Одной из самых ярких форм антинацистской деятельности православного духовенства и мирян было спасение евреев во время холокоста (массового физического уничтожения немецкими нацистами евреев, цыган и некоторых других национальных и социальных групп в годы Второй мировой войны). Эта тема до настоящего времени мало привлекала внимание историков, между тем как христианские конфессии, и прежде всего Русская Православная Церковь, оказались в центре событий Второй мировой войны и были вынуждены самым непосредственным образом так или иначе реагировать на холокост. Следует подчеркнуть, что Русская Православная Церковь не была в тот период единой и распадалась на несколько юрисдикций, позиции которых в этом вопросе не во всем совпадали. Раньше всего, еще до начала войны между Германией и СССР, свое отношение к преследованиям евреев высказали многие русские священники-эмигранты в различных странах Европы. Они принадлежал к двум юрисдикциям – Западно-Европейского экзархата во главе с митрополитом Евлогием (Георгиевским)[i] в Париже и Архиерейского Синода Русской Православной Церкви за границей (РПЦЗ) в Белграде.

В Западно-Европейский экзархат Владыки Евлогия, с 1931 г. подчинявшегося Константинопольскому Патриарху, входило и несколько русских приходов, расположенных на территории Германии. Уже вскоре после прихода в 1933 г. национал-социалистов к власти эти общины стали подвергаться разнообразным преследованиям и ограничениям. При этом в качестве предлога использовался миф о том, что деятельность евлогианских приходов в Германии – важнейшее звено широкомасштабного заговора против III рейха с участием русских эмигрантов, направляемого и финансируемого международными еврейско-масонскими структурами и французской разведкой. Гестапо обвиняло митрополита Евлогия в принадлежности к масонству еще с 1913 г.[ii]

Нацисты справедливо подозревали евлогиан в отсутствии симпатий к их режиму, его антилиберальной идеологии и агрессивным устремлениям в области внешней политики. Негативно относилась паства митрополита Евлогия и к расовой теории, прежде всего к культивируемой ненависти к евреям. Несколько православных евреев имелось среди преподавателей знаменитого Свято-Сергиевского богословского института в Париже под патронажем Владыки Евлогия, о чем нацистам было хорошо известно (так, например, 22 июня 1941 г. они арестовали и отправили в лагерь известного философа и богослова, профессора Льва Александровича Зандера). Правда, о какой-либо широкой оппозиционности евлогианской общины в самой Германии говорить нельзя. Ее духовенство отличал подчеркнутый аполитизм и глубокая сосредоточенность на религиозной жизни. Исключение составлял только вопрос об отношении к евреям[iii].

Глава германских евлогианских приходов архимандрит Иоанн (Шаховской)[iv] никогда не скрывал своего крайне негативного отношения к антисемитизму нацистской идеологии и политики. Аналогичная характеристика правомерна и в отношении его прихожан. Уже на второй год нацизма архимандрит Иоанн дал на него пастырский ответ, опубликовав в 1934 г. в Берлине брошюру «Иудейство и Церковь», где рассказал о несовместимости националистической религии и расизма с христианской верой[v].

В послевоенных воспоминаниях в то время уже архиепископ Сан-Францисский Иоанн о своей позиции в связи с преследованиями евреев, к сожалению, писал немного и скромно: «Сколько людей оказывало по деревням и городам бескорыстную помощь несчастным людям… Как сейчас вижу одну глухую, средних лет, еврейку с аппаратом на ухе, странствующую из дома в дом. Ей давали приют христиане. Это было одно из ужасных апокалиптических видений тех лет – люди с желтой звездой Давида, обреченные на заклание. Вспоминаю совершенный мною тайный постриг над одной еврейкой-христианкой, моей духовной дочерью, рабой Божьей Елизаветой, получившей вызов из гестапо. В значении этого вызова мы не сомневались. Благословляя ее на мученичество, я дал ей новое имя, Михаилы, в честь архангела Михаила, вождя еврейского народа… Конечно, как и всем, пришлось мне в те дни в гестапо подтверждать документами свое "арийское происхождение" и говорить о своих убеждениях и о вере Церкви… Однажды следователь, допрашивавший меня, зная, что я принимаю в лоно Церкви всякого человека, без различия расы, спросил меня: "Ну, а если бы Литвинов[vi] захотел креститься (Литвинов в те годы был в Германии персонификацией того, что называлось "иудобольшевизмом") – вы бы его тоже крестили?" "Конечно, – ответил я, – если бы Литвинов покаялся и захотел жить во Христе, Церковь приняла бы его наравне со всеми"»[vii].

В июле 1938 г. гестапо впервые поставило вопрос о высылке архимандрита Иоанна из страны. В соответствующем письме в Рейхсминистерство церковных дел от 27 июля подчеркивалось: «Иоанн особенно в последнее время снова вносит беспокойство в среду здешней русской эмиграции своими подчеркнуто дружественными евреям проповедями и высказываниями и сознательно пытается помешать усилиям антибольшевистски настроенных групп эмигрантов… Вследствие своей дружеской расположенности к евреям он уже много лет подвергается резкой критике национально-мыслящих русских эмигрантов». В целом же гестапо рассматривало отца Иоанна как «яркого представителя враждебного Германии и масонского церковного направления парижского епископа Евлогия»[viii].

Министерство церковных дел исходило из своих собственных планов проведения унификации русской православной общины в Германии и включения евлогианских приходов по возможности мирными средствами в Берлинскую и Германскую епархию Русской Православной Церкви за границей. Поэтому оно предложило гестапо «наблюдать за развитием дела Шаховского», не прибегая к высылке. Неудачей закончилась и попытка гестапо второй раз поставить вопрос об удалении из страны архимандрита Иоанна и других евлогианских священников в июле 1939 г. Высылке помешало заключение 3 ноября 1939 компромиссного соглашения, по которому евлогианские приходы должны были войти в епархию Берлинскую и Германскую, но признавалась и их принадлежность к юрисдикции митрополита Евлогия. Однако и в дальнейшем архимандрит Иоанн подвергался различным преследованиям. В 1941 г. было запрещено издание его миссионерского журнала «За Церковь», в январе 1943 г. гестапо произвело обыск на квартире и в книжном складе архимандрита. Бумаги и письма отца Иоанна оказались конфискованы, а сам он после многочасового допроса был вынужден дать подписку о невыезде из Берлина[ix].

Особенно активно проявило свою позицию по отношению к холокосту евлогианское духовенство в оккупированной нацистами Франции. Близкие к митрополиту Евлогию люди так характеризовали его настроение в дни оккупации Парижа: «В эти дни Владыка сумрачен, озабочен и печален. Когда говорим о том, что кругом творится, он морщится и начинает волноваться: «Насильники, насильники… и что они с евреями делают!» А в одном из своих писем 26 октября 1944 г. митрополит писал: «… будучи убежденным националистом, т.е. верным и преданным сыном своего народа, я, конечно, совершенно отвергаю тот звериный национализм, который проявляют теперь немцы по отношению к евреям, равно, как будучи православным, я чужд религиозного фанатизма… Выше всего чту свободу во Христе»[x].

Позицию Владыки разделяли почти все представители евлогианского духовенства. Хорошо известен, например, подвиг монахини Марии (Скобцовой, Кузьминой-Караваевой). Имя ее увековечено мемориальным деревом, посаженным в аллее «Праведников народов мира» при иерусалимском Мемориальном центре памяти жертв холокоста (Шоа) и институте «Яд Вашем» в Израиле.

Будущая монахиня Елизавета Юрьевна Скобцова (урожденная Пиленко, в первом замужестве Кузьмина-Караваева) родилась 8 декабря 1891 г. в Риге в семье крымского помещика и агронома – директора Никитского ботанического сада. Сначала она училась в Ялте, затем, с 1906 г. – в частной гимназии Таганцевой в Санкт-Петербурге, по окончании которой поступила на философское отделение высших Бестужевских кур­сов, также была вольнослушательницей Санкт-Петербургской Духовной Академии. В 1910 г. Е.Ю. Пиленко вышла замуж за члена партии эсеров Д.В. Кузьмина-Каравае­ва, ставшего впоследствии в эмиграции католическим священни­ком. С этого времени она писала стихи и участвовала в литературной и художе­ственной жизни Петербурга: посещала «башню» В. Иванова и кружок А. Блока, с которым дружила и состояла долгие годы в переписке. В 1912 г. Елизавета Юрьевна издала свой первый сборник стихов «Скифские черепки», в 1913 г. поселилась в семейном имении в Анапе (Крым), где продолжала писать стихотворения, став известной русской поэтессой «серебряного века». В начале 1918 г. она стала городским головой Анапы, летом в Москве участвовала на стороне эсеров в восстании против большевиков, в марте 1919 г. была арестована на Юге белыми войсками и приговорена к кратковременному заключению. В 1920 г. Елизавета Юрьевна вместе с семьей эмигрировала через Тифлис в Константинополь, а оттуда в Сербию, при этом в Константинополе после развода второй раз вышла замуж – за Д.Е. Скобцова. В 1923 г. она поселилась с семьей в Париже, долгое время была активным членом Русского студенческого христианского движения (РСХД), участницей его первых съездов и с 1930 г. – секретарем движения во французской провинции.

Еще в 1926 г., после смерти дочери Анастасии, Елизавета Юрьевна приняла решение стать монахиней. 7 марта 1932 г. Е.Ю. Скобцова получила церковный развод и в том же месяце была пострижена в монашество с именем Мария митрополитом Евлогием в храме Свято-Сергиев­ского подворья. В Париже тогда не было православных монастырей, и она стала «монахиней в миру». Ее духовником, «руководителем, другом, отцом» стал протоиерей Сергий Булгаков[xi]. Труды и проповеди этого знаменитого богослова и пастыря вдохновили мать Марию на занятия иконописью, в том числе иконами-вышивками.[xii]

 27 сентября 1935 г. мать Мария вместе с Г.П. Федотовым, И.И. Фондаминским и Т.Ф. Пьяновым основала в Париже христианскую благотворительную и культурно-просветительную организацию «Православное Дело» и возглавила ее в качестве председателя (заместителем председателя был К.В. Мочульский, секретарем – Ф.Т. Пьянов, а активными участниками – протоиерей Сергий Булгаков, философы Н.А. Бердяев, Г.П. Федотов и др.). В следующем году она устроила при «Православном Деле» общежитие для неимущих и беспри­ютных, основала дешевую столовую для бедняков и безработных в Париже, а так­же дом отдыха для выздоравливавших в Нуази-ле-Тран. В здании «Православного Дела» была устроена церковь Покрова Пресвятой Богородицы. Читались лекции, доклады, шли дискуссии. Мать Мария организовала при общежитии курсы псаломщиков, в 1936 – 1937 гг. открыла миссионерские курсы. «Православное Дело» рассматривалось его основателями в качестве свободной и самоуправляемой организации. Название предложил знаменитый философ Н.А. Бердяев. Каждый член этой организации должен был про­являть самостоятельность и свободу.

 Митрополит Евлогий вспоминал: «Участники «Православного Дела» ведут работу в приходах на окраинах Парижа, устраивают школы, собеседования, организуют лекции, литературные вечера... организуют они и съезды представителей нескольких прихо­дов – начинание очень интересное, жизненно закрепляющее взаим­ную связь, взаимообщение между ними. Вообще «Православное Дело» широко развивает свою деятельность по распространению религиоз­ного и национального просвещения среди русского рассеяния, зате­рянного во французской рабочей среде и пребывающего вне связи с Православной Церковью и эмигрантскими просветительными орга­низациями. Эта работа, удерживающая русскую массу от денациона­лизации, имеет огромное значение».

Саму же монахиню Марию Владыка Евлогий характеризовал так: «Необычайная энергия, свобо­долюбивая широта взглядов, дар инициативы и властность – характер­ные черты ее натуры. Ни левых политических симпатий, ни демагогиче­ской склонности влиять на людей она в монашестве не изжила. Собра­ния, речи, диспуты, свободное общение с толпой – стихия, в которую она чувствует потребность хоть изредка погружаться, дабы не увянуть ду­шою в суетной и ответственной административной работе по руководст­ву «Православным Делом». Мать Мария приняла постриг, чтобы отдать­ся общественному служению безраздельно. Приняв монашество, она принесла Христу все свои дарования. В числе их – подлинный дар Бо­жий – умение подойти к сбившимся с пути, опустившимся, спившимся людям, не гнушаясь их слабостей и недостатков. Как бы человек ни опу­стился, он этим м. Марию от себя не отталкивает. Она умеет говорить с такими людьми, искренно их жалеет, любит, становится для них «сво­им» человеком: она терпит их радостно, без вздохов и укоризны, силится их поднять, но умело, т.е. не подчеркивая уровня, с которого они ниспа­ли...».[xiii]

Протоиерей Борис Старк в свою очередь отмечал, что «она была мо­нахиня до мозга костей, после довольно пестро прожитой жизни. Ряса для нее была кожей, а не маскхалатом. Для матери Марии любовь к Бо­гу и любовь к людям были неотделимы»[xiv].

В 1938 г. монахиня Мария написала статью «Расизм и религия», в которой гневно осуждала нацизм и говорила о том, что Церковь не должна молчать, «…да она и не молчит». Летом 1940 г. Американский еврейский рабочий комитет подготовил список лиц, которые беспрепятственно могли получить визу для выезда в США. В списке было имя Скобцовой, но она осталась в оккупированной германскими войсками Франции[xv].

Ближайшим помощником монахини Марии был настоятель основанной ею церкви Покрова Пресвятой Богородицы при обществе «Православное Дело», духовник общества священник Димитрий Андреевич Клепинин. Он родился 14 апреля 1904 г. в г. Пятигорске Владикавказской губернии в семье известного архитектора и храмоздателя Андрея Николаевича Клепинина и Софьи Александровны (урожденной Степановой) – двоюродной сестры поэтессы «серебряного века» Зинаиды Гиппиус. Крестным отцом Дмитрия Андреевича был муж З. Гиппиус – знаменитый писатель Дмитрий Мережковский, также оказавшийся в эмиграции во Франции. Среднее образование Дмитрий получил в Одессе, в 1920 г. эмигрировал в Константинополь (Стамбул), где учился в американском колледже, в 1921 г. переехал в Белград (Сербия), с 1923 г. состоял членом местного студенческого кружка преп. Серафима Саровского, но в следующем году переехал во Францию и в 1925 г. поступил в Парижский Свято-Сергиевский богословский ин­ститут, который окончил в 1929 г. В 1929–1930 гг. он был стипендиатом Нью-Йоркской протес­тантской богословской семинарию, а после временного проживания в Югославии и Чехословакии в 1934–1937 гг. служил псаломщиком во Введенской церкви Парижа, являясь активным участником Русского студенческого христианского движения. В 1937 г. Дмитрий Андреевич венчался с Тамарой Федоровной Баймаковой, с которой познакомился на одном из съездов Русского студенческого христианского движения. 11 сентября 1937 г. митрополит Евлогий (Георгиевский) рукоположил его в Александро-Невском соборе в Па­риже в сан диакона, а на следующий день – в сан иерея. С 1 октября 1937 по 1 октября 1938 гг. отец Димитрий служил помощником настоятеля Введенской церкви в Париже, затем – с 1 октября 1938 по 1 мая 1939 гг. – настоятелем Свято-Троицкой церкви в Озуар-ля-Ферьер и, наконец, с 1 октября 1939 г. – настоятелем Покровской церкви общества «Православное Дело». После нападения Германии на СССР в этой церкви регулярно служили молебны о спасении России. Вместе с матерью Марией священник Димитрий Клепинин вел работу с психи­ческими больными и опекал русских туберкулезных больных в парижских больницах[xvi].

Располагавшееся в Париже на улице (рю) Лурмель, 77 общество «Православное Дело» почти весь период оккупации этой страны постоянно помогало евреям. В оккупированной части Франции у евреев уже вскоре изъяли предприятия, запретили работу в банках, страховых кампаниях, торговле, ресторанах, гостиницах, рекламных агентствах и на транспорте. Германским оккупационным властям удалось склонить к сотрудничеству многих представителей французской интеллигенции, Радио-Пари и значительная часть прессы начали пропаганду нацизма. Под лозунгом «Франция для французов» осенью 1940 г. была создана «Молодая французская гвардия» – фактически банды антисемитов-погромщиков, а в январе 1941 г. – профашистская партия «Национальное объединение». Даже в «свободной» части Франции созданный прогерманским правительством маршала Петэна Генеральный секретариат по еврейским делам проводил в жизнь Статут для евреев (ликвидацию их имущества и удаление с руководящих постов). В целях регистрации понятие «еврей» впервые получило свое определение во Франции в декрете от 27 сентября 1940 г., где говорилось, что евреями считаются принадлежащие к иудейской вере[xvii].

В результате возникла острая необходимость в свидетельствах о крещении, которые стали своеобразной «охранной грамотой» и могли помочь избежать унижений, ограничений, а возможно, и гибели. К священнику Димитрию Клепинину начали поступать срочные просьбы о выдаче таких удостоверений евреям нехристианам. И он решил с полного одобрения матери Марии выдавать свидетельства о принадлежности к своему приходу. Причем тех, кто искренне желал принять Православие, священник тщательно готовил ко Крещению. Другим же просто выдавал документ о принадлежности к лурмельскому приходу. Как вспоминала С.С. Куломзина, отец Димитрий был уверен, что «милостивый Христос дал бы» ему «это свидетельство», если бы он «был в подобном положении». Поэтому священник «тоже должен исполнять их просьбу». Один из знакомых отца Димитрия, С.П. Жаба, писал, что за «его великую скромность и полное бесстрашие» священника «можно было бы назвать капитаном Тушиным Воинства Небесного»[xviii].

Среди спасенных отцом Димитрием была Наталья Кирилловна Ружина – ее отца (украинца) арестовали в 1939 г. и отправили в лагерь в Северной Африке, а мать М.М. Ружина (еврейка) отказалась носить желтую звезду Давида, перешла на нелегальное положение и стала участвовать в группе Сопротивления. Зная это, отец Димитрий полагал, «что свидетельство о крещении может стать своего рода охранной грамотой, если не для матери, то хотя бы для ребенка». Позднее Н.К. Ружина вспоминала: «Он был глубоко верующим человеком, прекрасно относящимся к ней [матери]; потому-то и просил ее о позволении совершить обряд. Тем не менее, немало подобных свидетельств были выданы о. Димитрием и без его совершения. Тогда-то к нам попало Евангелие. Маму действительно несколько раз выручал листочек с грифом русской православной церкви на ул. Лурмель, в котором был засвидетельствован факт моего крещения. Этому человеку не только я – десятки людей обязаны жизнью». Подаренное священником Ружиным 28 декабря 1941 г. Евангелие с дарственной надписью хранилось в их семье все послевоенные десятилетия как святыня. Уже 22 декабря 1991 г. М.М. Ружина писала дочери пастыря Е.Д. Клепининой-Аржаковской: «Отец Димитрий – это икона, на которую я молюсь. Он, именно он, спас жизнь мне и Наташе. Когда мне тяжело, я обращаюсь к нему»[xix].

Вскоре в картотеке отца Димитрия накопились сведения приблизительно о 80 новых «прихожанах». Согласно же нью-йоркской еврейской газете «Forward» от 17 апреля 1948 г. священник выдал сотни ложных свидетельств о крещении. При этом отец Димитрий не допускал вмешательства и контроля в этом деле. О том, с какой непреклонностью и бесстрашием дейст­вовал священник, свидетельствует его категорический отказ на однажды поступившее из Епархиального управления тре­бование передать списки новокрещенных: «В ответ на Ваше предложение предоставить Вам списки но­вокрещенных, начиная с 1940 г., я позволю себе ответить, что все те, которые, – независимо от внешних побуждений, – приняли у меня крещение, тем самым являются моими духовными детьми и находятся под моей прямой опекой. Ваш запрос мог быть вызван исключительно давлением извне и продиктован Вам по соображе­ниям полицейского характера. Ввиду этого я вынужден отказаться дать запрашиваемые све­дения»[xx].

После окончания войны российская эмигрантка Т. Имбер вспоминала, как отец Димитрий в 1942 г. выдал фиктивный документ о крещении ее знакомой еврейке: «Через несколько дней я видела его еще раз – я должна была принести ему фотографию моей приятельницы. «Чтоб я смог узнать ее в случае очной ставки», – объяснил он. И тогда я впервые увидела его знаменитую картотеку, состав­ленную из карточек с фотографиями, целые религиозные curriculum vitae, которые он, как мне кажется, заучивал на­изусть. Сколько Финкельштейнов, Гольдбергов, Абрамови­чей скрывались здесь под славянскими именами? Когда речь шла о женщинах, часто встречались еврейские имена, но тогда все эти супруги неарийцев оказывались урожден­ными Петровыми, Ивановыми, Глебовыми. Так он надеялся спасти одновременно женщин и их мужей и детей, которые оказывались по супружеству или по происхождению арийца­ми»[xxi].

Утром 22 июня 1941 г., когда германские войска напали на Советский Союз, в оккупированной части Франции начались массовые аресты советских граждан и эмигрантов из России (по разным сведениям число арестованных русских эмигрантов составило от нескольких сотен до 1 тыс. человек). Вскоре их поместили в лагере Сталаг-122[xxii] вблизи города Компьень (в 80 километрах северо-восточнее Парижа). Среди 500 интернированных в этом лагере российских эмигрантов были два православных священника, иеромонах Зосима (Телицын), а также 200 евреев.

Вскоре евреев выделили в отдельную зону за высоким забором с колючей проволокой, с самым жестоким и голодным режимом. Эта зона быстро пополнялась, ее обитателей держали в лагере месяца два, а затем отправляли в товарных вагонах в Германию. Некоторое снисхождение проявляли к женатым на христианках, их сначала этапировали в особый лагерь Дранси в северном предместье Парижа. В июле 1942 г. в еврейской зоне скопилось 6 тыс. узников. Евреев лишили права получения посылок, переписки, свиданий. Поэтому русские старались незаметно для немца-охранника на вышке перебросить им продукты, папиросы, записки, хотя за это могли лишиться права свиданий. В еврейской и французской зонах лагеря за каждого убитого в Париже или другом месте немца назначали сто заложников, и если убийца не найден – десятерых увозили на расстрел. Впрочем, большинство евреев все равно ожидала отправка в лагерь смерти Аушвиц (Освенцим)[xxiii].

Среди заключенных в Компьенском лагере евреев – российских эмигрантов оказалось много известных политиков, предпринимателей, деятелей культуры и искусства. В их числе были: редактор популярных в эмиграции журналов «Современные записки» и «Русские записки» историк и публицист И.И. Фондаминский (Фундаминский)[xxiv], историк Д.М. Одинец (член ЦК Трудовой народно-социалистиче­ской партии и председатель правления российской эмигрантской публичной Тургеневской библиотеки до ее увоза нацистами в Германию; будучи высланным в 1948 г. из Франции, как председатель Союза советских патриотов, он стал профессором кафедры истории русского права в Казанском университете и до кончины в 1950 г. преподавал латынь), крупный предприниматель, возглавлявший табачную компанию в Париже, владелец фабрики «Биотерапия» А.С. Альперин. Один из руководителей Земгора и известный еврейский общественный деятель, основатель Лиги борьбы с антисемитизмом А.С. Альперин, стал главным авторите­том в еврейской зоне, слово его было законом для каждого заключенного в ней (выйдя из лагеря, он возглавил во Франции еврейское Сопротив­ление).

И.И. Фондаминский в июне 1940 г., после поражения Франции, бежал от нацистов из Парижа в неоккупированную зону страны – в г. Аркашон, юго-западнее Бор­до, однако вскоре вернулся и зарегистрировался как еврей. Знакомые недоумевали, зачем он вслед за К.В. Мочульским поехал осенью из «свободной зоны» в Париж. В это время устроенные Американским еврейским рабочим комитетом визы на выезд в США ждали в Марселе не только монахиню Марию, но и И.И. Фондаминского, В.В. Руднева, христианских философов Н.А. Бердяева и Г.П. Федотова. Из них в Америку уехал только Федотов. Мучимый сомнениями, уезжать ли, в ноябре от скоротечной бо­лезни умер Руднев. Остальные остались. После возвращения в ПарижИ.И. Фондаминский бедствовал, даже был вынужден продать свою огромную библиотеку немецкому офицеру; 22 июня 1941 г. И.И. Фондаминский был схвачен во время массовых арестов русских эмигрантов и отправлен в Компьенский лагерь[xxv].

Среди интернированных в лагере также были: преподаватель Свято-Сергиевского православного богословского института и соучреди­тель «Православного Дела» литературовед К.В. Мочульский, преподаватель Свято-Сергеевского богослов­ского института профессор философии Л.А. Зандер, председатель Союза защиты евреев-эмигран­тов и их детей видный адвокат Б.Л. Гершун, личный адвокат несколь­ких великих князей Н.Г. Нидермиллер, генеральный секретарь Союза русских писателей и журналистов и секретарь Русского союза адвокатов в Париже В.Ф. Зеелер, поэты Юрий Мандельштам и Леонид Райсфельд, виолон­челист С. Шварц, издатель русских книг и владе­лец Дома книги на рю д' Эперон в Париже Мишель Каплан и др.

С разрешения лагерных начальников интернированные про­фессора вели занятия по иностранным языкам и математике. Д.М. Одинец организовал чтение лекций заключенных другим заключен­ным: К.В. Мочульский читал лекции о литературе, Л.А. Зандер – об учении Ф.М. Достоевского, В.Ф. Зеелер – по искусству и т.д. Среди узников оказалось немало художников, в том числе живописцы Альберт Вейнбаум и Савелий Шлейфер, известные графики Серж Фотинский (Абрам Айзеншер) и Алек­сандр Цейтлин. Им разрешили рисовать афиши и программки концертов, портреты узников и охранников, сценки из жизни лагеря, пейзажи, устроить выставку, расписать помещение лагерной церкви. Почтмейстером в лагере являлся заключенный К.Г. Шевич, бывший второй заместитель главы партии младороссов А.Л. Казем-Бека (под влиянием пережитого в лагере он принял в 1944 г. монашество с именем Сергий, с 1946 г. до кончины в 1987 г. служил настоятелем Троицкой церкви в Ванве под Парижем, был архимандритом, и в 1949 – 1953 гг. – членом Епархиального совета Западно-Европейской епархии Московского Патриархата)[xxvi].

Заключенные Компьенского лагеря не остались без церковного окормления. 21 июля 1941 г. был арестован и на восемь месяцев интернирован в Сталаг-122 бывший полковник белой Добровольческой армии Константин Альфонсьевич Замбржицкий, в 1932 г. рукоположенный в сан священника и в 1935 г. назначенный митрополитом Евлогием (Георгиевским) настоятелем Свято-Троицкой церкви в г. Клиши под Парижем. С согласия лагерного начальства в одном из бараков он оборудовал православную церковь, с иконостасом, алтарем, аналоем. Митрополит Евлогий прислал антиминс и чаши. Служить священнику (с 5 апреля 1942 г. протоиерею) Константину Замбржицкому помогали восьмидесятилетний иеромонах Зосима (в миру Николай Телицын), сохранявший советское поддан­ство и поэтому интернированный на несколько месяцев – до начала 1942 г. в Компьенский лагерь. 20 сентября 1941 г. протоиерей Константин Замбржицкий крестил упоминавшегося историка Илью Исидоровича Фондаминского, который из иудаизма пере­шел в Православие (крестныйотец – Федор Пьянов). Позднее отец Константин сказал, что ощутил «его ду­ховное и даже богословское превосходство». В начале литургии, «за кото­ ройИ[лья] И[сидорович] должен был впервые причаститься, ворвались немецкие солдаты и приказали прекратить службу, так как приходская церковь подлежала за­ крытию. Таинство было закончено вне церкви, в одном из бараков. Такстарый подпольщик в подполье встретил своего Христа»[xxvii]. Когда отца Константина Замбржицкого 24 марта 1942 г. увезли на лечение в парижский госпиталь, церковные службы в лагере временно пре­кратились.

Один из известных деятелей русской политической эмиграции Марк Вишняк писал, что Православие Илья Исидорович Фондаминский принял «не страха ради, а под влиянием, с юных лет начиная, общения с православны­ми своими друзьями и приятелями Мережковскими, а позднее – Бердяе­вым, Степуном, Федотовым, Булгаковым и другими». Однако «не пощади­ло его в лагере и последнее испытание: антисемитизм соотечественников, которых не смягчала и обреченность беззащитных евреев». И это испы­ тание он выдержал, как подобает христианину[xxviii].

Вскоре после крещения И.И. Фондаминский с язвой желудка попал в лагерный лазарет, и монахиня Мария (Скобцова) добилась свидания со своим другом и соратником с довоенных времен. Он исхудал настолько, что шутливо сравнил себя с Ма­хатмой Ганди.Работники «Православного Дела» и русские социалисты – участники движения Сопротивления продумали и подготовили побег Ильи Фондаминского через «свободную» зону на Юге Франции в США, но его мучил вопрос, как совместить переход в Православие с преданностью еврейскому народу. И после долгих раздумий И.И. Фондаминский решил отказаться от побега и сознательно принять мученическую смерть заверу, по-христиански разделив участь других узников-евреев – своих родных по плоти братьев. В письме матери Марии он сообщил: «Пусть мои друзья обо мне не беспокоятся. Скажите всем, что мне очень хорошо. Я совсем счастлив. Никогда не думал, чтостолько радости в Боге». Потрясенная его решением мать Мария сказала: «Из такого теста святые делаются»[xxix].

В начале 1942 г. вместе с другими евреями Илья Фондаминский был депортирован нацистами в пере­сыльный лагерь Дранси в северном предместье Парижа,а затем в концлагерь Освенцим (Аушвиц), где и погиб. Об обстоятельствах его смерти сведения расходятся. В Париже прошел слух, что в Аушвице он вступился за избиваемого еврея и был насмерть забит нацистами[xxx]. После войны правительство Франции сообщило род­ным, что И.И. Фондамнский мученически погиб 19 ноября 1942 г. в газовой камере[xxxi].

«Сама смерть Фондаминского была одновременно и смертью борца-рево­ люционера, и смертью христианского мученика, безропотно и бесстрашнопредстоящего перед палачами», – писал В.С. Варшавский[xxxii]. Русский эмигрантский писатель Аминад Шполянский (Дон-Аминадо) признавал: «Но превыше всех путей был для него путь религиозного устремления, путь поздно обретенной веры, тяжкое и мучи­тельное восхождение на гору Фаворскую, вершины которой открылись емууже в концентрационном лагере Компьена и в предсмертном бреду в не­мецкой газовой камере»[xxxiii].

Религиозный философ Г.П. Федотов видел главное значение своего соратника в том, что «ему выпало на долю, как задача жизни, перебросить мост от революционного народничества к христианству... Он, действительно, был праведником и христианском, и в светском смысле слова; умер мучеником. Правда, шан­ сов на канонизацию у него, еврея и социалиста-революционера, не много… В лице И.И. Фондаминского русское народничество заплатило Церк­ви с лихвой свой исторический долг»[xxxiv], (правда, в отношении канонизации Ильи Исидоровича Федотов оказался не прав).В Париже в 1949 г. Общество друзей матери Марии, публи­куя ее посмертный сборник «Стихи», посвятило его памяти И.И. Фонда­ минского.

В Освенциме также погибли доставленные из Сталага-122 в 1942 г. российские эмигранты худож­ник и хореограф Давид Брайнин, пейзажист Абрам Берлин и виолон­челист С. Шварц, в 1943 г. – художники Альберт Вейнбаум и Савелий Шлейфер, не ранее 1943 г. – Яков Готко, не ранее 1944 г. – Юлиус Гордон, спасавший еврейских детей во Франции и пойманный нацистами при переправке их во Швейцарию. К.В. Мочульский вышел из Сталага-122 с обострением туберкулеза горла, который в 1948 г. свел его в могилу[xxxv].

Среди заключенных Сталага-122 оказался известный общественно-политический деятель Игорь Александрович Кривошеин[xxxvi], сыгравший затем видную роль в спасении евреев. Через шесть недель благодаря хлопотам парижских друзей он был освобожден, и в сентябре 1941 г. вместе со своей женой, а также монахиней Марией (Скобцовой), С.Ф. Штерном и отцом Димитрием Клепининым организовал негласный комитет по оказанию помощи нуждающимся, в первую очередь заключенным лагеря Компьень. Сотрудники комитета добывали документы, организовали сбор и доставку посылок заключенным в лагеря от имени лурмельской церкви (так называемую «фабрику посылок»), давали пищу и кров всем, кому требовалась помощь.

С марта 1941 г. во Франции начались облавы на евреев и их отправка в германские лагеря смерти. 4 июля 1941 г. вышел указ Гитлера об обязательном ношении евреями на груди желтой шестиконечной звезды. В этот день мать Мария написала стихотворение «Два треугольника – звезда…», которое расходилось среди русских эмигрантов и французов в списках. В Париже евреи должны были носить отличительный знак – желтую звезду Давида с марта 1942 г. По этому поводу мать Мария, с самого начала считавшая, что гонение на евреев – бремя общее для всех, говорила: «Нет еврейского вопроса, есть христианский вопрос. Неужели Вам непонятно, что борьба идет против христианства? Если бы мы были настоящими христианами, мы бы все надели звезды. Теперь наступило время исповедничества»[xxxvii]. В 1941 г. монахине удалось опубликовать большую статью «Размышления о судьбах Европы и Азии», в которой она резко и беспощадно подвергла нацизм критике.

В ночь с 15 на 16 июля 1942 г. в Париже были произведены массовые аресты евреев (около 13 тысяч). Большую часть из них – 6900 человек (в том числе примерно 4 тысячи детей) – загнали на парижский зимний велодром д’Ивер. Детей отделили от родителей, лишив их тем самым всякой заботы. Прямо с велодрома людей отправляли в концлагерь уничтожения Освенцим (Аушвиц). Благодаря монашескому одеянию матери Марии удалось проникнуть туда и провести три дня. Она утешала детей, поддерживала взрослых, распределяла кое-какую провизию. С помощью мусорщиков ей дважды удалось устроить побег четырех детей в корзинах с мусором. С 15 июля для евреев возникла острая необходимость в надежных убежищах и в возможности бегства. Дом «Православного Дела» на улице Лурмель стал именно таким убежищем. Один из его работников Мочульский писал: «На Лурмеле переполнение. Живут люди во флигеле, в сарае, спят в зале на полу… И евреи, и не евреи. Мать говорит: “У нас острый квартирный кризис. Удивительно, что нас до сих пор немцы не прихлопнули”»[xxxviii]. В одном из приютов матери Марии проживал известный российский поэт Константин Бальмонт.

 В общежитии «Православного Дела» и ча­совне храма прятали десятки людей, главным образом жен и детей уже арестованных евреев. В ноябре 1942 г. отец Димитрий уступил свою личную комнату в лурмельском общежитии еврейскому семейству. «Эти несчастные – мои духовные дети, – говорил он. – Церковь во все времена была убежищем для жертв варварст­ва»[xxxix].

Фактически дом «Православного Дела» стал центральным звеном целой цепи убежищ и путей бегства, которая была образована по всей Франции. По воспоминаниям И.А. Кривошеина: «Здесь вопрос уже шел не только о материальной помощи. Нужно было доставать для евреев [поддельные] документы, помогать им бежать в южную, еще не оккупированную зону, укрываться в глухих районах страны. Наконец, необходимо было устраивать детей, родители которых были схвачены на улицах или во время облав»[xl]. А К. Кривошеина писала, что дом «Православного Дела» стал одним из очагов Сопротивления: «...в нем жи­ли бежавшие из плена советские солдаты, посылались посылки, день­ги, устраивались побеги. Душой лурмельского комитета была мать Ма­рия»[xli].

Спасение и помощь евреям были смертельно опасны; многие друзья не одобряли деятельности матери Марии, ее действия часто вызывали нарекания со стороны властей и администрации Парижа, а также способствовали пристальному вниманию со стороны коллаборационистов и гестапо. Однако монахиня вела себя открыто и бесстрашно. Свидетели вспоминали ее высказывание: «Если немцы придут разыскивать евреев, я им покажу икону Божией Матери»[xlii].

В конце концов, гестапо решило покончить с такой активной деятельностью и закрыть «Православное Дело». 8 февраля в доме на улице Лурмель начались обыски. В этот день у сына матери Марии псаломщика Юрия (Георгия) Скобцова нашли документы, свидетельствующие о помощи евреям (в частности, письмо от одной женщины-еврейки, которой Юрий доставлял пищу, к отцу Димитрию с просьбой о выдаче свидетельства о крещении). Эсесовцы отобрали удостоверение личности отца Димит­рия и С.В. Медведевой, приказав им на следующее утро явиться в гестапо. Юрий был увезен как заложник. Эсесовец Гофман, производивший обыск, объявил, что Юрий Скобцов будет освобожден, когда в гестапо явится сама мать Мария, кото­рая в тот день отсутствовала в Париже.

На следующий день, 9 февраля, сознавая, что может означать его вызов в гестапо, отец Димитрий встал на заре и отслужил ли­тургию – последнюю, которую он совершил на свободе. Евхаристия в это прощальное утро была отслужена в приделе, который некогда устроил сам отец Димитрий, и где он очень любил служить. Эта так называемая «малая церковь» была посвящена им священномученику Филиппу, митрополиту Московскому. Теперь проявилась вся умест­ность этого посвящения: святитель Филипп был замучен по повелению Ивана Грозного за то, что осмелился открыто осудить жестокие действия своего государя.

Сразу после службы отец Димитрий отправился с С.В. Медведевой в штаб гестапо. Священника допрашивали в продолжение четырех ча­сов. Позже, на Лурмель, Гофман рассказывал, как отцу Димит­рию предлагали свободу при условии, что он впредь не будет помогать евреям. Священник показал свой наперсный крест с изображением Распятия и спросил: «А этого Еврея вы знаете?» Ему ответили ударом по лицу. «Ваш поп сам себя погубил, – говорил на Лурмель Гоф­ман. – Он твердит, что, если его освободят, он будет посту­пать так же, как и прежде»[xliii].

Мать Мария 10 февраля сама пришла в гестапо, но Юрия Скобцова не освободили. В тот же день последовали новый обыск дома и аресты. Кроме священнослужителей арестованными оказались и некоторые православные миряне – Ю.П. Казачкин и А.А. Висковский, один из спасенных отцом Димитрием и матерью Марией душевнобольных, рабо­тавший на кухне общежития. Протестуя против его ареста, жена отца Димитрия Т.Ф. Клепинина сказала: «Он ведь больной!», – на что геста­повец сказал: «Мы там сумеем ему вправить мозги». 16 февраля в гестапо явился Ф.Т. Пьянов (уже побывавший в Компьенском лагере в 1941 г.), ко­торый сразу же был арестован. Тамаре Федоровне Клепининой, ввиду угроз ареста со стороны гестапо, пришлось скрыться в предместье Парижа, имея на руках шестимесяч­ного сына и четырехлетнюю дочь[xliv]. И.А. Кривошеину также тогда удалось избежать ареста.

Не только отец Димитрий, но и другие арестованные мужественно вели себя на допросах. Так, писатель Федор Пьянов в ответ на обвинение в оказании помощи евреям ответил: «Помощь оказывалась всем нуждающимся, как евреям, так и не евреям – такая помощь есть долг каждого христианина». Матери монахини Марии С.Б. Пиленко на допросе гестаповец крикнул: «Вы дурно воспитывали вашу дочь, она только жидам помогает!». На это София Борисовна ответила: «Моя дочь настоящая христианка, и для нее нет ни эллина, ни иудея, а есть несчастный человек. Если бы и вам грозила беда, то и вам помогла бы». Мать Мария улыбнулась и сказала: «Пожалуй, помогла бы», за что чуть было не получила удар по лицу[xlv].

Через несколько дней после ареста протоиерей Сергий Булгаков отслужил в церкви молебен об освобождении плененных, но вскоре по приказу оккупационных властей общество «Православное Дело» было окончательно ликвидировано, а его арестованных деятелей после двух месяцев, проведенных в тюрьме форта Ромэнвиль (расположенном в северо-восточном пригороде Парижа), 27 апреля отправили в Компьенский лагерь (Сталаг-122).

Об этой отправке Ф.Т. Пьянов позднее вспоминал так: «Нас собрали около 400 человек во дворе. Из окон выглядывали накрашенные стенографистки – немки, француженки, русские; о. Димитрий в порванной рясе стал предметом насмешек. Один эсэсовец начал толкать и бить о. Димитрия, называя его «юде» [по-немецки еврей]. Юра Скобцов, стоявший рядом, начал плакать. О. Димитрий, утешая его, стал говорить, что Христос претерпел большие издева­тельства»[xlvi].

К 1943 г. Сталаг-122 превратился в пересыльный лагерь. В нем скапливалось до 50 тыс. узников. Почти ежедневно железнодорож­ные эшелоны увозили их на каторжные работы в германские конц­лагеря или лагеря смерти. В 1943 г. через Сталаг-122 прошли арестованные за укрывательство евреев мать Мария, ее сын псаломщик Юрий Скобцов, протоиерей Димитрий Клепинин, Федор Пьянов, а также настоя­тель храма Воскресения Христова в Виши протопресвитер Андрей Врасский и помощник настоятеля Трехсвятительского подворья в Париже священник Димитрий Николаевич Соболев. В начале 1944 г. в Компьенский лагерь вновь попал И.А. Кривошеин, уже как видный участник французского Сопротивления. В составе боевой группы «Вольные стрелки» он сражался с гитлеровцами, но оказался выдан провокатором, выдержал пытки, был приговорен к пожизненной каторге и попал в концлагерь Бухенвальд. Лагерь Сталаг-122 прекратил существование 18 августа 1944 г., когда эшелон с последними 1600 узников отправили на уничтожение в германские концлагеря[xlvii].

В Компьенском лагере первое время были большие трудности с питанием, так как родные еще не могли присылать посы­лок и заключенные питались, главным образом находя про­питание в мусорных очистках. По воспоминаниям соузни­ков, «...видя голодных, обездоленных, на грани отчаяния находящихся несчастных, о. Димитрий не находил себе покоя, если не помогал». Когда начали присылать по­сылки, отец Димитрий Клепинин прежде всего ходил к этим несчаст­ным и раздавал свои передачи. Видя это, друзья иногда делали священнику замечания, которые он либо не замечал, либо отделывался шуткой. «Редко так ставился вопрос о трагиз­ме судьбы человека, особенно несчастных людей, – отмеча­ет Ф.Т. Пьянов. – В этом о. Димитрий очень сходен с мате­рью Марией, у о. Димитрия было проще, он не ставил проблем, но практически следовал всем заповедям Христа». Однажды, когда завязался разговор на эту тему, о. Димит­рий сказал: «Если бы я не был священником, если бы я не делал этого, я был бы самым несчастным человеком... Мой Богом данный мне путь спас меня, и я только горюю и грущу, что так мало делаю, вот здесь мы заключены, как будто и делать нечего, а сколько я не сделал, по­тому что ленив»[xlviii].

2 июня 1943 г. православное духовенство лагеря – священников Димитрия Клепинина, Димитрия Соболева и псаломщика Юрия Скобцова – поселили в одной комнате, а через несколько недель к ним присоединился и протопресвитер Андрей Врасский. Усилиями заключенного духовенства в одном из бараков устроили православную церковь свт. Николая Чудотворца: из кроватей, к которым присло­нены доски от столов был сооружен иконостас. Т.Ф. Клепининой удалось переправить своему мужу антиминс, и стало возможным со­вершать ежедневные богослужения. Одно время при лагерном храме даже существовал церковный хор из заключенных. При этом Юрия Скобцова готовили к принятию священного сана.

Один из заключенных так вспоминал о пастыр­ском служении отца Димитрия в Компьене: «Церковное богослужение, особенно Божественная ли­тургия, были центром жизни о. Димитрия. Он сам часто го­ворил нам, что без литургии он ходит как потерянный, ма­ло сил бороться против себя, своей самости и зла, вокруг нас лежащего. Без насилия, без уговоров, своим примером, разъяснениями он приближал нас к Святым Таинствам. Если нас не переселяли из помещения в помещение, а это бывало, мы служили ежедневно литургию и вечерню или всенощную. Он воспитал нас часто исповедоваться и при­чащаться, и действительно, мы участили эти Таинства, по­лучая огромную помощь. Он часто грустил, что не может воздействовать на советскую молодежь. К нам в Компьень прибывала советская молодежь, бежавшая из разных лаге­рей, большинство из них сходились за обеденным столом, за столом был установлен определенный порядок, совет­ская молодежь подчинялась этому (и другие относились к этому с уважением), но к церкви и к нашим молитвам они были чужды. Лишь позднее его попытки увенчались успе­хом... Христос, как личность, всегда был коррективом его жиз­ни. Библия и Евангелие были постоянным его чтением в трудных условиях нашей жизни. У него были бессонницы, в нашей камере целые ночи напролет некоторые играли в карты. Он в углу под светом садился за карточный стол (другого стола не было) и до поздней ночи сидел с Библией или Пратом. Прочитанным он сейчас же делился. Сразу же по приезде в Компьень несколько человек попросили зани­маться с ними, и он руководил кружком по изучению жизни Иисуса Христа, Библии и богослужения»[xlix].

Православное духовенство Компьенского лагеря приветствовало избрание в сентябре 1943 г. митрополита Сергия (Страгородского) Патриархом Московским и всея Руси. Так отец Димитрий Клепинин желал воссоединения Западно-Европейского экзархата с Московским Патриархатом и 18 сентября 1943 г. писал из лагеря митрополиту Евлогию: «Мы с большой радостью узнали о созыве собора и избрании Патриарха…».[l]

Друзья, оставшиеся в Париже, делали все, чтобы освобо­дить отца Димитрия и других сотрудников «Православного Дела». При этом немецкий лютеранский пастор Петер, благо­склонный к православным и влиятельный в кругах оккупаци­онных властей, обещал помочь. При этом ставилось условие, что отец Димитрий заявит о том, что его деятельность при доме матери Марии ограничивалась свя­щенническими обязанностями. Тамара Федоровна сообщила ему об этом в тайной переписке, которую удавалось вести че­рез отдельный американский сектор лагеря. Однако отец Ди­митрий решительно отказался: «В хлопотах обо мне ни в коем случае не надо отмежевывать меня от «Православного Дела». Это бросает тень на него. Это как бы соглашение с обвинениями… Мы все равно несем ответственность и одинаково ни в чем не вино­ваты»[li].

Семья Клепининых имела сильную духовную связь с протоиереем Сергием Булгаковым, и Тамара Федоровна пересылала ему копии писем, которые получала от мужа из заключения. В ответных письмах Т.Ф. Клепининой протоиерей выражал деятельное сострадание отцу Димитрию, его соузникам и близким. Так, например, 18 февраля 1943 г. он писал: «Дорогая Тамара Федоровна! Хочется Вам сказать, насколько я сердцем и молитвой с Вами и вместе со многими, духовно и дружески связанными с Вашим мужем, которого Господь избрал исповедником Своего Имени в наши дни…». В другом письме от 12 января 1944 г. отец Сергий отмечал: «Дорогая Тамара Федоровна, только что получил копию письма о. Димы. Бесконечно умилен и потрясен, радуюсь и утешаюсь на этот образ исповедника, в вере обретающего мужество. Вижу в этом плод духовный его мученичества»[lii].

В середине декабря 1943 г. сотрудников «Православного Дела» вывезли в нацистские концлагеря на территории Германии. Священник Димитрий Клепинин, псаломщик Юрий Скобцов, протопресвитер Андрей Врасский и девять русских мирян 16 декабря были отправлены в концлагерь Бухенвальд, а затем – в январе 1944 г. – в подземный туннельный концлагерь Дора (отделение лагеря Бухенвальд недалеко от г. Веймара), где на подземных заводах изго­товляли ракеты ФАУ-2[liii].

Несмо­тря на свое тяжелое физическое состояние, отец Димитрий Клепинин мо­рально всячески поддерживал других павших духом заключенных. Не желая пользоваться привилегиями как гражданин Франции, он сорвал нашитый знак F и заменил его совет­ским, чтобы разделить более тяжелую участь своих соотечественников. Обеспокоенный ужасающим видом отца Димитрия один из заключенных, имевших влияние на распределение работы, пытался за него хлопотать. Он указал начальнику, что эта работа «старику» не под силу. На­чальник было согласился, но спросил возраст священника. Тот честно ответил, что ему 39 лет, и был оставлен на преж­ней работе по перетаскиванию тяжелых плит. «О. Димитрий не способен был на неправду, – вспоминал С.П. Жаба. - – Так был неизбежен его арест, так неизбежна стала его смерть»[liv].

Во время одной из долгих перекличек на ледя­ном ветру отец Димитрий простудился и тяжело заболел плев­ритом. Ю.П. Казачкин добился его перевода в помещение для освобожденных от работы по болезни. Когда через несколько дней Юрий Павлович посетил священника, он нашел его умирающим. 8 февраля 1944 г. Ю.П. Казачкин вновь посетил отца Димитрия, он тот уже не мог ни говорить, ни написать открытку близким. На следующий день, 9 февраля, Юрий Казачкин уже не нашел священника в помещении (он скончался ночью). Согласно рассказу надзирателя, бывшего свидетелем последних минут жизни отца Димитрия, он, лежа на цемент­ном полу и будучи не в состоянии двигаться, попросил над­смотрщика поднять свою руку и перекрестить себя.

В 1930 г., размышляя о будущем принятии священства, Дмитрий Клепинин записал в личном дневнике: «Каков путь Христианина: радость или страдание? Страдание, т.к. умирает со Христом телу плотскому, но это подавляется радостью, т.к. он совоскресает Христу и участвует в самом светлом процессе мира – созидании тела Христова, созида­ние это – все более раскрывающаяся жизнь, ведущая к необычайно­му свету, когда Бог будет всяческая во всем. Помяни нас, Господи, в Царствии Твоем». Там же – в концлагере Дора в феврале 1944 г. погиб Юрий Скобцов[lv].

В еще оккупированном немцами Париже довольно быстро узнали о гибели отца Димитрия и в мае 1944 г. русское духовенство совершило его соборное заочное отпевание в храме святого князя Александра Невского. В своем слове на собрании памяти погибшего священника митрополит Евлогий сказал: «…высокая христианская добродетель самоотречения особенно ярко проявилась в нем в последние дни его жизни на свободе, перед самым его арестом. Сначала была арестована только мать Мария, но он добровольно счел нужным заявить, что он во всем солидарен с ней… Тут во всей своей красоте, во всем своем величии сказалась душа доброго пастыря отца Димитрия, положившего жизнь свою за други своя»[lvi].

Российский поэт «серебряного века» Георгий Авдеевич Оцуп (писавший в эмиграции под псевдонимом Раевский), проживавший в годы войны в общежитии «Православного Дела» на ул. Лурмель (ему также грозила гибель), узнав о смерти священника в концлагере, написал большое стихотворение «Отцу Димитрию Клепинину», в котором были такие строки:

«…Среди огня, и мглы, и дыма

В жестокой буре бытия

Ты шел к отверженным, гонимым,

И твердая рука Твоя

 Их неизменно выводила

 Из круга демонской вражды,

 И кроткая Твоя любила

 Душа их бедные черты…

Не нам из тьмы, отсюда, снизу,

Не нам молиться за Тебя!

Твою сияющую ризу

Мы видим, помня и любя.

 И просим: нас осиротелых

 И в эти бедственные дни

 Оставшихся в земных пределах,

 Твоей молитвой осени!»[lvii]

Мать Мария после кратковременного пребывания в Компьенском лагере была заключена в германский концлагерь Равенсбрюк, в январе 1945 г. ее перевели в Югендлагерь, но после селекции возвратили в Равенсбрюк. Находившаяся вместе с ней в лагере С.В. Носович позднее вспоминала, что мать Мария «близко сошлась со многими советскими девушками и женщинами... и всегда говорила о том, что ее заветная мечта: поехать в Россию, чтобы работать там не словом, а де­лом, и чтобы на родной земле слиться с родной церковью... Ее не пугало официальное неверие, а лишь душевная узость, черствость. Часто ма­тушка радостно говорила о русской молодежи, ищущей знаний, любя­щей труд, полной жертвенности для блага будущих поколений. Как-то на перекличке, она заговорила с одной советской девушкой и не замети­ла подошедшей к ней женщины SS. Та грубо окликнула ее и стеганула со всей силы ремнем по лицу. Матушка, будто не замечая этого, спокойно докончила начатую по-русски фразу. Взбешенная SS набросилась на нее и сыпала удары ремнем по лицу, а та ее даже взглядом не удостоила. Она мне потом говорила, что даже и в эту минуту никакой злобы на эту женщину не ощущала: “Будто ее совсем передо мной и нет”»[lviii].

31 марта 1945 г., в канун Пасхи, мать Мария была казнена в газовой камере концлагеря Равенсбрюк. По одной из версий состояние здоровья монахини после долгой болезни дизентерией оказалось таким, что по лагерному методу «селекции» она была обречена на уничтожение и ее отправили в газо­вую камеру. По другой – мать Мария добровольно заменила собой девушку, которой было уготовано сожжение в газовой камере[lix].

«В личности м. Марии, – отмечал знаменитый русский философ Н.А. Бердяев, – были черты, которые так пленяют в русских святых женщинах: обращенность к миру, жажда облегчать страдания, жертвенность, бесстрашие… Была еще одна черта у м. Марии, которая играла огромную роль и с которой связана ее гибель. У нее была страстная любовь к России и русскому народу. Послед­ний период ее жизни, период войны, был весь окрашен в цвет страст­ного патриотизма, который принимал крайние формы. Исключи­тельная любовь к России, русской земле и русскому народу делали ее часто несправедливой к Западу и западным течениям. Ее мироощу­щение можно назвать революционным славянофильством. Мать Ма­рия во время оккупации была настоящей резистанткой. Помощь евреям. У меня было впечатление, что она стремилась к жертве и страданию, она хотела умереть за русский народ. Конец ее был ге­роический. В германском концентрационном лагере она нашла для себя религиозную деятельность, которая, вероятно, ее больше удов­летворяла, чем деятельность в мире свободном»[lx].

«Все те, кто ее знал или соприкасался с нею в тюрьме или лагере, – вспоминала С.В. Носович, – надолго сохранят ее яркий, незабывае­мый и столь редкий образ интеллигентной русской женщины, ставшей по настоящему деятельной христианкой, расточавшей в самые горькие минуты духовную помощь и поддержку всем, кто только к ней прихо­дил за ними»[lxi]. Последняя работа иконописная матери Марии была выпол­нена в концлагере Равенсбрюк: на вышивке изображена Богоматерь, держащая Младенца Христа, уже распятого на Кресте. После этой выдающейся женщины также осталось большое литературное наследство, прежде всего стихотворения, поэмы, мистерии и религиозно-философские произведения, в частности, известный труд “Типы религиозной жизни”»[lxii].

В начале 1980-х гг. два видных еврейских общественных дея­теля – Лев Поляков и Георгий Веллерс – решили ходатайство­вать перед Мемориальным центром памяти жертв холокоста и институтом «Яд Вашем» в Иерусалиме о при­суждении матери Марии и священнику Димитрию Клепинину звания «Праведник народов мира» (оно дается людям, помогавшим евреям избежать преследования нацистов в годы Второй мировой войны). Л. Поляков и Г. Веллерс обратились к вдове священника – Тамаре Федоровне Клепининой, прося ее найти евреев, спасенных благодаря помощи членов «Право­славного Дела», и попросить их письменно засвидетельство­вать о том, что именно выдача документов о крещении или укрытие в домах «Православного Дела» спасли их от уничто­жения. Тамаре Федоровне было неудобно этим заниматься, к тому же многие уцелевшие евреи разъеха­лись по различным странам мира. Тогда Л. Поляков и Г. Веллерс сами приня­лись за поиски и за несколько лет собрали увесистый сборник документов на рассмотрение института «Яд Вашем». И в феврале 1985 г. монахине Марии и отцу Димитрию было присвоено звание «Праведник народов мира». 15 июля 1986 г. вдову и дочь священника Димитрия Клепинина пригласили в посольство Израиля во Франции, где гене­ральный консул вручил им аттестаты на имя матери Марии и отца Димитрия. Через несколько недель Елена Клепинина и ее дочери Татьяна и Светлана посетили Иерусалим, где состоялась торжественная церемония, в ходе которой на аллее Праведников народов мира были посажены мемориальные деревья с именами обоих мучеников[lxiii].

7 мая 1985 г. указом Президиума Верховного Совета СССР монахиня Мария (Кузьмина-Караваева) была награждена орденом Отечественной войны II степени (посмертно). В 1992 г. в селе Юровка под Анапой, на могиле предков матери Марии, произошло символическое захоронение праха из концлагеря Равенсбрюк. 9 февраля 2003 г. на месте бывшего общежития матери Марии – дома «Православное Дело» (Париж, ул. Лурмель, 77) – была установлена мемориальная доска[lxiv].

[i] Евлогий (Георгиевский Василий Семенович), митрополит. Родился 10 апреля 1868 г., в 1892 г. окончил Московскую Духовную Академию. В 1903 г. хиротонисан во епископа Люблинского, с 14 мая 1914 г. - архиепископ Житомирский. 19 января 1920 г. эмигрировал из России в Сербию, в 1921 г. поселился в Париже. С 21 апреля 1921 по 10 июня 1930 гг. управлял Западно-Европейским экзархатом Московской Патриархии. В 1931 г. перешел в юрисдикцию Константинопольского Патриархата, про должая возглавлять экзархат. 2 сентября 1945 г. воссоединился с Русской Церковью, остав лен экзархом Западной Европы. Скончался8 августа 1946 г. в Париже.

[ii] Российский государственный военный архив (РГВА), ф. 1470, оп. 1, д. 10, л. 234.

[iii] Никитин А.К. Нацистский режим и русская православная община в Германии (1933-1945 гг.). М., 1998. С. 96.      

[iv] Иоанн (Шаховской Дмитрий Алексеевич), архиепи­скоп. Родился 23 августа 1902 г. в Москве, из княжеского рода. Учился в гимназии Мая в С.-Петер­бурге, Царскосельской школе Левицкой, а затем в Император­ском Александровском лицее (1915-1917), вступил добровольцем в ряды белой Добровольческой армии на Юге России (1918), был контужен в боях под Царицыном. В 1919 г. поступил в Севастопольскую морскую телеграфную школу, по оконча­нии которой был зачислен на Черноморский флот. В конце 1920 г. эмигрировал через Константинополь во Францию, прошел один курс Школы политических наук в Париже, в 1922 г. переселился в Бель­гию, в 1926 г. окончил историко-филологический факультет Лувенского университета в Бельгии, в это же время был редактором литературного жур­нала «Благонамеренный» в Брюсселе. Летом 1926 г. поступил послушни­ком на Афоне в Свято-Пантелеимоновский русский монастырь, там же 9 октября 1926 г. был пострижен в монашество. Вскоре вернулся во Францию и 1 ноября 1926 г. поступил в Парижский Свято-Сергиевский богословский институт. 8 декабря 1926 г. рукоположен во иеродиакона митрополитом Евлогием (Георгиевским). В начале 1927 г. переселился в Югославию и был принят в юрисдикцию РПЦЗ, 6 марта 1927 г. рукоположен во иеромонаха епископом Вениа­мином (Федченковым). С марта по 1 сентября 1927 г. служил помощником настоятеля церкви при Крымском кадетском корпусе в Бела Цркве, зако­ноучитель и настоятель церкви при Крымском кадетском Kopпyce (сентябрь 1927-1930), строитель и первый настоятель русской церкви св. Иоанна Богослова в Бела Цркве, директор Православно-миссионерского издательства в Бела Цркве (1928-1930) В 1930 г. вернулся во Францию и был принят состав Западно-Европейского экзархата митрополита. Евлогия, разъездной священник во Франции (1930-1931), первый настоятель церкви Всеми­лостивого Спаса в Аньере (1931 - март 1932). С 1 апреля 1932 по 1945 гг. служил настоятелем Свято-Владимировской церкви в Берлине, 18 мая 1935 г. возведен в сан игумена, с 26 мая 1936 г. бла­гочинный приходов Западно-Европейского экзархата в Германии. 2 мая 1937 г. возведен в сан архимандрита, в 1930-х гг. был редактором журнала «За Цер­ковь». В 1937 г. являлся духовным руководителем добровольческой рус­ской роты в рядах армии генерала Франко в Испании. С 31 января 1942 по 1 октября 1945 гг. - член Епар­хиального совета Германской епархии РПЦЗ в качестве представите­ля от евлогианских приходов, в 1942-1943 гг. преподавал пастырского богословия на Православных богословских курсах в Берлине, был председателем Епархиального миссионерско­го комитета в Германии. В феврале 1945 г. уехал из Германии во Францию, 7 марта 1946 г. уволен из клира Западно-Европейского экзархата и уехал в США, где был принят в клир Северо-Американской русской мит­рополии. В 1946-1947 гг. служил настоятелем храма в Лос-Анджелесе, с 11 мая 1947 г. - епископ Бруклинский и ректор Свято-Владимировского богословского института в Нью-Йор­ке. В 1950-1975 гг. - епископ Сан-Францисский, член ЦК Все­мирного Совета Церквей (1954-1968), в 1961 г. возведен в сан архиепископа, 14 мая 1975 г. временно ушел на покой по болезни, окон­чательно на покое с 1978 г. Был сотрудником радиостанции «Голос Амери­ки», на волнах которой около 40 лет еженедельно переда­вались его «Беседы с русским народом», поэт и писатель под лите­ратурным псевдонимом «Странник». Скончался 30 мая 1989 г. в г. Санта-Барбара (штат Калифорния, США).

[v] Косик В.И. Русское церковное зарубежье: XX век в биографиях духовенства от Америки до Японии. Материалы к словарю-справочнику. М., 2008. С. 187.

[vi] М. Литвинов – в 1930-е гг. народный комиссар иностранных дел в СССР, еврей по национальности.

[vii] Архиепископ Иоанн (Шаховской). Избранное. Петрозаводск, 1992. С. 375.

[viii] РГВА, ф. 1470, оп. 1, д. 17, л. 236.

[ix] Никитин А.К. Указ. соч. С. 218, 251-253; Архиепископ Иоанн (Шаховской). Указ. соч. С. 378; Материалы к биографии архиепископа Иоанна (Шаховского) // Церковно-исторический вестник. Москва. 1998. № 1. С. 83.

[x] Митрополит Евлогий (Георгиевский). Путь моей жизни. Воспоминания митрополита Евлогия. Париж, 1948. С. 663, 670.

[xi] Булгаков Сергий Николаевич, митрофорный протоиерей, богослов. Родился 16 июня 1871 г. в г. Ливны Орловской губернии в семье протоиерея. Учился в Орловской Духовной семинарии (1884-1888), затем в Елецкой гимназии (1888-1889), окончил юридический факультет Московского университета (1894), оставлен при университете профессорским стипендиатом, преподаватель политической экономии в Москов­ском техническом училище (1895), командирован за границу в Берлинский университет (1898-1899), защитил магистерскую диссертацию (1901), ординарный профессор Киевского поли­техникума и приват-доцент Киевского университета (1901), про­фессор политической экономии Московского коммерческого института и приват-доцент Московского университета (1906-1910), член Московского религиозно-философского общества (1905), член II Государственной Думы (1906). 21 сентября 1912 г. защитил док­торскую диссертацию в Московском университете на тему «Философии хозяйства», профессор Московского университета (1917-1918), член Всероссийского Поместного Со­бора в Москве по избранию от Таврической епархии (1917-1918), с 8 декабря 1917 г. член Высшего Церковного Совета при Патриархе Тихоне. 10 июня 1918 г. рукоположен во диакона, 11 июня 1918 г. рукоположен во священника в Москве. Вскоре поселился в Крыму, профессор политической экономии и богословия в Симферопольском университете (1918-1919), помощник насто­ятеля Ялтинского собора (1920-1922). 27 ноября 1922 г. выслан из России в Кон­стантинополь, 12 июня 1923 г. поселился в Праге, 8 мая 1923 г. приписан сверх штата к причту русского Свято-Николаевского храма в Праге, профессор по кафедре канонического права и богословия русского юридического факультета в Праге (1924-1925), с 31 января 1924 г. - основатель и духовный руководитель братства Святой Софии. В июле 1925 г. поселился в Париже, член Комитета по сооружению Свято-Сергиевского подворья в Париже (1925), помощник наместника храма Сергиевского подворья в Париже (1925-1944), профессор Свято-Сергиевского богословского института по кафе­дре догматического богословия (1925-1944), с 9 октября 1925 по 13 июля 1944 г. - декан Свято-Сергиевского института, участник 1-го международного общеправославного съезда богословов в Афинах (1938), с 25 января 1943 г. - митрофорный протоиерей, с 14 июня 1943 г. - почет­ный доктор церковных наук Свято-Сергиевского ин­ститута, участник многих съездов РСХД, с 1928 г. - вице-председатель Англо-православного Содружества св. Альбания и преп. Сергия. Автор многочисленных книг и статей. Скончался 13 июля 1944 г. в Париже.

[xii] Нивьер А. Православные священнослужители, богословы и церковные деятели русской эмиграции в Западной и Центральной Европе. 1920-1995: Биографический справочник. М.-Париж, 2007. С. 311-312; Протоиерей Сергий Гаккель. Мать Мария (1891-1945). Париж, 1980; Кривошеин И.А.Мать Мария (Скобцова) (К 25-летию со дня кончины) // Журнал Московской Патриархии (ЖМП). 1970. № 5; Линик Ю.В.Мать Мария // Вестник Русского христианского движения (Вестник РХД). 1991. № 161; Varau L.Mere Marie (1891-1945). Saint-Petersbourg - Paris - Ravensbruck. Paris, 2000; Священник М. Шполянски М. О братолюбии. К вопросу о пред­стоящей канонизации матери Марии (Скобцовой) // Вестник РСХД. 2004. № 187.

[xiii] Митрополит Евлогий (Георгиевский). Указ. соч. С. 493-495.

[xiv] Косик В.И. Указ. соч. С. 231-232.

[xv] См.: Маныкина Т.Б. Кузьмина-Караваева Елизавета Юрьевна // Энциклопедия Холокоста. М., 2011. Готовится к изданию.

[xvi] Косик В.И. Указ. соч. С. 123-124; Нивьер А. Указ. соч. С. 258-259; Ф.С.(Феодосий Спасский)Почившие священнослужители первого выпуска Богословского Института // Церковный вестник. 1950. № 4 (25); Протопресвитер Василий Зеньковский. Памяти о. Димитрия Кленинина // Вестник РХД. 1966. № 80; Мате­риалы к жизнеописанию о. Димитрия Клепинина // Вестник РХД. 2004. № 187; Викторова Т.В., Струве Н.А. (сост.)Жизнь и житие священника Димитрия Клепи­нина (1900-1944). М.-Париж, 2005; Arjakovsky H.Et la vie sera amour. Лозанна, 2005.

[xvii] Рубакин А. Французские записи, 1939-1943. М., 1947. С. 118-127; Арад И. Холокост: катастрофа европейского еврейства (1933-1945). Иерусалим, 1990. С. 38.

[xviii] Косик В.И. Указ. соч. С. 125.

[xix] Жизнь и житие священника Димитрия Клепинина. 1904-1944. Сост. Т.В. Викторова, Н.А. Струве. М.-Париж, 2004. С. 208.

[xx] Протоиерей Сергий Гаккель. Указ. соч. С. 160-162.

[xxi] Жизнь и житие священника Димитрия Клепинина. С. 200.

[xxii] Stalag (Stammlager) – по-немецки лагерь постоянного пребывания.

[xxiii] Черняев В.Ю. Русские узники Компьенского лагеря и их судьбы // Нансеновские чтения 2009. СПб, 2010. С. 209-211.

[xxiv] Фондаминский (Фундаминский, литературный псевдоним Бунаков) Илья Исидорович, русский революционер, общественный деятель, публицист, православный святой. Родился 17 февраля 1880 г. (по другим данным 17 октября 1881 г.) в Москве в еврейской купеческой семье. В 1900-1904 гг. учился на философских факультетах Берлинского и Гейдельбергского университетов. С конца 1902 г. - эсер, боевик. Имел репутацию искусного оратора. Участник Московского восстания 1905 г. Несколько раз был арестован, в т.ч. за участие в восстании на «Памяти Азова». В 1907-1917 гг. жил в Париже. Член Заграничной делегации партии эсеров. Участник Штутгартского конгресса II Интернационала (1907). В апреле 1917 г. вернулся в Россию через Англию. На III съезде эсеров избран в ЦК, товарищ председателя Всероссийского Совета крестьянских депутатов. Летом 1917 г. - комиссар Черноморского флота. Осенью 1917 г. избран депутатом Учредительного собрания от Черноморского флота, а также членом бюро фракции социалистов-революционеров. После разгона Учредительного собрания был сторонником широкой антибольшевистской коалиции. Весной 1919 г. эмигрировал во Францию, поселился в Париже. В 1920-1940 гг. участвовал в издании журналов «Современные записки», эволюционируя к христианскому мировоззрению. В 1930-х гг. также был редактором христианских религиозно-философских журналов «Путь» и «Новый град» и оказывал им финансовое содействие. Участник Русского студенческого христианского движения и объединения «Православное дело». 22 июня 1941 г. был арестован во время облавы на русских эмигрантов и отправлен в лагерь под Компьеном, там 20 сентября 1941 г. принял Православие. Вскоре депортирован в Освенцим, где и погиб 19 ноября 1942 г., 1 мая 2004 г. канонизирован Синодом Константинопольского Патриархата.

[xxv] Черняев В.Ю. Как старый подпольщик встретил своего Христа: И.И. Бунаков (Фондаминский) в России и эмиграции // Политическая история России XX века. К 80-летию профессора Виталия Ивановича Старцева. Сборник научных трудов. СПб., 2011. С. 406.

[xxvi] Его же. Русские узники Компьенского лагеря и их судьбы. С. 212-215.

[xxvii] Федотов Г.П. И.И. Фондаминский в эмиграции // Новый журнал. Нью-Йорк. 1948. Кн. 18. С. 328.

[xxviii] ВишнякМ.В. Годы эмиграции. Нью-Йорк, 1954. С. 327, 381.

[xxix] Протоиерей Сергий Гаккель. Указ. соч. С. 129, 157-158..

[xxx] Щербатов А.П., Криворучкина-Щербатова Л.Право на прошлое. М., 2005. С. 368.

[xxxi] Протоиерей Сергий Гаккель. Указ. соч. С. 157-158, 174.

[xxxii] Варшавский В.С. Незамеченное поколение. Нью-Йорк, 1956. С. 289.

[xxxiii] Дон-Аминадо.Наша маленькая жизнь: Стихотворения. Политический памфлет. Проза. Воспоминания. М., 1994. С. 679.

[xxxiv] Федотов Г.П. Указ. соч. С. 317, 329.

[xxxv] Черняев В.Ю. Русские узники Компьенского лагеря и их судьбы. С. 216.

[xxxvi] Кривошеин Игорь Александрович. Родился в 1899 г. в семье известного российского государственного деятеля А.В. Кривошеина, сподвижника П.А. Столыпина и генерал-лейтенанта П.Н. Врангеля. Окончил в 1916 г. Пажеский корпус, штабс-капитан лейб-гвардии Конной артиллерии. С 1919 г. - в Добровольческой армии, офицер гвардейской конной артиллерии, штабс-капитан, участник боев под Перекопом, эвакуирован в октябре 1920 г. в Константинополь. В Париже в 1922 г. окончил факультет физико-математиче­ских наук Сорбонны и в 1923 г. Высшую электротехническую школу, работал инженером-электриком. Член Российского общевоинского союза, Совета Торгпрома и партии младороссов. В июне 1941 г. был интернирован во Фронт-Сталаг-122, через 6 недель освобожден. Вновь подвергался аресту нацистами в 1944 г., отправлен в германский концлагерь, после освобождения из концлагеря Дора в апреле 1945 г. был избран председателем Содружества русских добровольцев, партизан и участников Сопротивления во Франции, в 1946-1947 гг. издавал «Вестник участников Сопротивления» («Вестник русских доброволь­цев, партизан и участников Сопротивления»), принял советское гражданство. В ноябре 1947 г. в группе 24 советских граждан власти Франции депортировали его в советскую оккупационную зону Германии. С февраля 1948 г. работал в Ульяновске инженером электропромышленного завода, а в сентябре 1949 г. после ареста стал узником внутренней тюрьмы МГБ, с 1952 г. - заключенный в Марфинской «шаражке» (вместе с Л. Копелевым, А. Солженицыным и др.), затем отбывал срок приговора в Тайшетском концлагере. В 1954 г. освобожден, был переводчиком и консультантом Академии коммунального хозяйства в Москве. В 1974 г. вернулся в Париж, где и скончался в 1987 г.

[xxxvii] Протоиерей Сергий Гаккель. Указ. соч. С. 162-164.

[xxxviii] Там же. С. 164-167.

[xxxix] Жизнь и житие священника Димитрия Клепинина. С. 23-24.

[xl] Кривошеин И.А. Так нам велело сердце // Против общего врага. Советские люди во французском движении Сопротивления. М., 1972. С. 270-271; Его же. Мать Мария (Скобцова) (К 25-летию со дня кончины) // ЖМП. 1970. № 5. С. 39.

[xli] Косик В.И. Указ. соч. С. 233.

[xlii] См.: Маныкина Т.Б. Указ. соч.

[xliii] Жизнь и житие священника Димитрия Клепинина. С. 25-26.

[xliv] Там же. С. 26.

[xlv] Протоиерей Сергий Гаккель. Указ. соч. С. 169-171; Мать Мария. Стихотворения, поэмы, мистерии. Воспоминания об аресте и лагере в Равенсбрюк. Париж, 1947. С. 151-152.

[xlvi] Жизнь и житие священника Димитрия Клепинина. С. 26.

[xlvii] Черняев В.Ю. Русские узники Компьенского лагеря и их судьбы. С. 215-216.

[xlviii] Жизнь и житие священника Димитрия Клепинина. С. 26-27.

[xlix] Там же. С. 27-28.

[l] Там же. С. 140.

[li] Там же. С. 28-29.

[lii] Там же. С. 193-194, 196.

[liii] Косик В.И. Указ. соч. С. 126; Нивьер А. Указ. соч. С. 258-259.

[liv] Жизнь и житие священника Димитрия Клепинина. С. 29.

[lv] Там же. С. 29-31; Косик В.И. Указ. соч. С. 126.

[lvi] Жизнь и житие священника Димитрия Клепинина. С. 120.

[lvii] Там же. С. 210.

[lviii] Косик В.И. Указ. соч. С. 233.

[lix] См.: Протоиерей Сергий Гаккель. Указ. соч.

[lx] Косик В.И. Указ. соч. С. 233-234.

[lxi] Там же. С. 234.

[lxii] См.: Скобцова Е.Ю. Жатва Духа. Париж, 1927; Скобцова Е.Ю. А. Хомяков. Париж, 1929; Скобцова Е.Ю. В. Соловьев. Париж, 1929; Скобцова Е.Ю. Досто­евский и современность. Париж, 1929; Монахиня Мария (Скобцова). Стихотворения, поэмы, мистерии. Париж, 1947; Монахиня Мария (Скобцова). Стихи. Париж, 1949; Мать Мария (Скобцова). Воспоминания, статьи, очерки. В 2 Тт. Париж, 1992; Мать Мария (Скобцова). Стихи. М., 1994; Мать Мария (Скобцова). Типы религиозной жизни. М., 2001; Мать Мария (Елизавета Кузьмина-Караваева). Жатва духа: Религиозно-философские сочинения / Сост. А.Н. Шустов; Вступ. ст. Г. Беневича. СПб, 2004..

[lxiii] Жизнь и житие священника Димитрия Клепинина. С. 200, 202.

[lxiv] См.: Маныкина Т.Б. Указ. соч.