В III–II тыс. до н.э. Кнаан (Ханаан Синодального перевода) находился под мощным и непрестанным культурным и религиозным влиянием своих соседей – Месопотамии, Египта, хеттов и финикийцев. Хананеи почитали египетского бога Гора и богиню Хатор, фигурки которых обнаружены среди развалин, поклонялись вавилонской богине Иштар и богу Риммону[1]. Но подавляющим религиозным влиянием было финикийское. По сути, Финикия и Палестина являют нам одну общую религиозную картину.
Долгое время почти единственным источником для изучения хананео-финикийского мира служили фрагменты сочинения Филона Библосского (I в. до Р.Х.), сохранившиеся у Евсевия Кесарийского[2]. Этот очень поздний и компилятивный труд Филона давал весьма туманную картину религиозного состояния хананеев до появления в их земле Израиля. У ученых не было почти никаких данных для реконструкции религиозной жизни тех времен. Столь грустное положение дел заставило авторов французской «Иллюстрированной истории религий», опубликованной в конце XIX века, сказать: «Для изучения истории хананейских и филистимских племен, за исключением надписи Меши, не существует никаких первоначальных источников»[3].
Все изменилось, когда в 1929 году в местечке Рас-Шамра, на сирийском берегу Средиземного моря, французскими археологами под руководством Клода Шеффера и Жана Дени было сделано открытие Угарита, древнего финикийского города-государства. Раскопки, начатые в 1930 году, продолжились до 1939 года, затем, после 10-летнего перерыва, вызванного войной, были возобновлены в 1949 году. Холм, называемый сегодня Рас-ас-Шамра, явил на свет город, уже известный по письмам телль-Амарны и египетским текстам. Было найдено огромное количество терракотовых табличек, исписанных клинописными буквами, несколько отличными от общеизвестного финикийского алфавита. Язык угаритских текстов классифицируется как один из западно-семитских языков II тыс. до н.э. Тексты, расшифрованные Г. Бауэром и Ш. Виролло и восходящие к XIV веку, пролили яркий свет на религию и мифологию ханаано-финикийской культуры[4]. Большая часть текстов Рас-Шамры была опубликована в научном журнале “Syria”, начиная с №10 (1929).
Итак, что мы сегодня знаем о религии доизраильского населения страны Ханаан?
Верховным божеством хананейского пантеона был Эль, называемый «царем и отцом богов и людей». Более важная роль принадлежала, однако, небесному богу Ваалу, «восседающему на облаках». Переводимое как «господин», «хозяин» слово «ваал» могло использоваться и нарицательно[5]. В любом случае, в народной мифологии единый образ Ваала дробился на тысячи локальных божеств и духов, часто лишенных индивидуальности. Народное религиозное чувство стремилось более к Ваалу как к хозяину определенного хорошо орошаемого места, чем как к богу, «восседающему на облаках». Чаще всего Ваал отождествлялся с Хададом, богом грозы[6], и поэтому являлся распределителем дождя и богом растительности. В религиозных текстах финикийцев поэтично говорится, что небесный Ваал «открывает катаракты облаков».
Согласно одному угаритскому мифу, Ваал был убиваем своими врагами, имена которых Ям и Мот – мифические персонификации моря и смерти. Ими он заключался в подземный мир, так что умирала всякая растительность на земле. В начале сезона дождей Ваал был пробуждаем к новой жизни благодаря помощи своей сестры и жены Анат и освобождался из царства мертвых, так что растительность расцветала вновь. В этом мифе полевые работы были объясняемы как помощь Ваалу. Три главных женских божества, Ашера (жена бога Эля), Анат (сестра и жена Ваала) и Астарта, не разделены четко в своих действиях: все три являются богинями материнства, произрастания, плодородия, любви и войны. В их святилищах развивается религиозная проституция: обряд соития должен был вызвать совокупление небесного бога Ваала с богиней плодородия, соединить небо и землю, чтобы гарантировать плодородие людей и скота и произвести богатый урожай.
Другой миф рассказывает о том, как Ям решил возвести себе дворец, подчеркивая таким способом свое желание установить первенство среди богов. Все маленькие боги, называемые «сынами Эля», решили уже было уступить Яму, как вдруг восстает Ваал, упрекает их в трусости и вызывает Яма на битву. Арбитром боя выступает великий бог Эль, который предупреждает Яма, что он имеет своим противником бога более сильного и имеющего покровительство двух богинь, Анат и Астарты. Бог ремесел Кусор кует Ваалу два молота, с помощью которых Ваал побеждает. За ним признается первенство среди богов. Отвергнув претензии бога моря, господина смерти и беспорядка Яма, Ваал выступает как герой-благотворитель и спасает вселенную от возврата к хаосу. Другие эпизоды этого мифа показывают более широко как Ваал воплощает этот победоносный принцип жизни среди людей Угарита.
То, что в мифах первенство Ваала утверждается им не без труда, некоторые исследователи[7] склонны объяснять как отражение того, что почитание Ваала появилось в Угарите довольно поздно. Действительно, Ваал – не «сын Эля»[8]. Он назван «сыном Дагона», чем подчеркивается его связь со слоями населения, родственными амореям Мари.
Еще один миф изображает противостояние Ваала с богиней Мот. Установив свое первенство, Ваал устраивает банкет для богов и богинь, затем отправляется посетить города своего царства. Он поручает Кусору сделать в своем новом дворце окна. В этот момент восстает против Ваала новый противник – Мот, обитающая в темной и зловонной области. Она вынуждает Ваала сойти в свою пасть. Мот не была какой-то богиней, которая бы почиталась, она не фигурирует в списках божеств, которым приносились жертвы. Она была не чем иным как персонификацией смерти («мот» значит «смерть»), имеющей ненасытимый голод и неутолимую жажду. Ваал подчиняется приказу Мот и объявляет себя ее рабом. Но прежде чем сойти в зев Мот, Ваал оплодотворяет одну телицу для того, чтобы обеспечить воспроизводство стад, и затем умирает. Боги потрясены, Эль скорбит: «Ваал мертв, что будет теперь с людьми?» Однако Анат отправляется на поиски брата. Ведомая богиней солнца Сапас, которая, обходя вселенную, зная все ее укромные и темные уголки, находит пораженного смертью Ваала и приводит Анат к нему. Сапас помогает Анат отнести брата на гору Сафон. Затем разъяренная богиня настигает убийцу брата, хватает Мот, рассекает ее мечем надвое, затем жарит, мелет и рассеивает через сито по земле. Это знак возвращения к жизни Ваала, о котором Эль узнает через сон, в котором видит жир, каплющий с неба, в то время как реки текут медом. Ваал возвращается на трон и приходит в ярость, которая есть не что иное как мистическое изображение грома.
Эта часть цикла Ваала связана с обрядами плодородия. Ваал – хозяин дождей и гроз, которые он посылает в начале весеннего сезона. Дождь, образовывающийся на небе, должен оставить его, пасть на землю и оплодотворить ее – это причина, ради которой Ваал отверзает окна своего дворца. Земные храмы Ваала – не что иное как отражение небесного его жилища, и являются «окнами небесными», низводящими дождь на землю. Ваал оставляет небесное жилище и сходит на иссушенную суровым сирийским летом землю, чтоб напоить ее самим собой. Сирийское лето – царство Мот, царство смерти. Подземный мир получает с неба воду, посылаемую для нового цветения земли, но не может удержать ее вечно. Мот должна уступить и вернуть тело Ваала, которым она была напитана. Сапас и Анат возвращают Ваала с земли на небо. Первая представляет в этом случае солнечную энергию, заставляющую воды испаряться, другая кажется воплощением источников, собирающих влагу, содержащуюся в земле. Согласно Caquot, слово «анат» имеет значение «источники»[9]. Осенние облака – знак надежды на новый год жизни – символизируются восхождением на гору Сафон, своего рода угаритский Олимп, которую те, кто слушали эти поэмы, возможно, отождествляли с горой Касио, доминирующей в области, где находится Рас-Шамра. Такого типа могли быть тексты ежегодных богослужений возвращения дождя и богослужений плодородия, существеннейшего элемента в религии любой земледельческой цивилизации.
Угаритские мифы отражают типичные заботы восточного крестьянина. Засухи, нередко следующие год за годом, связываются с битвой Ваала против Мот. В конце концов Ваал выходит из этой битвы победителем, после того как Эль выносит свое решение против Мот.
Культы, тесно связанные с земледелием, часто возбуждают религиозность эмоциональную и страстную, с чередованием рыданий и ликований. Скорбь Анат, вызванная исчезновением Ваала, когда она разрывает свою грудь, является моделью поведения верующих, когда они плачут и истязают себя. Радость Эля, когда он узнает, что Ваал вернулся к жизни – это праздничное веселье, вызванное возвращением облаков. «Не трудно понять, – пишет Caquot, – как Ваал стал для угаритского народа более популярным, чем его старые боги: разве не был Ваал для них даром, гарантирующим возможность выживания? Рядом с ним Эль оказывается несколько отодвинутым на второй план. Однако и он не остается богом бездеятельным, напротив, распределение функций между Элем и Ваалом кажется равномерным. Элю, называемому «быком», принадлежит ввиду его старости бездонная мудрость, всезнание, доброта и милосердие, он всегда выносит решения к пользе человека. Ваалу, «тельцу», свойственен юношеский пыл, сексуальная сила, победоносность в сражениях, активное и спасительное вмешательство, позволяющее преодолеть природный беспорядок и обезопасить существование угаритского народа»[10]. Два божества – не на одинаковой дистанции от людей: в то время как Ваал находится на облачном небе, которое касается земли на вершине горы Сафон, Эль живет в совершенно таинственном месте, «у источников рек, у слияния двух океанов», то есть, возможно, в месте, где воссоединяются два водных русла, которые омывают обитаемую землю. Не поэтому ли «начальствующий в Тире»говорит: «я бог (эль), восседающий на седалище божием, в сердце морей» (Иез. 28:2)? Если Ваал является в борьбе против Яма как хранитель космического равновесия, то Эль – это отец богов и людей, «творец земли». Таковым почитается Эль в Угарите согласно письменным памятникам Рас-Шамра, так позднее называют его в Пальмире и в Лептис Манья.
Религиозный пыл, выраженный в мифах Рас-Шамра, не исключает определенной дозы фамильярности, характеризующей божества очень антропоморфно. Божества ведут такой образ жизни, который считается счастливым на земле: много времени проводят в празднованиях и пирах, так что и Эль напивается до опьянения. В мире божеств есть место также интимным отношениям. Одна странная поэма рассказывает, как Эль исцелился от импотенции, поразившей его, съев жареную птицу. Это позволило ему произвести на свет два звездных божества, а также целую серию богов-обжор, питающихся земными плодами. Как и месопотамские народы, семиты Угарита веровали, что агрокультура поддерживает существование богов так же, как людей. Об этом свидетельствуют многие ритуальные тексты, терминология которых, впрочем, по свидетельству ученых, весьма трудна для понимания, а местами совершенно темна.
В Угарите имелись многочисленные храмы. Множество духовенства, обслуживавшего их, разделялось на коллегии. Мифы были рассказываемы во время торжественных официальных богослужений. Последние включали в себя также коллективные «жертвоприношения умилостивления», в которых принимали участие царь и царица. Целью этих жертвоприношений было обеспечение безопасности и благосостояния народа.
Издревле у финикийцев и хананеев существовал культ вавилонской богини Иштар, называемой в Библии Астартой. Ее почитали как великую Мать – подательницу плодородия. Культ богини-матери у земледельцев связан тесным образом с почитанием земли – огромного материнского чрева, рождающего новый урожай. Ее муж – Ваал, изливающийся на землю в виде весеннего дождя. Как и культ Ваала, обряды, связанные с почитанием Иштар, сопровождались священной проституцией. Обычно эти церемонии проводились в священных рощах-ашерах[11], чаще всего расположенных на высотах (бамот). Часто развратные оргии проводились у каменных столбов (маццебот), считавшихся обиталищем духов, местом, связывающим человека с «небесным воинством». Такие камни обоготворялись (Ср. Иер. 2:27: «Они говорят камню: ты родил нас»). Вот как описывает культ, связанный со священными камнями, русский исследователь палестинских мегалитов Аким Олесницкий: «У камня, как у живого и оживляющего начала, хананеяне, мужчины и женщины, искали жизненной плодотворной силы, у его подножия зачинали и рождали детей, заранее посвящавшихся в жертву тому же камню, когда он охладевал и мертвел (образ безжизненного зимнего солнца) и сам нуждался в согревании его живой человеческой кровью… Мегалитические центры, с одной стороны, были местом блудодеяний, прикрывавшихся культовыми целями, а с другой стороны – местом кровавых человеческих жертв»[12].
Обилие непристойных фетишей, изображающих мужской половой орган – символ оплодотворяющей силы Ваала, – обнаруженных археологами в Финикии и доизраильских слоях Ханаана, очень ярко свидетельствует о грубо-чувственном характере народной религиозности. Пророки, упрекавшие Израиль в практике хананейских культов, говорили о нем как о «деве Израилевой», сделавшей себе золотые «мужские изображения» для блудодеяния с ними (Иез. 16:17). Но часто эти фетиши были каменными и деревянными. Иногда пророческую речь можно понять как упрек в уклонении Израиля к поклонению в ханаанских мегалитических центрах (напр., Иер. 3:9. Иез. 20:32). Весной культ у маццебот в рощах и на высотах сопровождался обычно и телесным развратом (Ис. 58:5-7. Иер. 3:9. 6:9. Иез. 16:16,24,25,29 и др.). Эти оргии призваны были вынудить богов оплодотворить землю, магически помочь земле произвести богатый урожай.
Все местности, пашни, рощи, водные источники имели своих духов-хозяев (ваалов). Весеннее цветение – не что иное как результат брачного сочетания мужской и женской силы. Еще в Талмуде, и даже у средневековых арабов, поле, не имеющее нужды в искусственном орошении, называется «дом Ваала» или «поле Ваала»[13]. Человек не был пассивным наблюдателем совокупления мужских и женских божественно-природных сил, его религиозной задачей было помочь в этом своим богам. Через сакральную имитацию «божественных сочетаний» мужчина и женщина в акте религиозного совокупления должны были увеличивать силу божественного плодородия.
В засушливые годы мегалитические культовые центры становились местом массовых человеческих жертвоприношений. Так умилостивлялись беспощадные боги неба и солнца, когда камни, их символизирующие, обливались человеческой кровью. Олесницкий в своем обширном исследовании, не утратившем и сегодня своей ценности, сообщает о многих каменных памятниках, имеющих особые углубления для возлияния крови (так называемые «чашечные камни»). Одна из больших мегалитических групп, открытая им в Трансиордании, в местном предании носит название эль-Марегат, «помазанные камни». Неудивительно, если Священное Писание называет обетованную землю «землей, оскверненной (жертвенной) кровью» (Пс. 105:38. Иер. 19:4. Иез. 7:23 и др.). Всякий, кто посещал расположенные в Иерусалиме «Музей Израиля» и «Музей Библейских стран», знает, о чем идет речь.
В периоды сильных многолетних засух нередки были и жертвоприношения детей. Еще археологическая экспедиция Макалистера (Палестинский исследовательский фонд), раскопавшая в 1904–1909 гг. немало высот, посвященных Ваалу и Астарте, обнаружила в их развалинах множество культовых столбов и кувшинов с останками детских костей, целое детское кладбище[14].
Останки детей, принесенных в жертву Ваалу, найдены не только на высотах. Обычай замуровывать в стену новопостроенного дома убитого предварительно младенца был весьма распространенным явлением в Ханаане. Замурованные детские кости найдены в Газере[15], Мегиддо и других местах. Протоиерей А. Мень, после ярких описаний хананейских сельскохозяйственных культов, приходит к выводу, с которым трудно не согласиться: израильтяне «явились как бы очистительной бурей, ворвавшейся в тлетворную атмосферу суеверий и извращений»[16].
Для израильтян хананейская «духовность» была многовековым искушением. Культы Ваала-оплодотворителя и богини-матери представляли постоянную опасность для строгой и высоконравственной синайской веры пришельцев. В повествовании о Гедеоне мы видим, что культ Ваала-Астарты был распространен в Израиле в период Судей (Суд. 6:25-32). Нередки были собственные имена, содержащие в себе имя Ваала: Мери-Ваал, Ишваал; сам Гедеон был назван после разрушения жертвенника Ваала Иероваалом (Иерубваалом). Мартин Метцгер считает, что запрет израильтянам «варить козленка в молоке матери его» (Исх. 23:19) был дан ввиду того, что это был обычай, связанный с магическим «обрядом молока» у хананеев[17].
Израильтяне, становясь оседлыми, должны были поменять образ жизни кочевника-скотовода на образ жизни оседлого земледельца. Мир образов и идей человека теснейшим образом связан с его образом жизни. Жизнь пахаря всецело зависит от земли, к которой он привязан. Судьба урожая, а значит и жизнь земледельца в древности всецело находились во власти природы. Природных духов призвана была укрощать и задабривать сельская народная магия. Умилостивление обидчивых богов неба и земли должно было гарантировать высокий урожай, а значит и продолжение жизни земледельца. Почва произращает не только злаки, но и идолов в сознании крестьянина. Протоиерей А. Мень справедливо видит в самом земледелии, в отличие от скотоводства, постоянную опасность язычества: «Крестьянин (евреи стали крестьянами), как правило, по натуре своей язычник. Он гораздо больше, чем кочевник, связан с природными циклами, он чуток ко всем проявлениям стихийной жизни, он сливается с ее ритмами, любит ее, благоговеет перед ней. Он не может обойтись без магии и волшебства, ибо они – важное средство в его хозяйстве. Приметы для него – закон, заклинания – его оружие, эльфы и домовые – его друзья…»[18]. Действительно, здоровье и приплод скота не связан так тесно с конкретной территорией – если засуха или саранча уничтожили пастбища в одном регионе, всегда можно перекочевать в другой. Кочевник-скотовод в каком-то смысле – хозяин своей материальной жизни, тогда как земледелец – ее пленник. Не потому ли и христианство в свою очередь провозгласило идеал странничества, что пуповина, связывающая крестьянина с землей и природными условиями, связывает его и с неминуемым для земледелия язычеством? Первые три столетия христианство было почти исключительно религией горожан: деревня была очень консервативна в своем язычестве. Деревня всегда консервативна[19].
Колена Израилевы, войдя в землю Ханаана, вступили в многовековую борьбу с представлениями ее обитателей. Эти представления всегда стремились пустить свои корни в сознании евреев. Это была борьба за чистоту монотеизма, борьба с тем, что Нот называет хананеизацией религии и социальных отношений[20], а Бубер – их ваализацией[21]. Даже простой факт, что израильтяне сделали местами своих богослужений древнейшие святилища обитателей Палестины, говорит о том, что они восприняли некоторые местные религиозные традиции. В домонархическую эпоху израильтяне в массе своей не почитали «чужих богов», однако чистая вера и чистый культ народа, прошедшего через Синай, испытывали мощное влияние языческой религиозности. Первоочередной задачей судей и пророков была борьба за чистоту богодарованной веры против ее ваализации. Поселившись на земле, где «под каждым ветвистым деревом» автохтонные ее обитатели видели бракосочетания богов, евреи вступали во владения этих «ваалов». Тяжелый физический труд пахаря, обработка и ирригация земли могли, как тогда считало народное благочестие, дать добрый результат только при условии установления дружественных отношений с теми, кто незримо обитает на нивах, в садах, в глубине ручьев – так, как это делали хананеи. Для этого даже не надо оставлять веры в Бога Авраама, Исаака и Иакова, в Господа, явившегося на Синае и сопровождавшего народ во время его странствований по пустыне, Господа, Который «сражался за Израиля» (Нав. 10:14) с его врагами. Но чем может помочь Бог кочевников, Бог странников и воинов там, где необходимы навыки практической магии? Израиль не мог не оказаться перед опасностью двоеверия, ваализации истинной веры. Ваалы, согласно Буберу, в домонархический период не были приняты народом глубоко в свое религиозное сознание, но к ним было отношение как к необходимым аграрным реквизитам. Общество Израиля, оставаясь глубоко в своей совести обществом Яхве, народом святым (гой кадош – Исх 19:6), в будничной жизни погрузилось в болото бытовой магии с ее фетишами-хранителями определенных мест и религиозным синкретизмом. Почитая тысячи «хозяев» и «покровителей», израильтянин продолжал исповедовать Яхве единым Богом, но Богом очень далеким, в сельской жизни с ее традициями, с ее сексуальными обрядами бесполезным. И только в годы военной опасности народ вспоминал Того, Кто вел его по пустыне, Кто сражался за него в эпоху Иисуса Навина. В военное лихолетье израильтяне вновь искали защиты у Яхве. Но когда возвращались к мирному земледельческому труду, опять прибегали к помощи мелких местных «хозяев», кишевших вокруг них, неуловимых и безымянных. Бубер, кажется, справедлив, когда говорит, что в эпоху Судей шел процесс ваализации народной религиозности, но не ваализации образа Яхве (ведь последняя означала бы попытку ввести в скинию Астарту). Образ Яхве всегда оставался непричастным никакой обыденности. Рядом с Яхве не было места компромиссу. Просто в мирные годы о Нем забывали.
Единственной возможностью избежать этих духовных сетей могло бы быть полное уничтожение носителей языческой духовности, что и было заповедано Богом. Но так не произошло – и духовная борьба за чистоту богооткровенной веры растянулась на многие века, почти на целое тысячелетие. Может быть, наиболее ярко и напряженно эта борьба изображается в цикле Илии (3 Цар. 17 гл. – 4 Цар. 2 гл.). Пророк Господень побеждает Ваала во всем, что являлось «принадлежащим» Ваалу: Ваал посылает жестокую смертоносную засуху – Бог Илии кормит сарептскую вдову и ее сына; Ваал умерщвляет этого ребенка – Бог Илии воскрешает мальчика. Бог Илии дает огонь с неба. Наконец (самое обидное для Ваала!), посылает обильный дождь в ответ на молитву своего пророка.
В конце концов, только вавилонский плен отрезвит еврейское религиозное сознание, привьет сильный иммунитет против духовных прелюбодеяний двоеверия, против ваализации духовной жизни.
[1] Киттель Р. История еврейского народа. Москва, 1917. С. 99. Никольский Н. Финикийская жертвенная мифология и обрядность. Москва, 1947. Мень Александр, протоирей. Магизм и единобожие. Брюссель, 1971. С. 355.
[2] Тураев Б.А.Финикийская литература. – В сб. “Литература Востока”, 1920. С. 164.
[3] Шантепи де ля Соссей Д.П. Иллюстрированная история религий. Т. 1. Москва, 1899. С. 228.
[4] Церен Э. Библейские холмы. Москва, 1966. С. 258. Дзичковский Геннадий, диакон. Библейские события во времена Иисуса Навина и пророка Самуила в свете последних научных открытий. Загорск, 1971 [машинопись]. С. 6-7. NothM. Storia d’Israele. Brescia, 1975. P. 31.
[5] Так, к примеру, считает Andre Caquot: CaquotA. Il popolo d’Israele. Roma-Bari, 1977. P. 16.
[6] Metzger M. Breve storia di Israele. Brescia, 1985. P. 89.
[7] Напр.: Caquot A. Ibid. P. 17.
[8] Некоторые, впрочем, считают его «сыном Эля», напр. Мартин Бубер: Buber M. La fede dei profeti. Genova, 1985. P. 76. Cогласно Буберу, потому-то Ваал и изображается в виде теленка, что он – «сын Эля», изображаемого в виде быка. Эль сходит на землю, является в виде быка, сочетается на пастбище с одной из богинь, принявшей образ коровы (чаще всего – с Астартой), и она рождает ему «тельца» – Ваала.
[9] Caquot A. Ibid. P. 19.
[10] Caquot A. Ibid. P. 20.
[11] «“Ашера” была роща, связанная с богослужением Астарте, или Иштар» – Дункан Дж.Сирия и Палестина до исхода евреев из Египта, по египетским монументам. “Странник”, №5 (1913). С. 687.
[12] Олесницкий А. Мегалитические памятники Святой Земли. Санкт-Петербург, 1895. С. 115.
[13] Об этом см., напр.: BuberM. Ibid. P. 75.
[14] См.: Геллей Г. Библейский справочник. Торонто, 1989. С. 173-174. Фотография сосуда с детскими останками – стр. 206.
[15] О замурованных в кувшины головой вниз и закопанных в святилище в Газере грудных младенцах – см.: Церен Э. Ibid. С. 268-269.
[16] Светлов Э. Магизм и единобожие. Брюссель, 1971. C. 359.
[17] Metzger M. Ibid. P. 90.
[18] Светлов Э. Ibid. C. 367.
[19] Много веков и на Руси Церковь боролась с крестьянским двоеверием. И сейчас, в начале третьего тысячелетия христианской эры, разве не в городе происходит российское церковное возрождение, тогда как деревня до сих пор коснеет в безбожии и суевериях?
[20] Noth M. Ibid. P. 178.
[21] Buber M. Ibid. P. 74-83.