прежней линии расценивает­ся нынешнее молчание церковных иерархов в ответ на призывы официально осудить сталинизм и отречься от его прежних восхвалений. Таким образом, внутри четвертой группы существуют очень серьезные раз­личия при оценке позиции Московской Патриархии, во многих случа­ях заметно влияние групповых пристрастий. Деятельность же Русской Православной Церкви Загра­ницей, как правило, идеализируется. Кроме того, в силу объек­тивных причин, вся эмигрантская и диссидентская ли­тература имеет ограниченную источниковую базу, мате­риалы российских архивов использовались в ней в небольшой сте­пени.

С начала 1990-х гг. стала быстро расти новая российская, украинская и белорусская исто­риография темы. По ряду спорных моментов она занимает проме­жуточную позицию. Первоначально большинство российских истори­ков – В.А. Алексеев, М.И. Одинцов, Ю.А. Бабинов, М.Н. Бессонов и другие – сохра­няли приверженность некоторым прежним концепциям, обелявшим церковную политику советского государства[xi]. Но постепенно под влиянием знакомства с рассек­реченными документами взгляды этих историков становились более объективными. В дальнейшем появились и принципиально новые работы следующего поколения российских ученых: О.Ю. Василье­вой, П.Н. Кнышевского, А.Н. Кашеварова, С.Л. Фирсова, В.Н. Якунина, М.В. Шкаровского и др.

Одной из основных тем, к которым обращаются как светские, так и церковные исследователи, является патриотическая деятельность религиозных организаций СССР в годы Великой Отечественной войны. Активная патриотическая деятельность Московской Патриархии в советской историографии, как правило, замалчивалась. Например, в многочисленной литературе, посвященной обороне Ле­нинграда в 1941–1944 гг., полностью отсутствуют даже упоминания о том, что в нем имелись действующие храмы. В объемном сборнике «Блокада день за днем» скрупулезно перечисляются самые разнообраз­ные, порой малозначительные события жизни осажденного города, но в нем невозможно найти ни одного свидетельства религиозности ленин­градцев. Даже в той части военно-документальной литературы, где в первых изданиях упоминались имена священнослужителей, принимав­ших участие в партизанском движении, из последующих изданий их изъяли. Так, в книге И. Шубитыдзе «Полесские были» 1969 г. выпуска они есть, а уже в издании 1974 г. – отсутствуют[xii]. В то же время де­лался акцент на сотрудничестве некоторых священников с гитлеров­цами. Этому сюжету уделялось внимание и при публикации сборников документов, и в специальных работах[xiii].

Только с середины 1980-х гг. положение стало меняться. В своей последней книге советского периода Н.С. Гордиенко давал уже более взвешенную оценку деятельности духовенства и паствы в военное время, хотя и отталкивался от постулата, что война, как массовое страдание и всенародное горе, была стимулятором роста религиозности, а духовенство использовало беды людей для усилен­ного насаждения религиозных чувств. Вопросы эволюции отношений Русской Церкви и советского государства специально он не рассматри­вал[xiv]. Этот же автор совместно с другими выпустил две книги, посвященные истории Русской Православной Церкви Зарубежом, где затрагивалась и тема ее сотрудничества с нацистским режимом. В соответствии с господствовавшими в СССР стереотипами советские историки обвиняли все духовенство Русской Православной Церкви Заграницей в «социальном предательстве» и «национальной измене»[xv].

До конца 1980-х гг. работы священнослужителей и мирян Москов­ского Патриархата по данной теме ограничивались статьями в «Журнале Московской Патриархии» и несколькими небольшими рукописями[xvi]. Затем стали появляться различные журнальные и газетные публикации[xvii]. Специальных же изда­ний до сих пор мало. Одно из немногих исключений составляет небольшая брошюра псаломщика П.К. Ра­ины, посвященная участию православного духовенства Белоруссии в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками. Автор, сам партизан, после войны окончивший духовную академию, сообщает ценные, неиз­вестные ранее сведения. Так, в книге содержатся свидетельства участ­ников партизанского движения об активной помощи им митрополита автокефальной Украинской Православной Церкви Александра (Иноземцева)[xviii]. Описывая в своем труде патриотическую деятельность Церкви, епископ Сергий (Ларин) уделяет внимание и оказанию СССР моральной под­держки со стороны христианских Церквей мира (он приводит факты солидарности с СССР ряда за­рубежных церковных деятелей, не побоявшихся уг­роз и репрессий)[xix]. В 1985 г. к сорокалетию победы в Великой Отечественной войне пла­нировалось издать сборник о патриотической деятельности Русской Церкви, но из-за противодействия советской цензуры он так и не вышел. Лишь небольшая часть из собранных для него материалов была опубликована в 1995 г. в журнале «Наука и религия»[xx].

Патриотическая позиция Московского Патриархата оказалась непо­нятной для многих зарубежных специалистов, ожидавших от нее про­ведения антисоветской линии или нейтрального отношения к военным событиям. Им казалось, что начавшаяся война должна была обострить противоречия между государством и Церковью, предоставив ей удобную возможность свести счеты с богоборческой властью. Эти авторы не могут понять, почему иерархи Церкви не возглавили борьбу с советской властью, воспользовавшись ростом религиозности народа в столь удобный, по их мнению, момент начала фа­шистской агрессии против СССР. И выпады против руководителей Московской Патриархии в основ­ном касаются их политической ориентации, рели­гиозная деятельность отодвигается на второй план. Вплоть до 1980-х гг. многие зарубежные и эмигрантские исследователи, особенно из клира и мирян Русской Православной Церкви Заграницей, стремились объяснить произошедшее прежде всего страхом оставшихся на свободе архиереев во главе с Патриаршим Местоблюстителем ми­трополитом Сергием (Страгородским) перед новыми репрессиями[xxi].

В целом патриотическую позицию Церкви в период Вели­кой Отечественной войны и ее безоговорочную под­держку советского правительства зарубежные ав­торы объясняют следующими причинами: холодным расчетом иерархов Русской Православной Церкви, стремившихся в трудное для страны время укрепить свои позиции в советском обществе, «вы­торговать» для Церкви уступки у власти; стремлением церковных иерархов избежать ожидаемых репрессий; надеждой приобрести терпимое отношение и религиозную свободу на будущее; любовью к Родине и своему народу.

Исходя из этого нередко делается вывод, что нор­мализация отношений между Церковью и государ­ством являлась результатом отступления от тради­ционной линии поведения как Московского Патри­архата, так и советского государства. Поведение священноначалия Московского Патриархата в 1941–1945 гг. частью зарубежных исследователей оценивается как противоречившее настроениям и чув­ствам широких масс верующих, которые якобы виде­ли в них вождей для борьбы с советским государст­вом. Когда же Русская Православная Церковь заняла патриотическую позицию, то ее руководство будто бы обмануло надежды верующих.

Из российских исследователей наиболее значительный вклад в изучение патриотической деятельности православного духовенства внесли О.Ю. Васильева и В.Н. Якунин. Кандидатская диссертация и статьи О.Ю. Васильевой были в значительной степени посвящены исследованию основных направлений и объективной оценке патриотической деятельности Русской Церкви, изучению ее вклада в общенародное дело достиже­ния победы в Великой Отечественной войне, при этом специально освещался боевой путь танковой колонны имени Дмитрия Донского, построенной на средства верующих[xxii]. Целый ряд работ, посвященных истории Русской Православной Церкви в годы Великой Отечественной войны, и прежде всего ее патриотической деятельности, написал самарский историк В.Н. Якунин. В них можно найти сведения об антинацистской позиции православ­ного духовенства как на советской, так и на оккупированной тер­ритории СССР; упоминается и участие в борьбе с гитлеровским режимом православных чешских священнослужителей и Брюссельского архи­епископа Александра (Немоловского) и т.д.[xxiii]

Современные российские исследователи считают, что патриотическая деятельность религиозных организаций Советского Союза способствовала укреплению национального самосознания на­рода, его духа, традиций и культуры, воспитанию патриотизма, трудолюбия, высокой нравственности, терпения, милосердия и других необходимых воюю­щему народу качеств, обеспечивших победу над фа­шистскими агрессорами; консолидации сил страны в противодействии врагу, укреплению морально-политического единст­ва народов СССР; активизации борьбы против оккупантов порабо­щенной Европы и расширению антифашистского фронта; укреплению собственного авторитета религиозных организаций; улучшению церковно-государственных отноше­ний[xxiv].

Другой важной темой являются религиозная политика советского государства и церковно-государственные отношения в годы Великой Отечественной войны. Эта проблема более 60 лет привлекает внимание исследователей. Зарубежные историки уже в 1950-е – 1970-е гг. высказали ряд гипо­тез и идей, позднее нашедших подтверждение в рассекреченных советских архивных мате­риалах. Написавший несколько книг У. Флетчер справедливо относил начало изменения государственного религиозного курса к осени 1939–1941 гг. считая, что «с 1939 по 1941 гг. Церкви удалось добиться определен­ных успехов». По его мнению, после присоедине­ния к СССР западных областей в 1939–1940 гг., Патриарший Местоблюститель митрополит Сергий (Страгородский), впервые с тех пор, как он возглавил Русскую Цер­ковь, оказался в таком положении, что мог требо­вать уступок от правительства. Несколько идеализируя эту ситуацию, указанный автор полагал, что уже к началу Великой Отечественной войны имелись все предпосылки для восстановления позитивных отношений между Церковью и государством.

В своих трудах У. Флетчер выделил 1945–1948 гг. как период особенно активного содействия Русской Церкви советским внешнеполи­тическим акциям. В то же время он датирует начало деятельности Московской Патриархии как «проводника советского империализма» апрелем 1945 г., а не осенью 1943 г., рассматривает только два ос­новных аспекта задач Русской Церкви на международной арене в «ста­линскую эпоху». Не оправдывает себя и выделение в качестве после­довательных этапов установление контроля Московской Патриархии над Православными Церквами Восточной Европы и попытки полу­чить гегемонию в других регионах – эти акции осуществлялись фак­тически одновременно. У. Флетчер предвзято оценивает внешнюю дея­тельность Русской Церкви исключительно с политических позиций[xxv].

Следует также упомянуть работы Н. Струве, М. Спинки и У. Коларза[xxvi]. Первый из этих историков, подчеркивая, что внешние связи Московской Патриархии являются областью, в которой ее зави­симость от государства ощущалась более всего, верно отмечал связь уступок в интересах Церкви с последующими важными международ­ными акциями Патриархии. По мнению Струве, с 22 июня 1941 г. благо­даря занятой Патриаршим Местоблюстителем митрополитом Сергием патриотической позиции начался но­вый период отношений Русской Православной Церкви и советского государства: «Поверженная своим вра­гом и оставленная умирать, Церковь против всяко­го ожидания восстала, чтобы призывать к борьбе». Однако исторический обзор Н. Струве но­сит беглый характер и в основном сосредоточен на «хрущевском» периоде и реакции верующих на гонения этого времени. В целом неплохим монографиям М. Спинки и У. Коларза присущи многие названные недостатки трудов У. Флетчера.

Большинство западных историков преувеличивает степень конт­роля государства над Русской Церковью, не учитывает обратного воз­действия, вынужденности считаться с интересами миллионов верующих. Спорной и недостаточно разработанной представляется и перио­дизация государственной религиозной политики, всплесков репрес­сивных акций в их работах, в том числе у наиболее плодовитого автора 1980-х – 1990-х гг. канадского профессора Д.В. Поспеловского. Для его богатых фактическим материалом, несомненно, ценных в на­учном плане книг характерно, однако, некритичное, дословное вос­произведение большого количества нарративных источников. Д.В. Поспеловский справедливо под­черкивает, что митрополит Сергий (Страгородский) предпринял важный шаг на пути к фактичес­кой легализации Церкви, использовав для этого церковные сборы на оборону страны, начавшиеся задолго до получения на них официального разрешения. Однако с рядом утверждений этого историка трудно согласиться. Так, например, он пишет, что государство в СССР осуществляло административные меры в борьбе с религией, так как «Советы рассматривали Русскую Православную Церковь как угрозу их монополии на власть»[xxvii]. Но цер­ковные организации отнюдь не подменяют органы государственного управления.

Значительное число зарубежных публикаций посвящено изменению позиции со­ветского руководства в отношении Русской Право­славной Церкви осенью 1943 г. Предполагается, что во время войны И. Сталин нуждался в лояльности со стороны Церкви, кото­рая выражала чувства и настроения значительной части населения страны, помогала поддержи­вать в народе дух патриотизма. Позиция советско­го правительства определялась уверенностью, что Церковь, пользуясь значительным влиянием, мо­жет оказать благоприятное воздействие на нацию. Кроме того, сталинский режим не желал, что­бы Церковь исчезла из-под наблюдения, уйдя в «катакомбы»: открытая подконтрольная организация для него была менее опасна, нежелиподпольная. Многие зарубежные исследователи также полагают, что массовые открытия храмов на оккупированных территориях заставили И. Сталина понять, что продолжение преж­ней церковной политики может оказаться для него опасным.

Некоторые из западных историков, например Д. Куртис, собрав большой фактический материал, оказались неспособными объяснить причины советских гонений на верующих. Принадлежа к поколению американской левой интеллигенции 1930-х гг., позитивно оценивав­шей «сталинские достижения», Д. Куртис обвинял в этих гонени­ях их жертв. А французский историк К. Грюнвальд вообще писал, что репрессии священнослужителей были оправданы, так как вызы­вались не их религиозными убеждениями, а активной антисоветской деятельностью[xxviii].

Д.В. Поспеловский так (в основном справедливо) писал в 1995 г. о своих зарубежных предшественниках: «...не будучи православными, а, часто плохо зная историю России и историю Русской Пра­вославной Церкви дореволюционного периода, они нередко совершали ошибки в суждениях и сравнениях, проявляли неспособность понять органические церковные процессы, внутреннюю (мистическую) жизнь Церкви»[xxix]. Уже отмечалась и ограниченность источниковой базы работ западноевропейских и американских историков.

В отечественной историографии в конце 1980-х гг. обращение к теме было вызвано каче­ственно новым отношением в условиях перестройки к малоизученным проблемам, неизвестным фактам истории Великой Отечественной войны, месту и ро­ли Русской Православной Церкви в пе­реломные периоды истории. Отечественные историки получили доступ ко многим документам центральных и местных архивов, к исследованиям зарубежных авторов. Начало новому этапу положили юбилейные тор­жества по поводу 1000-летия введения христианст­ва на Руси в 1988 г. Тогда советское руководство признало патриотический подвиг верующих в военные годы и их высокую гражданскую позицию.

Публикация записки председателя Совета по де­лам Русской Православной Церкви Г.Г. Карпова в 1989 г. историками В.А. Алексеевым и М.И. Один­цовым о встрече И.В. Сталина с руководством Московского Патриархата 4 сентября 1943 г. открыла но­вую страницу в отечественной историографии. С тех пор тема церковно-государственных отношений ста­ла не только предметом специального историческо­го исследования, но и одной из приоритетных проблем.

В российской историографии по существу первым к данной теме обратился В.А. Алексеев. В 1991–1992 гг. он написал две упоминавшиеся выше монографии, в которых частично рассматривается и государственная религиозная политика в СССР в годы войны. Алексеев со­брал интересный фактический материал, выдвинул ряд обоснованных гипотез. В частности, он справедливо подчеркивал значительную силу политической традиции, инерцию антирелигиозной борьбы у большей части партийного и комсомольского аппарата, которая оп­ределяла и многие аспекты политики государства по отношению к Русскому Православию в целом. Встречу И.В. Сталина с тремя митрополитами Московского Патриархата в сентяб­ре 1943 г. и проведение Всероссийского Поместного собора в конце января – начале февраля 1945 г. В.А. Алексеев увязывает с проведением встреч руководителей стран антигитлеровской коа­лиции в конце 1943 г. в Тегеране и в феврале 1945 г. в Ялте. Однако автором практически не рассмат­ривается ответная реакция Церкви, не уделяется должного внимания позиции духовенства и мирян. В изучении действий государства отсутствует комплексный подход, исследуются главным образом идеологические аспекты. Влияние же внешнеполитической линии руководства страны (оказавшей определяющее воздействие на  смягчение отношения к Церкви) почти не учитывается. Нет в книгах и четко выделенной периодизации религиозной политики. Кроме того, В.А. Алек­сеев – бывший работник аппарата ЦК КПСС; в своих статьях 1980-х гг. он несколько идеализирует государственно-церковные отно­шения.

Таким же недостатком страдает небольшая по объему монография М.И. Одинцова «Государство и церковь в России. XX век». Военному периоду в ней посвящен лишь один параграф. Основное внимание уделяется изуче­нию деятельности органов, непосредственно осуществлявших государ­ственную политику в религиозном вопросе и эволюции конституцион­но-правовой базы государственно-церковных отношений. Попытки со­вместить представления 1980-х гг. с информацией из рассекреченных архивных фондов порой приводили автора к противоречившим друг другу утверждениям. Так, с одной стороны, говорилось, что с созда­нием в 1943 г. Совета по делам Русской православной церкви возрождался институт оберпрокурорства, с другой, что заслуги председателя Совета Г. Г. Карпова в возрождении Церкви были велики и пока еще объективно не оценены. Справедливо утверждалось, что «церковный институт» использовался для решения прагматических политико-идеологических целей внутри страны и на внешнеполитической арене, но в то же время подчеркива­лось, что в аппарате КПСС всегда имелись силы, выступавшие против подчинения государственной религиозной политики идеологии правя­щей партии[xxx].

При характеристике военного периода В.А. Алексеев и М.И. Один­цов большое внимание уделяют предпосылкам и обстоятельствам встречи в Кремле в сентяб­ре 1943 г. И.В. Сталина с руководством Московского Патриархата[xxxi]. В этом плане от их книг выгодно отличаются работы О.Ю. Васильевой, исследовавшей деятельность Совета по делам Русской православной церкви, создан­ного в 1943 г., и историю Православной Церкви в период оккупации на территории Северо-Запада России и Белоруссии[xxxii]. Другие пу­бликации О.Ю. Васильевой освещают «ста­линскую» религиозную политику, в том числе ее реакцию на действия германских властей; большое внимание в ряде работ уделено попыткам сде­лать сразу после окончания войны Московскую Патриархию «право­славным Ватиканом» и ожесточенной борьбе с настоящим Ватиканом, что заметным образом влияло на общую картину[xxxiii]. Исследовательница аргументированно доказывает объективную неизбежность изменения в СССР государственной религиозной политики в годы войны, но в то же время подчеркивает создание лишь видимости взаимопонимания между правительством и Патриархией, преимущественно показной характер многих акций. За ширмой благополучия в религиозном вопросе для И.В. Сталина было важным поставить Церковь под жесткий конт­роль, одновременно сделав ее послушной и управляемой силой в своей политической игре.

В своей монографии «Русская Православная Церковь при Сталине и Хрущеве» и ряде других работ М.В. Шкаровский признает изменение курса пра­вительства за весь период существования СССР внутри десяти выделенных им временных промежутков, из которых на время Второй мировой войны приходятся два: 1939–1943 и 1943–1948 гг. Они во многом совпа­дают с переломными этапами в истории государства и общества в предвоенный, военный и послевоенный периоды. И такое совпадение не случайно, посколь­ку церковная политика всякий раз по-своему отра­жает внутреннюю политику властных структур в це­лом; со своей стороны и Церковь никогда не отделя­ла себя от интересов общества. М.В. Шкаровский полагает, что в заключенном в сентябре 1943 г. компромиссном соглашении «Пат­риархия оказалась дальновиднее властей», хотя выгода, несомненно, была обоюдной: не только Церковь усилила свои позиции в социалистическом государстве, но и советская власть полу­чила еще один рычаг воздействия на общество и укрепила свои позиции среди верующего населения[xxxiv].

В.Н. Якунин, в свою очередь, считает встречу И.В. Сталина с иерархами Московского Патриархата 4 сентября 1943 г. переломной датой в церковно-государственных отношениях периода Великой Оте­чественной войны и, соответственно, выделяет два этапа в их истории военного времени: с 22 июня 1941 года до 4 сен­тября 1943 г., охарактеризовав этот период как подготови­тельный, и с 4 сентября 1943 г. до конца Великой Отечественной войны, когда отношения государства и Церкви строились на официальной основе при по­мощи специально созданного органа – Совета по делам Русской православной церкви. По мнению В.Н. Якунина, ведущим фактором в улучшении церковно-государственных отношений являлся пат­риотизм Русской Православной Церкви в годы Вели­кой Отечественной войны, бывший продолжением и развитием ее многовековых традиций[xxxv].

Существенный вклад в изучение деятельности Совета по делам Русской православной церкви внесла Т.А. Чумаченко, правда она, как представляется, безосновательно взяла в качестве хронологических рамок своей монографии период 1941–1961 гг.[xxxvi] Той же теме посвящена книга И.В. Шкуратовой[xxxvii].

Коллективный труд Т.В. Волокитиной, Г.П. Мурашко, А.Ф. Носковой и одна из работ М.И. Одинцова посвящены советской религиозной политике в странах Восточной Европы в годы войны и в первое послевоенное десятилетие, для которой в то время был характерен ярко выраженный «наступательный» характер[xxxviii].

Некоторым аспектам истории советской религиозной политики и Московского Патриархата в годы Великой Отечествен­ной войны посвящены главы в монографиях петербургского исследователя А.Н. Кашеварова об истории взаимоотношений советской власти и Русской Православной Церкви в 1917–1945 гг. и печати Русской Церкви в XX веке, а также его недавняя статья о церковной печати в военный период[xxxix]. Правда в этих работах использованы только опубликованные ис­точники.

 В нескольких работах российских историков рассматривались от­дельные, частные сюжеты советской религиозной политики. Так, П.Н. Кнышевский писал об использо­вании религиозных организаций советской разведкой, Д.А. Волкогонов – о влиянии личных качеств И.В. Сталина на церковную политику го­сударства и т. д.[xl] В последнее десятилетие стали появляться иссле­дования (в основном в виде журнальных статей), посвященные ра­нее не освещавшимся историками проблемам, та­ким, например, как религиозность крестьянства накануне и в годы Великой Отечественной войны (Г.Е. Корнилов, М.А. Вылцан, Т.А. Чумаченко, М.В. Шкаровский, Е.В. Ивлиева, А.В. Сперанский).

Государственно-церковным отношениям были посвящены и диссертационные работы светских российских исследователей, затрагивающие исто­рию Русской Православной Церкви в годы Великой Отечественной войны, которые начали выходить с 1991 г.[xli]

Священнослужители Московского Патриархата, как уже говорилось, лишь недавно начали писать об истории Русской Православной Церкви в годы Великой Отечественной войны, и одной из приоритетных для них тем является проблема религиозно-государственных отношений. При этом в затрагивающих данную тему трудах церковных историков порой встречают­ся очень разные оценки. Так, профессор протоиерей Владислав Цыпин в своих объемных книгах («История Русской Церкви. 1917–1997 гг.» и др.) избегает обобщающих выводов и полемических крайностей, до­статочно спокойно излагает самые трагические события. Он уделяет большое внимание положению Церкви в годы Великой Отечественной войны, в том числе ее внешним связям, расши­рению юрисдикции и преодолению расколов и раз­делений. Автор считает, что в войну религиозные настрое­ния в народе углубились и усилились: «Фронтовая жизнь в ежечасном ожидании смерти, страдания от ран, гибель боевых друзей пробуждали в русских солдатах религиозные чувства». Отец Владислав указывает на три основные при­чины изменения церковно-государственных отно­шений. Во-первых, это начавшаяся уже в середине 1930-х гг. эволюция в советской идеологии: «Остатки революционного интернационализма и естествен­ную любовь к Родине, хотя и утратившей нацио­нально русские и имперские черты, коммунистиче­ские идеологи соединили в новом понятии “совет­ский патриотизм”... Таким образом, советская иде­ология в борьбе за выживание обнаружила свою приспособляемость к обстоятельствам, а в годы войны оказалась достаточно гибкой и даже с либе­ральным оттенком в отношении Церкви». Во-вто­рых, совместимость патриотизма верующих и ду­ховенства с советским патриотизмом. И в-третьих, внешнеполитические причины: озабоченность вли­ятельных религиозных кругов США положением религии и Церкви в СССР, желание советского ру­ководства усилить влияние среди православных балканских народов и его стремление побудить па­триотически настроенную часть эмиграции к при­мирению с советским режимом.

Протоиерей считает ошибкой называть новую политику советского государства по отношению к Церкви «конкордатом», предполагающим равенство сторон и взаимные обязательства: «По существу ника­кого договора не было; был широкий жест безбожной власти к гонимой ею Церкви... За ним стоял трезвый политический расчет и понимание того, что искорене­ние религии – цель утопическая и недостижимая». По мнению отца Владислава, стержень религиоз­ной политики нацистской Германии на оккупированной территории России был в том, чтобы сталкивать разные конфессии, компрометируя их в глазах народов; в случае же победы Германии Право­славной Церкви грозило жестокое гонение. Затра­гивая проблему религиозности населения, автор от­мечает ее наибольшие проявления в восточных об­ластях Украины и Белоруссии, где церковная жизнь была разрушена перед войной почти до конца. Ре­лигиозность сохранилась там по преимуществу у сельского населения, а в городах – у людей старше­го поколения; новая советская интеллигенция и го­родская рабочая молодежь под влиянием атеистиче­ской пропаганды в массе своей «отвернулась от веры отцов». Протоиерей Владислав Цыпин также считает, что новая доброжелательная к Церкви политика государственной власти продолжалась с 1943 г. около 15 лет. Определенным недостатком его работ является слабое использование архивных источников[xlii].

Гораздо более резок в оценках был митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский Иоанн (Снычев). Он считает, что пере­лом в церковно-государственных отношениях про­изошел еще до войны, «когда созрели предпосылки пробуждения русского патриотизма и националь­ного самосознания народа, которым к тому време­ни два десятилетия правили, от имени которого беззастенчиво выступали откровенные русофобы. Когда же война со всей остротой поставила во­прос о физическом выживании русского народа и существовании государства, в национальной поли­тике советского руководства произошел настоя­щий переворот» (сходную мысль о предвоенном времени высказывает архимандрит Рафаил (Каре­лин)). Митрополит Иоанн полагает, что в пар­тийно-государственном руководстве страны проис­ходила борьба двух фракций: националистов во главе с А.А. Ждановым, в меру своего искаженно­го понимания радевших об интересах страны и нуждах ее населения, и космополитов во главе с Л.П. Берия, ненавидевших Россию и ее народ. Борь­ба между этими фракциями за влияние на И.В. Сталина привела в начале Великой Отечественной войны к победе коммунистов-националистов. Они и явились инициаторами пересмотра государ­ственной политики во всех областях: от культурной до религиозной.

Владыка Иоанн отмечает, что «при­мирение» с властью далось церковной иерархии дорогой ценой компромиссов, безусловно, болез­ненных для православного сознания. В первую оче­редь это касалось участия священноначалия в кам­пании прославления Сталина, что было безогово­рочным условием «примирения». В целом же митрополит приветствует сталинскую религиозную политику после 1943 г., предполагает, что благоприятный для Церкви этап завершился со смертью И.В. Сталина в 1953 г. и наступившая сра­зу же вслед за этим хрущевская оттепель сопровождалась отказом от национально-патриотических элементов официальной идеологии, ее окончательным переводом на интернациональные рельсы и, соот­ветственно, новым витком антицерковных гонений (как результатом про­цесса «десталинизации»)[xliii].

Прямо противоположную, резко антикоммунистическую и антисталинскую позицию занимает протоиерей Георгий Митрофанов. Высказанная им в недавней книге[xliv] критика сталинской религиозной политики, положительная оценка власовского движения вызвала в 2009–2010 гг. острую полемику во многих средствах массовой информации.

Внутренняя история Московского Патриархата в период Великой Отечественной войны изучена в меньшей степени. Краткий обзор церковной истории России в 1941–1945 гг. содержится во вступительном томе «Православной энциклопедии»[xlv]. Относительно полно освящена биографии архиереев Московского Патриархата военных лет в труде протодиакона Александра Киреева[xlvi]. Митрополит Мануил (Лемешевский) также оставил по­сле себя многотомный труд, охватывающий биогра­фии православных епископов с 1893 по 1965 гг.[xlvii] Еще раньше работу, содержащую подборку биографий православного епископата в СССР за 1941–1953 гг., написал русский эмигрантский историк В.И. Алексеев[xlviii]. В 2005 г., к 60-летию Победы, вышел специальный номер «Вестника военного и морского духовенства», в котором были напечатаны несколько статей священнослужителей, посвященных биографическим страницам ряда церковных деятелей в годы Великой Отечественной войны[xlix].

Комментирующие по­ложение Русской Православной Церкви в военное время зарубежные исследователи (У. Флетчер и др.) неоднократно обращаются к личностям Патриарха Сергия (Страгородского) и управлявшего делами Московской Патриархии митрополита Николая (Ярушевича), отводя им в своих исследованиях значительное место. При этом оцен­ка деятельности этих иерархов колеблется от восторженной до излишне критичной.

Две книги, в которых рассматривались сюжеты военного времени, – о Патриархе Московском и всея Руси Сергии (Страгородском) и отрекшемся от веры профессоре Ленинградской Духовной Академии Александре Осипове – написал известный историк Русской Православной Церкви конца  XIX – начала XX веков С.Л. Фирсов[l].

Целый ряд исследований посвящен положению и деятельности Русской Православной Церкви в период Великой Отечественной войны на региональном уровне: в Ленинградской, Киров­ской, Орловской, Куйбышевской, Горьковской, Пен­зенской, Тамбовской, Пермской, Ижевской, Удмурт­ской и других епархиях. Так, в частности, С.А. Чеботарев опубликовал монографию по истории Тамбовской епархии в 1940-е – 1960-е гг.[li]

Значительный интерес представляет история религиозной жизни в блокадном Ленинграде. В мно­гочисленной советской литературе, посвященной обороне «северной столицы» в 1941–1944 гг., практически полностью отсут­ствуют даже упоминания о том, что в ней имелись действовавшие храмы (10 православных церквей, костел и синагога). Так, сборник «Блокада день за днем» скрупулезно перечис­ляет самые разнообразные, порой малозначительные события жиз­ни осажденного города, но в нем невозможно найти ни одного свидетельства религиозности ленинградцев. Подобная практика бы­ла вызвана господствовавшим в СССР офи­циальным негативным отношением к религии. Крайне скудна в советское время была историо­графия работ, написанных священнослужителями. Она ограничи­вается несколькими небольшими статьями в «Журнале Московской Патриархии» и ученическим докладом студента Ленинградской Ду­ховной Академии С. Павлова (ныне игумена Иннокентия)[lii].

С конца 1980-х гг. положение начало меняться, вышло несколько публикаций В. Каноненко, А.К. Галкина, Е. Григоряна, М.В. Шкаровского[liii] и других исследователей, однако, все они были ограничены рамками относительно небольших публикаций в журналах или исторических альманахах. Только в 2005 г. появился обобщающий труд М.В. Шкаровского «Церковь зовет к защите Родины»[liv].

Основные задачи этой монографии заключались в том, чтобы проследить реальную жизнь общин всех конфессий в блокированном Ленинграде, выяснить роль церковного фактора в обороне города, опреде­лить масштабы религиозного подъема в период войны, который, не­сомненно, помог горожанам выстоять. Для автора важно было установить фактический вклад Церкви в защиту «невской твердыни». Кроме того, интерес представляла религиозная политика властей города: ее колебания, причины изменений, особенности в отношении раз­личных церковных течений и конфессий, масштабы репрессий свя­щеннослужителей. Почти неизученной до выхода данной монографии оставалась и история Ленинградской епархии на заключительном этапе войны (в 1944–1945 гг.), который имел свои существенные особенности.

Среди опубликованных трудов немецких и американских ученых, частично посвященных нацистской религиозной политике в отношении Русской Православной Церкви в Германии и на оккупированной территории Восточной Европы, следует назвать монографию Х. Файерсайда. Это серьезное исследование, хотя работа и страдает определенной узостью источниковой базы, следствием чего стали некоторые пробелы и неточности; кроме того, автор недостаточно разбирается в канонике и истории православия. Полностью противоре­чат архивным документам утверждения Файерсайда, что нацисты стреми­лись использовать православных клириков в Германии «в качестве пятой колонны для покорения Церкви внутри СССР», Берлинский митрополит Серафим (Ляде) якобы был объявлен ими «вождем всех право­славных в III Рейхе и на подконтрольных ему территориях» и в свою очередь имел большие властные амбиции, а православная Германская епархия являлась «пронацистским церковным движе­нием»[lv].

В немалой части послевоенной публицистики эффективность конструктивной германской церковной политики на Востоке по различным причинам преувеличивалась. Зачастую это соче­талось с переоценкой возможности психологического и политиче­ского ведения войны. Подобные идеи отчасти характерны для фундаментальной книги американского ученого А. Даллина[lvi]. Еще яснее они выражены в другой работе этого автора, где обра­щается внимание на необходимость избежать ряда ошибок в бу­дущей войне с СССР[lvii]. Анализируя политику нацистов на занятых восточных территориях, Даллин уделяет внимание и церковным вопросам. В частности, он справедливо подчеркивает двойствен­ность политики германских ведомств: «В сущности, влияние Церквей хотели искоренить, но одновременно использовать их как инструмент пропаганды». Но нельзя согласиться с утверждением ученого о том, что после выборов патриарха в Москве (сентябрь 1943 г.) в нацистском аппарате те, кто одобрял «политические усилия Русской Церкви», взяли верх над теми, кто хотел ее игно­рировать[lviii]. Процесс определенного изменения церковной полити­ки на Востоке, который начался с осени 1943 г., был достаточно слабовыраженным, непоследовательным и охватил не все герман­ские ведомства.

Ряд обоснованных аргументов против «конструктивности» на­цистской политики на Востоке привел немецкий ученый Г. Рейтлингер. К сожалению, в своей книге о гитлеровской политике насилия в России он почти не касался церковных вопросов[lix]. Большой интерес представляет статья другого немецкого ученого Х.-Х. Вильгельма «СД и Церкви на занятых восточных тер­риториях 1941/42», содержащая много ценных фактических дан­ных и наблюдений о междоусобной войне германских ведомств. В то же время автор ограничился использованием почти исключи­тельно документов Архива Института современной истории в Мюн­хене. В результате Вильгельм сделал целый ряд сомнительных или ошибочных выводов. Например, он писал, что лишь осенью 1941 г. на занятых восточных территориях «постепенно возник скорее все еще побочный интерес к различным конфессиям... Исключительно прикладной интерес развивался в первую очередь у компетентных подразделений Главного управления имперской безопасности [Reichssicherheitshauptamt, сокращенно РСХА], а затем у граждан­ской администрации и вермахта»[lx]. Между тем первые указания от­носительно проведения церковной политики на Востоке последова­ли от Гитлера уже в июле 1941 г., а органы гражданского управле­ния уделяли этой проблеме не меньше внимания, чем РСХА. Автор преувеличивает размах внутрицерковной борьбы, как и степень сотрудни­чества священнослужителей с нацистами, и явно недооценивает масштабы и потенциальную возможность церковного возрождения в России. Но его общий приговор церковной политике полиции безопасности и СД вполне справедлив[lxi].

Много ценных фактов можно извлечь из обзорных работ немецких историков Т. Бремера, К. Бухенау и Л. Штайндорфа по истории Югославии и ее отдельных регионов[lxii]. Наиболее фундаментальным трудом немецких ученых по истории русской православной общины в Германии в XX веке яв­ляется книга К. Геде. Эта исследовательница подробно рассматри­вает основные этапы унификации евлогианских приходов, спра­ведливо подчеркивая большое значение закона о земельной собст­венности Русской Церкви в Германии от 25 февраля 1938 г., анализирует по­зицию различных представителей православного духовенства. Значительный интерес в связи с этим представляет особый раздел «Русская Православная Церковь в Германии и антифашистское сопротивление», содержащий ряд неизвестных прежде фактов. Нацистская же политика в отношении Русской Церкви во время войны из-за недостатка материала изложена очень схематично, причем делает­ся заключение, что в 1944 г. эта Церковь по политическим причи­нам была полностью «выведена из игры». На самом деле именно в это время нацистские ведомства гораздо активнее, чем в 1941–1943 гг., старались использовать ее в пропагандистско-политических целях. Нельзя согласиться и с утверждением Геде, что православный Берлинский мит­рополит Серафим (Ляде) стремился к независимости от Синода Русской Православной Церкви Заграницей, то есть к созданию особой Германской Православной Церк­ви. Но эти и другие отдельные недостатки работы объясняются тем, что у исследовательницы в свое время не было возможности работать в российских (советских) и некоторых западногерман­ских архивах[lxiii].

Самым непосредственным образом участвуют германские уче­ные и в дискуссии по проблемам истории Русской Православной Церкви Заграницей в 1933–1945 гг. Так, в 1980–1982 гг. появились две небольшие книги В. Гюнтера, которые преследуют скорее пропагандистские, чем научные це­ли. Автор относит себя к определенному течению в Русской Церкви и стремится доказать историческую правоту евлогиан, входивших в русский Западно-Европейский экзархат под управлением митрополита Евлогия (с 1931 г. в юрисдикции Константинопольского Патриарха), не пытаясь разде­лить позицию нацистского государства и РПЦЗ в гонениях на евлогианскую общину в Германии[lxiv].

В. Гюнтеру возражает в своих рабо­тах немецкий историк, в дальнейшем православный священник, Георг Зайде. Он пишет о некорректности обвинений РПЦЗ в сотрудничестве с нацистским режимом, но при этом не рассматривает механизм гонений на евлогиан и их сопротивление унификаторским акциям нацистских ведомств. Вполне справедли­вы утверждения Г. Зайде, что митрополит Серафим (Ляде) не стре­мился к территориальному расширению православной Германской епархии за счет оккупированных нацистами территорий. В то же время нельзя согласиться с утверждением автора, что Архиерей­ская конференция осенью 1943 г. в Вене завершает первую фазу истории РПЦЗ. В 1944 – начале 1945 гг. деятельность последней даже активизировалась, хотя и проходила в основном в прежнем ключе. В целом Г. Зайде в своих многочисленных трудах достаточно квалифицированно описал общую историю Русской Православной Церкви Заграницей, однако военный период у него отражен слишком сжато[lxv].

Уже несколько десятилетий в эмигрантской литературе идет по­лемика о проблеме взаимоотношений РПЦЗ с нацистскими ведомствами. Так, в своих изданных впервые в 1947 г. воспоминаниях глава рус­ского Западно-Европейского экзархата мит­рополит Евлогий (Георгиевский) пишет о со­участии РПЦЗ в унификаторских акциях нацистов против германских общин евлогиан, продиктованном стремлением увеличить свою паст­ву и завладеть всей русской церковной собственностью в этой стра­не. Но подобные обвинения направлены прежде всего в адрес главы Германской епархии РПЦЗ до 1938 г. архиепископа Тихона (Лященко), что в значительной степени справедливо. В адрес Собора или Архиерей­ского Синода прямых обвинений не выдвигается[lxvi]. Много внимания русской церковной жизни в нацистской Германии уделяет архиепи­скоп Иоанн (Шаховской) в книге «Письма о вечном и временном», посвятив этому вопросу специальную главу «Город в огне»[lxvii]. В 1936–1945 гг. владыка в сане архимандрита возглавлял германские общи­ны евлогиан и был непосредственным участником событий. Относи­тельно РПЦЗ он пишет нейтрально, в целом положительно оценивает личность главы православной епархии Германии в 1938–1945 гг. митрополита Серафима (Ляде) и сообщает большое количество цен­ных сведений о поддержке и помощи, оказанной русским духовенст­вом на территории III Рейха советским военнопленным и восточным рабочим.

Очень резок в своей полемично заостренной против РПЦЗ книге С.В. Троицкий. Он однозначно негативно оценивает позицию главы этой Церкви митрополита Анастасия в период нацистской агрессии против СССР и даже делает вывод о том, что последний содействовал на­цистам и в чисто военных делах. Подобные заключения Троицкого иногда противоречат им же самим приводимым фактам, в частности признанию, что митрополит Анастасий с начала войны не издал прямых письменных заявлений в пользу Гитлера[lxviii].

В свою очередь священнослужители и миряне РПЦЗ в боль­шом количестве работ защищают свою юрисдикцию от обвинений в сотрудничестве с нацистами. В трудах протопресвитера Михаила Польского, епископа Григория (Граббе), И. Зализецкого опроверга­ются утверждения о прогерманской позиции Русской Православной Церкви Заграницей в годы Второй мировой войны и подробно освещается борьба в русском православии за рубе­жом в середине и второй половине 1940-х гг.[lxix] Далеко не со всеми их выводами можно согласиться, но многое находит подтверждение в новых архивных материалах. В частно­сти, справедливыми представляются утверждения о патриотизме русского зарубежного духовенства, негативном отношении к нему нацистских ведомств в период войны против СССР, кардинальном отличии позиции руководства РПЦЗ в целом и ее Германской епархии от экспансионистских планов нацистского режима. Прав­да в указанных работах не говорится о некоторых серьезных про­счетах и ошибках членов Архиерейского Синода, например, в оценке нацистских планов относительно России накануне нападе­ния на СССР. В некоторых публикациях мемуарного характера так называемых карловацких священнослужителей можно почерпнуть интересные фактические данные, прежде всего в статье «Архие­рейский Синод во вторую мировую войну» епископа Григория (Граббе)[lxx] и изданных под псевдонимом Е. Нельской воспомина­ниях архиепископа Нафанаила (Львова)[lxxi].

Советскими историками деятельность Русской Православной Церкви в годы Великой Отечественной войны за пределами СССР практически не  изучалась. С 1990-х гг. в России стали появляться труды, рассматривающие те или иные аспекты избранной темы. Истории русской церковной эмиграции в Югославии посвящена небольшая, но интересная книга В.И. Косика[lxxii]. Значительный вклад в изучение истории Поместных Православных Церквей в годы Второй мировой войны и отчасти русской церковной эмиграции внес преподаватель Московской Духовной Академии К.Е. Скурат[lxxiii]. Политика нацистского руководства в отношении Католической и Евангелическо-Лютеранской Церквей на территории Германии была серьезно изучена в монографии московской исследовательницы Л.Н. Бровко[lxxiv].

Значительный вклад в изучение истории русских православных приходов на территории Германии в 1933–1945 гг. и на некоторых оккупированных немецкими войсками территориях достаточно серьезно исследовал московский историк А.К. Никитин[lxxv]. На большом ар­хивном материале автор опроверг утверждения о пронацистском характере деятельности руководства Германской епархии РПЦЗ, попытался проанализировать взаимоотношения различных русских православных юрисдикции с германскими ведомствами, определить цели и этапы соответствующей политики нацистского режима. Правда изучение этой политики применительно лишь к террито­рии III Рейха сильно затруднило выявление ее общих закономер­ностей и особенностей. Сказались и определенные пробелы в источниковой базе – использование только российских архивов, в то время как большинство документов по этой теме все-таки хранится в Германии. Поэтому, например, А.К. Никитин фрагментарно осветил окормление русскими священниками военнопленных и восточных рабочих в 1941–1945 гг., писал только о попытке созда­ния православного Богословского института в Берлине, не зная, что подобная попытка ранее предпринималась в Бреслау и т. д. В целом же его работы, несомненно, представляют большую науч­ную ценность, и с большинством выводов автора можно согла­ситься.

Фундаментальную монографию, исследующую исторический опыт формирования, осуществления государственной политики нацистской Германии в отношении православия и развитие Русской Церкви как института и социального организма в III Рейхе и на оккупированной террито­рии балканских государств, Польши и СССР написал М.В. Шкаровский[lxxvi]. Работая над книгой, автор ставил перед собой следующие задачи: определение факторов, влиявших на немецкую политику по отношению к Русской Православной Церкви; выделение ее этапов и их основных характеризующих черт, изучение деятельности органов, непосредственно осуществлявших данную политику, выявление ее целей и результатов; определение реакции различных юрисдикции и течений Русской Церкви  на действия  национал-социалистических ве­домств; изучение феномена религиозного возрождения на занятых восточных территориях: выяснение его причин, масштабов и последствий; рассмотрение воздействия немецкой церковной политики на изменение политики правительства СССР в религиозном во­просе.

Согласно выводам М.В. Шкаровского важнейшие акценты нацистской политики заключались в проведении Рейхсминистерством церковных дел во второй половине 1930-х гг. унификации русских приходов и планировании создания автокефальной Германской Православной Церкви; в попытке после начала войны с СССР рас­колоть Русскую Церковь на несколько враждующих течений и в то же время пропагандистски использовать стихийное религиозное возрождение на занятых восточных территориях; в намерениях по­сле окончания войны создать для народов Восточной Европы «но­вую религию», обязательную для подданных III Рейха.

Основным автором, изучающим историю русских общин в Италии и Греции, является проживающий в настоящее время в Милане петербургский историк М.Г. Талалай. Он опубликовал несколько ценных работ, в том числе по истории приходов во Флоренции, Сан-Ремо, Бари и русских обителей на Святой Горе Афон[lxxvii].

При изучении деятельности русской церковной эмиграции в Венгрии и на оккупированной итальянскими и немецкими войсками территории Югославии можно использовать работы славянских, прежде всего сербских и хорватских, историков: Р. Радича, П. Позара, В. Джурича, Ю. Кришто и других. При всем различии и нередко значительной политизированности их позиций, труды этих авторов представляют большую ценность вследствие использования значительного комплекса документов государственных и церковных архивов балканских стран[lxxviii].

История русской церковной эмиграции в годы Второй мировой войны тесно связана с темой ее участия в деятельности российских антисоветских воинских формирований. Истории самого значительного из подобных формирований – власовского – и личности самого генерал-лейтенанта А.А. Власова посвящено большое количество мемуарной, популярной и научной литературы[lxxix]. Однако связи этого движения с Русской Православной Церковью и факт окормления российским духовенством некоторых возглавляемых Власовым воинских частей до настоящего времени остаются малоизученными. Исключением в этом плане являются две небольшие книги мемуарного характера бывших участников движения – протопресвитера Александра Киселева и протоиерея Димитрия Константинова, специ­ально посвященные проблеме духовного окормления так называемой Русской ос­вободительной армии (РОА)[lxxx]. Оба автора в годы войны непосредствен­но осуществляли эту функцию и показали в своих работах, что русское зарубежное духовенство выполняло в армии генерала Власова чисто церковную миссию, не занимаясь какой-либо поли­тической деятельностью.

Создание и боевой путь одного из самых крупных антисоветских российских воинских формирований – 15-го казачьего кавалерийского корпуса, воевавшего в 1943–1945 гг. на территории Югославии, – частично освящались в работах российских и эмигрантских историков. При этом церковная жизнь 15-го казачьего кавалерийского корпуса, служение его духовенства оставались вне поля зрения исследователей[lxxxi]. История такого уникального явления, как существование с августа 1944 по май 1945 гг. в северо-восточной области Италии Карнии (Фриули) Казачьего Стана также уже привлекала внимание историков. Основные труды по этой теме были написаны итальянскими исследователями: П. Карньером, Г. Вениром, П. Дьетто[lxxxii]; некоторые сюжеты этой истории освещались и в работах российских, прежде всего эмигрантских, авторов: П.Н. Донскова, В.Г. Науменко, А.К. Ленивова, Н.Д. Толстого, Ю.С. Цурганова и др.[lxxxiii] Однако почти никто из них не изучал деятельность духовенства, игравшего заметную роль во многих сферах жизни Казачьего Стана. В последние годы серию статей, посвященных церковной жизни всех четырех значительных антисоветских российских воинских формирований: 15-го казачьего кавалерийского корпуса, Русского корпуса в Югославии, Казачьего Стана и власовской РОА написал М.В. Шкаровский