Начну с цитаты из известной речи академика П.Л. Капицы, произнесенной 50 лет тому назад на праздновании 250-летия М.В. Ломоносова. Он сказал[1]:

«Мне хотелось бы сейчас остановиться на одном из противоречий в жизни Ломоносова, которое хотя и хорошо известно, но пока еще не получило должного объяснения. Я думаю, что оно актуально для нас и сейчас.

Не раз Ломоносов говорил, что его деятельность как поэта и писателя, реформатора русского языка, историка, общественного деятеля, геолога, администратора мало его удовлетворяет, и основное свое призвание он видит в научной работе, в физике и химии. Казалось бы, что научная работа по химии и физике должна была бы быть его основной деятельностью, поскольку с самого начала своего пребывания в Академии наук, с 1741 года, он занимал место адъюнкта по физике, а через четыре года был назначен профессором химии. Естественно предположить, что при этих условиях гений Ломоносова должен был оставить крупнейший след как в отечественной, так и в мировой науке. Но мы знаем, что этого не произошло, и это неоднократно вызывало недоумение многих изучавших историю науки».

Далее П.Л. Капица главным образом анализировал причины отсутствия этого следа в мировой науке. Но я хочу привлечь внимание к другой части его фразы, говорящей об отсутствии крупнейшего следа, оставленного Ломоносовым и в отечественной науке. По этому поводу П.Л. Капица лишь коротко заметил[1]:

«Совершенно ясно, что для признания ученого необходимо, чтобы окружающее его общество было на таком уровне, чтобы оно могло понимать и оценивать его работу по существу».

Считаю эту фразу ключевой для понимания проблемы и её дальнейшего анализа. Она сосредотачивает наше внимание не только на достижениях ученого, но и на другом обязательном условии – способности и желании общества, где он работает, оценить результаты его труда.

Чем объясняется стремление того или иного человека заниматься, например, естественными науками? К настоящему времени появились основания полагать, что существует наследственная предрасположенность к определенного рода занятиям. Не вдаваясь в подробности генетических исследований, остановимся на их результатах[2]. Они показывают, что наследуемая компонента составляет не менее половины всех влияний на принятие решения стать естествоиспытателем. Другая половина – влияние внешних факторов, в т. ч. воспитания, окружения, духовной среды. Почему же мы не знаем о существовании российских естествоиспытателей до Ломоносова, хотя они были в ряде европейских стран еще за сто лет до него? Трудно предположить, что в русской популяции принципиально иные генетические закономерности, чем обнаруженные в США[2] и приведенные выше. Как писал Р. Мертон[3], исследовавший науки и общество Англии XVII века:

«Особый талант вряд ли найдет себе выражение в обществе, которое им не обладает».

Напрашивается очевидный ответ, вроде парафраза высказывания П.Л. Капицы – для существования естественных наук необходимо, чтобы общество было на таком уровне, когда оно может стимулировать их развитие, понимать и оценивать их результаты по существу. Здесь представляется важным отчетливо разделять фундаментальные и прикладные естественнонаучные работы. Что касается последних, то, наверное, вряд ли найдется такое общество, которое по здравому размышлению отказалось бы от плодов прикладных наук. Тем не менее, давно известно, что прикладные науки произрастают из соответствующих фундаментальных. Таким образом, проблема сводится к обоснованию значимости фундаментальных наук для того или иного общества.

Хорошо известно, что фундаментальные естественные науки Нового времени возникли далеко не во всех странах; в Россию, в частности, они были «импортированы» по указу Петра I при создании Императорской Академии наук. Многие авторы, в т. ч. отечественные, публиковавшиеся в советское время, всплеск в Европе интереса к фундаментальным естественным наукам в XVI – XVII вв. объясняют особенностями развития европейской экономики, путешествиями и многими подобными внешними факторами, отрицать значимость которых нет смысла. Тем не менее, трудно допустить, что этих факторов достаточно, чтобы люди разных слоев общества, например в Англии XVII века, в целом позитивно бы относились к этим наукам. А без позитивного отношения в народе в целом или хотя бы понимания, для чего существуют естественные науки, откуда, из каких слоев будут вербоваться новые молодые ученые? Как будет создаваться научная среда, научные сообщества, без которых невозможно существование науки [4]? Возникновение этих наук многие авторы, особенно западные, обычно связывают с влиянием Реформации [3, 5, 6]. Западные христианские богословы немало потрудились как над тем, чтобы обосновать значимость познания Природы как Божьего Творения, так и над тем, чтобы миряне должным образом относились к тем, кто этим познанием занят. Английский богослов Ричард Бакстер в 1664 году писал (A Christian directory, or, A body of practical divinity and cases of conscience. Five volumes. London, 1825. vol. 1, p. 375; цит. по [3]):

«Наилучшим способом поощрения любви к Богу является должное созерцание Его в Его проявлениях человеку, на путях Природы, Благодати и Славы. Сначала, поэтому, научитесь понимать и использовать Его проявления в природе, видеть Творца во всех его трудах, а через знание и любовь к ним да будете подняты к знанию и любви к Нему».

Интересно, что естественнонаучная тематика попадает в проповеди, читаемые священством своим прихожанам; например, следующий пассаж из проповеди лорда-епископа Гилберта Бернета (цит. по [3]):

«Лицезрение дел Божьих, даже при общем на них взгляде, незаметно способствует величию души. Но чем больше исследование расширяется и уточняется, чем более детализируется и становится строже, тем больше растет душа, расширенная различными наблюдениями над небесными ли телами, получившими первый толчок от Автора всего и давшему также Закон их движения, или над составом тел…».

В XVII веке у преподавателей-богословов уже стоял вопрос о грани между объемами светских наук и богословия, изучаемых студентами-теологами[7]. Как писал тогда Роберт Сандерсон, епископ Линкольнский (цит. по [7]), «каждый человек должен иметь духовное призвание от Бога для его личного жизненного пути. В отношении призвания к священству это призвание настолько более необходимо – по сравнению с другими призваниями – насколько эта деятельность весомее, чем другие виды деятельности, и как более непосредственно связанная с Богом», тем самым призывая будущих теологов Оксфорда правильнее распределять усилия при изучении богословских и светских наук, т. е. в пользу первых.

В лютеранской Германии немалую роль сыграла убежденность Ф. Меланхтона, ближайшего сподвижника М. Лютера, что занятия астрономией способствуют лучшему пониманию Божественного провиденциального замысла построения мира, а потому следует способствовать развитию математики в университетах, что, по его мнению, должно было привести к появлению выдающихся астрономов в грядущих десятилетиях[8]. Считается, что сам Лютер немало поспособствовал тому, что именно университеты протестантских городов Германии раньше стали практиковать анатомические исследования[9]. Кстати, М. Лютер (1483 – 1546) был широко образованным человеком для своего времени[10]: помимо богословия он изучал логику, психологию, астрономию, метафизику, математику, теорию музыки, перспективу, натуральную и моральную философии, политику, экономику. Он понимал значимость других, небогословских наук и отчетливо разграничивал методологические подходы и терминологии богословия и иных наук (Martin Luther, ‘‘Lectures on Genesis, Chapters 1–5,’’ J. Pelikan, editor, and G. V. Schick, translator, Luther’s Works, Vol.1, Concordia, St. Louis, 1958, p. 47; цит. по [10]):

«При изучении Библии нужно приучить себя к способу выражения Святого Духа. В других науках также никто не преуспеет, если сначала не изучит должным образом их технический язык [терминологию].Так, у юристов есть терминология, незнакомая врачам и философам. С другой стороны, последние также имеют свои особого рода языки, которые неизвестны другим профессиям. Теперь никакая наука не должна стоять на пути другой науки, но каждая должна продолжать иметь собственный тип методики и свою терминологию» (курсив мой, А.С.).

Подытоживая свои соображения о роли христианства в мотивации занятий естественными науками в XVI – XVII вв., Г. Абрахам [11] особое внимание обратил на значимость подготовленности их восприятия в народном сознании:

«Публицистические аргументы от Замысла, аргументы в пользу научной деятельности как поля для законного прославления Бога, аргументы в пользу качества работы в профессии как знак спасения (что особенно заметно, как утверждалось, в науке) - все они важны. <…> Они несомненно действовали в народном религиозном сознании как мотивы для признания тех, кто делал науку».

Это один из ключей к пониманию роли христианства в развитии и поддержании фундаментальных естественных наук в Европе в XVI – XVII вв.: 1) религиозная мотивация естествоиспытателей и 2) религиозное обоснование/оправдание естественных наук для всего общества в целом. Последнее представляется особенно важным, так как действует продолжительное время и на почти бессознательном уровне.

Обратимся к России петровского и допетровского времени, с тем чтобы оценить обстановку, при которой осуществлялось внедрение естественных наук Петром I.

А.М. Панченко в своем известном труде «Русская культура в канун петровских реформ»[12] приводит слова Сильвестра Медведева (1641 – 1691), который сокрушенно признает, что допетровская Русь — земля без мудрецов, познавших «семь свободных художеств», без правильного образования, без света наук. Это земля, невежественные обитатели которой «шествуют во тьме».

Собрания книг в допетровской России «трудно назвать библиотеками в точном смысле этого слова»[5], так как специфическим было отношение к собиранию книг:

«О человече, что требуеши, многих ища книг?.. И си едины доволны ти на спасение, аще почитая твориши, еже в них глаголет. <...> Но овогда сия теши книги... иногда же инех желаеши, толико мудрости научаешися... но не твориши добрых дел. Пред человеки мудрееши, а пред Богом в ненависти еси. <...> Кая таковому польза, аще и много имат разума и многи чтет книги?» («О чтущих многая книги», Измарагд, л. 11; цит. по [12]).

Сам Петр I отчетливо сознавал, что в стране отсутствует база для наук, что прямо следует из четвертого параграфа Проекта об Академии наук (был написан Блюментростом и правлен Петром I, обсуждался в Сенате 22 января 1724 г.). Там сказано, что от простой академии художества и науки «не скоро в народе расплодятся», так как «прямых школ, гимназиев и семинариев нет, в которые бы младые люди началом обучиться могли» ([13] с. 187).

Кто, какие силы или организации могли способствовать тому, чтобы в XVI – XVIII вв. привлечь внимание разных слоев народа к естествознанию, придать респектабельность естественнонаучным изысканиям или – выше – подчеркнуть их духовность? Напрашивается – в качестве ключа к решению – поиск таких организаций, которые обладают идеологическим воздействием на все слои народа; в указанное время такой организацией могла быть только Церковь. Как показал Р. Мертон[3], христианство, в частности пуританство в Англии, может «пришпорить» развитие наук – один из разделов его труда так и назван «The Puritan Spur to Science», – но может и не способствовать этому развитию. По мнению Н.И. Кузнецовой[5], именно последний вариант реализовывался в России. Нужно полагать, что этому способствовала как и неготовность русских богословов к осознанию значимости фундаментальных наук, так и неправославность «носителей» наук – новоиспеченных академиков, приглашенных во вновь созданную Академию наук. Поэтому весьма непростая задача – разыскать проповедь для прихожан православного русского священника времен Ломоносова или веком позже, подобную по содержанию проповеди английского епископа, упомянутой выше. Итак, мало что в России было готово к тому, чтобы естественным, неприказным образом воспринять естественные науки, в частности – и православное богословие, которое единственное (!) в то время могло подготовить народ, его широкие слои к позитивному восприятию этих наук. А раз этого не произошло, то стоит ли ожидать, чтобы естественнонаучные труды М.В. Ломоносова, пусть человека православного и воцерковленного, нашли поддержку и понимание в его собственном Отечестве. Даже учеников у Ломоносова почти не было, известно лишь о С.Я. Румовском, профессоре астрономии, не оставившем значительного следа в российской науке[1].

Собственно, о М.В. Ломоносове как об ученом всерьез заговорили в России лишь в начале ХХ века, когда его научным наследием заинтересовался российский, затем советский химик Б.Н. Меншуткин (1874–1938), начавший с 1904 года переводить на русский язык и публиковать его труды по химии и физике[1]. А между этим событием и смертью М.И. Ломоносова пролегло почти 140 лет почти полного забвения (или незнания) его естественнонаучных трудов. Т. е. изучение естественнонаучных трудов М.В. Ломоносова пришлось в основном на XX век и, в частности, на послереволюционное время[14], со всеми его идеологическими особенностями и издержками. Это теперь даже в Википедии можно прочитать, что «М.В. Ломоносов — первый русский учёный-естествоиспытатель мирового значения, энциклопедист, химик и физик; он вошёл в науку как первый химик, который дал физической химии определение, весьма близкое к современному, и предначертал обширную программу физико-химических исследований; его молекулярно-кинетическая теория тепла во многом предвосхитила современное представление о строении материи, — многие фундаментальные законы, в числе которых одно из начал термодинамики; заложил основы науки о стекле. Астроном, приборостроитель, географ, металлург, геолог, поэт, утвердил основания современного русского литературного языка, художник, историк, поборник развития отечественного просвещения, науки и экономики. Разработал проект Московского университета, впоследствии названного в его честь»[1].

Но и в наши дни автор сталкивался с тем, что некоторые студенты с приятным удивлением узнают, что Ломоносов не только был поэтом, чьи весьма несовременные стихи они должны были читать в школе, не только осуществил реформу стихосложения и делал мозаики, но и был великим (!) ученым.

Для автора его трагическая фигура видится огромной, возвышающейся совершенно одиноко на фоне нескольких веков Российской истории науки, и кажется почти что чудом, нисшедшим к нам и не получившим должного понимания и восприятия ни при жизни, ни долгое время после смерти.

Трагичным было положение в России Ломоносова-естествоиспытателя, трагично же и для Церкви с российским народом было непонимание естественнонаучного гения Ломоносова. Не готово было богословие, не готовы были широкие массы верующих. Но после смерти Ломоносова уже трудно ссылаться на отсутствие побуждений для православных богословов провести богословский анализ значимости естественных наук, широко дискутировать на темы, связанные с осмыслением их роли, высказывать свое мнение в проповедях. Все эти возможности реализовывались не достаточно, чтобы авторитет естественных наук у прихожан был бы на соответствующей высоте. Более того, с 40-х по 90-е гг. прошлого века поднятием авторитета этих наук в СССР занялась уже КПСС, но каких их отраслей – тех, что стали давать ощутимые результаты в усилении обороноспособности, но никак не фундаментальных наук. Это физики-ядерщики постоянно напоминали о значимости фундаментальных знаний для «подпитки» прикладных наук. А затем – снова спад интереса к наукам вообще, а к фундаментальным – в особенности. Сейчас наша Церковь занимает отнюдь не отстраненную позицию в отношении светских наук, в частности фундаментальных естественных наук. Это четко прозвучало в Cлове Святейшего Патриарха Кирилла при открытии XVII Международных Рождественских образовательных чтений в 2009 г.[15]:

«Говоря о духовно-нравственных основах и путях развития науки, образования и культуры, мы должны ясно понимать, что у нашего народа вообще нет будущего, если наука и образование не станут национальными приоритетами; что у нас нет достойного будущего, если настоящая культура будет влачить жалкое существование на фоне расслабляющей вакханалии масскульта. Мировой опыт свидетельствует, что лишь те страны, в которых науке и образованию уделяется должное внимание, могут сохранить свой суверенитет и успешно развиваться».

Настоящая статья и имеет своей целью побудить интерес богословов, а затем и всех верующих православных людей к дискуссиям о роли естественных наук.

Цитированная литература

1. Капица П.Л. Ломоносов и мировая наука. Успехи физических наук, 1965. 87(1): c. 155-168.
2. Moloney D.P., T.J. Bouchard, Jr., and N.L. Segal. A Genetic and environmental analysis of the vocational interests of monozygotic and dizygotic twins reared apart. Journal of Vocational Behavior, 1991. 39(1): p. 76-109.
3. Merton R.K. Science, technology and society in seventeenth century England. Osiris, 1938. 4: p. 360-632.
4. Капица П.Л. Эксперимент, теория, практика: Статьи, выступления. 1974, Москва: Наука. Гл. ред. физ.-мат. лит-ры. 287 c.
5. Кузнецова Н.И., Социо-культурные проблемы формирования науки в России (XVIII - середина XIX вв.). 1999, Москва: Эдиториал УРСС. 176 c.
6. Соболев А.С., Духовные корни науки. Вестник РАН, 2004. 74(9): p. 792-801.
7. Feingold M. Science as a calling? The early modern dilemma. Science in Context, 2002. 15(1): p. 79-119.
8. Tredwell K.A. The exact sciences in Lutheran Germany and Tudor England, 2005, Thesis. University of Oklahoma: Norman, Oklahoma.
9. Kobe D.H. Luther and Science. 2004; http://www.leaderu.com/science/kobe.html - followers.
10. Kobe D.H. Copernicus and Martin Luther: An encounter between science and religion. American Journal of Physics, 1998. 66(3): p. 190-196.
11. Abraham G.A. The misunderstanding Merton thesis: A boundary dispute between history and sociology. Isis, 1983. 74(3): p. 368-387.
12. Панченко А.М. Русская культура в канун петровских реформ. В кн.: Русская история и культура. 2000, Азбука: Санкт-Петербург. c. 13-278.
13. Копелевич Ю.Х. Возникновение научных академий (середина XVII в. - середина XVIII в.). 1974, Ленинград: Наука. Ленинградское отделение. 267 c.
14. Чудинов И.А. «Ломоносововедение" как историко-научная дисциплина. Вестник Международного «Института управления», Архангельск. 2003, №5: c. 1-9.
15. Святейший Патриарх Кирилл. Слово Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Кирилла на открытии XVII Международных Рождественских образовательных чтений. Журнал Московской Патриархии, 2009, №3, http://www.jmp.ru/jmp/09/03-09/06.html