Далъ еси боящимся Тебе знаменiе.

Корабль-ковчег на древнем христианском надгробии.

Катакомбы церкви святого Лаврентия. Рим

«Мы проповедуем Христа распятого» (1 Кор. 1, 23)

Если мы проследим самые ранние знаки иудео-христиан, то наряду с Тав – «Знаком Иезекииля, Знаком Мессии и славы Божией»[i] мы встретим изображение пальмы, короны, растительности, воды, миноры, а среди христиан из язычников — креста — Тау, топорика — ascia, якоря, рыбы, пальмы или пальмовой ветви, птиц, корабля или мачты корабля, Христограммы, Альфы и Омеги, позднее Агнца, Доброго Пастыря, Оранты и многое другое[ii]. Уже говорилось, что в первые десятилетия христианства осмысление Тав (креста) как знака Мессии и креста (σταυρος – crux), как орудия страдания и смерти, не воспринималось приверженцами новой веры как тождество и даже понималось различно[iii]. Сотериология, христология, учение о кенозисе, так подробно позднее проработанные Отцами Церкви, в этот ранний «шарнирный» момент «межзаветного» времени требовали своего анализа, осмысления и усвоения. Иными словами, не только перед вновь обращёнными христианами, но и перед самими последователями Христа стоял вопрос: как совместить крест — орудие ужасной смерти, придуманное язычниками, — с трагическим убийством на нём обетованного и ожидаемого веками Мессии.

Известная фраза апостола Павла «мы проповедуем Христа распятого, для Иудеев соблазн, а для эллинов безумие» (1 Кор. 1, 23) показывала всю сложность и антиномичность произошедшей реальности.

А между тем в самой Церкви для призванных иудеев и эллинов принятие распятого Мессии стало, по словам того же апостола, принятием Божией премудрости и Божьей силы (1 Кор. 1, 24). Именно «Христос распятый», то есть осмысление Его распятия как орудия страдания и спасения, стало основным знаменем, штандартом христианства.            

Факт распятия привёл перерождение ветхозаветной логики и к обновлению Завета, по сути, стал осмысляться как факт исцеления, спасения человечества. То есть центральным основанием и доводом разума, его критерием истинности к новому пониманию мира и истории стал Крест. Поэтому все вышеперечисленные символы христианства, даже если они возникли хронологически раньше рождения Христа, после Его распятия стали вторичны и воспринимались в полноте своего значения только через Его Крест. Собственно само триединство человека с его постоянно дрейфующими разумом, волей и чувствами именно на Кресте Мессии нашло твёрдую опору, твёрдое и незыблемое основание к пониманию и осознанию разумом, волей и чувством самого смысла творения. Как сказал по данному поводу апостол Павел, этой опорой, этим твёрдым основанием и стал камень: «камень же сей Христос» (1 Кор. 10, 4).

Острота проблемы усиливалась при осознании, что данная фраза апостола звучала в эпоху, когда ужасная казнь через распятие практиковались в империи повсеместно.

Распятие в сознании современников апостола Павла 

Латиноязычная традиция

В литературе Древнего Рима была масса экспрессий, говорящих о распятиях, при этом как с употреблением самого термина crucifixus — «распятие»,так и не называя его или даже не упоминая орудия казни — креста. В разговорной речи обычно звучала экспрессия – «suspendit in patibulo» — «повесить на перекладине». Понятие это произошло от того, что крест, как уже выше говорилось, чаше всего состоял из двух частей: первой (stipes) – собственно «столба», укреплённого в земле, и второй (patibulum) — перекладины, которую фиксировали на столб во время казни[iv]. По словам Горация «post, insepula membra different lupi, Et Esquilinoe alites», в местечке недалеко от Эсквилинского моста в Риме для преступников всегда был готов лес «столбов» и поджидающие стервятники, и волки[v]. Кресты, как правило, были невысокие, так что животные ждали добычи, чтобы обглодать распятых: «ad stipitem bestiis objectus est»[vi]. Когда дело касалось гонения на христиан, истязатели специально вешали жертву ниже, чтобы её было легче достать хищникам, как это мы видим у Евсевия Кесарийского, рассказавшего о страдании святой Блондины в Лионе[vii]. Иногда чтобы продемонстрировать всему народу правосудие над каким-то известным преступником, сооружали для обозрения всем crux sublimis – большой крест или, точнее, «крест высокий»[viii].

Синонимом распятия было также словосочетание «нести перекладину — patibulum ferat», при упоминании которого современники понимали, что речь идёт о распятии[ix].

Грекоязычная традиция

Такое же словосочетание было и в греческом языке, здесь две части креста называли «ξύλον δίδυμον», то есть «двойное дерево» или «деревья-близнецы». Именно эту конструкцию употребили переводчики Септуагинты в книге Иисуса Навина (8, 29), что потом при переложении на латынь сочли верным передать как «suspendit in patibulo» — «повесить на перекладине». Есхил в «Прометее» и Лукиан в «Диалогах», говоря о распятии, употребляют глаголы προσηλούν или καθηλουν, которые производны от существительного ηλος – гвоздь[x]. Таким образом, мы видим, что греки, говоря о распятии, употребляли экспрессию «пригвоздить».

Иудейская традиция

Хотя в предписаниях иудейского Закона казни через распятие не было, тем не менее, иудеи должны были иметь некий лексический эквивалент, обозначающий эту казнь у язычников. В соответствии с указанием Второзакония (21, 23), проклят пред Богом [всякий] повешенный [на дереве](ср. – Гал. 3, 13), в отношении к распятию их традиция усвоила себе экспрессию hl'T' «повесить [на дереве]». Хорошо знавший иудейскую традицию Иустин Философ около 160 г. пишет об этом в своём диалоге с Трифоном Иудеем. Последний интерполирует в этом месте собеседника и к Писанию, и ко Христу: «а этот у вас называемый Христос был бесславен и обесчещен, так что подвергся самому крайнему проклятию, которое полагалось в законе Божием, — был распят на кресте»[xi]. Во всяком случае, в отношении ко Христу, упоминания о котором в иудейских памятниках редки и криптографичны, употребляется именно эта экспрессия. Так, в барайте (предании таниамов I — II век) читаем: «В канун Пасхи повесили Иешу (Иисуса) из Назарета. В продолжении сорока дней глашатай ходил перед ним, крича: «Он должен быть бит камнями, потому что занимался колдовством, соблазнил Израиль и увлёк его на восстание; кто имеет сказать что-либо в его оправдание, пусть придёт и свидетельствует!» Но не пришло никого, чтобы его оправдать, и его повесили в канун Пасхи»[xii].

Археологические детали практики распятия

Ещё более ужасающей и отталкивающей была эта казнь при ближайшем рассмотрении. Лес «столбов» (stipes) ставился в Риме и в разных частях империи при подавлении восстаний, однако если казни совершалась в провинции редко, то кресты изготавливали заново. В этом случае осуждённый нёс свой полный, собранный крест на плечах[xiii]. Если столб уже был готов, осуждённый шёл к месту своей казни, неся на плечах перекладину креста (patibulum), к которой были привязаны его раскинутые в разные стороны руки. Конвой подгонял его плетьми или неглубоко тыча в его тело острыми дротиками[xiv]. Если он спотыкался, то падал ничком, и вся масса перекладины ударяла его сзади, придавливая к земле голову. На месте казни его клали на спину и, несколько сдвинув руки с перекладины, определяли необходимое расстояние для гвоздей на уровне запястья. Потом делали дыры в дереве для лёгкости вхождения гвоздей. После этого пробивали руки, подгоняя сзади вышедшие гвозди в приготовленные в перекладине отверстия. Сразу после этого у лежащего на земле осуждённого изгибали ноги в коленях и ставили ступни на подложенную снизу твёрдую основу. После этого пробивали гвоздями ноги. Затем, выдернув гвозди из ног, поднимали осуждённого на столб. Для этого брали перекладину с концов и водворяли в замок не вершине столба. Осуждённый, получив болевой шок в руках и ногах, не мог оказывать большого сопротивления. Если столб использовался уже несколько раз, в нём были приготовлены отверстия для ног любой длины. Если столб употреблялся впервые, сначала «примеряли» длину ног и, несколько изогнув их в коленах, намечали место для гвоздей. Потом, отведя ноги в сторону, делали для гвоздей отверстия в столбе. После чего прибивали ноги. После первого пробивания рук и ног и выдёргивания из них гвоздей осуждённого второй раз приколачивали ко кресту уже по размеченным отверстиям[xv]. Фраза Плавта «я дам талант первому, кто устремится на крест, при условии, что будут дважды пригвождены ноги и руки»[xvi] была всем понятна.

Все это зрелище устрашало ещё и тем, что осуждённых по римскому обычаю обычно распинали без одежды. Впрочем, в Иудее были свои религиозные требования[xvii], и власти империи, чтобы не возмущать народ, порой придерживались их. Так, по обычаю иудеев, если казнимым был мужчина, ему надевали набедренную повязку спереди, если женщина, то спереди и сзади. Обычай распинать без одежды не всегда строго соблюдался и в Риме. Так, Леклерк считает, что римский порядок распинать обнаженного не следует понимать буквально, так как «без одежды» не значит, что снимали и повязку subligaculum, которую носили под одеждой[xviii]. Это своего рода набедренная повязка, сродни той, что одевали гладиаторы на ристалищах. По отношению к распятию Христа она упоминается в памятнике II века, известном как «Акты Пилата», или «Деяния Пилата», позднее вошедшем в первую часть апокрифического «Евангелия от Никодима», считавшегося в Западной Церкви самым авторитетным после канонических[xix]. При переложении на славянский с последующим русским переводом, не имевшим аналога латинскому термину, в этом месте употребили слово «полотенце». В главе десятой этих Актов читаем: «…воины сняли с Него одежды и опоясали чресла Его полотенцем»[xx].

Антиномичность креста

Тема креста-распятия в истории человеческой мысли после евангельских событий стала самой противоречивой, разделившей сознание человечества на две противоположные модели восприятия мира. Вся последующая история человечества характеризовалась только тем, какая из этих двух моделей имела в своих рядах больше приверженцев. Средостение оставалось на кресте. Для одних распятие было «бессмысленным фанатизмом», для других — средством достижения славы.

Факт исцеления на кресте человечества сразу вступил в противоречие с «ветхой» логикой мира. Для язычников распятие было страшной карой преступникам, для иудеев – проклятием («проклят всякий, висящий на дереве»), для апостола Павла — знаком Божией премудрости и Божьей силы (1 Кор. 1, 24). Апостол Пётр добровольно распинается вниз головой, понимая крест как средство достижения славы. Множественные последующие распятия христиан с их жаждой мученичества повергали гонителей в растерянность, шок и озлобление. Распинаться за Распятого для них полный абсурд, тема, над которой можно только «от души посмеяться». Марк Аврелий[xxi], Элий Аристид[xxii]; Лукиан[xxiii], Эпиктет[xxiv] видят в этом только «ненужный трагизм», порождённый бессмысленным фанатизмом. Но именно так, в муках «мучеников-свидетелей», у носителей новой веры рождался новый преображённый разум, базирующийся на эстетике Креста.

Крест – родоначальник «новой твари»

На стыке двух эр, когда иудейские рыбаки возвестили миру о пришествии Мессии, произошёл невероятный интеллектуальный взрыв, выразившийся в глубоком переосмыслении Закона и Пророков среди адептов пришедшей мессианской религии из иудеев и переосмысление всего миропорядка среди эллинов. Факт Его пришествия, страдания и воскресения расколол привычное всем «ветхое сознание», тотально отредактировав и перестроив весь спектр цивилизационных понятий. Мироустройство, жизнь, право, любовь, истина, царство, социальной порядок — словом, всё подверглось переосмыслению после Креста. Мир преобразился, человек стал «новой тварью» (2 Кор. 5, 17; Галл. 6, 15) в царстве, где «воцарился Господь»!

Позднее об этом преподобный Феодор Студит в «Слове на поклонение Честнаго Креста среди четыредесятницы» скажет: «…от крестных страданий Иисуса Христа произошла всякая перемена к лучшему».

Новизна христианства

Новая реальность христиан возвещала о том, что боговоплощение произошло, Мессия пришёл и жертва Его совершилась. Антиномичность проблемы заключалась в том, что надо было передать эту идею боговоплощения и спасения через средства, образы которых отсылали к «ветхой» реальности. Символика последней была тесно связана либо с языческой культурой, либо с семантикой Ветхого Завета. Они были «отягощены» ветхими понятиями, которые не могли вместить «новое вино» христианства. Надо было найти средство, знак, знамя новой веры, новой реальности, сообщающей о том, что Бог воплотился и спас человечество. То, что в Новозаветных Книгах передавалось как образ креста. Его значение, осмысление, а главное, визуальное изображение на первых порах в силу сложности поставленной задачи и осмыслялось многосложно. Поэтому первые образы креста как знамени христианства реализуются через криптографический язык.

Авторитет Писания

Отцы и апологеты Церкви доказывали пришествие Мессии, основывая свои аргументы и доводы на текстах Писания. У самых ранних апологетов ссылки на ветхозаветное писание встречается чаще, чем на книги новозаветные.

Главным предметом апологии было обращение к мессианским текстам Закона и Пророков. Именно у них они видели исполнившееся обетование о Мессии. Тексты Игнатия Богоносца, Поликарпа Смирнского, Иустина Философа, Иринея Лионского пропитаны параллелями и глухими ссылками на Ветхий Завет. К примеру, одно достаточно недлинное первое Послание к Коринфянам святого Климента Римского, заключающее в себе 69 сравнительно небольших глав, при ближайшем рассмотрении имеет более 116 ссылок на тексты Ветхого Завета и только около 35 — на книги Нового.

Крест и тема боговоплощения: Слово и плоть — дерево и металл

Святой Иустин Философ в попытке аргументировать свои доказательства о пришествии Мессии в «Диалоге с Трифоном Иудеем» также приводит места из Ветхого Завета. Одна из тем, которую он выделяет: древо жизни и жезл – символы (Креста) Христа[xxv]. Вот его образы: «Древо жизни, насаждённое в раю… символ Того, Кто… после распятия… придёт во славе. Моисей <…> с жезлом <…> рассёк море <…> источил воду из камня. Бросивши дерево в горькую воду Мерры, он сделал её сладкой. Иаков, положивши жезлы в сосуды с водой, получал [от скота] приплод. И <…> с жезлом перешёл реку. Проросший жезл Аарона показал быть ему первосвященником. Исаия предсказал, что от корня Иессеева родится жезл – Христос. Давид говорит, что праведный «как дерево, насаждённое при проходах рек <…> и праведник «процветёт как финик» (Пс. 93,13). У дерева Бог явился Аврааму» (Быт. 18,1). «Давид говорит, что через жезл и посохон получил от Бога утешение». И далее Иустин пишет: «Елисей, бросив дерево в реку Иордан, вызвал со дна тяжёлый топор»[xxvi].

Этот пример из 2-й книги Царств на первый взгляд кажется весьма отдалённым от обозначенной нами темы. Однако он остается наиболее цитированным среди ранних христианских апологетов, говорящих о воплощении Логоса и о важности креста.

Приведём это место. Ученики пророка Елисея позвали его на Иордан. «И пошел [Елисей] с ними, и пришли к Иордану и стали рубить деревья. И когда один валил бревно, топор его упал в воду. И закричал он и сказал: ах господин мой! А он взят был на подержание! И сказал человек Божий: где он упал? Он указал ему место. И отрубил он [кусок] дерева и бросил туда, и выплыл топор» (2 Цар. 6, 4-6).

Иустин Философ, комментируя этот рассказ, добавляет: «…и Христос наш искупил нас, погружённых в тягчайшие грехи, сделанные нами, — через своё распятие на дереве…»[xxvii]. Здесь Иустин показывает древо (крест) образом искупления.

Тертуллиан демонстрирует это ещё более рельефно: «Что может быть светлее этой деревянной фигуры? Жесткость этого мира, погружённая в бездну заблуждения, освобождается древом Христовым, то есть Его страданиями»[xxviii]. Здесь у Тертуллиана древо (крест) уже не страшное орудие страдания и смерти у язычников, но образ спасения и освобождения всего человечества.

Образом соединения железа и дерева ранние апологеты передавали образ воплощения Слова Божия. Ириней Лионский в книге «Против Ересей» о природе воплощения Логоса говорит: «Слово Божие <…> произвело <…> великое превращение. Это Господь наш, и на Нем (оказалось) истинным сказанное, <…> в котором дерево соединено с железом и так очистил землю, ибо крепкое Слово, соединившись с плотью и в таком виде пригвоздившись, очистило дикую землю»[xxix]. Дикой землёй святой называет нашу падшую природу. Здесь у Иринея крест показан инструментом очищения.

Позднее, уже в зрелый век богословия и экзегетики, объясняя указанное место из книги Царств, Дидим Слепец предметно говорит о славе креста: «Железом, упавшим в темную пропасть, обозначается лишенная света человеческая природа. Древом, изъятым и брошенным в место, где находилось искомое, обозначен славный крест»[xxx]. То же утверждение и у Святителя Амвросия Медиоланского[xxxi].

Следует добавить, что все перечисленные характеристики креста (образ искупления, освобождения, славы и прочего) в эту эпоху базируются на осознании, что он, в силу своего соединения со Христом, носитель могущества Божия. В апокрифическом евангелии от Петра (памятник II века) о кресте говорится как о силе Божией. «В ночь же перед днём Господним <…> увидели <…> небо отверстым и двух людей, сходящих в светлом сиянии и приближающихся ко гробу. Узрели они (воины) трёх людей, из коих двое поддерживали третьего, и крест следовал за ними. И с неба раздался голос: “Проповедал ли Ты спящим?” И в ответе послышалось со креста: “Да!”»[xxxii].

Святой Ириней Лионский в другом месте показывает образ воплощения Слова Божия, приводя тот же пример из 2-й книги Царств: «Ибо когда бывшие с ним пророки рубили деревья для устройства жилища и железо спало с топорища в Иордан и не было найдено ими, то Елисей пришел на самое место и, узнав случившееся, бросил дерево в воду, и после того всплыло железо топора, и потерявшие взяли его с поверхности воды (4  Цар. 6, 4-7): сим действием пророк показал, что крепкое Слово Божие, которое по небрежению мы потеряли чрез древо и не находили, опять получим чрез домостроительство дерева. А что Слово Божие подобно секире, об этом говорит Иоанн Креститель: “уже и секира при корне дерев лежит” (Мф. 3,10). Иеремия также говорит: “Слово Господне как молот разбивающий камень” (Иер. 23, 29). Это Слово, скрывшееся от нас, обнаружено, как я сказал, домостроительством дерева. Ибо когда мы потеряли Его чрез дерево, то оно сделалось опять явным для всех чрез древо показывая в себе высоту, длину, ширину и глубину»[xxxiii].

Здесь дерево — крест, орудие, исправившее бытие, а его соединение с железом (в топоре-секире), как уже показано выше, — образ боговоплощения, символ домостроительства, крестного спасения человечества с ярко выраженной темой эсхатологии.

Топор, таким образом, взятый из повествования о пророке Елисее, и, как было выше сказано, молот, взятый у пророка Иеремии, стали криптографическим знаком креста или, по словам Дидима Слепца, «славного креста».

Криптогафические образы креста

У Иринея Лионского и Иустина Философа мы имеем два термина, обозначающих слово «топор», — греческое αξινη и латинское ascia. Витрувий, в «Десяти книгах об архитектуре»[xxxiv] говорит о терминологических различиях названия топора в античной строительной практике. Базовое слово «ascia» (топор-топорик) видоизменялось в соответствии со своей практической функцией. Автор перечисляет ascia structoria (1) для затирки штукатурки; ascia fossoria (2) для обработки земли (совр. киркомотыга, мотыга); ascia coementaria (3) для работы со штукатуркой; ascia lignaria (4) для работ по дереву (совр. топор) и ascia lapidaria (5) для работы с камнем, кирпичом, в том числе и по резьбе по ним. Среди прочих символических знаков, изображённых на языческих, еврейских и христианских саркофагах II-го и III-го веков, топорик аския встречается чаще всех. Это именно ascia lapidaria — инструмент резчиков по камню и каменотёсов[xxxv].

В Древнем Риме существовали цеха и артели, занимающиеся погребальными процессиями и в частности изготовлением надгробий и саркофагов. Они даже ставили свои профессиональные надписи-клейма, по которым можно было определить артель изготовителей. Инструменты для работы также делались каждой профессиональной корпорацией отдельно и отличались от таковых, изготовленных в других цехах[xxxvi].

Крест — топорик ascia lapidaria

Нередко топорик-ascia изображался на саркофагах, его значение было символично, равно как и надписи — аббревиатуры, которыми покрывалось каменное надгробье. Надписи была стандартными: D.M.S или D.M., а также S.A.D. или SVB ASCIA D.D. (или как разновидность того же AB ASCIA FECIT, A SOLO ASCIA POSUIT).

Первоначальное появление этих надписей считается исключительно языческой практикой[xxxvii]. В середине прошлого века исследования показали, что под влиянием Святого Иринея Лионского, в частности уже процитированных его высказываний, символ аския стал встречаться на христианских эпитафиях и восприниматься как тайный знак креста (crux dissimulata)[xxxviii].

Значение первой аббревиатуры известно: D(is) M(anibus) S(acrum), её греческий эквивалент Φεοισ Καταχτονιοισ. Это посвящение-жертва божествам «манам», в римском языческом пантеоне — душам предков. Как известно, в языческом культе у каждого римлянина среди бесчисленных прочих богов были свои личные: Пенаты (семейного уюта), Лары (хранители домов — «домовые») и Маны (души предков). Конечно, христиане не могли принять такие надписи на своих надгробьях и стали писать D.M., что переводили как D(eo) M(agno)[xxxix]. На их саркофагах нередки изображения короны, пальмы, топорика ascia, рыбы, якоря, позднее хризмы и креста. Обрамляют эти изображения уже указанные буквы D и M.

Христианское надгробие. Рим II – III в.

Вторая группа надписей также читаема. Однако значение фразы вызывает у исследователей полемику[xl]. Надпись сообщает, что S(ub) A(scia) D(edicavit) – «[Этот саркофаг] посвящён под аскией».

Если учитывать, что римляне только с первого века стали отказываться от кремации и употреблять погребение, то, по мнению специалистов, эта фраза сообщала им о «чистоте» смертного ложа, который до этого не был использован никем другим[xli]. Однако для христиан, для которых топорик ascia криптографически обозначал крест, всё выстраивалось в логическую цепочку.

Обработать камень аскией для них обозначало побороть в себе страсти и стяжать добродетели при помощи креста. Это прекрасно видно из книги Ерма «Пастырь», где старица сравнивает людей с камнями: «…камни квадратные и белые» — люди обработанные добродетелями и верой, они идут в кладку башни. А камни неотёсанные и грубые рассекаются и отбрасываются как «сыны беззакония»[xlii]. В семантическом контексте они рассекаются инструментом по работе с камнем аскией, то есть крестом.

Именно эта логика звучит в обращении святителя Игнатия Богоносца к верным Ефесеям: «так как вы истинные камни храма Отчего, уготованные в здание Бога Отца; вы возноситесь на высоту орудием Иисуса Христа, то есть крестом»[xliii].

Специалисты, дающие другое объяснение, расходятся только в определении разновидности инструмента топорика ascia. Они считают, что речь идёт об asciafossoria.

Крест — топорик ascia fossoria

Смысла это не меняет. И в этом случает речь идёт о кресте. Фраза «S(ub) A(scia) D(edicavit)» — «посвящённый под аскией» говорила о необходимости с помощью топорика asciafossoria, то есть мотыги, вырвать-прополоть вокруг себя сорняки. То есть это была рекомендация для живых, чтобы готовили себя к «очищению» на смертном ложе[xliv]. Приведём уже упомянутую фразу Иринея Лионского: «Слово, соединившись с плотью и в таком виде пригвоздившись, очистило дикую землю»[xlv]. Христианам фраза была понятна. Так же, как с помощью креста Господь очистил нас, «дикую землю», от грехов, так с помощью символа креста — топорика ascia fossoria — мы должны прополоть, вырвать сорняки своей души для посмертного пребывания.

Пример такого понимания мы видим в той же книге «Пастырь»: «Раб <…> стал рассуждать сам с собою: я исполнил приказание господина, вскопаю теперь виноградник, и он будет красивее; а если выполоть сорную траву; он, не заглушаемый сорняками, даст больше плода»[xlvi]. Или в другом месте: «Как виноградная лоза, оставленная без всякого ухода, пропадает, заглушается травами, со временем делается дикою и бесполезною для хозяина, так и эти люди [грешники], отчаясь в себе самих, одичали и стали бесполезны для своего Господа»[xlvii].

«Выполоть сорную землю», то есть употребить топорик asciafossoria, в контексте книги обозначает очистить себя добродетелями, что возможно только по плодам креста Христова. «Травы, вырванные из виноградника, суть преступления рабов Божиих»[xlviii]. «Ибо никакой виноградник не может быть очищен без труда и подвига. Итак, очистив грехи народа Своего, Он показал им путь жизни и дал им закон, принятый Им от Отца»[xlix].

Поэтому фраза «посвящённый под аскией» понималась как аналогия быть посвящённым кресту, ибо крест — то орудие, которое позволяет человеку «обрабатывать» душу и тело для освобождения от греха.

Тема обработки земли

Инструментом asciafossoria пользовались также и землекопы, в частности гробокопатели, строители римских катакомб, которые так и назывались по инструменту fossores — «фоссоры». Позднее в Церкви они были включены в клир, освобождены от налогов ( lustralis collatio )[l], молитва о них включена в тексты богослужений (в славянском «труждающiеся»). Их изображения также сохранились на фресках катакомб и саркофагах.

Фоссор, держащий топорик ascia и правило (канон).

Изображение на римском надгробии

Однако фоссоры не были только копателями гробов. Собственно этот термин обозначал всякого землекопа. Греческий эквивалент термина — ορυκτης. Это фоссоры с лопатой, они также встречается на фресках катакомб. Так назывались люди, работавшие на земле, обустраивавшие и возделывавшие её[li].

И здесь следует вспомнить фразу Святого Иринея Лионского о возделывателе «дикой земли». В 4-й книге «Против ересей» он, говоря о природе человека, употребляет словосочетание «дикая земля». Её культивация во вселенском масштабе потребовала больших трудов от Творца.

В Новом Завете Господь говорит: «никто, возложивший руку свою на плуг и озирающийся назад, не благонадёжен для Царствия Небесного» (Лк. 9, 62). Святой Ириней вводит понятие «дикой земли» в объяснение другого мессианского пророчества. Речь идёт об известном пассаже пророка Исаии (II, 2-4). Весь этот рассказ святой представляет как исполнившуюся космическую мистерию: с одной стороны, греховное человечество; с другой, воплощённый Логос: «Слово Божие, возвещенное во всю землю вышедшими из Иерусалима апостолами, произвело столь великое превращение, что сами (народы) мечи и военные копья переделали на орала и изменили на серпы, на мирные орудия, данные для собирания хлеба, и уже не умеют сражаться, но, получив удар, подставляют и другую щеку, то не о другом ком сказали это пророки, но о Том, Кто сие совершил. Это — Господь наш, и на Нем (оказалось) истинным сказанное; потому что Он сделал орало и принес серп, то есть, первое посеяние человека, которое выразилось в создании Адама, и в последние времена собранные чрез Слово плоды, и так как Он соединял начало с концом и есть Господь обоих, то в конце показал орало (соху), в котором дерево соединено с железом, и так очистил землю, ибо крепкое Слово, соединившись с плотиюи в таком виде пригвоздившись, очистило дикую землю»[lii].

Орало (плуг) как знак креста 

Пророк Исаия, пророчествуя о грядущих мессианских временах, говорит, что от Сиона выйдет закон и новое учение из Иерусалима, они совершенно поменяют людей, которые будут ходить стезями Божьими (Ис. 2, 3). Такими людьми ощущали себя первые христиане. Даже своим наименованием они избрали слово «святые» (a[gioi), (Кол. 3, 12; Евр. 3, 1 и др.), что в строгом смысле иудейской традиции употреблялось только по отношению к Богу (vAdq — Кадош). В контексте Библии «Кадош» только один Бог — «Кэдош Исраэль», ибо этимология слова восходит к понятию «абсолютной отделённости от всего». В Библии даже нет прилагательного «божественный», оно заменено словами Яхве или Кадош[liii].

В книге Левит Господь призывает: «Будьте святы (~yviädoq), ибо свят (vAdêq) Я, Господь Бог ваш» (Лев. 19, 2). В Новом Завете Господь это повторяет, что в эллинизированной редакции евангелиста Матфея звучит как: «Будьте совершенны, как совершен Отец ваш Небесный» (Мф. 5, 48). Таковыми и стали осмыслять себя первые иудео-христиане.

В своей первой Апологии святой Иустин Филосов, вторя Иринею Лионскому, приводит указанную фразу пророка Исаии целиком (Ис. 2, 3-4) и продолжает: «Из Иерусалима люди, числом двенадцать, вышли в мир <…> силою Божиею возвестили всему роду человеческому, что посланы Христом научить всех слову Божию». И далее, святой говоря о христианах, как о новых людях, которые «не будут более учиться воевать» (Ис. 2, 4), продолжает: «И мы, которые прежде один другого убивали, не только не враждуем с врагами, но, чтобы не солгать и не обмануть делающих допросы, с радостью исповедуем Христа и умираем»[liv].

Следует заметить, что это одно из наиболее цитируемых пророчеств, которые в своих доводах приводили ранние христианские писатели. Они прежде всего видели в нём исполнение пророчества о «выходе от Сиона закона и слова Господня из Иерусалима» (Ис. 2, 2-4). Его цитируют Киприан Карфагенский[lv], Ориген в книге «Против Цельса»[lvi], два раза цитирует Иустин Философ[lvii]. Все они говорят, что именно в Церкви Христовой осуществился этот закон любви и свободы. А Евсевий Кесарийский в этом пророчестве видит наступивший при Константине новый, легализовавший Церковь «Pax Romana», где объединились и освятились политика и экумена[lviii]. Однако, кроме повествования о выходе «от Сиона закона», это место показывало свершившееся боговоплощение и большие труды Творца по возделыванию «дикой земли».

В контексте рассматриваемой темы, когда дерево, соединенное с железом понималось как прообраз креста в (секире) топоре, молоте, также оно видится у святого и в образе орала (сохи) . Поэтому при внимательном исследовании самого раннего богословского понимания образа креста (распятия) мы находим среди некоторых прочих и символ орала (сохи), которое понималось в раннее время христианства одновременно и как крест, и как распятие. Рассмотрим это.

Крест – орало (соха)

В приведённой фразе Иринея Лионского орало (соха) показано как орудие новой реальности, образ соединения железа и дерева, Логоса и плоти, которые, «пригвоздившись», очистили природу человека. То есть орало – это крест.

В логике Святого Иринея прослеживается глухая ссылка на известные места Евангелия о «Господине жатвы», посылающем делателей (Мф. 9, 38 и др.). Именно первый «Он сделал орало и принес серп, то есть, первое посеяние человека, которое выразилось в создании Адама», и именно Он будет в конце, так как «Он соединял начало с концом и есть Господь обоих»[lix].

Как древо, соединённое с железом в топоре (секире), обозначало крест, так и в орале (сохе) прослеживается та же семантика, которой одновременно близка эсхатологическая тема начала и конца, с показанным выше акцентом на знак Сына Человеческого — креста[lx].

То, что орало (соха) в ранней Церкви криптографически обозначало крест, можно увидеть и у святого Иустина Философа. Говоря о кресте как о «символе силы и власти Христовой», он продолжает: «рассмотрите все вещи в мире, устрояется ли что без этой формы, и может ли быть без неё взаимная связь? По морю нельзя плавать, если на корабле не цел тот трофей, который называется парусом, земли нельзя пахать без формы крестообразной; копающие землю, равно как и ремесленники, не иначе производят свою работу, как посредством орудий, имеющих эту форму»[lxi].

Здесь нужно заметить, что говоря о сохе, следует помнить о её древней форме. Речь идёт об инструменте, название которого правильно можно передать только терминами древних языков. Это не плуг и не соха, это то, что в славянском обозначено как орало, в латинском как aratrum, а в древнем греческом как ’άροτρον. Этот архаический тип сохи действительно похож на крест. Он состоял из вертикального бруса-вала, заострённого внизу и заканчивающегося железным раломъ, и рукояток (manicula, manibula), которые прикреплялись к этому валу в виде горизонтального бруска сверху[lxii]. Этот образ креста, на котором распялся «Господин жатвы», показывал первым христианам образ духовной работы над собой по культивированию своей ветхой природы – «дикой земли».

Святой Иустин показывает и механизм этой работы — как это делают христиане. Для них крест уже не только символический образ духовного возрождения, но и призыв к личному участию, личному переживанию креста. Если для Творца возделывание «дикой земли», нашей падшей природы, потребовало громадных усилий, то и каждому христианину следует понимать невероятную трудность своего личного спасения. Ни в прохладе, ни в комфорте, ни в рассеянной теплохладности спастись не возможно, почему ранние подвижники Церкви и показывали крайнюю степень аскетизма. «Каждый из нас, — говорит святой Иустин, — будучи прежде исполнен войною, взаимным убийством и нечестием всякого рода, по всей земле переменили воинские оружия, — наши мечи на оралаи копья на земледельческие орудия – и мы возделываем благочестие, праведность, человеколюбие, веру, надежду, данную самим Отцом через Распятого»[lxiii]. Позднее святой Кассиан Римлянин скажет: «Вспашем наши сердца оралом, то есть воспоминанием о кресте»[lxiv].

В этом контексте орало есть образ креста, а работающий на нём есть делатель, послушный «Господину жатвы». Главный же символ христианства — крест — в первую очередь теперь осознаётся как знак личной сопричастности к подвигу Христа.

Крест-орало, Христос-делатель (пахарь)

Если мы рассмотрим вопрос внимательнее, то увидим, что делателем также является и Сам Господь. В «Диалоге» Иустин Философ показывает, что Господь не только в космическом смысле был «автор соединения дерева и железа», но во время земной жизни делал орала: «когда Иисус пришёл к Иордану, а Его почитали сыном Иосифа плотника и Он казался, как предвозвестили Писания, безвидным и был принимаем за плотника – ибо Он, живя среди людей, занимался плотничными работами, делал орала (’άροτρα) и ярма[lxv]. О плотницкой работе Христа повествуют апокрифические евангелия: «О рождестве блаженнейшей Марии и детстве Спасителя»[lxvi], а также «Евангелие Младенчества»[lxvii]. В Актах апостола Петра (конец II – начало III в.) в списке наименований Христа среди прочих Его эпитетов Он именуется aratrum (Оралом)[lxviii].

Ипполит Римский показывает Христа, несущего крест как орало на своих раменах (плечах) и возделывающего им Церковь[lxix]. А преподобный Ефрем Сирин продолжает: «Нива Христова да будет очищена, да не растут на ней плевелы. Она возделана оралом креста, и терния искоренены на ней совершенно»[lxx]. Святитель Климент Александрийский прямо называет Христа пахарем — ’αροτήρ[lxxi].

В контексте рассмотренного выше следует заключить, что орало — образ креста, Христос – Делатель, и всякий последующий за ним — «соработник» на ниве «Господина жатвы». Такими делателями на орале-кресте считались в частности мученики. В кондаке святому великомученику Георгию, безусловно, и в силу значения его имени как «земледелец» c признаками игры слов, читаем: «В озделанъ (γεωργηθεῖς) отъ Бога, показался еси благочестiя делатель (γεωργός) честнейший, добродетелейрукоятисобравъ себе: сеявъ бо въ слезахъ, веселiем жнеши, страдальчествовавъ же кровiю, Христа приялъ еси и молитвами, святе, твоими всемъ подаеши прегрешений прощение». Здесь видна прямая параллель между раскинутыми руками распятого и раскинутыми рукоятями на сохе.

Амулеты

В уже приводимом высказывании святитель Кирилл Иерусалимский, говоря о крестном знамении (о кресте), замечает: «Это большая защита (μεγα το φυλακτηριον) , бесплатная для нищих, простая для слабых: так как благодать приходит от Бога»[lxxii]. В оригинале за русским словом «защита» скрывается греческое – φυλακτήρια, то есть собственно «амулет».

Под термином «христианские амулеты» согласно данным археологии подразумеваются отрывки папирусов с изображением символов новой веры и священных текстов[lxxiii]. Позднее Лаодикийский собор внёс запрет на их использование в народной практике[lxxiv].

Тем не менее, в древний период христианства среди бывших язычников практика использования амулетов была весьма употребляема. Самыми распространённым среди них было написание букв ΧΜΓ (χμγ), криптографически обозначающее призыв к очищению[lxxv], а также выражение «το φωζ τικτει το φωζ» — «свет рождает свет», интерполированное позднее в Символ Веры[lxxvi]. По причине сухости климата наибольшее число амулетов, написанных на папирусе, сохранилось в песках Египта. Согласно Wessely, самые древние из них делились на три категории: (1) с текстами молитв от несчастий и зла, (2) с выдержками текстов из Священного Писания и (3) с текстом молитвы Господней и 90-го псалма[lxxvii].

Магический квадрат

К числу криптографических надписей-амулетов можно отнести и известный в науке «магический квадрат». Ареол его распространения весьма точно совпадает с местами базирования галльских легионов, что даёт возможность считать его воинским амулетом первых галльских христиан. М. Каркопино нашёл его среди романских руин III века в британском городе Циренсестере. Учёными Иельского университета в 1932–1934 гг. в Дура Европа, на берегу Евфрата, было открыто 4 таких граффити в бывших помещениях римских когорт, которые стояли там с 196 по 256 г. В 1936 г. такую же надпись обнаружили на штукатурке одной из колонн палестры в разрушенных Везувием Помпеях.

Более поздние изображения этого криптографического квадрата также связаны с ареалом галльской языковой культуры. Во Франции он найден в Библии эпохи каролингов, датируемой 822 г. Его изображение обнаружено на куполе церкви XII века во имя святого Лаврентия в местечке Ардеш и в цитадели города Локка. Он изображён на пергаменте XIII века, хранящемся в городе Орийак, здесь он дан как средство, помогающее женщинам в родах. Его изображения XV века вырезаны на стенах замков в Шиноне, Агнессы Сорель в Больё, в Жарнаке и в одном из домов в Лё Пюи. Наконец оно было опубликовано в двух медицинских книгах в Лионе (1555 г.) и Милане (1557 г.) как средство против лихорадки в первом случае и против бешенства — во втором[lxxviii].

Магический квадрат представляет собой определённую криптограмму – палиндром, состоящий из 5 слов, каждое из которых заключает в себе 5 букв. При прочтении его построчно или столбиком или задом наперёд или снизу вверх он даёт всегда одно и то же повторение слов:

                        R O T A S                                                        S A T O R

                        O P E R A                                                       A R E P O

                        T E N E T                                                        T E N E T

                        A R E P O                                                       O P E R A

                        S A T O R                                                        R O T A S

Одна из попыток прочтения палиндрома была сделана в 1926 г. Феликсом Гроссером, который показал, что квадрат заключает в себе 2 крестообразно пересекающихся первых слова молитвы Господней «PATER NOSTER» — «Отче наш», обрамлённые со всех четырёх концов двумя буквами «А» и двумя «О» как знаков уже известных апокалипсических Альфы и Омеги[lxxix].

А

P

A

T

E

R

A  PATER NOSTER  O

O

S

T

E

R

__

O

В 1934 г. исследователь Жульян Жерфанион дал другое объяснение квадрату, которое ему поведал один монах в Риме. Суть его заключалась в том, что в центральной части квадрата расположено слово TENET («держит»), которое читается крестообразно, при этом первая и последняя буква Т (tau) с обеих сторон обрамляются все теми же «А» — альфой и «О» омегой[lxxx]. 

В контексте сказанного выше буква Т (tau) (крест) обрамляет слово TENET, образуя таким способом образ креста. В свою очередь Т (tau) обрамляется буквами «А» и «О», которыми в архетипе — еврейском алфавите — являются Алеф и Таф. Это позволило Богати заключить, что данная надпись была известна ещё в иудео-христианский период Церкви[lxxxi]. Во всяком случае, наличие в данной надписи знака креста (который всё «держит»), обрамлённого знаками апокалипсиса, является в квадрате центральным[lxxxii].

Все самые древние находки квадрата были связаны с местами дислокации галльских легионов. Это позволило специалистам при переводе слов квадрата обратиться, кроме латинских, ещё и к галльским языковым корням.

Известно несколько вариантов прочтения фразы «sator arepo tenet opera rotas». В целом значение слов понятны: satol (лат. «сеятель»), arepo Даниэлу производит от кельтского arap («определённый участок земли») – arepennis (совр. франц. «arpent»)[lxxxiii], tenet (лат. «держит») – opera (лат. «работа») – rotas (лат. «колеса»). Первый перевод сделал ещё в 1874 г. Весшер: «Сеятель за оралом. Работы [по вспахиванию] занимают колёса»[lxxxiv]. Карпорино в 1953 г. предложил свой перевод: «Сеятель [вместе] с оралом держит [собой] колёса»[lxxxv]. В том же году Ж. Вендрис[lxxxvi], а годом позднее Жан Оркибал[lxxxvii] дали новый вариант прочтения: «Сеятель [вместе] с оралом держит колёса [судьбы]», с которым Карпорино согласился[lxxxviii].

Логика всех исследователей истекает из означенной выше темы: оралом, древние христиане обозначали крест. Согласно Евангелию от Матфея, «сеющий доброе семя есть Сын Человеческий» (Мат. 13,37). Поэтому значение носимого христианами амулета передавалось как «Сын Человеческий, с высоты креста удерживает через свою жертву движение промысла [буквально «колёса судьбы»]»[lxxxix].

Карпорино, а вслед за ним и Даниэлу, идут дальше и считают, что магический квадрат был известен святому Иринею Лионскому. Фраза святого «как Он соединял начало с концом и есть Господь обоих (в оригинале дословно Господин «того и другого»), то в конце показал орало»[xc], по мнению этих исследователей есть не что иное как словесный эквивалент магическому квадрату[xci].

Ясно, что квадрат пропитан символикой креста, и этот крест есть знак пришедшего в мир христианства. По бокам всех четырёх сторон центрального слова, написанного крестообразно и обрамлённого в начале и конце крестом — буквой Т (tau) изображены А и О, которые в Апокалипсисе (Альфа и Омега) есть символы Христа (Откр. 1, 8). Эту фразу святого Иринея можно понять как скрытую полемику с гностиками, которые слова евангелиста Иоанна Богослова «один сеет, а другой жнёт» (Ин. IV. 37) понимали как противопоставление «творца» Демиурга и «мздовоздаятеля» Христа.

Логика святого понятна: как крест под образом орала фигурирует в самом начале «засеивания» — творения мира, так тот же крест-орало будет и при последней жатве — конце света. Этот крест-орало — в руках «Сеятеля-Христа», который есть Господин и «того и другого», то есть и «посева» и «жатвы»[xcii].

Хронологически последний вариант перевода был дан Фредериком Тристаном, который, кроме указанных выше палиндромов, изучил ещё один, находящийся в национальной библиотеке Парижа[xciii]. Латинская надпись квадрата на этом манускрипте продублирована греческим минускулом: sator «ο σπειρων» arepo «άροτρον» tenet «κράται» opera «έργα» rotas «τποχούς». Исследователь даёт ему такой перевод: «Сеятель с оралом поддерживает (удерживает) труды колёс». Он усматривает в мистическом квадрате крест и продолжение его в образе библейского тетроформа с его колёсами, виденного пророком Иезекиилем при реке Ховаре (Иез. 1, 4-28)[xciv]. Следует добавить, что образ креста как колесницы также встречается в святоотеческих творениях, в частности об этом говорит преподобный Феодор Студит: «Ныне совершается поклонение трёхсоставному кресту, — и все четыре страны мира в радости совершают празднество. <…> Древо это, на которое взошёл Христос, как царь на свою колесницу, поразило диавола, имевшего державу смерти…»[xcv].

Крест-корабль

Среди иудео-христианских символов, встречающихся на древних оссуариях Палестины, кроме изображения орала-сохи и прочих известных символов христианства, встречаются и схематические изображения кораблей с открытым парусом[xcvi].

Священномученик Ипполит Римский (170–235) в «Слове о Христе и антихристе» пишет: «Море же есть мир, в котором Церковь, как корабль, обуревается в пучине, но не погибает, ибо имеет с собою опытного кормчего – Христа; в средине она носит непобедимое знамя над смертью, имея на себе крест Господа. <…> Лестница на ней, возводящая на высоту к рее[xcvii], – изображение знамения страсти Христовой (то есть распятия), влекущее верующих к восхождению на небеса»[xcviii]. Крестом здесь священномученик показывает пересечение мачты и реи. Более того, крест здесь знамя новой веры христовой, знак победы над смертью, некая всемирная лестница духовного восхождения[xcix].

Если принять во внимание, что корабль в древнем мире, как грекоязычном, так и латинском, был идеей, символом государства, системы государственного устройства[c], то приведённое выше высказывание римского священномученика весьма категорично. Святой Ипполит собственно ещё в глухую эпоху гонений провозглашает: коль скоро с пришествием обетованного Мессии-Христа наступил новый миропорядок, Pax Romana должен претерпеть изменения.

Это ещё нагляднее видно в Псевдо-Климентинах, гомилиях, датируемых 220 –230 гг.[ci] Здесь мы читаем: «Тело всей Церкви похоже на большой корабль, переносящий в жестокую бурю людей очень разного происхождения, которые хотят жить в городе благого царства»[cii]. Далее автор пространно описывает аллегорическими образами устройство этого корабля: его владелец Бог, Христос – капитан[ciii]; епископы – смотрители (πρωρεύς); пресвитеры – экипаж (матросы, ναυταί); дьяконы — старшины над гребцами; катихизаторы – стюарты (проводники) (ναυστόλογοι); пассажиры — община братства; мир – смертная бездна моря; противный ветер – искушения; большие волны – гонения, опасности и несчастья; потоки боковых ветров — обольстители и ложные пророки и т.д.. Автор описывает всё до мелочей, аллегорически называя виновников подводных рифов и скал, говорит о верных, смело преодолевающих нападения пиратов (лицемеров), а также воронки, подводные течения и буруны тартарской бездны Харибды. Говорит о верных, которые после этого плавания благополучно достигают своей цели — града Божия[civ]. Здесь мы не привели даже половины подробного описания этого корабля — Церкви Христовой. Но следует повторить, что над всем описываемым возвышается « непобедимое знамя над смертью, крест Господа». Яснее сказать невозможно: знамя, штандарт христиан – крест Христов.

Анализ общечеловеческой истории стилей показывает, что образ корабля в языческой культуре греков, римлян и египтян является самым устойчивым символом бессмертия. Он как образ надежды встречается на геммах, перстнях, надгробьях, саркофагах, погребальных камеях, рельефах, стелах, гробницах и ассуариях. В значении иератического языка — это символ путешествия души в загробный мир, надежды и спасения[cv].

Древнеримская монета. Самые древние Римские монеты

имели на одной стороне изображение головы Януса, на другой — корабля.

Для сознания эллинов символ Церкви – корабль со знаменем креста, управляемый Христом — весьма ясно передавал образ нового христианского миропорядка. Однако для иудея образ миропорядка регламентировался законом и пророками. Дидактическим принципом было Писание. Поэтому в «Диалоге с Трифоном Иудеем» святой Иустин Философ приводит образ другого корабля, который был символом спасения в Писании — Ноева Ковчега. «Вы знаете <…> что у Исаии Бог сказал Иерусалиму: «во время потопа Ноева, Я спас тебя». Эти слова Бога означают то, что в потопе было таинство людей спасаемых. Ибо праведный Ной при потопе с прочими людьми, то есть с женою своей, тремя сыновьями своими и жёнами их, составляя числом восемь человек, были символом того дня, в который наш Христос явился, восставши из мертвых, и который есть по числу восьмой, но по силе всего первый. Христос, перворождённый всей твари, сделался также началом нового рода, возрождённого Им посредством воды и веры, и дерева, содержащего таинство креста, подобно как Ной спасся на древе, плавая по водам с семейством своим»[cvi]. Ранее в этом же «Диалоге» Иустин говорит: «Рассмотрите все вещи в мире, устрояется ли что без этой формы, — имеется в виду формы креста, — и может ли быть без неё взаимная связь. По морю нельзя плавать, если на корабле не цел тот трофей, который называется парусом»[cvii]. Итак, в первом случае у Иустина образом креста является сам ковчег, во втором — парус корабля.

Здесь следует остановиться. Для иудея образ спасения Израиля на корабле был очень тесно связан с апокрифическим «Завещанием 12 Патриархов»[cviii], которое стало известно благодаря находкам кумранских рукописей. Этот текст имел большое распространение в начале христианской эры. Его второе название — «Завещание Неффалима». Автор повествует: «я видел нашего отца, который плыл на корабле в прибрежных водах Ямнии, и мы [12 патриархов] все были с ним. И вот корабль, [плыл сам по себе] под парусом и не было на нём ни моряков, ни капитана. И имя было написано на корабле: «Корабль Иакова». Далее автор описывает, как налетел внезапный шторм и корабль, наполнившись водой, стал претерпевать бедствие. Все оказались в пучине. Иосиф отделился от всех на челне, а все погружённые в пучину плавали, держась каждый на свою доску. Только Левий и Иуда плавали двое, держась за одну. Все были размётаны далеко от берега. Левий, на голове которого было покрывало, молился Господу. И когда буря закончилась, корабль коснулся земли в полной тишине. «Обрёлся наш отец, и мы все соединились во едином сердце»[cix].

Повествование ещё полностью не изучено. Его считаю написанным после 70-го года, то есть разрушения храма Иерусалимского. Ищут, под чьим влиянием оно написано[cx]. В нём видят трагическое рассеяние Израиля с попыткой духовного преемства в Ямнии. Образы Иуды и Левии, плывущих на одной доске, – это знак надежды на будущее восстановление Израиля посредством их священнического служения[cxi]. Корабль представляет собой «дом Израилев», надеющийся на эсхатологическое завтра. На нём есть парус, который ведёт судно с именем «корабль Иакова».

Сопоставим это повествование с высказыванием Ипполита Римского. Там тоже корабль, на котором знамя – крест. Как мы знаем, для иудея это знак Иезекииля, знак имени Божия, что для христиан стало знаком Сына Человеческого. То есть корабль Ипполита тоже завершён именем. И если в корабле Иакова собраны 12 патриархов — полнота дома Израилева, то в корабле Христа — 12 апостолов, весь дом нового Израиля. При этом следует помнить, что текст Евангелия написан раньше.

 Это заметил ещё Тертуллиан, который мог быть знаком с Завещанием 12 Патриархов. В своём слове «О крещении» он акцентирует слушателя на понимание образа Церкви. В контексте огласительной беседы, вспоминая известное путешествие апостолов в ладье через бушующее Галилейское море (Мф. 8, 24; 14, 29-30), он заявляет: «Этот челн представлял собой образ Церкви. «В море» означает «в миру», «волны» — непрестанные преследования и искушения. Господь, благодаря долготерпению, как бы дремлет, пока, наконец, пробужденный молитвами святых, Он не уймет крайние невзгоды века сего и не возвратит Своим покой»[cxii]. Таким образом, у Тертуллиана в челне образ 12 апостолов представляет образ вселенской Церкви — «дом Нового Израиля».

В книге «Об идолопоклонстве» он сравнивает корабль Церкви со вторым Ноевым ковчегом: «Среди таких вот скал и заливов, мелей и проливов идолопоклонства, под парусом Духа Божьего плывет корабль веры. Кораблю этому ничто не угрожает <…>. Тем же, кто упал с корабля, не выплыть из глубин, тем, кто с него сброшен, не избежать погибели, тем, кто погряз в идолопоклонстве, не одолеть водоворота. Всех, кого захлестывает поток идолопоклонства, заглатывает преисподняя <…>. Не так страшно, если, словно во втором ковчеге, в Церкви окажутся ворон и коршун, волк и собака, а также змея. Но ясно, что идолопоклонников там не должно быть. <…> А чего не было в ковчеге, не должно быть в Церкви»[cxiii]. Последняя фраза весьма конкретна: «Quod in arca non fuit in Ecclesia non sit», она заявляет по существу: «как в древнем мире спаслись только те, кто был в Ноевом ковчеге, так и сейчас, спасутся только те, кто в Церкви».

Эта фраза, данная в инверсии, звучит и у святителя Киприана Карфагенского: «Находящийся вне Церкви мог бы спастись только в том случае, если бы спасся кто-либо из находившихся вне ковчега Ноева»[cxiv]. Эта мысль была повсеместно воспринята Церковью, так что для современников Киприана Карфагенского и Оригена она стала аксиомой: «Вне Церкви нет спасения» — «Extra ecclesiam nulla salus»[cxv].

В целом именно из образа Ноева ковчега – корабля, завершённого крестом, знаменем Христианства — стала впоследствии формироваться магистральная линия православной экклесиологии.           

Главный знак христиан в восприятии язычников

Но каким был знак новой христианской веры у язычников? Для ответа на поставленную задачу надо соблюсти три условия. Это свидетельство должно исходить из языческой среды, оно должно передавать не словесное, а реальное изображение этого знака и говорить, что это знак христиан.

Во время раскопок одной из древних руин Рима в районе Палатинского холма, на стене дома под названием Domus Gelotiana было найдено граффити, выцарапанное острым предметом, изображающее распятие. Его датируют третьим веком. На нём изображена фигура со спины. Она одета в нижнюю одежду, которая её прикрывает сзади. Ноги расположены на известной, делаемой на кресте подпорке (suppedaneum). Руки параллельны верхней перекладине (patibulum), но несколько изогнуты и идут под ней. Голова у фигуры ослиная и изображена в профиль. Она наклонена влево к стоящему внизу человеку, который повёрнут к распятию. Его левая рука поднята в сторону пригвождённой фигуры, показывая знак приветствия. Под всей сценой надпись, сделанная греческими буквами: ΑΛΕΞΑΜΕΝΟΣ ΣΕΒΕΤΕ [=σεβεται] ΘΕΟΝ («Алексаменос обожает [своего] бога»). Над описанной композицией той же рукой справа начертана буква ипсилон «Υ»[cxvi].

В другой комнате того же дома найдена современная первой другая надпись: ΑΛΕΞΑΜΕΝΟΣ FIDELIS. Второе слово написано по латыни: fidelis – верный. Христиане романской языковой группы до сих пор называют этим термином крещёных (ср.: в литургии об оглашенных в славянской традиции то же самое – верные, в отличие от оглашенных, крещены). «Алексаменос верный», то есть «Алексаменос христианин».

Кто мог сделать такую надпись в Риме в третьем веке? Как известно язычники обвиняли иудеев в том, что они поклоняются голове осла. Лучшую справку и источник, откуда такое пошло в римском обществе, можно получить у Тертуллиана, который хорошо знал суть вопроса. В своей Апологии он пишет язычникам: «Ибо и вы, как некоторые, воображаете, что ослиная голова есть наш Бог. Повод к такому мнению подал Корнелий Тацит. Он в пятой книге своей истории, начав рассказывать о войне иудейской с происхождения, имени и религий иудейского народа то, что ему угодно было, говорит между прочим, что иудеи, выведенные из Египта или, как он полагает, изгнанные оттуда, томимые жаждою в пустыне Аравии, были приведены к источнику ослами, случайно шедшими туда с пастбища, и что в благодарность за это они стали боготворить голову подобного животного. Отсюда, я полагаю, заключили, что и мы, как родственники иудеям в религиозном отношении, почитаем то же самое изображение[cxvii].

 Изображение распятия III века на стене римского дома

 Domus Gelotiana

Среди язычников Рима повествование Тацита было известно. Тертуллиан далее пишет: « Но недавно появилось в этом городе совершенно новое изображение нашего Бога. Один гладиатор по найму выставил картину с такою надписью: Deus christianorum Onocoetes (Бог христиан Онокоетес). Этот бог имел ослиные уши, на одной ноге у него было копыто, в руке он держал книгу, одет был в тогу. Мы посмеялись и над именем, и над изображением»[cxviii]. Далее апологет прямо говорит, что христиане почитают крест: «Но и тот, кто полагает, что крест есть наш Бог, будет товарищем нашим в обоготворении его»[cxix].

Впрочем, языческое суеверие и незнание христианства приписывало в римском обществе им множество пороков, о чём немало пишет Минуций Феликс: «…ужасные святилища этого нечестивого общества умножаются и наполняются по всему миру. Надо его совсем искоренить, уничтожить. Эти люди узнают друг друга по особенным тайным знакам и питают друг к другу любовь, не будучи даже между собою знакомы; везде между ними образуется какая-то как бы любовная связь, они называют друг друга без разбора братьями и сестрами для того, чтоб обыкновенное любодеяние чрез посредство священного имени сделать кровосмешением: так хвалится пороками их пустое и бессмысленное суеверие. Если бы не было в этом правды, то проницательная молване приписывала бы им столь многих и отвратительных злодеяний. Слышно, что они, не знаю по какому нелепому убеждению, почитают голову самого низкого животного, голову осла: религия достойная тех нравов, из которых она произошла! Другие говорят, что эти люди почитают... своего предстоятеля и священника, и благоговеют как бы пред действительным своим родителем. Не знаю, может быть все это ложно, но подозрение очень оправдывается их тайными, ночными священнослужениями. Говорят также, что они почитают человека, наказанного за злодеяние страшным наказанием, и бесславное древо креста: значит, они имеют алтари, приличные злодеям и разбойникам, и почитают то, чего сами заслуживают»[cxx].  

Однако, судя по высказыванию святителя Епифания Кипрского, позднее некоторые христианские гностики учили, что иудеи поклоняются образу осла, это могло послужить для язычников причиной появления такого мнения о христианах. Так, в 26-й главе «Против гностиков или борборитов» он пишет, что они учили, что у еврейского бога (называет одно из имён Божиих) «лицо осла, другое лицо – поросёнка. Они говорят, что это из-за того, что он запретил иудеям есть свинину»[cxxi].

Рассмотренные выше высказывания древних авторов позволяют сделать вывод, что описанное граффити в Риме не мог сделать ни иудей, ни христианин: тому и другому такая картина представлялась бы как святотатство. Ясно одно: автор граффити – язычник, плохо разбирающийся в разнице между первыми и вторыми. Однако он называет Алексамена обожающим своего бога. Следовательно, крест и вообще распятие понимались язычниками как символ той религии, которая родственна иудаизму и произошла из неё. Так как распятие почитали только христиане, то, следовательно, автор этим показывает их основной религиозный символ.

Более того, наверху справа он изображает Y — ипсилон, который он мог видеть у иудео-христиан. Это греческая реплика еврейской «вав». Как известно, они изображали этой буквой знак имени Мессии, то есть крест[cxxii].

Знамя христианства

Итак, в Древнем Риме распятие на кресте было ужаснейшей казнью, к которой приговаривались самые опасные преступники. В греческой, латинской и еврейской языковых традициях отношение к этой казни весьма негативное, с признаками брезгливости и омерзения. Доктрина христиан о добровольном распятии Мессии звучала как скандал и провокация. Это очень осложняло дело проповеди. Однако принявшие Христа переосмыслили всю систему цивилизационных ценностей, говоря, что «от Сиона вышел Новый закон», то есть об обновлении Завета. Последователи христианства говорили, что Мессия был полноценным Богом и полноценным человеком и о том, какой громадной ценой человечество было спасено. Поэтому всё окружающее бытие подверглось редакции через эстетику креста. Апостол Павел, обращаясь к коринфянам, провозглашает: «Мы проповедуем Христа распятого». Под этим образом и распространялась новая мессианская вера среди иудеев и язычников. Используя символы, иносказания, криптографию, Церковь передавала через них суть значения своего главного знака — дело спасения человечества.У апологетов христианства и в первых христианских произведениях учение о боговоплощении (спасении) и распятии (кресте) передавалось как главная доктрина христианства. Крест осмыслялся как орудие и образ искупления (Иустин Философ) и уже не как страшное оружие казни и смерти, как у язычников, но образ спасения и освобождения всего человечества (Тертуллиан). Крест — знак соединения с человечеством и домостроительства Божия (Ириней Лионский). Знак очищения падшей человеческой природы «дикой земли». Крест это образ силы Божией (Евангелие от Петра) и Его славы (Дидим Слепец), знак конца и эсхатологического воздаяния (Иустин Философ). Крест — образ трудного личного подвига и работы над собой, «отёсывания камней» и «возделывания земли», знак орудия спасения (Ерм. «Пастырь»). Знак «силы и власти Христовой» (Иустин Философ). Знак христиан как новой твари, переменивший их из ветхой (Иустин Философ), живущих по новому закону, то есть Новому Завету (Иустин Философ).

Крест – одновременно и образ помощи Христовой, наш сотрудник, плодами которого мы спасаемся (прп. Ефрем Сирин). Наконец, Крест есть знамя христианства, приводящее нас к райской жизни. Это последнее утверждение очень хорошо видно из символического понимания древних христиан креста как паруса, водруженного на корабле, как образе Церкви Христовой. Можно сделать вывод, что образ креста как основного знамени, знака, штандарта христианства известен в Церкви с самого её возникновения.

Если «» tav для последователей ветхозаветной традиции был знаком Яхве, славы Божией, знаком, печатью Его имени, знаком ожидаемого Мессии, то крест распятия (ставрос) стал знаком Его пришествия. Если монограмма () Христа была знаком боговоплощения, соединения с человечеством, знаком богоявления в мир, то крест распятия стал знаком даров победы Христа как победителя над смертью, как знак явления в мир благодати, призывом к личному участию в деле совершенства и спасения посредством этой благодати. Это знак призывал человека к «возделыванию» себя, личному участию в работе над собой, со всею тяжестью своих грехов, к духовному возрождению. Он указал институт дела спасения – Церковь, указал механизм её природы и внутреннего устройства. Он говорил об обновлении и рождении «новой твари». Он говорил, что подлинное значение дела креста как знака славы Божией остаётся сокровенным и будет явлено только при кончине мира.

Такая эволюция образа креста сохранялась до обращения Константина Великого в христианство и до обретения Древа Креста его матерью царицей Еленой. После находки орудия казни Христовой у отцов Церкви и творцов богослужебных текстов появляются новые направления в осмыслении динамики образа креста.